CC BY
35"Культурная жизнь Юга России "
М> 2 (27), 2008
5. Аксаков И. С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. Репр. воспроизведение. М., 1997. С. 6.
6. Демченко А. А. Научно-биографическое изучение русских писателей-классиков. Н. Г. Чер-
нышевский: дис. ... д-ра филолог, наук. Саратов, 1981. С. 49.
7. Афанасьев В. Выбор героя - поступок нравственный // Литературная газета. 1986. № 37. 10 сент. С. 4.
M. V. SK0R0KH0D0V. STUDYING OF BIOGRAPHIES OF RUSSIAN WRITERS IN XIX CENTURY
In the article it is stated, that the attention increased in XIX century in Russia to studying of writers' biographies. Biographic data were joined in the various dictionaries, special reference media. For the first time published archival documents were printed in Materials to the biography. The monographic researches, devoted to consideration of a vital and creative way of the writer were published.
Key word: the Russian literature of XIX century, biography.
В. К. ЧУМАЧЕНК0
ЛИЧНОСТЬ В. С. МОВЫ (ЛИМАНСКОГО) В МЕМУАРАХ СОВРЕМЕННИКОВ
Статья посвящена критическому обзору воспоминаний о крупнейшем украинском литераторе Кубани второй половины XIX столетия В. Mose (Лиманском). Отмечается их немногочисленность и фрагментарность. Ставится задача дальнейшего поиска мемуарных свидетельств о писателе в государственных и частных архивах.
Ключевые слова:украинская литература, Кубань, В. Мова (Лиманский), биография, мемуары, архив.
Жизненный путь многих украинских литераторов, работавших в российской провинции, изучен недостаточно. Причина тому - отсутствие достаточного количества воспоминаний, тотальная гибель семейных архивов в годы революционного лихолетья, мизерность дошедшего до нас эписто-лярия. Это замечание в полной мере применимо и к личности крупнейшего кубанского писателя второй половины XIX столетия Василия Семеновича Мовы (Лиманского). Впервые его имя попало в воспоминания одного из современников еще при жизни, но это произошло случайно. Их автор А. Конисский писал, естественно, не о казачьем литераторе, мало тогда кому известном. Мемуарная «згадка» посвящалась недавно умершему известному историку и поэту Н. И. Костомарову. Именно в связи с рассуждением о Костомарове как поэте упомянут В. Мова, так как они вместе участвовали в запрещенном цензурой альманахе «Батьювщина». Кубанец был представлен в сборнике самым полемическим своим стихотворением «Три деревини», в котором «недреманое око» усмотрело упрятанный в поэтическую метафору сепаратизм (1).
Зато позднее, сразу после смерти казачьего классика, А. Конисский посвятил ему отдельные «Кшька ел ¡в про Василя Мову», где подробно рассказал о своем общении с кубанцем и об их небольшой, но весьма насыщенной разносторонней информацией переписке.
Начинается его статья с размышления о необходимости создания корпуса воспоминаний о выдающихся деятелях культуры недавнего прошлого. Для наших земляков этот жанр был совсем в новинку, но именно им был адресован призыв Конисского. «Из умерших писателей, - сетует
он, - о Василе Мове было до сих пор только коротенькое извещение в "Зоре" (ч. 14) М. Уманца. Спасибо ему за это: если бы не он, пусть здоров будет, то мы так бы и не узнали о смерти Мовы. Черноморцы, в первую очередь екатеринодарцы, словно онемели, или, может, край славного Якова Кухаренка так упал духом, что там исчезли пишущие люди, даже такие, что сумели бы подать коротенький некролог о своем выдающемся человеке ! - А может у екатеринодарцев и на это "не хватает времени"? Кажется, верно последнее, ибо я точно знаю, что в Екатеринодаре есть несколько людей таких, что окончили не так давно университет и умели тогда по-нашему писать... Разве ж за 3-4 года позабывали? Но "хто мапр за-бувае, того Бог карае". Э, наверное, верным было высказывание, что Екатеринодару нужно какого-нибудь немца, чтобы рассказал "чи! вони дгги . Так или эдак, а такого срама, какого заслужили себе екатеринодарцы, не обмоешь, даже если на обмыв истратишь всю воду из Кубани. Можно лишь искупить сей грех лени, взявшись за работу и перо. А пока это будет, нагадаем черноморцам: кто был Василь Мова, а вдруг они проникнутся и сотворят жизнеописания и Мовы, и, что еще важнее, Кухаренко; эти две биографии стали бы нам хорошим зеркалом истории национально-культурного и просветительского развития Черномории, или "области Кубанского казачьего войска"» (2). Дипломатический маневр автора не сработал. Кубанцы не написали мемуаров ни о Мове, ни о других замечательных подвижниках нашего края, так что «несколько слов» Конисского остаются самыми обширными воспоминаниями о ком бы то ни было из дореволюционных деятелей казачьего литератур-
ного «пробуждения». Вот почему остановимся на давней статье из «Зори» подробнее.
