CC BY
160
УДК 821.111(73).0
В ПОИСКАХ ИДЕНТИЧНОСТИ: ОТ РАБСТВА К СВОБОДЕ (НА МАТЕРИАЛЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ФРЕДЕРИКА ДУГЛАСА «НАРРАТИВ ЖИЗНИ ФРЕДЕРИКА ДУГЛАСА, АМЕРИКАНСКОГО РАБА»)
© Ю.Л. Сапожникова
Статья посвящена анализу произведения «Нарратив жизни Фредерика Дугласа, американского раба» Фредерика Дугласа. В своем повествовании автор показывает тот путь, который он прошел от раба, единственной идентичности, возможной в рабстве, до человека, который на свободе наделяется дополнительными ипостасями - главы семьи, борца за отмену рабства, писателя. А книга становится тем документальным подтверждением, которое закрепляет правомерность такого самоописания.
Ключевые слова: афро-американская литература; «Нарратив жизни Фредерика Дугласа, американского раба» Фредерика Дугласа; рабство; идентичность; грамотность.
Тема идентичности и ее обретения является ключевой для всей афро-американской литературы. Это связано с культурной травмой, которую рабство нанесло всему темнокожему населению, отняв у рабов человеческий статус и превратив их в жертв, лишенных силы слова и мысли. Поэтому афроамериканцам необходимо было заново проинтерпретировать прошлое, чтобы перестроить коллективную идентичность. Первыми такими попытками в литературе стали повествования рабов. Это автобиографические повествования, рассказанные белым пере-писчикам-редакторам или написанные самими беглыми или освобожденными рабами. По определению Бернарда У. Белла, «повествования рабов - это описания (рабами) своего физического и психологического рабства и свободы» [1].
Эталоном жанра литературные критики считают «Нарратив» Фредерика Дугласа, который в нашей стране вообще не анализировался на предмет идентичности. Зарубежные литературоведы (например, Гейтс, Бейкер, Эндрюс и др.) рассматривали этот вопрос, но в основном фокусировались лишь на взаимосвязи идентичности и грамотности, не рассматривая идентичность героя и ее формирование на всем протяжении произведения, что пытаемся сделать мы.
Черный цвет кожи у белых всегда ассоциировался с рабством и подчинением. Изменить этот стереотип темнокожие писатели могли с помощью создания повествований о своем опыте. О. Фланаган выдвигает следующие доводы для обоснования того, что повествовательная форма больше всего подходит для обретения собственной идентич-
ности: 1) для жизни, как и для повествования, характерна динамическая природа, т. к. и то, и другое разворачивается во времени; 2) необходимым компонентом идентичности являются наиболее яркие воспоминания, а связь этих событий с настоящим лучше всего передается именно повествовательным типом текста; 3) и жизнь, и повествование раскрыты в будущее; 4) повествование чаще всего фокусируется на изменениях в структуре личности под воздействием определенных событий, при этом данные изменения должны стать важными для дальнейшей жизни [2].
Таким образом, повествования рабов служили делу освобождения афроамериканцев и обретению ими собственной идентичности.
«Идентичность есть понимание того, кто ты и куда ты стремишься. В этом случае она строится на чувстве неразрывности прошлого, настоящего и будущего. Конструировать свою идентичность означает координировать собственное мнение о себе с восприятием мнения других» [3].
Идентичность присуща всем, даже маленьким детям, у них она характеризуется такими признаками, как пол, родители, имя и т. д. Однако у детей она является латентной до тех пор, пока они не начинают осознавать эти признаки и использовать их для самоопределения. Построение своей идентичности всегда связано с определением своей схожести с другими и отличительности от них. Идентичность играет важную роль в жизни любого человека, т. к. она определяет его/ее поведение [4].
Многие социологи (И. Гоффман, Ю. Хабермас и т. д.) при выделении структурных компонентов идентичности особо отмечали:
- самоидентичность как восприятие человеком себя в социальной ситуации;
- личностную идентичность как определение своих индивидуальных свойств в сравнении с чертами других людей;
- социальную идентичность как описание себя с точки зрения других на основе характеристик некой социальной группы [5].
