CC BY
107
ИСТОРИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ И КРИТИКИ
А. А. Журавлева
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ТВОРЧЕСТВА «ПОЭТА СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВА» М. Ю. ЛЕРМОНТОВА В ОБЩЕСТВЕННО-РЕЛИГИОЗНЫЙ ПЕРИОД ПРОЧТЕНИЯ РУССКОЙ КЛАССИКИ Д. С. МЕРЕЖКОВСКИМ
В статье обращается внимание на связи, установившиеся между великими современниками прошедшей эпохи. Культурное российское наследие рассматривается и с литературоведческой, и с философской позиций.
Ключевые слова: субъективная критика, религиозно-философская критика, литературно-критическая концепция, амбивалентность, эволюция, русская классика.
Лермонтовская «с небом гордая вражда» (В. Г. Белинский) заинтересовала в конце XIX века Вл. Соловьева, а в начале XX - Мережковского. 17 февраля 1899 года, в Соляном городке в Санкт-Петербурге , Соловьев прочитал публичную лекцию «Судьба Лермонтова», в которой изложил собственный взгляд философа-христианина на творчество и жизнь поэта. Понятия «сверхчеловечества» и «богочеловече-ства» были введены в России Вл. Соловьевым в «Чтениях о Богочеловечестве» (1877-1881). Частые встречи, беседы Д. Мережковского и З. Гиппиус с Вл. Соловьевым начались в 1897 году [1. С. 16-17]. Творчество Соловьева вызывало у Мережковского большой интерес и после смерти философа в 1900 году. Работа Соловьева о Лермонтове не была исключением.
В третий, общественно-религиозный период прочтения русской классики (начало ХХ в. - 1917) в критике Мережковского появился новый «вечный спутник» - Лермонтов. В конце 1908 года Мережковский написал собственное исследование о поэте, опубликованное в начале 1909 года в первом номере журнала «Весы» и переизданное в третьем номере «Русской мысли» под названием «Поэт сверхчеловечества» [2]. Эта работа Мережковского, во многом, - полемика с оценкой Вл. Соловьева, что нашло свое отражение, на наш взгляд, и в названии работы. Ее композиция отличается от предыдущих критических исследований, в ней нет разделения на «жизнь», «творчество» и «религию». Однако это отличие формальное, так как работа, состоящая из десяти небольших глав, в сущности, и сводится к рассмотрению трех вышеупомянутых разделов. Кроме того, исследование о Лермонтове значительно уступает предыдущим работам («Пушкин»,
1896; «Л. Толстой и Достоевский», 1900-1902; «Судьба Гоголя», 1903) по своему объему.
В современной литературоведческой науке эту работу Мережковского изучали А. Лавров, Е. Андрущенко, И. Ефимов, И. Усок, А. Бойчук и др. Наиболее полный анализ работы о Лермонтове представила И. Усок, рассмотрев ее многоаспектность: религиозно-философское наполнение, общественное звучание, символистский миф критика о Лермонтове, сопоставление версий судьбы Лермонтова у Мережковского и Вл. Соловьева, значение переоценки поэта для культуры Серебряного века и дальнейшего развития лермонтоведения и др. Однако вышеперечисленные исследователи, исключая А. Г. Бойчука, не рассматривали работу о Лермонтове в эволюционном аспекте. Мы же считаем ее новой, значимой ступенью в интерпретации русской классики Мережковского предреволюционного десятилетия. В данной статье мы представим подробный анализ этого исследования, сопоставив его главные мысли с идейной эволюцией Мережковского этого периода, сравним систему антитез исследования о Лермонтове с системами оппозиций вышеназванных предшествующих работ критика, определим место этого поэта в предреволюционное десятилетие в концепции русской классики Мережковского.
Итак, именно в период активности Мережковского-публициста, в годы обострения утилитарной позиции в его критике появляется единственный «несмирившийся» человек в России, «поэт действия» - Лермонтов. В эти годы, замечает А. Бойчук, «антитеза активизма и пассивности в значительной мере предопределяла у Мережковского не только интерпретацию, но и сам выбор объектов анализа» [2. С. 828].