Вначале А. Конисский рассказывает о своем неосуществленном проекте 1876 года издавать периодические альманахи и составить «Хрестоматию» украинской литературы, начиная с И. П. Котляревского. Предполагалось, что образцам творчества каждого писателя будет предпослана биография автора и его изображение. С этой целью составитель обратился к современным литераторам с просьбой рассказать о себе, а также прислать сведения об известных им умерших писателях или об источниках, где можно почерпнуть недостающую информацию. В. Мову он просил набросать короткую автобиографию и собрать сведения о его предшественнике Я. Г. Кухаренко. Первый альманах «Батьювщина» составлялся как раз накануне печально известного закона от 18 мая 1876 года, резко ограничивавшего возможности развития украинской национальной словесности, а потому был запрещен к печати. Но осталась написанная кубанским поэтом автобиография, текст которой Конисский впервые приводит в своей «Згадке...». Тогда же автором воспоминаний была получена от кубанца небольшая тетрадочка стихов, из которой позднее были осуществлены публикации в журнале «Правда» и альманахах «Свгг» и «Луна».
Во второй части воспоминаний мемуарист рассказывает о личной встрече с В. С. Мовой летом 1878 года. В ней воспроизводится образ живого поэта, и этим она особенно интересна. «Вот тогда-то мы познакомились лично, и я заметил, что действительно душа у него - душа поэта, не ему замыкать людей в тюрьме! Осматривая Киев, он целыми днями упивался его красой, целыми часами сидел, любуясь с горы на Днепр.
- Какое впечатление произвел на вас Киев? -спросил я его, когда отдыхали мы с ним у меня в саду под кленом.
- Киев - хорошее, очень хорошее, красота его очаровала меня; но киевляне не понравились мне. Что-то в них есть сухое, спесивое, хорохо-ристое... Не хотел бы я тут жить, ведь без людей жить нельзя, а с такими людьми было бы мне тяжело.. . Искренности нет в ваших людях» (4).
Вот и вся зарисовка, но в конце «Згадки...» А. Конисский дает обобщенную характеристику личности поэта, которая стала итогом их очно-заочного общения. Как некая квинтэссенция ощущений мемуариста, она ценна и заслуживает того, чтобы быть процитированной полностью: «Покойный Мова - земля ему пухом! - был человеком искренним, глубоким патриотом, но сонная Черномория если не совсем, то в значительной степени прислала и его, закутала и его в облако излишней осторожности. Он и сам это хорошо понимал, но, наверное, не было возле него такой энергичной души, которая разогнала бы эту тучу, придала ему бодрости духа <...> Во всяком случае, покойный Мова был тем талантом и той силой, что становятся деятельными и плодотворными только вкупе с другими, в товариществе, которым требуется товарищеская поддержка. Это был
тот талант, тот патриотизм, которым Украина не смогла воспользоваться. На беду и к превеликому сожалению это у нас не впервые, да, ясное дело, и не в последний раз» (5).