С. Хантингтон отмечает 4 важных момента, касающихся идентичности:
- индивид может приобретать либо менять свою идентичность только в социальной группе/группах;
- идентичность - это всегда некий конструкт, наши сконструированные представления о себе самом;
- для индивидов характерно обладание множественными идентичностями, единственным исключением из данного правила является некая экстремальная социальная ситуация;
- наконец, самовосприятие индивида напрямую зависит от его восприятия другими людьми, причем последнее даже может становиться частью идентичности индивида [4, с. 50-53].
Среди различных источников самоидентификации самыми важными, по мнению С. Хантингтона, являются аскриптивные (данные нам от рождения: возраст, пол, кровное родство, расовая принадлежность и т. п.), культурные (языковая, национальная, религиозная, племенная и т. п. принадлежность), территориальные, политические (включающие и идеологию), экономические и социальные [4, с. 58-59].
В своем произведении «Нарратив жизни Фредерика Дугласа, американского раба», которое относится к лучшим образцам жанра «повествования рабов», Ф. Дуглас рассказывает о том, как, несмотря на рабство, ему удалось выстроить и сохранить собственную идентичность.
В отличие от большинства белых рабы были лишены многих источников самоидентификации уже при рождении. Практически никто из них не знал точной даты своего рождения.
By far the larger part of the slaves know as little of their ages as horses know of theirs... I
do not remember to have ever met a slave who could tell of his birthday [6].
Не каждый из них знал и о своих кровных родственниках, особенно часто это касалось отцов, ведь во многих случаях отцом детей рабынь становились белые хозяева, которые всячески замалчивали этот факт.
The opinion was also whispered that my master was my father; but of the correctness of this opinion, I know nothing... [6, р. 17] .thousands are ushered into the world, annually, who, like myself, owe their existence to white fathers, and those fathers most frequently their own masters [6, р. 19].
Кроме того, детей уже в младенчестве отрывали от матерей, чтобы не дать сформироваться родственным узам и привязанностям.
It is a common custom, <...>, to part children from their mothers at a very early age [6, р. 17] .to hinder the development of the child's affection toward its mother, and to blunt and destroy the natural affection of the mother for the child. This is the inevitable result [6, р. 18].
Такова была судьба и самого Фредерика. Единственным, что он знал о себе и мог использовать как источник самоидентификации, были его имя и раса.
My mother was named Harriet Bailey. She was the daughter of Isaac and Betsey Bailey, both colored, and quite dark. My mother was of a darker complexion than either my grandmother or grandfather [6, р. 17].
Его мать умерла, когда мальчику едва исполнилось семь, бабушка жила достаточно далеко, а сестры и брат были ему не очень близки.
My mother was dead, my grandmother lived far off, so that I seldom saw her. I had two sisters and one brother, that lived in the same house with me; but the early separation of us from our mother had well nigh blotted the fact of our relationship from our memories [6, р. 37].
Рабовладельцы намеренно лишали своих рабов всякой информации о чем бы то ни было, они должны были знать лишь одно -приказ хозяина для них закон.
.it is the wish of most masters within my knowledge to keep their slaves thus ignorant [6, р. 17]. A nigger should know nothing but to obey his master - to do as he is told to do [6, р. 41].
Таким образом они пытались приравнять всех рабов к животным, заставив их идентифицировать себя с этими бессловесными тварями. Для этого стирались все возможные источники идентификации, даже те, которые были даны от природы, например, пол и возраст. При оценке имущества в один ряд выстраивались и рабы всех возрастов, и животные, причем различий между группами первых не делалось: женщины подвергались такому же унизительному осмотру, что и мужчины.
We were all ranked together at the valuation. Men and women, old and young, married and single, were ranked with horses, sheep, and swine. .Silvery-headed age and sprightly youth, maids and matrons, had to undergo the same indelicate inspection [6, р. 49].
Подобное отношение к рабам, стирание всех человеческих характеристик начиналось уже в детстве, когда дети-рабы вне зависимости от пола бегали практически голыми из-за нехватки одежды.
.their clothing (that of children) consisted of two coarse linen shirts per year. When these failed them, they went naked until the next al-lowance-day. Children from seven to ten years old, of both sexes, almost naked, might be seen at all seasons of the year [6, р. 23].
Когда детей-рабов кормили, еду для них сваливали в корыто, как для свиней, и во время такой кормежки не принимались во внимание ни пол, ни возраст ребенка - действовал лишь закон джунглей: кто сильнее, тот и получит больше.
Our food was coarse corn meal boiled. .It was put into a large wooden tray or trough, and set down upon the ground. The children were then called, like so many pigs... He that ate fastest got most; he that was strongest secured the best place... [6, р. 36].
