CC BY-NC-ND
63
С.С. Бойко
«...В КАМЕРЕ ПЫТОК». ЧЕЛОВЕК НА СОБРАНИИ В РАННЕЙ И ПОЗДНЕЙ ПРОЗЕ ЮРИЯ ТРИФОНОВА
Цель статьи - на материале сюжетной ситуации собрания, инвариантной для произведений разных периодов творчества Ю. Трифонова, подвести итог его творческого развития. Ранние произведения связаны с революционной идеологией, зрелые - с поиском гуманистических ценностей. Пафос инвектив смягчается поэтикой неоднозначности. В период итогов это дополняется образом мрака-призрака - страшного и непостижимого прошлого. Значимо отсутствуют мотивы, которые разрешили бы проблему вины.
Ключевые слова: Трифонов, «Студенты», «Дом на набережной», «Опрокинутый дом».
Ты людям все расскажи, на собрании!
А. Галич
Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых.
Пс 1:1
Развитие литературы второй половины ХХ в. происходит в СССР на фоне глубинных изменений, начало которых связывают с оттепелью. «В общественном и культурном сознании эта метафора стала обозначать не только восстановление в правах душевного мира человека, но и либерализацию общественной жизни, реабилитацию и возвращение из лагерей невинно осужденных, и снятие запретов на ряд значимых имен и тем в искусстве, и появление новых журналов <...>»'. В связи с либерализацией в подцензурной литературе частично отразились изменения, происходившие в ту пору в сознании, связанном прежде с коммунистической доктриной.
© Бойко С.С., 2015
Эволюция Юрия Трифонова известна как яркий пример развития в направлении от «коллективного» к «личностному» мировосприятию. Однако в силу пресловутой неоднозначности трифоновской прозы до настоящего времени не сделан вывод о том, к какому результату привел писателя путь его исканий - все итоги, говоря его словами, являются лишь предварительными. Чтобы подводить подлинные итоги, надо изучить инвариантные мотивы поэтики, а главное - изменение их роли на разных этапах творческого развития.
Важным сюжетным инвариантом трифоновской прозы является ситуация собрания: заседания НСО и ученого совета, бюро, комсомольские, партийные собрания и проч. Анализ их роли в ранних, поздних и не опубликованных при жизни произведениях позволит обозначить направление эволюции и подвести ее итог.
В качестве материала выбираем три произведения, каждое из которых ярко характеризует свою эпоху: повесть «Студенты» (1950), любимицу молодых современников, повесть «Дом на набережной» (1976), предмет пристального интереса интеллигенции 1970-х, рассказ «Недолгое пребывание в камере пыток» из цикла «Опрокинутый дом» (1980), напечатанный лишь в 1986 г.
Соцреалистическая повесть «Студенты» «была очень точным, правдивым свидетельством времени (конец сороковых годов)»2. В ней отразилось представление о том, что события общественной жизни могут решающим образом влиять на жизнь частную. Характер этого влияния часто проявляется в ходе собраний. К этому относятся положительно: участие в собраниях есть включенность в общество. В жизни главного героя Вадима Белова, который был, по мнению одного из мемуаристов, «своеобразным "Альтер эго" Трифонова»3, собрания и другие формы коллективного общения занимают центральное место:
Теперь лучшими минутами <...> были не одинокие вечерние занятия в читальне <...> а шумные собрания в клубном зале, или веселые субботние вечера, или жаркие споры в аудиториях, которые продолжались потом в коридорах и во дворе. Лучшие минуты были те, когда он бывал не один4.
На собрания приходят в качестве ораторов, слушателей, гостей. Воспринимают их как ристалища, ведут принципиальные споры о важных делах. Здесь могут проясниться сложные взаимоотношения людей:
<...> Это смутное раздражение и мешало Вадиму говорить с Лаго-денко начистоту: за что-то осудить, а с чем-то согласиться, ободрить спокойно, по-дружески <...> Пусть все решится на собрании.
Собрания воспитывают, тут можно отрезвить зазнавшегося товарища:
- <...> И я видел, что вещь слабая <...> А обсудить повесть надо было. Для того чтобы продрать уважаемого Сережу с песочком. Полезно ему это. Видишь ли, он что-то последнее время занесся.
