CC BY
15
как адекватная и истинная. Сегодняшнее социальное мифотворчество не только конструируется искусственно, но и поддерживается и распространяется. Мифы возникают в условиях, как недостатка информации, так и ее избытка, -когда кто-то заинтересован в том, чтобы скрыть истину и подменить ее вымыслом. Также посредством социальных мифов актуализируются «вечные» вопросы свободы и зависимости, власти, лидерства, справедливости, неравенства и т.д. А. Ф.Лосев в работе «Диалектика мифа» говорил: «Даже всякая неодушевленная вещь или явление, если их брать как предметы не абстрактно-изолированные, но как предметы живого человеческого опыта, обязательно суть мифы. Все вещи нашего обыденного опыта мифичны; и оттого, что мы обычно называет мифом, они отличаются, может быть только несколько меньшей яркостью и меньшим интересом. [4, с. 102]
Список литературы:
1. Ковыршина С.В. Автобиография как форма социального мифотворчества: монография /С.В. Ковыршина; СибГИУ. - Новокузнецк, 2008. - 119 с.
2. Косарев А. Ф. Философия мифа / А.Ф. Косарев. -М.: Университесткая книга, 2000. - 304 с.
3. Лосев А. Ф. Диалектика мифа / А.Ф. Лосев; М.: Нома, 2001. -302с.
4. Осипов Г. В. Социология и социальное мифтвор-чество. / Г.В. Осипов; М:Норма-Инфра - М, 2002. -616с.
5. Шевченко О. К. Миф как форма освоения власти [Электронный ресурс] /. К. Шевченко. - режим доступа: http://antika-vlast.at.ua/_ld/0722_.pdf
6. Элиаде М.. Аспекты мифа / Пер. с фр. В. Большакова.—/ М. Элиаде; М.: Академический проект, 2010.
В. РОЗАНОВ О ХРАМЕ КАК «АКАДЕМИИ В КАРТИНАХ»
Городилова Татьяна Сергеевна
Канд. философ, наук, доцент кафедры философии и культурологии ВятГУ, г. Киров
В отечественной философской, богословской, искусствоведческой мысли есть немало работ, посвященных эстетике церковной архитектуры, символике иконы, которые развивают известную мысль о храме «как Библии в камне». Знаменательную веху составили труды П. Флоренского, Е. Трубецкого, С. Булгакова, Л. Успенского, И. Грабаря, Н. Тарабукина, изданные в первой половине ХХ века.
Оригинальный отечественный мыслитель В. Розанов в числе авторов, упоминаемых в связи с данной темой, обычно не называется. Однако у него есть немало рассуждений об эстетическом, духовном и гносеологическом потенциале православного искусства, «рассыпаных» среди множества других, более животрепещущих идей, занимающих В. Розанова (религия пола, святость семьи, критика христианства). Именно поэтому данные темы оказались в его творчестве не столь известны, но глубины и тонкости от этого не теряют, а подчас заставляют перейти философа (и его читателя) к решению многих «насущных вопросов» (об образовании, о сохранении культурного наследия).
Примером этому могут служить впечатления от пребывания В. Розанова в 1910 году в Киеве, посещения Софийского и Владимирского соборов, изложенные в путевом очерке «Киев и киевляне» [2, с. 537-563]. Впечатления эти весьма разнообразны: содержат как антропологические и этнокультурные зарисовки (о печенегах и славянах), так и обсуждение вопросов о целях, способах образования и воспитания. Пожалуй, меньше всего там описаний Киева и киевлян, но много мыслей о и познавательной роли религиозного искусства в целом и православного храма в частности.
Экскурсию по городу проводил историк искусства, археолог, профессор А. В. Прахов, который объяснял не только историю реконструкции соборов (во Владимирском соборе он ею непосредственно руководил), но и символику церковной архитектуры и живописи. В. Розанов приводит следующие его слова о Софийском соборе: «В куполе, в его глубине, - Иисус Христос, основатель нашей веры. Ниже - четыре ангела, символизирующие четыре страны света: восток, запад, север и юг. Вера распространяется по всем странам горизонта. Еще ниже - четыре
евангелиста: те, через слово коих - узнано все в вере, сохранено все в ней...» [2, с. 544]. Далее А. В. Прахов подчеркивает, что смысл храма - научать «видом своим» [2, с. 545]. Эта мысль глубоко задела В. Розанова и получила развитие в ходе его рассуждений о храме как «академии в картинах» [2, с. 546].
Он пишет, что храм, как книга, поучает росписью. Поэтому «нельзя было ничего перепутывать, ибо тогда храм был бы книгою с перемешанными листами, которую невозможно прочитать» [2, с. 545]. Философа восхищает то, как все в нем правильно, основательно и рационально устроено. Однако он тут же оговаривается: «Бросим, впрочем, это тощее слово "рационально", - употребим древнее полновесное выражение: как все было мудро!!» [2, с. 545].