В результате такого обращения сами рабы привыкали не обращать внимания на эти характеристики (пол, возраст, семейное положение), просто выполняли то, что должны, а затем все без разбора укладывались спать на холодном полу.
.very many of their sleeping hours are consumed in preparing for the field the coming day; and when this is done, old and young, male and female, married and single, drop down side by side, on one common bed, - the cold, damp floor. [6, р. 23].
И даже культурные источники идентичности (песни, пословицы и т. п.) были направлены не на то, чтобы помочь рабам выявить собственную уникальность, определить свою природу, а лишь на то, чтобы выжить. Песни рабов, например, становились выражением чувств и тем самым служили отдушиной для рабов.
Slaves sing most when they are most unhappy. The songs of the slave represent the sorrows of his heart; and he is relieved by them, only as an aching heart is relieved by its tears [6, р. 26].
Таким образом, рабство было такой экстремальной социальной ситуацией, которая лишала рабов множественных идентичностей и наделяла лишь одной - идентичностью раба.
Впервые Фредерик столкнулся лицом к лицу с таким восприятием темнокожих белыми еще ребенком, когда увидел, как хозяин порол его тетю. Эта социальная ситуация ввела его в мир рабства.
I remember the first time I ever witnessed this horrible exhibition. I was quite a child, but I well remember it. .It was the blood-stained gate, the entrance to the hell of slavery, through which I was about to pass [6, р. 20].
Но главным, что он вывел для себя из этой сцены, было то, что ничем не отличаясь от тети в своем статусе в глазах белых, он мог также быть подвергнут порке по воле хозяина.
I expected it would be my turn next [6, р. 21].
Однако даже в раннем детстве Фредерик находил в себе отличия от других рабов: он был уверен, что рабство не будет его постоянным жизненным уделом, живое слово веры и дух надежды никогда не покидали его.
From my earliest recollection, I date the entertainment of a deep conviction that slavery would not always be able to hold me within its foul embrace; and in the darkest hours of my career in slavery, this living word of faith and spirit of hope departed not from me, but remained like ministering angels to cheer me through the gloom [6, р. 39].
Может быть, поэтому даже будучи рабом он не понимал их песен, которые были полны отчаяния и горькой муки, свидетельствовали о способности рабства лишить темнокожих всех человеческих чувств.
.This they would sing, as a chorus, to words which to many would seem unmeaning jargon, but which, nevertheless, were full of meaning to themselves. I did not, when a slave, understand the deep meaning of those rude and apparently incoherent songs [6, р. 25-26].
Поэтому, когда хозяин сказал Фредерику, что он отправится в Балтимор служить у родственников его зятя, семейства Олд, мальчик воспринял это лишь как доказательство его необычности, отличительности от других рабов, того, что провидение было на его стороне.
I have ever regarded it as the first plain manifestation of that kind providence which has ever since attended me. There were a number of slave children that might have been sent from the plantation to Baltimore. <.> I was chosen from among them all, and was the first, last, and only choice [6, р. 39].
Попав в семейство Олд, Фредерик очутился в новой социальной ситуации, хозяйка стала обращаться с ним как с человеком, а не как с собственностью.
My mistress .commenced, when I first went to live with her, to treat me as she supposed one human being ought to treat another. In entering upon the duties of a slaveholder, she did not seem to perceive that I sustained to her the relation of a mere chattel. [6, р. 43].
Впервые в жизни мальчика поведение, определяемое идентичностью раба, стало неуместным. Хозяйка не принимала подобострастное раболепие; она хотела, чтобы рабы смотрели ей в лицо, когда разговаривали с ней.
В соответствии с этим новым восприятием себя самого другим человеком Фредерик сменил собственное осознание своей индивидуальности, он стал идентифицировать себя с человеком. И хотя миссис Олд под влиянием мужа вскоре сменит свое отношение и станет вести себя как все другие хозяйки, первый шаг на пути к смене идентичности уже будет совершен. Тем более что мистер Олд в разговоре с женой подскажет ребенку еще один способ избавиться от идентичности раба - научиться читать и писать.
“.if you teach that nigger (speaking of myself) how to read, there would be no keeping him. It would forever unfit him to be a slave [6, р. 17].
Мальчик подружился с белыми детьми в округе и превратил их в своих учителей, они, в свою очередь, обращались с ним как с человеческим существом, а не чьей-то собственностью: помогали ему в учебе, дружелюбно обращались с ним и сочувствовали его участи.