Эпизод, характеризующий службу В. Мовы мировым судьей Ейского участка, оставил нам в своих пока еще не опубликованных полностью воспоминаниях историк Ф. А. Щербина (т. 1). В главе XXVI сатирически изображается крестный отец казачьего историка, Харлампий Антонович Слабизьон, типичный представитель черноморского благородного сословия. Начинается она безобразной сценой избиения кнутом детей, отважившихся собирать степную клубнику на угодьях этого самодура и застигнутых им врасплох. В качестве нового штриха к портрету этого одиозного персонажа и приводится далее история, связанная с В. С. Мовой:
«Несколько лет спустя, - рассказывает Федор Андреевич, - когда я учился уже в Екатеринодаре и на Кубани были введены мировые судьи по назначению, есаул Слабизьон проявил свою благородную стойкость в оригинальной форме именно в этом направлении. Он убил из ружья трехлетнюю телку соседа-хуторянина, и по иску последнего дело разбиралось у мирового судьи Мовы в городе Ейске. Судья был родом черноморец с университетским образованием, знал причуды Слабизьона и разбирал дело со всеми предосторожностями строго судейской объективной процедуры, не давая воли Слабизьону вести себя задающимся паном-офицером и беспрепятственно пользоваться своим невоздержанным языком. Когда Слабизьон признал факт возведенного на него обвинения, судья попросил его рассказать, как произошло происшествие.
- В законному порядку, господин судья, - начал давать свои показания Слабизьон. - Я все зро-бив, що требуеться: не раз, не два, а сот Hi раз я попережав оцього мугиря i шибеника, щоб вш не пускав телищ до мого млина...
Но судья остановил ответчика словами: "Господин есаул! Прошу Вас не допускать в показаниях оскорбительных слов и выражений, иначе, по закону, я обязан оштрафовать Вас. На первый раз прощаю. Прошу Вас продолжать.
- Слушаю, - сказал по-военному Слабизьон. - Так оцей... того... не мугирь i не шибеник, - те-пер по-прежньому я не назову його, щоб не понести штрафу, - так оцей лацапура...
- Вы опять оскорбляете, - перебил его судья.
- Hi Tpiшсчки. - возразил Слабизьон. - Вш же лацапура, настоящий лацапура. Ось подивпъся на его, хиба вш не похожий на лацапуру?
- Вы все-таки говорите оскорбительным тоном, - заметил судья, - и несколько раз обозвали истца оскорбительными прозвищами. Штрафую Вас тремя рублями.
- Зараз i rpoini? - спросил Слабизьон.
- Зараз, - ответил судья.
Слабизьон достал из кошелька трехрублевую бумажку и положил ее на судейский стол.
- Прошу продолжить, - обратился судья к Слабизьону, записывая штраф.
"Культурная жизнь Юга России" № 2 (27), 2008
- Так оцей не шибеник, не мугирь, \ не лаца-пура, не зробив того, про що чесно я просив его \ не припинав телищ. Ну, вютимо, меш було жаль мого добра; бо телиця кожний день приходила до млина, та чухалась об привод \ до того дочуха-лась, що 1 млин уже почав скришть. Сказав я ему в останнш раз при свцщтелях: "не пускай тели-щ до мого млина, а то застрелю". А вш все-таки пускав. От тод1 тшьки я 1 убив телицю.
- Вы допустили произвол, поступили противозаконно... - начал было говорить судья.
Но Слабизьон гневно перебил его: "Як противозаконно? Який такий произвол, коли я при свщцтелях попережав его?
- Вы ж убили телицу, причинили ущерб ее хозяину, а потому я предлагаю вам или помириться, или заплатить ему за телицу, во сколько она будет оценена.
- Заплатить? - с раздражением заговорил Слабизьон. - За якусь падлючу телицю та ще пад-лючому... чи то бач, помилився... не мугирю, не шибенику 1 не лацапур1 гропп платить? Де ж той суд справедливий? Телиця млин меш руйнуе, ха-зяш телищ шдтримуе 11, а я за це ще й гропп повинен платить? Це ж не суд, а шкандал!
- Господин есаул, - заговорил строгим голосом судья, - прошу вас прекратить вашу речь. Вы непозволительно ведете себя в суде, допускаете такие площадные выражения, как "падлюча телиця", и неуважительно относитесь даже к суду. Штрафую Вас в высшем размере десятью рублями. Прошу заявить мне, намерены ли вы помириться с истцом, или же пусть суд разрешит дело в судебном порядке.
Слабизьон из-под лба посмотрел на судью, достал из кошелька десятирублевку. Положил на стол, тщательно осмотрел кошелек и спросил судью, какой высший штраф "за несудебные выражения" полагается.
- Десять рублей, - ответил судья с улыбкою.
