CC BY
63
М.В. Каиль
УПРАВЛЕНИЕ СМОЛЕНСКОЙ ЕПАРХИЕЙ ВО ВРЕМЯ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ*
Управление Смоленской епархией в 1918-1921 гг. осуществлял Смоленский епархиальный совет, заменивший консисторию. Ответ на вопрос, почему потребовался «демонтаж» проверенной временем структуры, следует искать в событиях «церковной революции» 1917 г. На епархиальном съезде духовенства и мирян четко обозначилось недоверие к консистории, отрицание церковной
* Исследование подготовлено при поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта «Эволюция государственно-церковных отношений в российской провинции. Смоленщина, 1917-1929 гг.», № 09-01-00068а.
общественностью предлагаемых ее представителями проектов1. Верующие массы требовали обновления форм организации религиозной жизни. В ответ учреждались епархиальные советы, наследовавшие функции консистории. Они формировались на основании соборного определения об епархиальном управлении2 . Свою деятельность начали во второй половине 1918 г. В состав совета входил председатель, члены (штатные и внештатные), секретарь-регистратор, делопроизводитель, казначей.
Основной формой работы совета были регулярные заседания. На них рассматривались нарушения священно- и церковнослужителями церковной дисциплины и соответствие их занимаемым должностям, а также происходили перемещения клира. Совет решал внутрицерковные споры, в основном между старшими и младшими членами причта, занимался проблемами взаимоотношений с инославными и их переходом в православие. Рассматриваемые советом вопросы протоколировались в жу рналах заседаний, его решения утверждал правящий архиерей, после чего они вступали в силу.
Необходимость выстраивания взаимоотношений с органами новой власти, материальные и бытовые трудности, вызванные экономическим кризисом, создавали немалые сложности в работе епархиального совета. Многие из поступавших просьб совет не был в силах удовлетворить из-за скудости финансовых средств, отсутствия конструктивных отношений с местными органами Советской власти, нарушения связи с высшей церковной властью. Вообще сужение реальных возможностей епархиальных советов шло год от года на протяжении 1918-1921 гг.3 При этом церковный центр, ожидая, очевидно, от епархий инициатив, часто оставлял их один на один со сложными проблемами, порождаемыми конфликтными взаимоотношениями с новыми властями.
3(16) мая 1918 г. патриарх и Синод в соединенном присутствии, рассмотрев вопрос «защиты пред правительством имущественных и иных прав Православной Церкви», постановили: «Местным духовным властям немедля искать и требовать удовлетворения от губернской правительственной власти»4. Принятое постановление подтверждало курс на активизацию провинциального духовенства и паствы, взятый в первом послании патриарха Тихона от 19 января 1918 г. Оно гласило: «Братие архипастыри и пастыри, не медля ни одного часа в вашем духовном делании, с пламенной ревностью зовите чад ваших на защиту попираемых ныне прав Церкви Православной»5. А в августе 1918 г. оно было дополнено определением Священного собора «Об охране церковных святынь.. ,»6. Эти документы содержали прямое предписание оказывать противодействие выполнению решений «богоборческой власти», главным образом - реализации декрета Совнаркома о свободе совести, церковных и религиозных обществах от 20 января 1918 г.
Пагубное влияние революционных событий на внутрицерковную жизнь проявилось и в частом перемещении с кафедр епархиальных архиереев (сохранялся порядок синодального строя, но перемещения революционной поры име-
ли иные причины). В течение 1918-1921 гг. в Смоленской епархии сменилось четыре правящих архиерея: епископ Смоленский и Дорогобужский Феодосий7, временно управляющие епархией епископ Вяземский Павел8 и Евсевий9, епископ Смоленский Филипп10. Эта «архиерейская чехарда» создавала сложности в передаче дел, решении многих вопросов.
Совет работал в крайне сложных материально-бытовых условиях. Одной из самых острых проблем, доставшихся ему от консистории, была острая нехватка денег. В октябре 1918 г. банковские счета совета были аннулированы, а хранившиеся на них суммы были переведены в доход государства11.
