CC BY
49№ 5 (34), 2009
"Культурная жизнь Юга России" ^
В. К. ЧУМАЧЕНКО
в. МОВА (ЛИМАНСКИЙ) КАК ФЕНОМЕН ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ПИСАТЕЛЯ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX СТОЛЕТИЯ
в последней трети XIX столетия в россии зарождаются провинциальные «литературные гнезда», давшие отечественной культуре множество ярких имен. Аналогичные процессы происходили и на многонациональной территории Кубанского казачьего войска, где сформировался многогранный талант украинского писателя в. Мовы (Лиманского).
Ключевые слова:украинская литература Кубани, в. Мова (Лиманский), провинциальный писатель, литературные традиции кубанского казачества.
1860-1870-е годы XIX столетия характеризуются активным развитием отечественного типографского дела: попытками издания частных газет и журналов, ориентированных на вкусы провинциального читателя, повсеместным учреждением губернских ведомостей с их неофициальными отделами и еженедельными приложениями. Благодаря постоянному численному приросту интеллигенции в губернских городах за пределами двух российских столиц зарождаются свои «литературные гнезда». Их появлением мы обязаны преподавателям гимназий, юристам, врачам, инженерам, прогрессивно мыслящим офицерам воинских частей, расквартированных в провинции.
Судьбы провинциальных авторов в разных уголках империи имели черты сходства (подозрительное отношение местных властей, насмешки окружающих, непонимание даже со стороны родных и близких людей, бесконечно возникавшие трудности на пути к читателю) и различия, вызванные, в частности, неравноправностью национальных культур. На территориях казачьих войск колорит местной жизни особенно бросался в глаза. Едва ли не каждый литератор щеголял здесь в экзотической казачьей форме с эполетами. Эполеты обязывали не только к воинским подвигам, но и к своеобразному пониманию смысла литературного труда. Например, поэзии и изящным жанрам художественной словесности предпочитали исторические портреты, военные хроники, этнографические очерки, путевые зарисовки, дневники, мемуары. Многие казачьи литераторы писали о славных делах, свидетелями и участниками которых они были, т. е. в большей степени выступали учеными-исследователями, чем писателями в обычном понимании этого слова. Это характеризовало и кубанских авторов Ст. Шарапу, П. Барилко, Ф. Бойчука, И. Попко, Е. Фелицына и др.
Военной стези избежали немногие. В основном казаки, избравшие духовную службу, да выпускники высших учебных заведений, получавшие нужные для войска профессии в качестве его стипендиатов. Но и они, будучи исключением (не надевая мундиров), числились чаще всего по военному ведомству.
Василий Семенович Мова (1842-1891) принадлежал к числу таких станичных «выдвиженцев», получивших прекрасное образование и обеспечивших себе тем самым достойную карьеру. Защитив в 1869 году магистерскую диссертацию на юридическом факультете Императорского Харьковского университета, он вернулся домой, чтобы верой и правдой служить родному Кубанскому казачьему войску.
Знал ли он, что ему суждено испить чашу, уготовленную человеку, живущему на самом краю империи, - писателю, рискнувшему творить на одном из официально непризнанных национальных языков?
Думается, возвращение к родным пенатам не сулило Василю Мове больших радостей: работы для молодого юриста в Екатеринодаре тогда просто не было. Объявленная в 1864 году судебная реформа всколыхнула большие надежды; они сыграли свою роль при переходе юноши на юридический факультет, но оказались слишком преждевременными для этих забытых Богом мест.
Однако главной бедой было не это: в глубинке отсутствовало достойное литературное окружение, хоть сколько-нибудь сопоставимое с харьковским. Даже войсковую гимназию, преподаватели которой по большей части и составляли местную «элиту», перевели в Ейск. Большинство оставшихся в наличии бывших харьковчан работало в Мариинском женском училище. Брат Василия Мовы Николай пожертвовал своей должностью: уступил место поэту, добившись для себя стипендии «на практические занятия» при Харьковской судебной палате.
