CC BY
25
© 2009
О.П. Лопутько
УСТОЙЧИВАЯ ФОРМУЛА В СТРУКТУРЕ ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ ДРЕВНЕРУССКОГО
СЛОВА
Необходимость отображения в статье исторического словаря формульных связей древнерусского слова, по-видимому, ни у кого не вызывает сомнения: все капитальные лексикографические труды, посвященные древнейшему периоду развития словарного состава русского языка, отводят характеристике подобных связей большое место. А начало этой традиции было положено еще Словарем И.И. Срезневского, в котором данный аспект лексикографического описания средневекового русского слова возведен в основополагающий принцип.
Развернутую мотивировку этого принципа предлагает В.В. Колесов: «Все подобные слова приводятся в формулах обычного употребления <...> Современный лексикограф на основе полученных контекстов стал бы реконструировать «значение» древнерусского слова, однако И.И. Срезневский не делает этого по той же причине, по какой он не выводит однозначного соответствия между славянским и греческим эквивалентами. Древнерусский язык, вообще древний книжный язык — специфическое образование, это качественно новый сравнительно с народно-разговорным тип языка. Семантический синкретизм слова не представлен вполне как законченное "значение" слова, смысл имеет только совокупная множественность контекстов, которая образует систему: парадигма представлена синтагматически. Эти контексты и показаны в словаре» [Колесов 1993: 8].
Ведущая роль в организации древнерусского текста повторяющихся «типических» выражений, которые используются в памятниках письменности при описании сходных ситуаций (напр., эпизодов военных сражений) и имеют ритуальную обусловленность и мотивировку, была установлена именно в середине XIX в. и наряду с И.И. Срезневским отмечалась такими выдающимися отечественными филологами, как Ф.И. Буслаев, Е.В. Барсов, С.Ф. Платонов, А.А. Потебня и др. Так, Ф.И. Буслаев указывал на необходимость «строгого и тщательного изучения формул», чаще называя их «эпическими выражениями» или «эпическими формами». То, что Ф.И. Буслаев требовал учитывать в связи с этим при подходе к фольклорному (впрочем, не только фольклорному) тексту, И.И. Срезневский приложил к описанию содержательной стороны древнерусского слова: «В народной поэзии всякое выражение имеет смысл по одному тому уже, что оно по преданию сохраняется как обычная форма какого-либо общеизвестного представления, всеми признанного убеждения: а в таком случае каждое слово надобно разуметь в связи с господствующим в народе образом мышления и представления» [Буслаев 1990: 106].
Этими постулатами современной ему науки объясняется не только стремление И.И. Срезневского со всей возможной полнотой зафиксировать формуль-
ные сочетания древнерусского слова, но и тактичный подход ученого к описанию системы семантических модификаций соответствующего лексического элемента. И прежде всего нельзя не признать более адекватной языковой реальности старшего периода избранную И.И. Срезневским структуру статьи, в которой не устанавливается обычной для лексикографической практики нумерации, а тем самым и иерархии значений. Внеиерархическая структура словарной статьи свидетельствует о живом ощущении автором специфического положения слова в системе древнерусского языка относительно другой важнейшей единицы этого языка — устойчивой формулы.
Исследования последних десятилетий позволяют взглянуть на лексикографические принципы И.И. Срезневского по-новому. Теперь уже накоплено достаточно материала для того, чтобы говорить и о центральном положении устойчивой формулы в самой системе древнерусского языка ХГ—ХГУ вв. ([Михайловская 1980], [Колесов 1989], [Лопутько 2001], [Пименова 2007]). Однако следует подчеркнуть, что положение это специфично. Формула служила в средневековой русской письменности не для номинации конкретных реалий — она возникала как ответ на социальные или психологические (в конечном счете также социально обусловленные) запросы в регулировании, а для этого — в обозначении — разного рода политических, военных, юридических, этических и т.п. отношений. Таким образом, семантика формулы в высокой степени абстрактна, тогда как структуру ее образует сочетание слов с конкретным значением, отображающее некоторую предметную ситуацию. Экстралингвистическим каналом перехода от сочетания конкретных значений слов к общему отвлеченно-символическому значению устойчивой формулы служил ритуал, схематично отображенный лексической структурой формулы: затворити врата (ворота) — 'оказать сопротивление (врагу)'; показати путь — 'изгнать, выпроводить (о неугодных князьях и других должностных лицах)' и т.п.