От месяца к месяцу финансовая необеспеченность усугублялась гиперинфляцией и отсутствием централизованного финансирования. Совет был вынужден пойти на учреждение в епархии сборов, облагающих как белое, так и черное духовенство. Так, в 1919 г. иеромонахи были обложены «налогом» в 3 руб., иеродиаконы-2 руб., послушники-1,5 руб. «на содержание епархиальных учрелсдсний»12. Собираемые таким способом суммы были незначительными, что побудило совет к установлению «попудного обложения» свечей, получаемых храмами и монастырями с епархиального склада. Но и этот сбор не давал совету необходимых средств. Экономить приходилось на всем, даже на писчей бумаге и чернилах13.
Немалые трудности испытывал совет и с денежным содержанием своего состава. Так, на выплату жалования его служащим (24 человека) в августе 1918 г. требовалось 18 680 руб., на сентябрь-декабрь - 143 700 руб.14 Распределение средств было демократичным: председатель совета получал 3 ООО руб., секретарь, на котором лежала вся основная работа совета, - ту же сумму, рядовые сотрудники - 1 500-2 000 руб. К августу 1920 г. соотношение изменилось: председатель и секретарь получали по 8 400 руб., рядовые члены - 5 000-6 000 руб.15
Ввиду низкой оплаты труда членов совета им было позволено совмещать свою работу с другими, в основном с преподаванием. Не справляясь с объемом работ в совете, некоторые его члены просили освободить их от обязанностей члена совета. Так поступил, например, видный общественный деятель священник Михаил Лебедев16. В этой ситуации особенно важную роль в деятельности Смоленского епархиального совета играл его секретарь Павел Смирнов: он планировал работу совета и выполнял основной ее объем17.
Все эти сложности, встававшие перед РПЦ и православным обществом провинции в годы Гражданской войны, определяли направления работы епархиального совета. Главными из них стали: 1) разрешение повседневных хозяйственных и социальных проблем духовенства губернии; 2) обеспечение непрерывности религиозного служения; 3) сбор сведений о членах клира - жертвах террора, помощь членам их семьей, временное замещение образовавшихся вакантных мест и обращение в органы государственной власти с целью защиты преследуемых; 4) разрешение внутрицерковных конфликтов; 5) противодействие иносла-вию и особенно сектантству18.
При всей незначительности годового дохода архиерейского дома, ограниченного суммой в 122 500 руб., две трети из которых давал «свечной ящик», епархии удавалось выживать. Хотя немалые суммы из собранных Смоленским епархиальным советом подлежали передаче в Высший церковный совет -62 080 руб. за 1919 г.19
Наибольшую угрозу церквным финансам представляла политика государства и сама обстановка Гражданской войны. Военные и гражданские власти душили храмы и особенно монастыри произвольными поборами. Иной раз эти поборы принимали характер вооруженного разбоя. Явившись в июле 1918 г. в Колочский монастырь, красноармейцы потребовали у настоятеля архимандрита Никифора 25 ООО руб. Он отказался выдать деньги и бежал. Тогда красноармейцы учинили кровавую расправу: «убили иеромонаха... и одного рабочего и закопали в землю»20. После подобных «нашествий» обители (на Смоленщине - Ордынская пустынь и Богородице-Рождественский монастырь21) часто оставались разграбленными и встать на ноги больше не могли, исчезая как хозяйственные и религиозные единицы. Не менее тяжкие последствия влекло административное закрытие монастырей, как это случилось с женскими обителями Вязьмы22.
С осени 1918 г. советские газеты публиковали списки расстрелянных ЧК церковнослужителей. Быстро распространялись вести о взятии священников в заложники, отправке их в тыловое ополчение и т.п. Аресты и расстрелы духовенства не только оказывали травмирующее морально-психологическое воздействие на верующих, но и прерывали регулярную работу приходов. В этих условиях «богоборчества» и «братоубийства» священники стремились обеспечить непрерывность церковного служения.