К собраниям готовятся, как к исповеди, тщательно обдумывая свои прежние слова и поступки: «- Послезавтра комсомольское собрание. Ты спи сейчас, ладно, Андрей? А мне тут подумать надо», -говорит Лагоденко, намереваясь признать перед товарищами свое недостойное поведение (грубил профессору на экзамене), а также поднять вопрос о позиции профессора-схоласта.
На заседании бюро узнают, что Сергей Палавин при подготовке реферата воспользовался чужими уникальными наработками. К этому же времени Вадим слышит рассказ молодой женщины, брошенной Сергеем. Бюро становится кульминацией - истинное лицо персонажа освещено теперь всесторонне.
Наконец, разоблаченный Палавин после обсуждения тщательно обдумывает свою жизнь и решает ее исправить:
- Я был ошеломлен сначала, перестал соображать... И прошло несколько дней, пока я в чем-то разобрался <...> я понял, что хоть и здорово мне досталось. да, крепко. но в общем как будто за дело <...> Одним словом, я пришел к тебе посоветоваться - что мне делать?
Итак, в повести «Студенты» на собрания стремятся, в ходе их выясняется истина, итоги заслуживают доверия; в нравственной жизни собрания выполняют роль совести, пробуждая в человеке чувство недовольства своими плохими делами; в жизни общества собрания способствуют устранению отрицательных явлений и стимулируют рост положительных. Все это воспринимается героями позитивно.
Возможно, «роль "Студентов" в творчестве Трифонова состояла в том, что от этого произведения он всю жизнь избавлялся»5. Дело не только в соцреализме. Дело в особом нравственном векторе этих сцен. Совесть, нравственное чувство находятся не внутри личности, а вовне (собрание заставляет «вспоминать свои ошибки
и все это»). Представление о внеположной совести, делегирование личной ответственности обществу становятся свойствами человека, если он внутренне согласен на это.
Со временем, изучая историю, связанную с деятельностью своего отца («Отблеск костра»), а затем - с «освободительным движением» XIX в. («Нетерпение»), Трифонов углубляется в сложные мотивы поведения, становится неоднозначным Трифоновым. Он возвратится к сюжету6 «Студентов», коллизиям и героям того же типа7, чтобы запечатлеть их иными красками: «Написал "Антистудентов", ты не поверишь. Но название другое, еще не решил. Возможно, "Дом на набережной"... Было трудно»8.
В повести «Дом на набережной» собрания показаны как события, на которые герою хотелось бы вовсе не ходить. От Глебова требуют выйти на трибуну, предать своего учителя и свою невесту-любовницу. Он хотел бы устраниться:
Чтоб не мучили, не приставали. Могут ли во всей этой свистопляске обойтись без него? Неужели непременно надо человека унизить <...> А как потом? Как с Соней? Выскажись! Легко сказать. Язык-то не поворачивается <...> Приди и вымажись9 (здесь и ниже курсив Ю.Т. - С. Б ).
Шулепников отвечает: «Другие пусть мажутся, а я в стороне постою, а? Так, что ли? Хорош гусь!» Он оценивает ситуацию аналогично, но собирается действовать так, чтобы не повредить себе: «Но если нужно выступить, значит, нужно, старик-то маразмиру-ет, время его давно ушло... » Для большинства участие в событиях является недобровольным: «...были главные толкальщики бочки, остальные преподаватели подчинялись неуверенно или даже втайне ропща».
Сторонники Ганчука, как и противники, оказывают давление на участников:
Этот натиск, это сверкание глаз и грозное тыканье пальцем напомнили Глебову друзяевское: более чем обязательно. По сути, это было одно и то же, тот же террор.
Ожидание событий показано как крайне мучительное. Необъяснимое утешение приносят лишь слова бабы Нилы: «- Коли все равно ничего нельзя, тогда не думай... Как оно выйдет само, так и правильно...», - но в контексте и они не кажутся правдой. Бабушка выручила не словами: ее смерть стала уважительной причиной неявки.
Аргументы толкальщиков бочки недобросовестно подтасованы. Например, чтобы обвинить профессора Ганчука в низкопоклонстве перед Западом, вынуждают Глебова описать интерьер его квартиры:
Он решил не называть некоторых книг и фотографий <... > проявил осмотрительность. А вот о гипсовых бюстиках, стоявших в солдатском строю под потолком, он упомянул как о детали полуанекдотической. Однако аспирант Ширейко посуровел и жестким голосом спросил: «Интересно, каких философов держит профессор Ганчук на своем книжном шкафу?»