Ведущая роль в организации семантики устойчивой формулы принадлежит денотативному, а не сигнификативному компоненту, как это свойственно единицам современного литературного языка, в котором «обозначение, номинация предмета словесным знаком опосредована понятием о нем» [Уфимцева 1974: 25]. В отличие от опосредованного представления денотата в семантической структуре единиц современного литературного языка, образно-чувственное содержание устойчивой формулы не только дано в структуре ее внутренней стороны как знака вполне непосредственно, но и выдвинуто на первый план благодаря своей прозрачной закрепленности во внешней стороне того же знака.
Исходя из такой организации содержательной структуры формулы, именно ее денотативное значение должно быть исходным при описании тех понятийных значений, которые развиваются на основе формулы у ее лексических компонентов как семантические производные формулы в историческом процессе разложения этого устойчивого словесного комплекса (подробнее об этом про-цессесм. [Колесов 1989: 164-215]; Лопутько 2001: 170-197]).
Переход от одного из формульно обусловленных аспектов-значений древнерусского слова к другому не выводим из минимального семантического остатка в дефиниции одного из них по отношению к другому - того остатка, который можно было бы соотнести с элементарным семантическим признаком (семой),
играющим эту роль в организации семантической структуры современного слова. Так, невозможно установить элементарный семантический признак, который мог бы объяснить переход от первого в исторических словарях значения слова РЯДЪ — собственно 'ряд' в конкретном плане, т.е. 'расположение предметов один подле другого' [Срезневский, III: 231] — к значениям (в варианте, предлагаемом Словарем XI—XVII вв.): 9. 'Решение спорных дел, правосудие; порядок, управление', 10. 'Хозяйственное поручение' или 11. 'Правило, устав, распорядок', 12. 'Договор, уговор, условие, соглашение' [Словарь XI—XVII вв., 22: 282-283].
Этот переход выясняется на основе символического значения формулы по-ложитирядъ — 'заключить договор', известной по древнейшим русским памятникам различных жанров, начиная с Договора с греками 911 года [Ларин 1975: 43]. Лексическая структура формулы мотивирована процессом реального «положения ряда» из пластов дерна в архаическом ритуале клятвы землей, сохранявшемся в отдельных местностях вплоть до XIX в. ([Колмыков 1839: 75—83], [Станиславский 1842: 55—56], [Дерягин 1985: 246]). Поэтому, когда новгородский летописец говорит об одном из плохо управлявших князей «...не створи имъ ряду, нъ болераздьра» [ПСРЛ, III: 29], эта вещественно-изобразительная антитеза может свидетельствовать о живом представлении магического земляного ряда, охраняющего покой граждан, пока ряд такой не «разодран».
Таким образом, исходным звеном в лексикографическом представлении отвлеченных, формульно обусловленных аспектов содержания слова должна быть характеристика ритуального содержания формулы. Напр.: РЯДЪ — Договор, соглашение, первоначально — скрепленное ритуалом клятвы землей, который сопровождался выкладыванием «ряда» из пластов дерна. Далее могут быть приведены более узкие, специализированные употребления соответствующего лексического элемента: Повинность (трудовая или иная деятельность на основе договора); Решение спорных дел, правосудие; Завещание; Порядок, управление; Правило, устав, распорядок и др. Заметим, что при таком подходе исторически оправданно первым оказывается как раз тот из формульно обусловленных элементов содержания слова рядъ, который и в Словаре И.И. Срезневского, и в Словаре XI—XVII вв. фиксируется одним из последних.
Конечно, широкий временной диапазон развития лексического состава русского языка, освещаемый в названных фундаментальных трудах, создает совершенно исключительные проблемы для лексикографического представления этого состава, поскольку на протяжении XI—XVII вв. не просто наблюдались существенные передвижения лексики — произошли революционные изменения в самих принципах организации лексико-семантической системы. Как уже отмечено выше, в рамках данного хронологического диапазона началось разрушение устойчивых формул, которое дало мощный толчок развитию лекси-ко-семантической системы современного типа — с ведущей ролью понятийного компонента в содержании языковых единиц. Хотя наиболее активно разложение формул заявило о себе на рубеже XIV—XVвв., эти процессы давали о себе знать и намного раньше, так что применительно ко всей эпохе XI—XVII вв. приходится говорить о конкуренции формулы и слова в языковой системе. Лексические элементы, возникающие на основе формулы, не являются еще на
этой ступени преобразований вполне самостоятельными языковыми единицами: их семантика в решающей степени обусловлена принадлежностью к формуле, определяется в большей мере их родовыми связями с исходной формулой, нежели системно-парадигматическими отношениями с семантически сходными элементами. Такие значения все еще проявляют свою зависимость от денотативной базы соответствующей устойчивой формулы и не могут характеризоваться как однородно понятийные.