Слабизьон, в свою очередь, улыбнулся и, доставши из кошелька еще десятирублевку, заговорил: "Хай суд без мене ршае. Бо я бачу, що в сущ не мае мюця благородному офицеру вкуш с телицею. 3 непривички до такого суда я з пантелику збився 1 зараз не в1зьму в толк, як шюдливу телицю назвать, чи так, як я назвав, чи може "мамзель телиця". От же я 1 ршив до дому 1хать. Нате вам мо1 останш десять карбованщв за мо! останш слова, яю не до вас, господин судья, вщносяця, не до пан ¡в офщер1в, а на мугир1в, шибеншав та ла-цапур меш начхать!" Слабизьон положил десять рублей на стол, поклонился мировому судье и вышел из его камеры.
По приговору судьи Слабизьон уплатил десять рублей за убитую телицу ее владельцу и всем говорил: "Ну й суд! За шюдливу телицю десять карбованщв присудив, а мене за мое прав-диве словослов1е аж двадцатю трьома карбован-цями покарав, 1 виходе: хай телищ пану млини розчухують, а язык кршко держи за зубами, а то в сущ уел гропп ¿з кишеш 1 гаманця повитягають та, пожалуй, 1 без шташв зостанешся за несудеб-ш словеса"» (6).
Попробуем уточнить, когда же именно произошел описанный Ф. А. Щербиной случай. Ясно, что он не может относиться к годам его учебы в Екатеринодаре (1861-1866), так как в это время В. Мова был еще студентом Харьковского университета. Считается, что в Ейск на должность мирового судьи он перебрался из Усть-Лабинска в 1876 году, не ранее. В этом году Федор Андреевич, живший в Одессе, был во второй раз арестован по подозрению в убийстве рабочего В. Тавлева. На Кубань он приехал с молодой женой только в феврале 1877 года, где был арестован и сослан в Вологодскую губернию. Скорее всего, приведенную историю он мог услышать в 1881-1884 годах, когда, вернувшись из ссылки, работал в Кубанском областном статистическом комитете.
Эта и подобные ей истории, как известно, не прошли даром для судейской карьеры B.C. Мовы. Отношения с власть предержащими в Ейске начали у него портиться еще в конце 1870-х годов.
В 1880 году начальник Кубанской области Кармалин при очередных выборах председателя Ейского съезда мировых судей высказал мнение не в пользу В. Мовы и нашел даже неудобным его дальнейшее оставление в должности мирового судьи в городе, «где он не сумел удержаться с достоинством на высоте своего призвания и утратил всякое уважение со стороны благомыслящих граждан» (7). Соответствующая записка была даже подана на усмотрение начальника Главного управления Кавказского Наместника. Но тогда кляузу оставили без последствий. О ней вспомнили в начале 1885 года, при новых перевыборах, и присовокупили к ней новые вопиющие факты непочтительного отношения В. Мовы к «благомыслящим гражданам». 10 января 1886 года газета «Северный Кавказ» сообщала: «уволен судья Ейского округа Мова-второй» («первым» считался его брат, Николай Мова). Поэту пришлось возвращаться в Екатеринодар на скромную должность присяжного поверенного окружного суда.
К сожалению, других таких же ярких картинок из прошлого, касающихся В. Мовы, коллективная память современников не сохранила. Все, что имеем, - это россыпь мимолетных упоминаний различной значимости. Так, харьковская поэтесса Христя Алчевская называет среди завсегдатаев своего литературного салона студента Харьковского университета Василя Мову (8). Тем самым она вписывает его имя в общий контекст национальной жизни столицы Слободской Украины, один из главных интеллектуальных центров которого формировался вокруг семейства Алчевских. Здесь устраивали приемы в честь заезжих знаменитостей, обсуждали планы открытия воскресных школ, издавали дешевые книжки для народа («метелики»), распространяя их затем по окрестным селам.
В воспоминаниях одного из старейших членов Общества любителей изучения Кубанской области (ОЛИКО) С. И. Борчевского (дошедших в пересказе литературоведа М. А. Садиленко) сохранились сведения, что после возвращения в
1886 году в Екатеринодар В. С. Мова становится организатором ежегодных «шевченковских роко-вин», проходивших у него на квартире (9). Память одного из участников этих ежегодных поэтических праздников С. И. Эрастовазафиксировала, что В. Мова был автором острого памфлета на екате-ринодарского полицмейстера Барыш-Тыщенко, названного в стихотворении «Хабари-Тащенко» (10). К сожалению, текст этого произведения до нас не дошел, а то бы он презентовал нам Василия Семеновича еще и как сатирика.