В исследовании о Лермонтове, как и в предыдущих критических работах о Пушкине, Толстом и Достоевском, Гоголе, иерархически организована и логически выстроена система антитез. А. Лавров увидел в организации материала «жесткий схематизм» [3. С. 278]. В самом начале работы обозначена ее главная антитеза
- «Пушкин (созерцание, смирение) - Лермонтов (действие, бунт)», завершающаяся, как мы увидим впоследствии, стремлением к синтезу, необходимостью соединения двух «правд» -созерцания и действия. Эта оппозиция многозначна в исследовании, она переносится и в литературную, и в историческую, и в религиозно-философскую, и в общественно-политическую плоскости. «Пушкин - дневное, Лермонтов -ночное светило русской поэзии. Вся она между ними колеблется, как между двумя полюсами
- созерцанием и действием» [4. С. 160]. Это противопоставление поэтов еще в начале XX века подверг критике Ю. Айхенвальд в статье «Мережковский о Лермонтове»: «Поэзия Пушкина действенна, как ничья другая» [3. С. 102]. Айхенвальд выступал не только против утверждения Пушкина в роли созерцателя, но и против «несмиренности» Лермонтова, идею о которой развивал Мережковский.
С точки зрения субъективного критика, творчество Лермонтова - это буря, это бунт, это путь от богоборчества к богосыновству. И здесь Мережковский сразу же вступил в полемику с мнением Вл. Соловьева, противопоставившего необычайно «высокую степень прирожденной гениальности Лермонтова» его столь же «низкой степени нравственного усовершенствования».
Мережковский не принял главного «упрека» Вл. Соловьева - «выбора Зла» Лермонтовым, а не добра. Соловьев считал, что «с ранних лет ощутив в себе силу гения, Лермонтов принял ее только как право, а не как обязанность, как привилегию, а не как службу» [6. С. 450]. С годами Лермонтов начинал понимать, что сверхчеловеческое призвание (гений) растрачивается им совсем не так, как ему хотелось бы. На пути божественного призвания, согласно Соловьеву, стояли злые личные страсти, которые тянули поэта вниз, они были настолько сильны в нем, что он даже перестал с ними бороться.
В столь высоких требованиях Соловьева к Лермонтову (и гению вообще) критики-современники, не без основания, усматривали излишнее морализирование в духе христианской этики. Мережковский же пытался приобщить поэта к своей концепции нового хри-
стианства и к решению волновавших его в эти годы общественных проблем. Все это позволило Ю. Айхенвальду сделать следующий точный вывод: «В своей статье Мережковский успешно спорит с Вл. Соловьевым. Но из того, что не прав Соловьев, не следует, что прав Мережковский» [3. С. 104].
Мережковский утверждал, что Соловьев, найдя три источника зла в Лермонтове - «демона кровожадности», «демона нечистоты» и самого могучего «демона гордости», не видит добра, которое растворилось и пропало в этом «"демоническом хозяйстве"». Однако Лермонтов, по замечанию Соловьева, «при всем своем демонизме, всегда верил в то, что выше и лучше его самого ...: "И в небесах я вижу Бога..." Это религиозное чувство, часто засыпавшее в Лермонтове, никогда в нем не умирало, и, когда пробуждалось, - боролось с его демонизмом» [6. С. 454]. Но эти слова Соловьева Мережковский не привел в своем исследовании, односторонне представив позицию философа. Хотя сам утверждал, что источник лермонтовского бунта не обычный, эмпирический, а метафизический, «есть в нем какая-то религиозная святыня, от которой не отречется бунтующий, даже под угрозой вечной погибели» [4. С. 167]. А между тем здесь критик соглашается с Соловьевым, первым отметившим это никогда не умиравшее религиозное чувство поэта.