В этих условиях формула не частный случай употребления слова — это системообразующий фактор его содержания. Формула объясняет переход от одного из аспектов-значений древнерусского слова к другому через свои связи с ритуальной ситуацией, отображенной в ее лексической структуре. Узловым, следовательно, должно быть положение этой языковой единицы и в структуре словарной статьи, озаглавленной ключевым словом формулы, если словарная статья претендует на адекватное отражение языковой микросистемы, образуемой формульным и лексическим составом древнерусского языка в их взаимосвязях и взаимодействии.
ЛИТЕРАТУРА
Буслаев Ф.И. О литературе: Исследования. Статьи. — М.: Худож. лит., 1990.
Дерягин В.Я. Варьирование в формулах русской деловой речи XV—XVII вв. // Восточные славяне: Языки, история, культура. — М.: Наука, 1985. — С. 243—248.
Колесов В.В. «Язык» и «развитие» в понимании И.И. Срезневского // Славянские языки, письменность и культура. — Киев: Наукова думка, 1993. — С. 5—12.
Колесов В.В. Древнерусский литературный язык. — Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1989.
Колмыков П.Д. О символизме права вообще и русского в особенности. — СПб.: В типогр. К. Крайя, 1839.
Ларин Б.А. Лекции по истории русского литературного языка (X — середина XVIII в.). - М.: Высш. шк., 1975.
Лопутько О.П. Устойчивая формула в истории русского литературного языка (X-XV вв.). - Новосибирск: Изд-во НГПУ, 2001.
Михайловская Н.Г. Системные связи в лексике древнерусского книжно-письменного языка XI—XIV вв. (Нормативный аспект). — М.: Наука, 1980.
Пименова М.В. Красотою украси: выражение эстетической оценки в древнерусском тексте. — СПб.: Филол. фак. СПбГУ; Владимир: Изд-во ВГПУ, 2007.
ПСРЛ: Полное собрание русских летописей. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. — М.: Яз. рус. культуры, 2000. — Т. III.
Словарь XI—XVII вв.: Словарь русского языка XI—XVII вв. — М.: Наука, 1975—2008. — Вып. 1—28 (изд. продолжается).
Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка: в 3 т. — М.: Книга, 1989.
Станиславский А.Г. Об актах укрепления прав на имущества. — Казань: В универ-сит. типогр., 1842.
Уфимцева А.А. Типы словесных знаков. — М.: Наука, 1974.
FIXED FORMULA IN OLD RUSSIAN WORD LEXICOGRAPHIC DESCRIPTION
STRUCTURE
O.P. Loputko
A fixed formula is presented as a systematizing factor of the semantic structure of an Old Russian word. The author suggests that its abstract, formal meanings be characterized on the basis of ritual-symbolic content of the formula thus providing it with the role of a central element in the lexicographic description.
© 2009
И.С. Клинкова
О СЛОВАРЯХ РУССКИХ ФАМИЛИЙ (ИСТОРИКО-ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ)
Основным, хотя исторически более поздним, компонентом полного именования россиян является, как известно, фамилия — наследственное имя семьи. В нашей стране насчитывают от нескольких сотен до миллиона фамилий. Они разнообразны по происхождению, источникам возникновения, образованы по различным словообразовательным моделям, имеют свою индивидуальную судьбу, порой уходящую своими корнями в далекое прошлое. «Россия — это загадка, окутанная тайной». Эти слова У. Черчилля, произнесенные в конце 1930-х гг., в полной мере распространяются на историю российских фамилий. К сожалению, в нашей стране не составлен полный свод фамилий, подобный тем, что существуют в других странах [Грушко, Медведев 1997: 6]. До сих пор остается неясным происхождение большинства русских фамилий! Среди лек-сикографов-антропонимистов распространена пессимистическая мысль о перспективах создания полной энциклопедии русских фамилий. «...Сомневаюсь, можно ли вообще составить полный словарь русских фамилий. Как не вспомнить здесь афоризм Козьмы Пруткова: «Нельзя объять необъятное». Даже личные имена, используемые русскими, не учтены до конца. Что же говорить о фамилиях, которые могут быть образованы едва ли не от любого слова! Да к тому же в самых различных вариантах», — написал в послесловии к своему словарю фамилий Ю.А. Федосюк [Федосюк 1972: 221]. «Анализ каждой фамилии, — отмечал В.А. Никонов, — научная задача, нелегкая, трудоемкая и, к сожалению, не всегда решаемая» [Никонов 1993: 205]. «.Даже те фамилии, которые кажутся нам понятными, таят в себе загадки и неожиданности, так что вопросы и сомнения будут подстерегать нас повсюду», — сетует И.М. Ганжина, автор одного из последних словарей, дающего информацию о происхождении и значении более чем восьми тысяч современных русских фамилий [Ганжина 2001: 4].