В контексте розановских размышлений уточнение по поводу рациональности не случайно. Он одним из первых в отечественной философской мысли начал разрабатывать такие способы познания мира, которые позднее получили название постклассических. Они ориентированы не столько на логос, сколько на интуицию и чувствование. Начиная с одной из первых своих работ, трактата «О понимании», он последовательно развивает мысль о том, что изучение мира не должно строиться только на «схемах разума», оно обязано опираться и на формы, присущие самой человеческой природе, которые В. Розанов называет «удивлениями» и «озарениями».
В теории М. Бахтина такой тип познания называется «поступающим мышлением», поскольку интеллектуальные процессы происходят внутри предметной, практической деятельности и выступают как ее информационный фон. Такое мышление «событийно» и отличается ситуативной конкретностью. Эмоции помогают получить быстрый, но всегда четко артикулированный образ наличного бытия. Интеллектуальные чувства (удивления, сомнения) совмещают в себе момент истины (правды) и ценности.
В данном контексте частное событие - экскурсия по городу - вызвала в В. Розанове невероятное количество эмоций, соединяющих в себе рациональное и иррациональное, логику и чувства. Например, восхищение «мягким, тусклым, осенним» цветом красок рождает у философа ощущение, что они «шепчут, а не говорят». Для него
цвет становится осязательным, а потому и вся роспись характеризуется им как нежная и бархатная. Достигается это благодаря тому, что «...ни одна краска не кричала. Ни одна линия не проведена резко. это - молитва, с переливом тонов ее, с шепотом» [2, с. 544].
Особенность такого стиля мышления В. Розанова
A. С. Волжский очень точно охарактеризовал как «... чувствующий ум и умное чувство, он художник в своем мудровании, мудрец в своем чувствовании. Розанов реалист, сильно ощутивший жизнь, опьяненный этим своим ощущением жизни, своей любовью к земле, к роскоши ее звуков, запахов, красок, форм, линий, теней и оттенков.» [1, с. 423]. Закономерным следствием всех этих интеллектуальных чувств становится осознание важной истины -православное искусство, явленное в храме, позволяет ненавязчиво, очень тонко донести суть христианского учения до простого народа.
Видя перед собой святой лик, «читая» росписи в храме, человек воспитывается, поскольку в них есть все: и осуждение греховного, неправедного, и поощрение ко всему доброму, ориентирующему на «духовную высоту». Однако не только живописные образы, но и слова молитвы, тексты богослужений оказывают, по мнению
B. Розанова, благотворное влияние. Он признается, что, когда слышит слова «Покрый нас, Святая - покрый твоим святым омофором», всегда чувствует «в них что-то глубоко воспитательное. Как-то "защищая человека", они "воспитывали ... душу"» [2, с. 546]. Философ допускает мысль, что это иллюзия, его субъективное восприятие, но тот факт, что в храме все очень мудро и осмысленно устроено, позволяет ему надеяться, что каждая деталь служит конечной цели - поучению мудрости и духовности.
Когда А. В. Прахов характеризует живописный образ Софии, Божественной Премудрости, он сравнивает ее поднятые в молитве руки с «Церковью молящейся» и делает вывод, что «" Нерушимая стена" - это «Церковь», это "молящийся народ"» [2, с. 546].
В. Розанова данная аналогия вновь возвращает к мысли о мудрости православного искусства: «Как все осмысленно! Это в самом деле академия в картинах; академия до Гутенберга, до книги, до школ грамоты и гимназий» [2, с. 546]. Он соглашается с мнением А. В. Прахова о том, что именно в «образовательных целях» появляется в храме изображение «двух Христов» в сцене евхаристии (причащение кровью, причащение плотью). Благодаря живописи то, что обычный человек знал, как часть религиозного обряда, оказывается наделенным глубинным смыслом, превращается уже собственно в таинство: «вразумительное, понятное и для простецов изображение двух видов евхаристии. Все было применено к целям популярности и вместе догматической тонкости и полноты» [2, с. 547].
Однако функции «академии» храмовое искусство выполняет не только в религиозном смысле, но и в светском. Например, изучение повседневной культуры прошлых эпох может идти через анализ деталей одежды на изображениях. На это обращает внимание А. В. Прахов, а вслед за ним и В. Розанов: «. по этой одежде мы можем судить о женской одежде XI века в Сирии, откуда заимствованы ее подробности» [2, с. 546]. Примером этого служит головное покрывало, которое философ встречал, рассматривая античные монеты Сирии, Финикии, Египта и которое было перенесено в другие страны.