Жизнь и человеческую сущность соловьев-ского Лермонтова Мережковский охарактеризовал как непрерывную цепь «злокачественных поступков». Сам же Мережковский приводит в своей работе гораздо больше таких поступков, особенно «свинства» (термин Вл. Соловьева. -А. Ж.) Лермонтова по отношению к женщинам, о котором Соловьев целомудренно говорит: «Я умолчу о биографических фактах» [6. С. 453]. однако Мережковский не произносит таких приговоров над поэтом, как Соловьев, считая, что гибель поэта (дуэль с Мартыновым) была его последним и самым «злокачественным поступком». «<...> нет сомнения, - пишет критик, - что Вл. Соловьев Лермонтова отправил к чертям. он дает понять, что конец его не только временная, но и вечная гибель. Над поэтом произносится такой же беспощадный приговор, как над человеком» [4. С. 164].
В исследовании Мережковский выступает защитником поэта от его жестоких современников, от «нападок» Вл. Соловьева, от упреков достоевского, наконец, от русской литературы, которая, оказывается, вся была скрытой борь-
бой с «несмирившимся» Лермонтовым, поэтому антитеза «Пушкин - Лермонтов» разветвляется по ходу работы на ряд внутренних оппозиций: «общество - Лермонтов», «Соловьев (Авель) - Лермонтов (Каин)», «Достоевский -Лермонтов», «русские писатели - Лермонтов». однако в реальной же действительности никакой скрытой борьбы всей русской литературы с Лермонтовым не было. Это крайне субъективное представление Мережковского. Были отдельные писатели, которые не принимали поэта, но большинство выдающихся русских литераторов, наоборот, следовало в области прозы за Лермонтовым. кроме того, Мережковский не называет тех писателей, которые вообще не смирялись и не каялись, обнажая несовершенства общественного строя России (Радищев, Герцен, Чернышевский, Салтыков-Щедрин).
Приговор Вл. Соловьева, по всей видимости, не давал покоя Мережковскому. он не был согласен с главным выводом философа, что сущность всей поэзии Лермонтова - «демонизм», «превратное сверхчеловечество». В своей работе, сопоставляя жизнь и творчество поэта, Мережковский не объединяет, как Соловьев, а разъединяет Лермонтова-человека и Лермонтова-поэта. В исследовании появляется вторая антитеза - «Лермонтов-поэт (ангел) - Лермонтов-человек (хулиган)», которая проецируется на судьбу поэта, его творчество и религиозный поиск. Эта антитеза очень уязвима в работе. Например, сам критик в дальнейшем отождествляет художественное и биографическое, творчество и внутреннюю эволюцию поэта. Получается, что «хулиган» Лермонтов должен был создавать и соответствующие произведения. Это противоречие легко устранить, если бы Мережковский не придерживался столь жесткой симметрии, отвечающей, однако, его концепции личности поэта. Совершенно очевидно, что поэт не мог быть только хулиганом, «демоном», «сверхчеловеком», «ядовитой гадиной», «антихристом» и т. д. Мережковский не приводит других, положительных, отзывов современников о поэте, и в этом - слабость его субъективного метода. А между тем, как известно, Лермонтов был разным. Те люди, которые близко знали и любили поэта, находили у него добрый характер и любящее сердце. Если бы это было не так, то Лермонтов вряд ли создал бы образы удалого купца калашникова, его верной жены Алены Дмитриевны, образ штабс-капитана Максима Максимовича. об этих положительных героях вообще не упо-
минается в исследовании Мережковского, что, безусловно, является серьезным недостатком работы, выявляющим одностороннее, точнее, «заданное» прочтение Лермонтова.