«Положение мое далеко не удовлетворяет меня, - жаловался Мова неожиданно напомнившему о себе письмом другу студенческих лет Василию Гнилосырову. - С материальной стороны еще сяк и так: получаю 800 рублей жалованья, да изредка адвокатурою заработаешь сотню-другую. Мог бы получать и хорошее жалованье, перейдя в судебное ведомство, но жаль расставаться с тем досугом, который остается у меня при должности учителя. Досуг же этот предназначался и до настоящего времени предназначается на самое хорошее употребление: на кабинетные труды в пользу на-
^ "Культурная жизнь Юга России"
№ 5 (34), 2009
ционального дела. Но до сих пор предназначение это выполнялось далеко не в той мере, как того хотелось. Почитываю-таки достаточно, но самостоятельные работы подвигаются вяло, туго, и время, потребное на них, убивается большей частью на развлечения мелочные и постыдные: то в карты режешься, то в клубе толчешься, то возле баб околачиваешься. И все потому, что на душе как-то дрянно. Отсутствие людей, нравственно солидарных с тобою, полнейший недостаток нравственной поддержки, а главное - безотрадное положение нашего национального дела - все это действует в высшей степени угнетающим образом. Просто даже руки опускаются» [1].
Насколько искренне это признание, становится ясно, когда просматриваешь даты под известными нами произведениями В. Мовы. В этот период он почти ничего не создал нового, практически полностью утратил связи с университетскими друзьями («уже около 3-х лет я ни от одного из земляков не получал ни строчки»). И тут неожиданно напомнил о себе В. Гнилосыров. Это встряхнуло воспоминания, вывело из трехлетнего сна. Поэт просит сообщить ему «адреса Жученко, Шиманова, Сонина», интересуется, «где Сокович, Лобода, Павлов», расспрашивает о местонахождении Лобко и Кулиша, о возможности выписывать новые украинофильские галицкие издания.
В 1873 году В. Мова принимает предложение Екатеринодарского окружного суда о переходе на должность судебного следователя в местечке на самой границе Черномории с Линией, в бывшей крепости Усть-Лабинской. Затем, три года промаявшись в нелегкой для него роли и с радостью отказавшись от нее, он переводится в Ейск на менее хлопотную должность мирового судьи. Небольшой городок был вторым по значению культурным центром края, в нем, напомним, находилась войсковая гимназия, в которой служили преподавателями многие кубанские «харьковчане». В городе и его округе должности врачей, юристов, учителей также занимали бывшие воспитанники университета. Примечательно, что местный украинский поэт Иван Подушка [2] к тому моменту уже был обладателем выпущенного в свет достаточно объемистого тома собственных творений. В общем, имелось некоторое интеллектуальное окружение, полное отсутствие которого так угнетало Мову в Усть-Лабе.
Вскоре после переезда в Ейск, летом 1876 года, В. Мова получил письмо Александра Конисского с просьбой прислать для задуманных им альманахов и антологии украинской поэзии («читанки») коротенькую автобиографию и подборку лучших, на взгляд самого автора, стихов. Конисский просил передать аналогичную просьбу Ивану Подушке и собрать «воспоминания о жизни Якова Кухаренка».
За сведениями о Кухаренко В. Мова обратился к Стецько Шарапу. Видимо, побывал в гостях и у И. Подушки. В конце июля - начале августа он выслал в адрес Конисского «небольшую тетрадь» тщательно отобранных стихов. Однако из хорошей затеи ничего не получилось. Пока разо-
сланные А. Конисским письма искали своих адресатов, вышел печально известный Эмский указ. Первый том, состоявший из произведений многих авторов (от времен И. Котляревского до начала 60-х годов), был запрещен. Не менее печальная судьба постигла альманах «Батьковщина»
- первый выпуск задуманной Конисским серии коллективных сборников, поданный в цензуру 23 сентября 1876 года. Он был составлен в соответствии с новым законом и рекомендованными правилами орфографии (передавать украинскую фонетику русскими буквами), но цензурных рогаток все-таки не преодолел.