.making friends of all the little white boys whom I met in the street. As many of these as I could, I converted into teachers. With their kindly aid, <.> I finally succeeded in learning to read. .they would express for me the liveliest sympathy... [6, р. 44].
Не только дети, но и некоторые взрослые говорили о том, что такой хороший парень не должен быть рабом.
The good Irishman .said to the other that it was a pity so fine a little fellow as myself should be a slave for life. He said it was a shame to hold me [6, р. 47].
С этого момента во Фредерике начинается борьба этих идентичностей - раба и человека, т. к., с одной стороны, он понимал свои отличия от белых и просто свободных людей, но, с другой, - благодаря достаточно доброму отношению хозяев и приобретенному умению читать, он уже во многом отличался и от своих товарищей в рабстве (в своих мыслях он ужe даже обозначает рабов местоимением “they”, как бы исключая себя из этой группы).
I would sometimes say to them (white boys), I wished I could be as free as they would be when they got to be men. “You will be free as soon as you are twenty-one, but I am a slave for life! Have not I as good a right to be free as you have?” [6, р. 44].
.In moments of agony, I envied my fellow-slaves for their stupidity [6, р. 45]. I suffered more anxiety than most of my fellowslave s. I had known what it was to be kindly treated; they had known nothing of the kind. They had seen little or nothing of the world. . Their backs had been made familiar with the bloody lash, so that they had become callous; mine was yet tender. [6, р. 50] (выделено мной. - Ю. С.).
Поэтому, когда по велению прежнего хозяина Фредерику пришлось вернуться из города обратно на плантацию, первый сразу же почувствовал, что мальчик изменился и ведет себя не так, как положено рабу, поэтому он отправил его к мистеру Коуви, который
был известен как человек, способный укротить и сломить любого.
Эта новая жизнь, состоящая из непосильной работы, когда на сон рабам давалось лишь несколько часов, и постоянных наказаний за малейшую провинность, которую мистер Коуви с легкостью находил, действительно, стала испытанием его духовной силы, веры в себя, т. е. всех тех истинно человеческих черт, которые он обнаружил в себе благодаря своей жизни в городе и новому отношению людей из окружения. И, казалось, такая нечеловеческая жизнь стала уничтожать его человеческую сущность.
.a few months of this discipline tamed me. [6, р. 62] I was broken in body, soul, and spirit. .the dark night of slavery closed in upon me; and behold a man transformed into a brute! [6, р. 63] (выделено мной. - Ю. С.)
Но вопреки социальной идентичности и самоидентичности, приравнивавших его к животному и собственности другого человека, личностная идентичность подсказывала, что в нем есть нечто уникальное, что отличает его от других - Бог на его стороне, он поможет, и настанет лучший день.
“.Only think of it; one hundred miles straight north, and I am free! Try it? Yes! God helping me, I will. It cannot be that I shall live and die a slave. It may be that my misery in slavery will only increase my happiness when I get free. There is a better day coming” [6, р. 64].
Эта мысль помогла ему воспрять духом и пробудила решимость сражаться, тем самым предопределив его последующее поведение. Когда мистер Коуви в очередной раз собрался выпороть его за провинность, в которой, как считал Фредерик, он был неповинен, юноша стал бороться и, не дав себя выпороть, одержал верх. Данная социальная ситуация окончательно закрепила в нем собственную идентичность как человека.
You have seen how a man was made a slave; you shall see how a slave was made a man [6, р. 64] (выделено мной. - Ю. С.).
Смена идентичности, так четко и красиво выраженная стилистическим параллелизмом, хиазмом, в текстовой ткани подчеркивается еще и рамочным изображением двух идентичных социальных ситуаций - двух порок. Но если первая, избиение тети, символизировала приобретение идентичности раба, нисхождение в бездну рабства, то вто-
рая, драка с Коуви и неудавшаяся порка, приводит к обретению идентичности человека, выходу из ада и вступлению на путь к свободе.
I remember the first time I ever witnessed this horrible exhibition. .It was the bloodstained gate, the entrance to the hell of slavery, through which I was about to pass [6, р. 20]. This battle with Mr. Covey was the turning-point in my career as a slave. It was a glorious resurrection, from the tomb of slavery, to the heaven of freedom [6, р. 69].