Однако критику такое, казалось бы, невозможное соединение хулигана с ангелом необходимо для утверждения амбивалентного лермонтова. Причины неразрешимой внутренней противоречивости поэта (противоречивость и раздвоенность в исследовании Мережковского - синонимы) кроются в мистическом опыте. Личность поэта объясняется «с помощью гностического мифа о странствии душ» [5. С. 820], легенды об отношении земного мира к «небесной войне». Душа Лермонтова - «колеблющийся ангел», редкое исключение из закона мистического опыта. Это «гностическое» видение Лермонтова перенесено на судьбу, творчество и религиозно-философские искания поэта.
В творчестве поэта присутствуют две главные стихии - это воспоминание («прошлого, «вечного» и будущего) и забвение. Лермонтов в творчестве пытается вернуться к тому, что было с ним до рождения, к воспоминаниям прошлой вечности. «Поэт сверхчеловечества» знает все, что будет в будущем, потому что знает то, что было в вечности. Этим утверждением критик придает отдельным стихотворным строкам Лермонтова мистический смысл. «"Наказан" в жизни за преступление до жизни. Как другие вспоминают прошлое, так он <...> вспоминает будущее <...>. Кажется, во всемирной поэзии нечто единственное - это воспоминание будущего» [4. С. 175]. К стихии воспоминания будущего отнесены и многократные предчувствия поэта собственной «кровавой могилы», отразившиеся в его творчестве. Ю. Айхенвальд, не принявший в целом субъективные, хотя «красивые и глубокие мысли» Мережковского о поэте, тем не менее указывал на «верное и тонкое утверждение критика, что Лермонтов как бы вспомнил свое предсуще-ствованье <.> - ему знакомо было ощущение домирного» [1. С. 104].
Другая стихия поэта - забвение: «На дне всех эмпирических мук его - эта метафизическая мука - неутолимая жажда забвения: <...> «Незабвенное» - прошлое - вечное» [4. С. 173]. Эти мысли проиллюстрированы не только поэтическими строками Лермонтова, но и высказываниями Печорина. В этой работе, как и в предшествующих исследованиях о Толстом и Достоевском, о Гоголе, автор совмещает эволюцию героев с эволюцией писателя. Мы
видим не только сопоставительное, логически выводимое, но и прямое отождествление реальных и вымышленных личностей - «Печорин-Лермонтов», «Вера-Варенька».
Портрет Лермонтова в работе представлен в рамках антитезы «Лермонтов-поэт (ангел) -Лермонтов-человек (хулиган)». Автор использует описания внешности поэта, оставленные его современниками, однако, как и в предшествующих исследованиях, он вновь выбирает только те портреты, которые отвечают его (выделено мной. - А. Ж.) концепции той или иной великой личности. Из этих субъективных впечатлений современников Мережковский выводит собственную, религиозно-мистическую, формулу личности Лермонтова: «в человеческом облике не совсем человек; существо иного порядка, иного измерения; точно метеор, заброшенный к нам из каких-то неведомых пространств» [4. С. 177]. Сущность Лермонтова-«метеора» передается и его герою. Необъятная сила Печорина сравнивается с «силой метеора, неудержимо летящего, чтобы разбиться о землю. Воля без действия, потому что без точки опоры. Все может и ничего не хочет. Помнит, откуда, но забыл, куда» [4. С. 181].
Антитеза «Лермонтов-поэт (ангел) -Лермонтов-человек (хулиган)», развиваясь, переходит в религиозно-философскую плоскость. Она становится противопоставлением, борьбой добра (света, ангела) и зла (тьмы, демона) в душе и судьбе Лермонтова. и если доброе начало, ангельское (Лермонтов-поэт) явлено через песню его матери - «песню ангела»: «Вся поэзия Лермонтова - воспоминание об этой песне, услышанной в прошлой вечности» [4. С. 173-174], то злое начало, гордыня (Лермонтов-человек) в работе объясняется «бесконечной замкнутостью» поэта, «отчужденностью от людей», которые проистекают все из того же «не совсем человеческого», «чудесного и чудовищного» начала в нем. именно здесь, в Лермонтове-человеке, живут три демона (кровожадности, нечистоты, гордыни), увиденные Вл. Соловьевым.