Одними из первых от действий местных властей пострадали смоленские монастыри: помимо предусмотренной декретом национализации земли, власти не гнушались «экспроприацией» имущества и денежных средств обителей.
13 июля 1918 г. отряд красноармейцев вошел на территорию Поречьской Ордынской пустыни. Они «заняли все выходы и начали обход помещений братии, спрашивали ценных вещей и оружия и брали, что приглянулось. В помещении настоятеля взяли золотой наперсный крест... стоимость коего не превышала 300 руб.... несколько одеял, подушек, металлическую столовую посуду и немного серебра... наложили на монастырь 10 000 руб. штрафа»23. Была национализирована уже подготовленная к севу земля Богородице-Рождественского монастыря, о чем «со скорбию» писала настоятельница24. Наконец, в сентябре 1919 г. власти закрыли Аркадиевский женский монастырь в Вязьме. Монахиням пришлось искать пристанища у родных и знакомых, снимать жилье25.
Стараясь сохранить монастырское имущество, Священный собор определением от 30 августа 1918 г. возложил ответственность за него на настоятелей и верующих: им предписывалось организоваться и принять по договору в свое ведение имущество монастырей26. Однако эти меры не предотвратили насиль-
ственной «реквизиции» имущества четырех монастырей и пустыней Смоленской губернии: Гжатского Колочского монастыря, где погиб архимандрит Никифор, Поречьской Ордынской пустыни, Бо город ицс-Рождсствс не ко го монастыря и Красногородищенской пустыни в Белом27.
Судьбы городских монастырей и монастырских центров, находящихся в отдалении от городов, складывались по-разному. Городские монастыри в Смоленске и Вязьме в 1918-1919 гг. были закрыты, их здания переданы жилотделу и земотделу. За крупный смоленский Вознесенский монастырь развернулась многомесячная борьба. Его община поспешила «реорганизоваться» в коммуну. В результате часть прихода откололась, потребовала передачи храма им и выселения «монашек-коммунисток». В конфликтную ситуацию вмешался Совнарком28. Коммуне не только удалось просуществовать до 1923 г., но и, получив от губернских властей земельный участок, организовать крупное хозяйство, где производилось в том числе и белье для армии29. Загородные монастыри, принимая форму коммуны, а зачастую даже пользуясь сочувствием и поддержкой руководителей создаваемых при них культурно-просветительских, даже атеистических, организаций (часто это были музеи), смогли просуществовать до конца 1920-х гг. Так, директор музея, созданного в Свято-Троицком Болдине монастыре под Дорогобужем, передал флигели монастыря в аренду «бывшим монахам» и долгое время игнорировал предписания Главнауки и исполкома о выселении монахов30.
Сложным было положение и белого духовенства. Немало священников было отдано под суд ревтрибунала за «непризнание Советской власти». По обвинению в «непризнании» ревтрибунал приговаривал как к условным, так и к реальным срокам заключения на 1-3 года. В вину вменялось и «неисполнение приказа о сдаче регистрационных книг в нотариальный отдел» (их изъятие происходило в губернии в июле-ноябре 1918 г.)31, и обсуждение с прихожанами декрета об отделении церкви от государства, «повлекшее беспорядки»32. Часто священников просто удаляли за пределы губернии33.
В итоге массового судебного преследования одно за другим освобождались места в приходах. И епархиальному совету приходилось постоянно заниматься их замещением. При этом сложился порядок, позволявший учитывать интересы прихожан и членов клира: решение о назначении на приход принималось советом с учетом полученных прошений34.
В ответ на террор Высшее церковное управление 9(22) ноября 1918 г. постановило, что «за арестуемыми и заключенными в тюрьмы членами клира должно быть сохраняемо все причитающееся им по занимаемой должности содержание... обезпечение сиротствующих семейств членов клира... должно составлять предмет заботы и попечения тех приходов, где они проходили свое служение»35. Эго решение перекладывало бремя заботы о жертвах террора на приход и епархиальное управление.