Теперь Фредерик оставался рабом лишь в глазах рабовладельцев, сам он не идентифицировал себя с этой социальной группой и вел себя соответственно: он дрался, но не давал выпороть себя, готовый отдать свою жизнь за такое самоопределение.
.I now resolved that, however long I might remain a slave in form, the day had passed forever when I could be a slave in fact. <.> I had several fights, but was never whipped [6, р. 69] (выделено мной. - Ю. С.)
Когда срок работы у Коуви закончился, хозяин отдал юношу в услужение к мистеру Фрилэнду. На плантации у этого человека с рабами обращались достаточно хорошо, поэтому темнокожие невольники здесь не теряли своей человеческой сущности и не превращались в животных. Они показались Фредерику умными и благородными, и он решил обучить их грамоте.
Определив свою идентичность человека, Фредерик стал соответственно себя вести -он начал строить нормальные отношения с теми, кого он считал людьми (умных, благородных, смелых рабов): дружбу, любовь, тем самым связывая себя социальными узами и выстраивая группу, к которой сам себя относил (достаточно вспомнить, что в свою бытность рабом по сути (в собственном сознании) он отрицал наличие всяких душевных уз с родственниками и противопоставлял себя другим рабам). Наличие этой связи подчеркивается употреблением местоимения we .
We were linked and interlinked with each other. <.> I believe we would have died for each other. We never undertook to do any thing, of any importance, without a mutual consultation. .We were one. [6, р. 76] (выделено мной. - Ю. С.)
Но, несмотря на улучшение жизненных условий, на появление друзей среди рабов, Фредерик понимал, что его социальная идентичность раба оставалась неизменной, и не пытаться бежать - означало принимать эту социальную роль. Однако он всей душой полюбил своих товарищей по несчастью, поэтому, когда задумал бежать, решил предложить им пойти вместе с ним, оставаясь духовным лидером всей группы и принимая всю ответственность на себя.
.if we did not intend to move now, we had as well fold our arms, sit down, and acknowledge ourselves fit only to be slaves. This, none of us were prepared to acknowledge. . I probably felt more anxious than the rest, because I was, by common consent, at the head of the whole affair. The responsibility of success or failure lay heavily upon me [6, р. 79].
План побега был раскрыт из-за предательства одного из рабов. Заговорщики не боялись наказания, единственным, что их страшило, было расставание. Хозяева, действительно, забрали всех рабов обратно на плантации, оставив Фредерика в тюрьме одного. Боль от окончательного разрыва дружественных уз была невыносимой.
I regarded this separation as a final one. It caused me more pain than any thing else in the whole transaction. I was ready for any thing rather than separation [6, р. 82].
Хозяин Фредерика был вынужден отправить юношу обратно в Балтимор, ведь остальные рабовладельцы были сильно настроены против главного заговорщика и могли убить его.
По приезду его направили обучаться ремеслу - конопатить и смолить суда. Фредерик смог использовать эту новую социальную ситуацию себе на пользу: он стал сам искать работу, заключать контракты, зарабатывать хорошие деньги. Но это никак не изменило его идентичность раба в глазах его хозяина - он считал себя в праве забирать всю зарплату юноши, т. к. относился к нему как к своей собственности и, соответственно, имел над ним власть.
.I was compelled to deliver every cent of that money to Master Hugh. And why? Not because he earned it, <...> but solely because he had the power to compel me to give it up [6, р. 87].
Единственной возможностью лишить хозяина власти над собой был побег. Фредерик понимал это, но в городе жили его добрые друзья, и эти узы удерживали его от решительного шага.
The thought of leaving my friends was decidedly the most painful thought with which I had to contend. The love of them was my tender point, and shook my decision more than all things else [6, р. 92].
Однако понимая, что, оставаясь рабом, он по велению хозяина в любую минуту может лишиться этих сердечных привязанностей, Фредерик все же решился бежать. Побег был успешным. Молодому человеку удается добраться до Нью-Йорка. Казалось бы, его должно было охватить невероятное ощущение счастья, но на самом деле он подавлен и несчастлив: его мучает одиночество.
.I was again seized with a feeling of great insecurity and loneliness. .the loneliness overcame me. There I was in the midst of thousands, and yet a perfect stranger; without home and without friends . [6, р. 93].