Последствия собрания ужасны: Ганчуки повержены, они страдают, будут тяжело болеть и умирать. Внешне благополучный Глебов стремится все забыть, хотя на протяжении долгого времени случайные встречи с каждым из пострадавших показывают, что воспоминания живы и это невыносимо.
Следующее, второе собрание (подобные проработки шли каскадом) описано кратко, как событие, которое изглаживают из памяти:
Никогда не было второго собрания, многолюдного, в марте, когда уже не имело смысла самоугрызаться <...> Кажется, он там что-то сказал. Что-то очень короткое, малосущественное.
Победа торжествующей стороны показана как бессмысленная, эфемерная:
И Друзяев, так смело и хитроумно затеявший этот дальний подкоп <...> не догадывался, что ровно через два года он, вышибленный отовсюду и сраженный инсультом, будет сидеть в кресле у окна во двор и, тряся скрюченными руками, мыком объяснять жене, что хотел бы закурить сигарету <...> А возник он как будто только затем, чтобы выполнить какую-то быстролетную миссию.
Итак, в повести «Дом на набережной» собрания суть события, на которые желательно не попадать. В ходе подготовки и проведения истина искажается, зло разрастается и торжествует, человек проявляет и приумножает худшие свои качества, в пределе - попирает совесть; люди терпят унижение, заболевают, гибнут. В жизни общества эти события деструктивны, даже инициаторам они не приносят блага.
Действительно - антитезис, «Антистуденты».
Если бы речь шла лишь о том, чтобы заклеймить иуд и проработ-чиков10, повесть не воспринималась бы с той остротой. Эскапистски настроенный интеллигент 1970-х подпишется под словами Глебова: «Могут ли во всей этой свистопляске обойтись без него?».
Многие разделяют желание забыть о своих поступках, хотя бы и совершенных не по собственной инициативе, порой под сильнейшим давлением. Вина друзяевых, источников зла, очевидна, а те, кто им подчинился, ответственны как бы лишь за свой конформизм и стремятся забыть о происшедшем (Глебов) или попробовать оправдать себя (Шулепников). Мотив забвения связан с подавленными упреками совести.
Название позднего рассказа Трифонова - «Недолгое пребывание в камере пыток» - содержит каламбур. Собрания сталинской поры были истинной камерой пыток, а в 1964 г. журналисты «в Зальцбурге поехали на экскурсию: поблизости в замке помещалась средневековая камера пыток». Тут герой встречает бывшего знакомого. Четырнадцать лет назад - т. е. во времена «Студентов» - тот выступил с критикой на собрании, грозившем рассказчику исключением из комсомола:
Он говорил, что у него мучительно двойственное отношение ко мне <... > вот, например, что я говорил когда-то об Ахматовой <... > Был случай, я издевался над ним, когда он хотел петь революционные песни11.
Каждый из его аргументов был плодом недобросовестной трактовки приятельских разговоров:
Н. все время тихо напевал: «Вихри враждебные веют над нами...» Он стал меня раздражать <...> всю ночь ворчали и спорили. Помню, ругались из-за Ахматовой.
Сам «процесс исключения» рассказчик связывает со своим ранним успехом, т. е. видит в инициаторах - завистников, а в приятеле - иуду. Но основной аргумент проработчиков был правдой:
Слабая книга внезапно получила премию. Поэтому было сладко меня исключать. И было за что: я скрыл в анкете, что отец враг народа, во что никогда не верил.
Этим вопросом интересовались и после смерти писателя. В действительности Юрий Трифонов «не скрывал имя отца <...>
при поступлении в Литинститут: в анкете он написал, что В.А. Трифонов умер (как и было в справке НКВД)»12, - но не упоминал о приговоре, который делал сироту парией. Ситуация двусмысленна с самого начала: чтобы честно учиться и работать, он вынужден скрывать ту напраслину, которую возвели на отца.
Фоном рассказа является и более горькая часть истории. Как показали изыскания сына, отец в Гражданскую войну был комис-саром-расстрельщиком. Подойдя к этому вплотную, Ю. Трифонов в «Отблеске костра» останавливается на том, что Валентин Трифонов утверждал лишь обоснованные смертные приговоры врагам революции, а остальные дела возвращал на доследование, спасая невинно осужденных. «Врагом народа» - в том смысле, который вкладывали в эти слова, - В. Трифонов действительно не был.