Следует отметить, что В. Розанов очень трепетно относится к изучению древних культур. Он ценит их за бережное отношение к семье, продолжению рода, плодородию в целом. Поэтому становится понятным, что в образе
Богоматери он увидел образ Дианы Эфесской, изображаемой на античных монетах, а в крестах, на «живописном украшении» храма - древнюю свастику как символ огня.
Таким образом, православный храм - это сосредоточение всего самого возвышенного, дарующего человеку возможность лицезреть красоту во всех ее проявлениях (и нравственном, и эстетическом). Поэтому живопись и говорит молящемуся так же много, как и пение в храме, чтение Священного Писания. В этой связи философ отмечает, что церковная живопись раскрывает перед православным народом евангельскую историю, а когда «глаз рассматривает» - «душа высвобождается», отдыхает, не страдает. Вылетев из-под боли, которая «подавляет самую мысль», душа «расправляется в крыльях и летит-летит».
Посещение Владимирского собора, наталкивает В. Розанова на размышления о сути русской святости. Вспомнив образ святого Серафима Саровского, он приходит к выводу, что святость эта - склоненная, «неспорчи-вая», а жития православных подвижников («великих "трудовиков"») учат смирению и труду. На этом основании В. Розанов заключает, что храм для русского человека в своем собирательном и историческом виде - это «победное место Руси», религиозно-победное. Поэтому он так и любим: «Входя в него - священник, мужик, солдат, рабочий, - видят все то, для чего они живут, работают, трудятся, страдают, терпят, недоумевают, тоскуют. - видят в моменте завершения, конца и победы. В моменте покоя и удивления. Смута уже прошла» [2, с. 554].
Таким образом, В. Розанов видит суть православного храма в умении отойти от шума, беспорядка и брани. Душу и смысл церкви он выражает одним словом -«Тише!». Оно слышится ему в напевах, в живописи, в самом ходе службы. Философ признается, что в храме «это "тише", как суть всего православия, выражено громовым образом» [2, с. 555]. Следовательно, человек, посетивший храм, не только приобщается учению и таинствам церкви, но и насыщается покоем, умиротворением, силами для дальнейшего труда. Именно труду как цели человеческой жизни учат образы святых подвижников Руси.
Святого Серафима Саровского В. Розанов называет великим «служилым лицом» русской истории, который несет свою службу как всякий обычный человек. Его задача - это помощь человеку в повседневных заботах: «Святой "строит душу человека", как мужик складывает избу. "Не иначе!" Экстазов не надо, выкриков не надо: а надобен совет от разума и по молитве» [2, с. 556]. Поэтому, по мнению философа, и не понимает русский человек жизни как «не-службы»: если следуешь тому, чему учит церковь и ее святые, то значит служи, трудись. Даже климат, география нашей страны создают «концепцию жизни как труда, работы, до самого конца, до самой могилы работы: и чем больше ее было, тем человек и "оправдается" в смертный час» [2, с. 555]. Следовательно, «прочитав» живописные жития святых в православных храмах, человек перекрестится и пойдет «не в пустыню, не для экстазов и видений: а - "домой", для труда, для работы, около семьи, дома, села, города» [2, с. 555-556], - заключает В. Розанов.
Единственное, что его беспокоит, что вся эта мощь искусства, дарующая мудрость, смысл жизни и духовное успокоение, может быть подорвана «смутьянами» и их «интеллигентной работой». Философ здесь имеет в виду реформаторские настроения в стране, популяризируемые интеллигенцией, которая критикует традиционный уклад (А. И. Герцен, М. Е. Щедрин, Н. Г. Чернышевский и др.). По его мнению, они несут только смуту и гнев, которые распаляют всю страну и ожесточают людей. Художники,
работавшие во Владимирском соборе (В. М. Васнецов, М. В. Нестеров, М. Врубель), видели «как "Герцены и Чернышевские" расправляются с Русью» [2, с. 560].
Это поколение художников очень талантливо, В. Розанов восхищается их художественным даром, признает, что они стремятся вернуть святую Русь, но, к сожалению, не могут. Их душа уже «опалена гневом»: «... а потом еще пришел этот Щедрин, они заплакали оскорбленными и мстительными слезами» [2, с. 560]. Слова В. Розанова, характеризующие В. Васнецова, можно отнести ко всем художникам, работавшим во Владимирском соборе: «Васнецов весь горяч, страстен, полон внутреннего спора, гнева . против "новшеств" (политических, культурных). Но. спор уже влез в его душу» [2, с. 559]. Поэтому и собор получился, по определению философа, тревожным: «Суд и борьба пронизывает весь храм; суд, рассуждение, спорт, желание "показать свое", в смысле доказать и утвердить. Все это пламенно, лично; нигде схемы, обобщения, нигде бесстрастия и . покоя» [2, с. 562]
В итоге В. Розанов признает, что собор этот нов, красив, но в тоже время историчен, в том смысле, что тревога XIX века здесь перелилась и в храм, и в религию. Кистью Васнецова и Нестерова, пишет философ, водило «отсутствие надежды на Бога» [2, с. 562], а потому их творения не могут даровать людям душевное успокоение, которое он так ценит в росписях Софийского собора.