Уже за первый год Советской власти в Смоленской губернии по обвинению в контрреволюционной деятельности и в столкновениях с представителями
власти погибло 15 клириков: протоиерей Александр Афанасьев, священники Стефан Стефанов, Иоанн Селезнев, Николай Смирнов, Николай Недачин, Михаил Скворцов, Григорий Попов, Николай Добромыслов, Петр Шестериков, Николай Каменцев, Стефан Бородкин, Александр Зыков, дьякон Анатолий Соколов, псаломщик Иван Попов, иерей Николай Руженцев36. В числе расстрелянных ЧК оказался и викарный епископ Вяземский Макарий (Гневушев)37. Число же арестованных и содержавшихся в заключении установить не представляется возможным.
Семьи расстрелянных, арестованных и бессудно убитых священнослужителей оказывались в тяжелейшем положении. Вдова священника Николая Доб-ромыслова писала правящему архиерею: «Мой муж, священник села Введения Николай Добромыслов 31 прошедшего октября расстрелян. Я осталась с 6-ю не пристроенными детьми, из них четверо учатся, без всяких средств. Для поддержания меня с детьми согласился поступить священником в село Введения мой родной дядя, священник села Икминского Боровского уезда, Калужской епархии Константин Казанский... Вынуждаюсь умолять Ваше Преосвященство назначить его, чем спасете меня с детьми от нищеты и горя, а главное окажете мне, убитой кошмарным горем и сиротам моим христианское милосердие и утешение»38.
Кроме заботы о жертвах большевистского террора епархиальным властям приходилось заниматься и традиционными делами - разрешением внутренних конфликтов и противодействием активизировавшемуся инославию.
В обычные для церковной среды конфликты революционное время привнесло новые. Так, благочинный и члены причта одного из приходов Рославльс-кого уезда обвиняли псаломщика села Максимкова Смирягина в службе делопроизводителем в исполкоме. Мотив, двигавший псаломщиком, понятен: эта служба освобождала от тыловой повинности. А теперь благочинный и члены причта требовали его исключения из причта39. Нарекания со стороны религиозного общества вызывали случаи нарушения обета безбрачия монашествующими, широко распространившиеся тогда. Так, в селе Шаровичи Жиздринского уезда объявился бывший иеромонах Митрофаний, оставивший монастырь. Он сожительствовал «гражданским браком с девицей, привезенной из той местности, где он был монахом». Возмущенные верующие утверждали, что «поступки иеромонаха Митрофания позорят духовенство»40.
Смутное время порождало казусы с регистрацией браков. Даже представители местной Советской власти были столь верны традиции, что, бывало, требовали от священника провести венчание. Один из деревенских священников писал: «Сим имею честь донести Епархиальному Совету, что 1920 г. июня 5 дня мною повенчан брак граждан дер. Абрамово под насилием тех граждан, которые были при свадьбе, они грозили мне властью и я, не знавши декрета, повенчал врачующихся... не из-за выгоды, а лишь спасал себя от советской власти и надеялся на свою духовную власть»41.
Трудности создавала епархиальному управлению очаговая активизация сектантства. Для противостояния ему не было ни сил, ни средств. К тому же в ряде мест появлялись протестантские проповедники, активно распространявшие свою литературу42.
Священники и причт ходом событий оказались расколоты на две неравные части. Меньшинство было готово к диалогу и сотрудничеству с Советами. Традиционалистское большинство резко осуждало сотрудничество с «богоборческой» властью. Представитель второй категории духовенства писал епископу: «Тяжело говорить... что современная церковная разруха идет не без участия и самого духовенства... Сейчас многие из духовных остались при церкви, служат в разных советских учреждениях, особенно много псаломщиков и дьяконов, есть и священники... [это] вносит непорядок в церковную жизнь»43.
В целом работа органов епархиального управления по всем ее направлениям осуществлялась в сложных условиях утраты РПЦ легитимного статуса, отсутствия достаточных денежных средств. Многочисленные острые столкновения и конфликты с представителями местной власти, реквизиции церковного и монастырского имущества, судебное и внесудебное преследование священников определяли условия епархиальной жизни в Смоленской губернии 1918-1921 гг. Внутрицерковные распри снижали авторитет РПЦ. Различное отношение к Советской власти отдельных групп священства повлекло его раскол.