Из Нью-Йорка Фредерик пишет своей суженой, которая, воссоединившись с ним в этом городе, сразу становится его женой. Автор всячески подчеркивает легитимный характер всей церемонии и даже приводит полный текст свидетельства о браке, ведь этот документ является еще одним кирпичиком его идентичности, подтверждающим его самостоятельность и состоятельность как человека (ведь когда женились рабы, чаще всего не проводились никакие церемонии, а, даже если в редких случаях они свершались, хозяева могли аннулировать брак в один момент).
“.a certificate, of which the following is an exact copy: -
“This may certify, that I joined together in holy matrimony Frederick Johnson and Anna Murray, as man and wife, in the presence of Mr. David Ruggles and Mrs. Michaels.
James W. C. Pennington New York, Sept. 15, 1838.”
Вместе с женой молодой муж направляется в Нью Бедфорд, где они останавливаются в семье мистера Джонсона, темнокожего аболициониста. Последний говорит о том, что Фредерику необходимо взять новое имя из-за возможности преследования. Принятие нового имени становится еще одним кирпи-
чиком в здании создаваемой им самим идентичности. Он просит своего благодетеля самому выбрать ему фамилию, оставив без изменений лишь имя Фредерик, которое является той связью с прошлым, без которой невозможно ни настоящее ни будущее.
The name given me by my mother was, “Frederick Augustus Washington Bailey.” <.> I gave Mr. Johnson the privilege of choosing me a name, but told him he must not take from me the name of “Frederick.” I must hold on to that, to preserve a sense of my identity. [6, р. 95-96].
Фамилия, как известно, является показателем происхождения человека, его связи с предками и особенно с отцом. Фамилия “Bailey”, данная Фредерику матерью, принадлежала ее родным. Для самого молодого человека она значила немного, т. к. к своим сородичам по материнской линии, которых он знал, он не питал никаких родственных чувств, а информации об отце она не давала, как бы окончательно подтверждая отсутствие отца в его жизни и прерывание семейственности. Фамилия “Douglas”, предложенная мистером Джонсоном, была взята им из стихотворения Вальтера Скотта “Lady of the Lake”, в котором это имя носил лорд Джеймс Дуглас, несправедливо изгнанный из племени шотландский вождь, известный своим мужеством и великодушием [6, р. 111]. Таким образом, Фредерик получает имя, наделенное определенными фоновыми коннотациями (несправедливо наказанного борца), он прибавляет к нему еще одну “-s” и связывает с ним свою идентичность свободного человека.
Mr. Johnson had just been reading the “Lady of the Lake,” and at once suggested that my name be “Douglass.” From that time until now I have been called “Frederick Douglass;” and as I am more widely known by that name than by either of the others, I shall continue to use it as my own [6, р. 96].
На новом месте молодой глава семьи берется за любую, даже самую тяжелую работу, чувствуя себя при этом самым счастливым человеком, ведь работа на себя, свою семью подтверждает его статус человека, а не чьей-то собственности, и потому вызывает совершенно другие ощущения.
It was new, dirty, and hard work for me; but I went at it with a glad heart and a willing hand. I was now my own master. <.> I was at work
for myself and newly-married wife. It was to me the starting-point of a new existence [6, р. 98].
В Нью Бедфорде он знакомится с беглыми и свободными темнокожими и видит, что здесь, в другой социальной ситуации, они намного смелее, чем он ожидал. Они готовы защищать друг друга от охотников за рабами, чего бы это ни стоило.
Как один из них, Фредерик не мог не думать о свободе для своих товарищей по несчастью. Однажды его попросили выступить на одном из собраний в отмену рабства, что он и сделал. С тех пор он стал заниматься исключительно аболиционистской деятельностью, участвуя в работе «подпольной железной дороги», выступая на различных собраниях и ратуя за отмену рабства.
Таким образом, Фредерик Дуглас в своем повествовании показывает тот путь, который он прошел от раба, единственной идентичности возможной в рабстве, до человека, который на свободе наделяется дополнительными ипостасями - главы семьи, борца за отмену рабства, писателя. А книга становится тем документальным подтверждением, которая закрепляет правомерность такого самоописания.
1. Bell B.W. The Afro-American Novel and Its Tradition. Amherst, 1987. Р. 28.
2. Магнес Н.О. Структура устного бытового повествования и специфика ее гендерной реализации (на материале англ. языка). СПб., 1999. С. 11.