В. Мова не заблуждался в отношении цензурной проходимости своих стихов, он заранее попросил Конисского передать галицким изданиям, в частности «Правде», вещи, отвергнутые российской цензурой. Тот выполнил просьбу. В двадцатом номере «Правды» за 1876 год была опубликована баллада «Козачий юстяк» («Казачий скелет»), которую составитель «Батьковщины» изначально посчитал невозможным включить в альманах. Позднее увидели свет отвергнутые цензурой «Три деревини» (газета «Свгг», 1881, № 15) и -без двух последних строк - «Пщ стрiхою убогою» (альманах «Луна», 1881, № 1).
Летом 1878 года поэт посетил Киев. Там состоялось очное знакомство с Александром Конисским, оставившим о встрече короткое яркое воспоминание: «Вот тогда мы познакомились лично, и я подметил, что, действительно, душа его - душа поэта, и что не ему замыкать людей в тюрьмы! Осматривая Киев, он целыми днями упивался его красой: целые дни сидел он, глядя с горы на Днепр.
- Какое впечатление произвел на вас Киев? -спросил я его, когда мы сидели с ним у меня в саду под кленом.
- Киев - хорошее, очень хорошее! краса его очаровала меня; но киевляне! - не понравились мне!.. Что-то в них сухое, пиндючное, хорохо-ристое... не хотел бы я тут жить; ведь без людей
- жить нельзя, а с такими людьми было бы мне тяжко... искренности мало в ваших людях.
Тогда же он прочитал мне кое-что из своих сочинений в прозе. Помню, первое действие драмы "Лихо з дтми" и рассказы: "Хуторянка" и "Ткачиха" <...> Оба рассказа не были полностью завершены, но читались с удовольствием» [3].
«Хуторянка» - первоначальное название поэмы «Троюте кохання» («Любовь троих»). Попытка опубликовать «Хуторянку» и «Ткачиху» в первом номере альманаха «Луна» не увенчалась успехом. Позднее Конисский хотел отдать обе поэмы в альманах Старицкого «Рада», но поэт не дал на это согласия. Перечитав «грихi молодого вшу», он испугался, что они будут опубликованы в таком виде, «недороблеш i недокшчеш», и решил, по собственному выражению, полностью «перештопать» их, что и было сделано при подготовке к печати сборника «Пролюки». Задержка оказалась фатальной: сборник не увидел света, и обе поэмы были опубликованы лишь после смерти автора.
№ 5 (34), 2009 "Культурная жизнь Юга России"
Переезд в Ейск, знакомство с А. Конисским во время путешествия в Киев подтолкнули Мову вновь окунуться в литературу. Он выписывает из Львова украинские издания (книги, журналы, газеты), посылает туда свои новые произведения, все чаще задумывается об издании сборника стихов, ищет заочного общения с видными деятелями культуры того времени.
Последние также проявляли к нему все больший интерес. 20 марта 1882 года М. Старицкий упоминает о нем в письме к Д. Л. Мордовцеву: «Вот вчера я получил письмо от мирового судьи, что на Черномории, Мовы: он просит, чтоб туда послали 100 книжек "Дум i тсень", так как там страх как понравилась эта книжка, а также и переводы Олены Пчилки» [4]. Чуть позже, 9 октября 1885 года, А. Конисский сообщает И. Белею, что «Лиманский написал прекрасный роман, который хорошо было бы напечатать в Библиотеке "Дша"» [5]. А в конце 1886-го уже сам Белей, заприметивший в «ЗорЬ> какую-то публикацию В. Мовы, просит Конисского написать кубанцу, чтобы тот «вщ часу до часу» присылал для публикации в «Дше» свои новые произведения [6].