Примечания
1 Смоленские епархиальные ведомости. 1917. № 10. С. 272-279.
2 Церковные ведомости. 1918. № 11-12. С. 65-77.
3 Государственный архив Смоленской области (ГАСО). Ф. 1232. Оп. 1. Д. 185. JI. 64-72; Д. 168. Л. 149-151об.
4 ГА РФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 563. Л. 402.
5 Русская Православная Церковь и коммунистическое государство, 1917-1941: Документы и фотоматериалы. М., 1996. С. 25.
6 ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 153. Л. 4-5.
I Феодосий (Феодосиев, 1864-1942) - с 1908 г. епископ Смоленский и Дорогобужский, участник Поместного Собора, в 1918 г. возведен в сан архиепископа. С 1919 г. епархией не управлял, в 1922-1939 гг. - архиепископ Виленский и Лидский (http://www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps-file.cgi72_1135).
8Павел (Ивановский) - временно управляющий епархией в 1918-1919 гг. См.: Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917-1943 гг. М., 1994. С. 946, 986.
9 Евсевий (Никольский, 1861-1922) - временно управляющий епархией в 1919-1920 гг., с 1920 г. митрополит Крутицкий. См.: // Акты Святейшего Тихона... С. 972; Современники о Патриархе Тихоне. Т. 1. М., 2007. С. 659.
10 Филипп (Ставицкий, 1884—1952) - с 19 октября 1920 по 13 июня 1928 гг. - правящий епископ Смоленской епархии, с 1922 г. уклонился в обновленчество, в 1922-1923 гг. и в 1929 г. находился в заключении, в 1923-1927 гг. - в ссылке в Тульской губернии. См.: Архивы Кремля: Политбюро и церковь, 1922-1925 гг. Кн. 2. Новосибирск; М., 1998. С. 574.
II ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 168. Л. 152.
12 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 141. Л. 12.
13 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 193. Л. 2-3.
14 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 185. Л. 70.
15 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 168. Л. 29.
16 Там же. Л. 137.
17 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 185. Л. 22, 25; Д. 168. Л. 149-151.
18 Подробнее см.: Каилъ М.В. Иноконфессиональные влияния на религиозную жизнь православной провинции в 1917 - середине 1920-х гг. // Народы России: историко-психологические аспекты межэтнических и межконфессиональных отношений. СПб., 2009. С. 217-221.
19 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 168. Л. 11.
20 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 188. Л. 2.
21 Там же. Л. 6, 29
22 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 132. Л. 2-6.
23 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 188. Л. 6.
24 Там же. Л. 29.
25 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 132. Л. 2.
26 ГАРФ. Ф.130. Оп. 2. Д. 153. Л. 4об.
27 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 188. Л. 52-54.
28 ГА РФ. Ф. 130. Оп. 3. Д. 585. Л. 12; ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 320. Л. 45-48.
29 ГАСО. Ф. 13. Оп. 1. Д. 20. Л. 322-322об., 963-964; Ф. 161. Оп. 1. Д. 1480. Л. 37.
30 ГАСО. Ф. 2360. Оп. 1. Д. 288. Л. 154-166.
31 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 128. Л. 4-20.
32 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 188. Л. 18.
33 Там же. Л. 40.
34 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 188. Л. 35, 38, 40.
35 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 209. Л. 10-10об.
36 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 186. Л. 25-26; ГА РФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 563. Л. 444.
37 Архив Управления ФСБ по Смоленской области. № 26797. Л. 96.
38 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 186. Л. 15-15об.
39 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 169. Л. 35-36, 41-42, 45-46.
40 Там же. Л. 71.
41 Там же. Л. 115.
42 Там же. Д. 210. Л. 1-8.
43 ГАСО. Ф. 1232. Оп. 1. Д. 188. Л. 50.