По нашему мнению, Мережковский и Соловьев при характеристике личности поэта и его творчества не учитывали того, что Лермонтов в раннем детстве остался без матери и отца. Частые болезни воспитывающей внука бабушки, общение юного Лермонтова с дворовыми людьми, далекими от высочайшей культуры и нравственности, затем школа прапорщиков, участие в войне с кавказскими горцами, жив-
шими по законам шариата, - все это, безусловно, оставило в душе поэта глубокий след. Поэтому если и находят Соловьев и Мережковский у поручика Лермонтова злые и «нечистоплотные» поступки в жизни, то это не врожденные «демоны», а приобретенные поэтом суровые принципы жизни в «мирном» Петербурге и на «военном» Кавказе.
Итак, творчество Лермонтова - вечное напоминание о существовании другой, «нездешней» жизни, этим объясняется лермонтовский фатализм: «Все, что будет во времени, было в вечности; нет опасного, потому что нет случайного» [4. С. 181]. Вл. Соловьев же объясняет фатализм Лермонтова как оправдание и окончание борьбы поэта со своим демонизмом: «Итак, натянутое и ухищренное оправдание демонизма в теории, а для практики принцип фатализма, - вот к чему пришел Лермонтов перед своим трагическим концом» [6. С. 455].
Взгляды Мережковского и Соловьева ненадолго соединились при рассмотрении «религиозного вопроса о зле», который, согласно Мережковскому, впервые в русской литературе был поднят Лермонтовым. Критик соглашается с Соловьевым в том, что поэт всю жизнь занимался «тяжбою с Богом» и вслед за философом повторяет, что никто никогда не говорил о Боге с такой личной обидой, как Лермонтов. Однако окончательные выводы они делают противоположные. Соловьев осудил Лермонтова за богоборчество, а Мережковский увидел в богоборчестве поэта путь к богосыновству, а не к богоотступничеству.
В русле богосыновства истолковывается и литературный образ Демона, который явился идейным связующим звеном между Лермонтовым и последующими русскими писателями, особенно Достоевским, боровшимися с «демоническим соблазном». Через поэзию Лермонтова объясняется разрешение «трагедии зла» в будущем. Противостояние Бога и дьявола будет снято культом «Вечной Женственности», «Любовью, как влюбленностью», которая примирит их.
В антитезе «Лермонтов-художник (ангел, добро) - Лермонтов-человек (хулиган, зло)», распространяемой и на творчество, и на религизно-философские взгляды поэта, нет подавления одного начала другим, как, например, в антитезе «Гоголь-язычник - Гоголь-христианин» («Судьба Гоголя»): «Самое тяжелое, «роковое» в судьбе Лермонтова - не окончательное торжество зла над добром, как ду-
мает Вл. Соловьев, а бесконечное раздвоение, колебание воли, смешение добра и зла, света и тьмы» [4. С. 180]. Концепция амбивалентного Лермонтова позволяет принять поэта во всей его противоречивости и сложности, гораздо глубже проникнуть в творчество и религиозно-философские искания поэта, нежели «концепция отрицания» Соловьева, закрепляющая за Лермонтовым выбор зла и потому отвергающая большую часть его творчества. Нам ближе точка зрения Мережковского, хотя критик чрезвычайно субъективен, поэтому противоречив, не всегда последователен в своих наблюдениях и умозаключениях. Например, он утверждает: «Для того чтобы преодолеть ложь раздвоения, надо смотреть не назад, в прошлую вечность, где борьба эта началась, а вперед, в будущую, где она окончится с участием нашей собственной воли. Лермонтов слишком ясно видел прошлую и недостаточно ясно будущую вечность» [4. С. 180-181]. Однако здесь Мережковский противоречит себе, ведь он несколькими страницами ранее доказывал способность Лермонтова (едва ли не единственную в мировой поэзии) не только предчувствовать, но и вспоминать будущую вечность.