На давнем собрании, как в средневековой камере пыток, героя топили. И вот 14 лет спустя, на экскурсии, он спрашивает приятеля о личных мотивах:
«Послушай, давно хотел полюбопытствовать, зачем ты меня тогда топил? <...> Исключали меня. Помнишь?» Мы стояли перед громадной бадьей, в которую сажали преступника, и с помощью ворота опускали бадью в колодец, где была тухлая вода со змеями и жабами. Там его топили <...>.
Как и в повести «Дом на набережной», собрания суть события, в ходе которых истина искажается, люди совершают недостойные поступки, жертвы страдают - и никто не выигрывает.
Но тут неожиданно выясняется, что противник не считает себя виноватым, а, напротив, утверждает, что самоотверженно выручал друга:
«Старик, ты все забыл. Я не топил тебя, а спасал <...> я же повернул ход собрания. Тебя хотели исключить, а после моего выступления дали строгача. Ты меня благодарил. Неужели не помнишь?» - «Я помню другое: ты говорил что-то об Ахматовой, о том, что я двойственный...» Он уставился на меня как на сумасшедшего, выпучив глаза, а потом схватил за плечи, затряс: «Да нет же! Я тебя спас! <...>».
Этот мотив - неожиданное полуоправдание по итогу обвинительной речи на собрании - и эта двойственность объяснений - то ли губил, то ли спасал - возвращают нас к ситуации, запечатленной в повести «Студенты». Палавин заслуженно критиковал поведение Лагоденко (зазнайство, грубость на экзамене...).
Но в конце длинной обвинительной речи неожиданно сказал: «Однако давать Лагоденко строгий выговор я считаю преждевременным. Я - за выговор», - так и было решено. Вадим подозревает Палавина в неискренности:
- Ты выступал сегодня нечестно <... > сначала ты очернил его, как
мог, а потом учуял, чем дышит собрание, и сделал сальто.
А Сергей искренне возражает: «Да вот уж нет! <...> Я же был против строгого».
Итак, в «Недолгом пребывании в камере пыток», как и в «Студентах», поступок получает разные объяснения.
1. Обвинитель говорил правду, был искренен, руководствовался принципиальными соображениями. Былая правота позволит ему в будущем спокойно смотреть в глаза бывшей жертве: «Я знал, что он скажет: "Старик, клянусь тебе: я поступал искренне! <...> Я верил, что тебя надо покарать, что твой отец враг <...> надо жалеть не тебя, а нас, искренних дураков"».
2. Обвинитель хотел очернить жертву, «утопить», руководствуясь не проясненными, но некрасивыми мотивами (антипатия? соперничество? зависть?). Тогда неясно, как ныне он может не опускать глаз.
3. Обвинитель, руководствуясь искренним сочувствием к жертве, хотел по возможности смягчить неотвратимую кару. Действительность была такова, что только эта тактика - ругать, призывая исправиться, - могла принести желаемый результат.
4. Обвинитель на собрании проявил конформизм, плыл по течению. Впоследствии он либо искренне забывает о своих недостойных мотивах ради самооправдания, либо в глаза лжет, будто их не было.
Эти объяснения могут быть верны одновременно (например, желание рассказать правду и стремление очернить соперника), в пределе - хоть все разом.
Итак, в итоговом рассказе само возвращение к ситуации собрания и связанным с ней мотивам (взаимные обвинения, двоякая трактовка их, конформизм) говорит о том, что проблема остается актуальной, но ее пытаются решить на тех же путях.
«Недолгое пребывание в камере пыток» как синтез «Студентов» и «Антистудентов» обладает неоднозначностью, давно провозглашенной Трифоновым13. Неопределенность возросла от ранней повести к позднему рассказу. Теперь каждый чувствует себя жертвой и винит обидчиков. Носителем совести когда-то считался
коллектив - ныне она не подает голоса. К развязке спор не решен, никто не понял и не простил другого. Забвение - в образе мглы -создает лишь видимость примирения:
Да, я забыл, не помнил, перепутал, все ушло во мглу. Он протянул неуверенную руку, и я неуверенно пожал ее. Мы поднялись из подземелья на волю <...> (курсив здесь и ниже мой. - С. Б ).