3. Calhoun C., Light D., Keller S. Sociology. N. Y., 1994. Р. 140.
4. Хантингтон С. Кто мы?: Вызовы американской национальной идентичности / пер. с англ. А. Башкирова. М., 2004.
5. Хотинец В.Ю. Этническая идентичность и толерантность. Екатеринбург, 2002. С. 18.
6. Douglass Fr. Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave Written by Himself. N. Y., 2003. Р. 17.
Поступила в редакцию 24.12.2009 г.
Sapozhnikova Yu.L. In Search of Identity: from Slavery to Freedom (basing on “Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave Written by Himself' by F. Douglass).
The article is devoted to the analysis of “Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave Written by Himself’ by F. Douglass. In his work of art the author shows the way he has gone from a slave, the only possible
identity in slavery, to a man who in freedom gets endowed with additional identities, those of the head of the family, abolitionist, writer. And his book turns into the factual evidence of the rightfulness of this self-description.
Key words: African American literature; “Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave Written by Himself” by F. Douglass; slavery; identity; literacy.
УДК: 82.091
ФРАНЦУЗСКИЙ «НОВЫЙ РОМАН»: ПРАКСИС КАК ПОЭТИКА
© А.Г. Вишняков
В статье предпринимается попытка рассмотреть поэтику представителей французского «нового романа» на материале некоторых их художественных и теоретических произведений. Выдвигается гипотеза о том, что новороманисты, всегда призывавшие не видеть в их статьях и интервью на литературные и литературоведческие темы неких «манифестов», дали оригинальный пример осмоса производства и осмысления текста - через вовлечения в оба эти процесса читателя.
Ключевые слова: «новый роман»; праксис; литературный манифест; эссе; интертекстуальность; интерпретация; «теория генераторов»; «новая критика».
«Новый роман» - последнее по времени крупное объединение в литературе Франции -отличается от многих других литературных школ прошлого и современности - историей возникновения, эволюцией, важнейшими типологическими чертами. Возникшее в 1950-е гг. на базе парижского издательства «Минюи», пережившее в первые десять лет существования бурный расцвет, постоянные и значительные внутренние метаморфозы, неоднократно превозносимое и погребаемое -оно характеризовалось как школа, как течение, как пылевидная туманность, и все это при том, что сами новороманисты - «то вместе, то поврозь, а то попеременно» - громогласно опровергали свою принадлежность к нему, а также и самый факт его существования.
Тем не менее «синтез времени - великого упростителя», по словам Веселовского, уже начал все расставлять по местам. Всякий, желающий считаться специалистом по современной литературе, обязательно знаком с какими-то из сотен разноплановых произведений новороманистов: романами, повестями, рассказами, сборниками стихов и фотографий, сценариями, фильмами, пьесами, картинами, видео- и аудиоколлажами, теоретическими и прочими статьями, интервью, не говоря уж о тысячах статей, монографий и суждений о них самих.
В силу ограниченности рамок статьи нет возможности более подробно останавливаться на общих вопросах, но следует хотя бы назвать тех, кого время, читательское вос-
приятие, литературный процесс и внутренняя логика их произведений навсегда собрали в «группу» (именование, наименее раздражавшее их самих): Ален Роб-Грийе (1922-2008), Натали Саррот (1900-1999), Мишель Бютор (род. в 1926), Маргерит Дюрас (1914-1996), Клод Симон (1913-2005), Робер Пенже (1919-1997).
Интересная особенность «нового романа» состоит в том, что в этой школе, по сути, не было ни учителей, ни учеников. Можно вспомнить, конечно, книги Саррот [1], Роб-Грийе [2] или Бютора [3]. Но книги первых двух - скорее сборники прикладных эссе, порожденных во многом конкретной журнальной полемикой 1950-х гг., а третий вообще чурался этикетки новороманиста и стал ее принимать лишь в последние годы, оставшись последним живым участником группы.
Этим разбираемое нами течение разительно не похоже на новый «новый роман», чьи представители нередко состояли в тесных дружеских или родственных связях с теоретиками (например, Ф. Соллерс с Р. Бартом и Ю. Кристевой) и сами были не прочь заняться обобщением своих и чужих произведений (Ж. Рикарду). Об этом хорошо написал А. Роб-Грийе: «<...> мои «теоретические» работы - и я это подчеркивал с самого начала, <...> ни в коем случае не имели для меня значения истины, тем более догмы. Они были скорее копьем и щитом, грудой спорных аргументов, обреченных рано или позд-