Лермонтов был близок Мережковскому в предреволюционное десятилетие «враждой с небом», которую субъективный критик истолковал в русле собственного спора с аскетическим христианством: «Лермонтов входит и в наше настоящее, в нашу сегодняшнюю злобу дня: ведь спор с христианством - наш сегодняшний неоконченный спор» [4. С. 202]. Это противостояние раскрывается через следующие антитезы: «Лермонтов (свободная личность; бунт; Ветхий завет) - христианство (рабство; смирение; Новый завет)», «лермонтовская любовь - христианская любовь», «любовь к природе (Лермонтов) - любовь к небу (христианство)». Все они ведут к главной религиозно-философской оппозиции, которая осмысливается и в метафизической, и в общественной плоскостях: «историческое христианство (рабство; религия неба) - неохристианство (свобода; синтез небесного и земного)». В судьбе и творчестве Лермонтова существуют две показательные арены борьбы с христианством: любовь к женщине и любовь поэта к природе.
Первая «богоборческая» тема рассмотрена через внутреннюю антитезу «христианская любовь (бесплотность, «от земли к небу») - лермонтовская любовь («нездешняя страсть», «от неба к земле»): «Для христианства "нездеш-
нее", - пишет критик, - значит "бесстрастное", "бесплотное"; для Лермонтова наоборот: самое нездешнее - самое страстное; огненный предел земной страсти, огненный источник плоти и крови - не здесь, а там. <...> И любовь его -оттуда сюда. Не жертвенный огонь, а молния» [4. С. 190].
Антитеза «христианская любовь - лермонтовская любовь» на самом деле читается как противопоставление христианского смысла любви неохристианскому пониманию любви самим Мережковским. Она предваряет, как мы уже отметили, главную религиозно-философскую антитезу работы «историческое христианство - неохристианство», пришедшую на смену основополагающей религиозно-философской антитезе прошлых исследований («Пушкин», «Л. Толстой и Достоевский», «Судьба Гоголя») - «язычество - христианство». Это связано с идейной эволюцией Мережковского, который к окончанию написания трилогии «Христос и Антихрист» (1902-1904), осознал, что «правда о небе» и «правда о земле» уже соединены во Христе. Поэтому в исследовании о Лермонтове мы встречаем новые оппозиции: «Ветхий завет - Новый завет», «богоборчество - смирение», «Отец - Сын», «Каин (право на свободу) - Авель (отказ от свободы)», отвечающие духовному поиску Мережковского на данном этапе.
В соединении «небесного идеализма» и «земного реализма», в обращении к вопросу о сосуществовании в христианстве и умерщвления, и воскресения плоти проступает христианство Второго Пришествия, христианство «второго апокалиптического Христа» (И. Ильин), наступления которого жаждал Мережковский. Говоря о «молниеподобной» страстной любви, «нездешнем браке» Лермонтова, неприятии им христианской любви, христианского брака и рая, Мережковский пытается сделать поэта сторонником собственных религиозно-философских исканий, объясняя его поэзией предчувствие «какой-то высшей святыни плоти». Без прошлого поэту не нужна будущая вечность, небесная правда без правды земной. Мережковский все больше заслоняет Лермонтова, привлекая поэта и его творчество к своей критике аскетического христианства.
Главный вывод Мережковского относительно поэта и христианства таков: «Трагедия Лермонтова в том, что он христианства преодолеть не мог, потому что не принял и не исполнил его до конца» [4. С. 193]. Этот вывод, по нашему
мнению, читается как эволюция христианской идеи, пережитая самим Мережковским и предлагаемая современникам: необходимо сначала принять христианство, исполнить его и лишь затем преодолеть, т. е. прийти к христианству «новому».