Происходившие перемены, несомненно, наложили отпечаток на личность поэта и не могли остаться незамеченными. Отношения с власть предержащими в Ейске начали портиться. В 1886 году поэт вынужден был оставить должность и вернуться в Екатеринодар. Но Ейск вошел в биографию Мовы: именно там написана его лучшая поэма «На степи!», интермедия «Кулш, Байда i козаки» к драме П. Кулиша «Байда», очерки «Из записок мирового судщ» (рукописи этого цикла очерков затеряны, их судьба ныне неизвестна). В Ейске начата работа над главным произведением жизни - драмой «Старе гшздо й молодi птахи» (первоначальное название - «Лихо з дтми»). Здесь Мова обзавелся семьей, радовался пополнению семейства, достиг пика карьеры, пережил горечь отставки - незаслуженного падения, спровоцированного чрезмерной принципиальностью при исполнении служебных дел.
Переезд в Екатеринодар в 1886 году потребовал покупки жилья. Приобретенный поэтом по улице Гривенской (ныне Фрунзе) дом № 18 был снесен уже в наше время, так и не дождавшись мемориальной таблички на стене.
Василий Семенович Мова был женат на сестре известного кубанского генерала Кокунько, Надежде Ивановне. «Хоч вона i украшка, i читае по-укра1нському усе, що й я читаю, але в поезн не багато тямить й дивитця на не! зневажливо», - писал он. В письмах поэта есть замечание о том, что он даже от жены прячется, когда пишет стихи, чтоб не подумала: «над яким ти пустим дь лом працюешся» [7]. Ей посвящено стихотворение «Надколисна шсня» («Колыбельная песня»). Значит, была она неплохой матерью. Детей у них было шестеро: сыновья Григорий и Павел и четыре дочери - Мария (умерла в трехлетнем возрасте), Анна, Наталья и Екатерина [8]. Прокормить такую большую семью было нелегко.
1880-е годы в жизни В. Мовы отмечены творческим подъемом и художественной зрелостью. Перерабатываются юношеские произведения и идет работа над новыми, пополняются записи этнографических наблюдений. В надежде увидеть хоть какие-то свои вещи опубликованными он откликается на все призывы галичан помочь украинским изданиям новыми произведениями, однако «кожен раз воно шло до коша» (т. е. брошено в корзину). Василий Семенович не дождался ответа на адресованную Ильницкому просьбу о публикации отдельной книжечкой поэмы «На степи!». Такое невнимание и непонимание огорчало поэта, но не отвращало его от сочинительства. Он не без юмора сообщал в письме А. Конисскому от 3 августа 1883 года: «В этом году на меня напала немалая охота к поэзии: аж три произведения зарифмовал! Кроме этого закончил и понемногу переписываю драматические картины "Лихо с детьми". Переписываю также рассказ "Три странницы". Ко всему еще хоть понемногу, но каждый день добавляю материалы и в "Словарь"» [9]. Через пять лет, в 1888 году, признавался ему же: «Имею я кое-какие произведения и в прозе, и в поэзии, и если бы знать, что они будут нужными, то нашел бы я возможность вывести их из черной одежды и обрядить по-праздничному» [10].
Горячо откликнулся он на новое предложение А. Конисского принять участие в возрождаемом журнале «Правда», предлагал для него все лучшее из написанного за последнее десятилетие. Просил друга разузнать о цене, в какую бы вышла публикация сборника стихов, и быть его редактором. К задуманному детищу Мова написал краткое программное вступление, в котором выразил веру, «что для великого строительства народного литературного языка каждый отдельный камешек со временем пригодится» [11]. В этом уже достаточно хорошо видно осознание своей художнической миссии. Но проект В. Мовы по изданию подготовленного в 1888 году сборника «Пролюки» не увенчался успехом. Причина, видимо, была не только в том, что «поэтический смак» галичан «похож на тот, что господствовал в России во времена Державина» и не в отсутствии «протекции, или сяк-так раздобытого патента, что ты магистр или поэт», а в скудости денежных средств.
В конце жизни, подводя итоги сбывшимся и обманувшим надеждам, Мова все чаще обращался к воспоминаниям о студенческих годах, о друзьях юности, о тех, кто в более зрелые годы поддерживал в нем стремление к высоким идеалам:
Гей, хто в1ри ще не стратив В визвол наш з тюремних грат1в; Хто надИ' наш1 гарт Ще не йме за хир1 март, За саме пустее мрево -В1дгукмться, хлопц1, де ви!.. Та утште серце хворе, Що в1дчай холодний боре!