Короткое упоминание о В. С. Мове имеется в частично опубликованных «Воспоминаниях кубанского казака» Максима Ивановича Недбаевского. «Помню, - пишет он, - еще высокую статную фигуру мирового судьи Мовы, два его сына учились со мной. Этот Мова сотрудничал в галицийских украинских газетах и журналах, почему мы, гимназисты и реалисты, питали к нему особое уважение» (11). К воспоминаниям М. Недбаевского казачий библиограф М. X. Башмак, живший в эмиграции в Чехословакии, написал обширнейшие «При\птки (Примечания)», сопоставимые по объему с самими воспоминаниями. Они никогда не публиковались. Примечание, посвященное В. Мове, повторяет общеизвестные факты из жизни поэта, но заканчивается неожиданным свидетельством о судьбе его литературного наследия. Перечисляя его утраченные произведения, М. X. Башмак замечает: «Все эти неопубликованные вещи были в Екатеринодаре. Как мне лично говорил Лука Лаврентьевич Быч, он слышал в 1891 году, когда служил в Новороссийске, что жандармы искали сочинения В. Мовы, а какая-то женщина, которой дали для хранения его документы, так испугалась, когда услышала, что жандармы ищут архив В. Мовы, что взяла и спалила его» (12).
Других мемуарных свидетельств о замечательном кубанском казачьем литераторе, писавшем на украинском языке, не сохранилось. Конечно, этого не достаточно, чтобы во всех деталях разглядеть внешний и внутренний, психологический портрет писателя во всей его полноте. Что-то существен-
ное в плане более полного познания В. Мовы добавляют его немногочисленные письма. Опытный литературовед способен извлечь биографические моменты и непосредственно из его произведений, в которых автор, как принято считать, «растворен без остатка». Разумеется, необходим и дальнейший поиск неопубликованных мемуарных свидетельств в государственных и частных архивах.
Литература и источники
1. Конисъкий О. Микола Костомаров: Мо! згад-кипро нього 1 його листи// Дшо. 1885. 11 (23) трав. №52. С. 1.
2. Конисъкий О. До юторп украшсько-руського письменства. Кшька ел ¡в про Василя Мову // Зоря. 1891. №20. С. 394-395.
3. Цензурное дело альманаха «Батыавщина» сохранилось: РГИА в СПб. Ф. 777. Оп. 3 (год 1876). Д. 61. С. 74-76.
4. Конисъкий О. До юторп украшсько-руського письменства. Юлька ел ¡в про Василя Мову... С. 395.
5. Там же. С. 395-396.
6. Щербина Ф. А. Пережитое, передуманное и осуществленное. Т. 1. Л. 414-416 //Архив-музей им. Д. Антоновича Украинской вольной академии наук в Нью-Йорке. Фонд Ф. А. Щербины.
7. Государственный архив Краснодарского края. Ф. 454. Оп. 2. Д. 75. Л. 8.
8. Письмо X. Д. Алчевской // Украинская жизнь. 1912. №4. С. 86.
9. Садиленко М. А. Культ Шевченка на Чорно-морп. Кшв, 1930. С. 19.
10. Эрастов С. И. Воспоминания // Кубань: проблемы культуры и информатизации. 2000. № 1. С. 35.
11. Недбаевский М. И. Воспоминания кубанского казака. Машинопись. Л. 64 // Архив-музей им. Д. Антоновича Украинской вольной академии наук в Нью-Йорке. Фонд М. X. Башмака.
12. Башмак М. До спогад1в полковника Не-дбаевського. Машинопись. Л. 85 // Там же.
V. K. CHUMACHENKO. THE PERSONALITY OF V. S. MOVA (LIMANSKY) IN THE MEMOIRS OF HIS CONTEMPORARIES
The article is devoted to the critical review of recollections about the outstanding Kuban's Ukrainian writer of the second half of the 19th century V. Mova (Limansky). Their small number and fragmentary character are mentioned. Future investigations are aimed at discovering new memoir materials about the writer in the state and private archives.
Key words: Ukrainian literature, Kuban, V. Mova (Limansky), biography, memoirs, archive.