Мир вне камеры описан как яркий - и совершенно чуждый героям; рядом с его сверканием, как привидение, стоит мрак - тень страшного и непонятного прошлого:
Я подумал о толстых книгах в отеле «Штубенталь»: в самом деле, нет ничего в этом мире, кроме снега, солнца, музыки, девушек и мглы, которая наступает со временем.
Итак, проблема связана с виной и ответственностью другого, понять которого все труднее. Она может разрешаться в мотивах прощения и покаяния - но их находили не сразу. Б. Окуджава в 1964 г. написал о прощении («<...> но горести моей прекрасной мамы / прощаю я неведомо кому»). В середине 1970-х в его рассказах зазвучали покаянные мотивы и самоирония. Личную причастность к исторической вине отцов он покажет только к началу 1990-х («Упраздненный театр»).
Ю. Трифонов, автор «Отблеска костра» и «Старика», как бы не дожил до покаяния, остановившись на справедливых инвективах сталинизму, - и в последнем романе «Время и место», и в неоконченном «Исчезновении» (работа над ним затянулась по причинам, о которых спорят). Это связано и с тяжестью вины отцов, которую слишком трудно взять на себя (см. «Покаяние» Т. Абуладзе).
Древняя мудрость гласит: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых». Но в итоговой прозе Трифонова рассказчик вновь «идет» туда же. Каждый справедливо обвиняет других: в двуличии, иезуитской жестокости, забывчивости... Но уже «Дом на набережной» показал, что в совете нечестивых нет и не может быть истины.
Примечания
1 Магомедова Д.М. О генезисе литературно-политической метафоры «оттепели» // Социокультурный феномен шестидесятых / Сост. В.И. Тюпа, О.В. Федунина. М.: РГГУ, 2008. С. 80.
2 Баруздин С. Неоднозначный Трифонов // Дружба народов. 1987. № 10. С. 256.
3 Оклянский Ю. Юрий Трифонов: Портрет-воспоминание. М.: Совет. Россия, 1987. С. 17.
4 Трифонов Ю. Студенты [Электронный ресурс] // Электронная библиотека Modernlib.ru. URL: http://modernlib.ru/books/trifonov_yuriy/studenti/read/ (дата обращения: 14.09.2014). Далее текст цитируется по этому ресурсу.
5 Иванова Н. Проза Юрия Трифонова. М.: Совет. писатель, 1984. С. 13.
6 См.: Бойко С. Повтор сюжета в русской прозе второй половины ХХ в.: Ю. Трифонов, А. Приставкин, Б. Окуджава // Вестник РГГУ. 2010. № 11 (54). Серия «Филологические науки. Литературоведение. Фольклористика». С. 179-186.
7 См.: Кожинов В. Проблема автора и путь писателя: на материале двух повестей Юрия Трифонова // Контекст 1977. М.: Наука, 1978. С. 23-47.
8 Злобин А. Прыжки в высоту без разбега... // Рус. богатство. 1993. № 1. С. 304-305.
9 Трифонов Ю. Дом на набережной [Электронный ресурс] // Электронная библиотека Modernlib.ru. URL: http://modernlib.ru/books/trifonov_yuriy/ dom_na_naberezhnoy/ (дата обращения: 23.09.2014). Далее текст цитируется по этому ресурсу.
10 Ср.: «Мысль повести не такая уж и новая: не бойся врагов, бойся равнодушных, но тревожащая нас сейчас, когда от советского человека особенно требуется действенность, общественная активность <...> В <...> приспособленце Вадиме Глебове читатель узнает потомка горьковского Клима Самгина, интеллигента "средней стоимости"» (Созонова И. Внутри круга // Литературное обозрение. 1976. № 5. С. 54).
11 Трифонов Ю. Опрокинутый дом [Электронный ресурс] // Электронная библиотека Modernlib.ru. URL: http://modernlib.ru/books/trifonov_yuriy/ oprokinutiy_dom/read/ (дата обращения: 20.09.2014). Далее текст цитируется по этому ресурсу.
12 Шитов А. О парадоксальности и остроумии: Открытое письмо Юрию Дружникову // Вопросы литературы. 2000. № 2. С. 296.
13 Ср.: «Так вот, сомнения и колебания - это чисто человеческие качества. И да здравствуют они, пока существует человек с его сложной, многослойной душой» (Трифонов Ю. Сопряжение истории с современностью / Публ. О. Трифоновой-Мирошниченко // Вопросы литературы. 1987. № 7. С. 173).