"Культурная жизнь Юга России"
№ 5 (34), 2009
В Метрической книге екатеринодарского Александро-Невского собора есть запись о том, что коллежский советник Василий Семенович Мова скончался от воспаления легких 1 июня 1891 года и погребен на следующий день на общем кладбище [12]. Прочувствованным некрологом откликнулся львовский журнал «Зоря». Ставропольская газета «Северный Кавказ» дала материал, раскрывший землякам тайну псевдонима «В. Лиманський». А «Кубанские областные ведомости» поместили сухую официальную информацию о смерти войскового чиновника.
В 1910 году украинский поэт Михайло Обидный заехал в Екатеринодар, чтобы поклониться могилам украинских писателей на старом городском погосте. На месте предполагаемого захоронения В. Мовы он нашел «одну старую оградку, в которой стояли три креста». На первом была табличка с надписью «Студент Василий Николаевич Мова», на другом - «Мировой Судья Николай Семенович Мова». Можно думать, что эти надписи гласят о брате писателя и его племяннике. Оба эти креста были железные, выкрашенные, вделанные в каменные плиты. А третий крест деревянный. «Где же могила Василия Семеновича Мовы? Неужели третий старый деревянный крест без надписи - на его могиле? Неужели такая занехаянная низенькая могила украинского поэта? - воскликнул потрясенный паломник и добавил, имея в виду Я. Кухаренко и В. Мову. - Но вы заслужили себе большой памятник в украинской литературе, ваши имена записаны в Украинскую историю и будут ярко говорить каждому украинскому сердцу и звучать по Украине "дою свгг стоггь"!» [13].
Литература, источники и примечания
1. Мова (Лиманський) В. Кул1ш, Байда 1 козаки. Нью-Йорк, 1995. С. 78.
2. Подушка Иван Прокофьевич (1850-1895) - кубанский украинский поэт. Автор корреспонденций на темы городской жизни Ейска в «Кубанских областных ведомостях». Грамоте учился под руководством «начитанного поселянина», писать стихи начал под влиянием «Кобзаря» Т. Г. Шевченко. В 1871 году выпустил в Таганроге сборник стихов «Починок» («Начало»). Переложил на украинский язык повесть «Тарас Бульба» Н. В. Гоголя (рукопись утрачена).
3. Кониський О. До юторп украйнсько-руського письменства. Кшька сл1в про Василя Мову // Зоря. 1891. № 20. С. 396.
4. Старицький М. Твори: у 8 т. Кшв, 1965. Т. 8. С. 455.
5. Институт литературы им. Т. Г. Шевченко НАН Украины. Отд. рукоп. Ф. 100. № 1369.
6. Там же. Ф. 77. № 126. Л. 34, 34 об.
7. Научная библиотека НАН Украины в Львове. Отд. рукоп. Ф. 11 (Барвинских). 3360 / п. 206.
8. Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф. Р-1547. Оп. 1. Д. 45. Л. 237.
9. Мова (Лиманський) В. Твори. Мюнхен, 1968. С. 354.
10. Мова (Лиманский) В. Из литературного наследия / сост., предисл., коммент. и науч. ред. текстов В. Чумаченко. Краснодар, 1999. С. 203.
11. Мова (Лиманський) В. Твори. ... С. 371.
12. ГАКК. Ф. 801. Оп. 1. Д. 35. Л. 339 об., 340.
13. Обгдний М. Про могили Я. Г. Кухаренка та В. С. Мови // Кубанский край. 1910. 24 апр.
V. K. CHUMACHENKO. V. MOVA (LIMANSKIY) AS A PHENOMENON OF THE PROVINCIAL WRITER IN THE LAST THIRD OF THE XIX CENTURY
The Russia of the last third of the XIX Century gave birth to the phenomenon of provincial «literary nests» that enriched the national culture with a number of big names. Similar processes occurred in the multinational territory of the Kuban Cossack Host where the versatile literary talent of the Ukrainian writer V. Mova (Limanskiy) was shaped.