Другой «богоборческой» темой в творчестве Лермонтова является его любовь к природе, которая рассматривается через антитезу «любовь к природе (Лермонтов) - любовь к небу (христианство)». «Неземная любовь к земле - особенность Лермонтова, едва ли не единственная во всемирной поэзии» [4. С. 196]. Рассматривая отношение поэта к природе, Мережковский обращается к образу Мцыри - «беглеца из христианства», к стихотворениям и другим произведениям Лермонтова, отражающим отношение поэта к природе. Несмотря на заданное противопоставление с «христианским небом», на «идейную симметрию», Мережковский делает тонкие, поэтичные наблюдения: «Для того чтобы почувствовать чужое тело, как продолжение своего, надо быть влюбленным. Лермонтов чувствует природу, как тело возлюбленной» [4. С. 197]; последняя тайна лермонтовской природы - «тайна влюбленности», которую хранят влюбленный утес-великан и золотая тучка, одинокая сосна и прекрасная пальма, разделенные потоком скалы, мечтающие обнять друг друга.
В лермонтовской природе соединяются Вечное Материнство (то, что было до рождения) и Вечная женственность (то, что будет после смерти). Таким образом, спор Лермонтова с христианством завершается у Мережковского приходом поэта к неохристианству, появлением примиряющей всех Вечной женственности: и Вл. Соловьева с Лермонтовым, и Мережковского с Соловьевым, и Мережковского с Лермонтовым.
Этим примирением в культе Вечной Женственности, в культе Вечного Материнства поэзия Лермонтова уходит в народную стихию и начинает религиозное народничество: «не от Пушкина, а от Лермонтова начнется это будущее религиозное народничество» [4. С. 204205]. В этой и других формулировках критика о народности Лермонтова прослеживается определенная связь с идеями предшествующей критики (например, с оценками Ап. Григорьева, Добролюбова и др.) [7. С. 259].
Мережковский берет Лермонтова в далекое будущее, в Царство Духа-Матери, в Царство Третьего завета. «к Матери пришел он помимо
Сына. Непокорный Сыну, покорился Матери» [4. С. 202]. Другими словами, с наступлением Царства Третьего Завета поэт не будет так трагически одинок, закончится его богоборческий бунт, откровение Духа-матери соединит его со всеми. И хотя Мережковский пытается сделать шаг в сторону объективности, говоря, что Лермонтов всего этого не видел, однако, совершенно очевидно, что в противостоянии «историческое христианство - неохристианство» победу одержит последнее. И Мережковский доказывает это на примере творчества «поэта действия» Лермонтова, «заслоняющего» в этот общественно-религиозный период прочтения классики идеального Пушкина.
Таким образом, культ Пушкина в литературно-критической концепции русской классики Мережковского претерпевает изменения в годы после первой русской революции. В исследовании о Лермонтове критик отходит от сказанного им ранее в очерке «Пушкин», работах «Л. Толстой и Достоевский» и «Судьба Гоголя». Теперь Пушкин - это «такая же вечная истина, как Лермонтов, или, вернее, одна из двух половин этой истины» [4. С. 205] -правда созерцания. кроме того, Мережковский теперь уверен, что Достоевский (христианский бунт Ивана карамазова) вышел из демонизма, богоборчества Лермонтова, а Толстой (языческое смирение дяди Ерошки) - из лермонтовской природы. Кавказ Толстого, опрощение писателя - из кавказа Лермонтова и опрощения поэта: «Можно бы проследить глубокое, хотя скрытое, влияние Лермонтова на Л. Толстого в гораздо большей степени, чем Пушкина» [4. С. 194]. Наблюдения о воздействии Лермонтова на творчество Достоевского и Толстого, с нашей точки зрения, находятся в традиционных рамках литературной критики («объективного» анализа) [7. С. 263].