Становится понятным и его возмущение, тревога, вызванные равнодушием русских людей к своему историческому наследию. В частности, к тому, что нет паломничества православных верующих к гробнице Ярослава Великого в Софийском соборе. Он поражен тем, что к этим «осязательным начаткам нашей истории» нет практического никакого интереса. В. Розанов проводит параллель с греками, которые «побежали бы все смотреть "троянского коня", если б он сохранился. У нас - сохранилось, но мы никуда не бежим» [2, с. 548]. Более того, даже тот хрупкий интерес, который может зародиться у молодежи, обречен угаснуть, поскольку «нет ни гида, ни описания, ничего!» [2, с. 550].
В. Розанов вновь возвращается к мысли о том, что храм может и должен быть академией в картинах: «Ведь
не все же учиться из книг: очень скучно» [2, с. 551]. Но для этого нужно уметь ценить, помнить и хранить свое прошлое, в чем-то даже проявить консерватизм. Если разрушить церковь, обновить искусство, то Россия дезорганизуется, придет в хаос. Философ видит смысл культуры не в создании железных дорог или даже в развитии всеобщего образования, а в человеке, помнящем о Боге и душе. Если обучение грамоте приведет к «всеобщему чтению Вербицкой» (автора популярных у массового читателя того времени романов на тему свободных отношений), то, пишет философ, - «ну вас к лешему, с вашим всеобщим обязательным обучением» [2, с. 559]. Смысл обучения человека - в формировании его личности, в привитии ему высоких нравственных ценностей, в осознании им важности служения и труда. Именно из этого вырастает благо и конечная победа добра. Поэтому В. Розанов заключает: «Великое в старой вере Руси - это ее основной идеализм и оптимизм» [2, с. 563]. Только они избавят от смуты в душе и стране. Непосредственным источником приобщения к духовности для простого человека всегда был и будет храм как средоточие духовности (истинной веры) и памятник культуры, хранящий для потомков историю страны.
Таким образом, несмотря на то, что В. Розанова нередко критиковали за его попытки создать религию пола, нападки на церковь как социокультурный институт, его размышления о храме, смысле религиозной живописи не только созвучны идеям, высказанным Е. Трубецким, Л. Успенским и др., но и показывают насколько глубоко и искренне он верит, тонко чувствует связь истории с современностью.
Список литературы:
1. Волжский А. С. Мистический пантеизм В. Розанова» / А. С. Волжский // В. В. Розанов: pro et contra. - Кн. 1. - СПб: РХГИ, 1995. - С. 423
2. Розанов В. В. Сочинения: Иная земля, иное небо. Полное собрание путевых очерков, 1899-1913 гг. / Сост., коммент. и ред. В. Г. Сукача. - М.: Танаис, 1994. - 735 [6] c.
ИДЕНТИЧНОСТЬ КАК ОДНА ИЗ ФОРМ МИФОТВОРЧЕСТВА В КОНТЕКСТЕ
СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ РЕАЛЬНОСТИ
Готьятова Тамара Лутфулловна
Канд. филос. наук, доцент кафедры философии ФГБОУВПО СибГИУ, г. Новокузнецк,
Ковыршина Светлана Викторовна
Канд. филос. наук, доцент кафедры философии ФГБОУ ВПО СибГИУ, г. Новокузнецк
Проблема идентичности составляет существенный пласт в текстах культуры. Процесс идентификации развивается в них в самых разных направлениях. Для ранних эпох было необходимо определить внешние границы человеческого Я и отличить его от других. Для Средних веков, Ренессанса важно выявить позиции человека, прежде всего по отношению к Богу, греху и добродетели. Это не означает, что эти эпохи не интересовались человеком внешним, но на первом плане, стоял образ человека раздвоенного, мятущегося, разрывающегося между добром и злом. Таким образом, его идентичность определялась соотношением земного мира и небесного.
Вся история развития человечества убеждает нас в
том, что происходящие изменения в социуме всегда отражаются на процессе мировосприятия, сопровождающегося появлением различных ценностных установок, меняющих представление об окружающей действительности, а, следовательно, и наше отношение к миру в целом. Осмысление прошлого или настоящего реализуется с помощью определенных способов, принимая, зачастую, индивидуально - личностные формы. С одной стороны, многообразие аналитических, критических и прогностических исследований, предлагающих всевозможные модели поведения человека в обществе, не навязывает какую - либо одну в качестве парадигмы. С другой, востребованным становится личностный опыт не только наш собственный, но и тех людей, кого мы называем ориентирами