Key words: Ukrainian literature of Kuban, V. Mova (Limanskiy), provincial writer, literary traditions of the Kuban Cossacks.
№ 5 (34), 2009
жизнь Юга России"
- 77
Т. Ю. ФЕДИНА
И. К. КАРПЕНКО-КАРЫЙ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ЮГА РОССИИ
Автор впервые рассматривает творческую деятельность украинского драматурга и актера И. К. Кар-пенко-Карого в аспекте русско-украинских связей в художественной жизни Юга россии.
Ключевые слова: И. К. Карпенко-Карый, русско-украинские связи, художественная жизнь Юга россии.
Одним из реформаторов украинского театра, наряду с М. Л. Кропивницким, Н. К. Садовским, М. К. Заньковецкой, А. К. Саксаганским, был Иван Карпович Карпенко-Карый (Тобилевич) (1845-1907) - талантливый драматург, пьесы которого составляли основу репертуара дореволюционного украинского театра и определяли основное направление его развития в конце XIX -начале XX века. Известен Карпенко-Карый и как актер Театра корифеев и других ведущих украинских трупп.
Иван Карпович служил в полицейском управлении Елисаветграда - сначала помощником, а затем секретарем. В середине 1870-х годов он вместе с М. Л. Кропивницким организовал любительский кружок, которым занимался в течение нескольких лет, играл в пьесах Котляровского, Гоголя, Островского, Кухаренко. Сценическая деятельность стала в его жизни отдушиной; в драматическом кружке он был и руководителем, и режиссером, и актером. В эти же годы он проявил себя как театральный критик.
В советский период однозначно утверждалось, что Тобилевич участвовал в нелегальных кружках и был уволен со службы «специальным приказом министра внутренних дел за связь с революционерами» [1]. В настоящее время эта версия многими ставится под сомнение. Был ли на самом деле Карпенко-Карый связан с революционным движением? Директор Музея И. К. Карпенко-Карого Е. Лисняк (Кировоград) предполагает, что И. К. Тобилевич, активно продвигавшийся по служебной лестнице в течение 18 лет, стремился получить дворянский титул. Из его формулярного списка следует, что за хорошую службу он был отмечен орденом святого Станислава Ill степени (дворянство получали награжденные орденом I степени). «Революционная» биография драматурга, по мнению Е. Лисняк, началась лишь в 1883 году, когда Тобилевича уволили со службы [2]. А спровоцировали увольнение, во-первых, арест и ссылка в Сибирь за увлечение народничеством младшего брата его первой жены Надежды - Александра Тарковского (будущего отца поэта Арсения Тарковского), выросшего в его доме, и, во-вторых, то, что он приютил тайно приехавших в Елисаветград Александра и Софью Русовых, находившихся под надзором полиции.
Судьба на несколько лет связала Ивана Карповича с Донским краем. Весной 1884 года во время гастролей труппы М. Старицкого в Ростове-на-Дону в театр, где шла репетиция оперы «Утоплена» (хором и оркестром дирижировал Н. В. Лысенко), пришел полицейский чиновник, объявивший, что по решению жандармского управления И. К. Тобилевич высылается в Новочеркасск. Этот город он назвал «могилой». Сняв в доме художника Балашова небольшую, убого обставленную (стол и два ветхих кресла вместо кровати) комнату, ссыльный в поисках заработка сначала поступил в кузню, а затем учеником к переплетчикам. Переплетное дело позволило ему иметь хотя и небольшой, но стабильный заработок.
Спустя некоторое время к Тобилевичу приехала хористка труппы Кропивницкого Софья Витальевна Дитковская, которая разделила с ним все тяготы жизни изгнанника. Незадолго до ссылки он потерял жену и дочь (обе умерли от туберкулеза). Софья стала его второй женой. У них родилась дочь. Новая семья была спасе -нием для Ивана Карповича после всех пережи-