В заключительной главе этого исследования антитеза «Пушкин (созерцание, смирение) -Лермонтов (действие, бунт) переводится в сферу общественных интересов, появляются прямые отсылки автора к реальной внешней и внутренней политике царской России. Созерцание и бездействие привело к пошлости и бездарности во внутренней политике, к уныло-веселой «татарабумбии» в литературе, к позорному поражению в Японской войне. Все это результат «созерцательной бездейственности» русской литературы, русской истории, русской действительности. В этих рассуждениях Мережковского слышна публицистическая напряженность,
голос Мережковского-трибуна, борца, который будет особенно громко звучать в публицистике и литературной критике эмигрантского периода. Амбивалентный Лермонтов близок интеллигенту начала ХХ века, о расколотом сознании которого Мережковский начал писать уже в своих ранних очерках. Критик привлекает «поэта действия», идущего в творчестве к народу и начинающего будущее религиозное народничество, к решению насущных общественных проблем 1908-1910-х гг. - пропаганде нового религиозного сознания, снятию противоречий между интеллигенцией и народом, созданию «религиозной общественности», способной преобразить человека, общество и мир.
Примечание
1 Исследование «Поэт сверхчеловечества» вышло в этом же 1909 году в издании «Пантеон», а в 1911 - в издательстве «Просвещение» под названием «Лермонтов. Поэт сверхчеловечества» (в Санкт-Петербурге). В московском полном собрании сочинений Мережковского 1914 года эта работа помещена в XVI томе.
Список литературы
1. Айхенвальд, Ю. Мережковский о Лермонтове // Айхенвальд, Ю. Силуэты русских
писателей : в 2 т. Т. 1. / предисл. В. Крейда. М. : ТЕРРА - Книжный клуб ; Республика, 1998. С.101-105.
2. Воронцова, И. В. Д.С.Мережковский. Религиозная доктрина «обновления» церковного христианства // Русская религиозно-философская мысль в начале ХХ века. М. : Изд-во ПСТГУ, 2008. Гл. . С. 5-70.
3.Лавров, А. В. Мережковский // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981.
4. Мережковский, Д. С. Лермонтов. (Поэт сверхчеловечества) // Мережковский, Д. С. Полн. собр. соч. : в 24 т. М. : Типография т-ва И.Д.Сытина, 1914. Т. XVI. С. 157-205.
5. Русская литература рубежа веков (1890-е - начало 1920-х годов) // Дмитрий Мережковский / А. Г. Бойчук. Книга 1. ИМЛИ РАН. М. : Наследие, 2000. С. 779-851.
6. Соловьев, В. С. Лермонтов // Соловьев, В. С. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М. : Книга, 1990. С. 441-457.
7. Усок, И. Е. «Ночное светило русской поэзии» (Мережковский о Лермонтове) // Мережковский, Д. С. Мысль и слово. М. : Наследие, 1999. С.258-273.
к. Б. ратников
КУЛЬТУРОФОРМИРУЮЩАЯ МИССИЯ ЖУРНАЛИСТИКИ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ С. П. ШЕБЫРЕБА
В статье рассмотрена концепция одного из активных деятелей отечественной журналистики XIX века, профессора Московского университета Степана Петровича Шевырева (18061864), обосновавшего потенциальные возможности печатных средств массовой информации действенно способствовать планомерному повышению культурного уровня общества.
Ключевые слова: культурно-просветительская журналистика, периодическая печать, медиа-образование.
Культурно-просветительское направление деятельности всей системы средств массовой информации традиционно являлось и по праву продолжает оставаться очень важным дополнением государственной системы образования, не только способствуя популяризации специальных знаний, но и поддерживая высокий статус ценностей образования и культуры в общественном мнении. Благодаря целенаправленной деятельности журналистики многочисленная аудитория СМИ получает уникальную возможность развивать свое самообразование и тем самым повышать общий культурный уровень
всего общества. Но для достижения такого позитивного эффекта требуется высококачественная и добросовестная работа журналистов, обращающихся к культурно-просветительной тематике. При этом особое значение приобретает проблема выработки у них профессиональных качеств, обязательно включающих в себя основательную образованность, разностороннюю культуру, глубокий интерес к науке и искусству, что позволяло бы обеспечивать широкое и плодотворное культурно-просветительское воздействие на разнородную общественную аудиторию современных СМИ.
