CC BY
67
УДК 94(47).07
Университетский архив и модернизация государственного управления в Российской империи 1820-1830-х гг.*
Е.А. Вишленкова К.А. Ильина
Аннотация. Во время реконструкции «биографий» архивов Казанского, Московского и Харьковского университетов, а также Министерства народного просвещения, авторы статьи обнаружили архивную реформу. Она проводилась в столичных министерствах с конца 1820-х и в начале 1830-х годов. Законодательные органы власти добивались от государственных учреждений упорядочивания хранения делопроизводственных документов с целью их использования для эффективного управления империей. В этой связи университеты должны были либо копировать систему хранения документов Сената, либо придумать оригинальную систему, но в любом случае обеспечить легкий поиск справок для управления. Изучение сохранившихся университетских архивов показало, что распоряжения императора и министров выполнялись очень по-разному, что породило столь отличающиеся по структуре и полноте коллекции документов в университетских городах.
Ключевые слова: Российская империя, Министерство народного просвещения, университетские архивы, государственное управление.
Вишленкова Елена Анатольевна, доктор исторических наук, ординарный профессор Школы исторических наук и заместитель директора Института гуманитарных историко-теоретических наук имени А.В. Полетаева Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», 101000, г. Москва, ул. Мясницкая, 20, [email protected].
Ильина Кира Андреевна, кандидат исторических наук, старший преподаватель Школы исторических наук, старший научный сотрудник Института гуманитарных историко-теоретических наук имени А.В. Полетаева Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», 101000, г. Москва, ул. Мясницкая, 20, [email protected].
* Статья подготовлена ходе проведения исследования в рамках Программы фундаментальных исследований Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (НИУ ВШЭ) и с использованием средств субсидии в рамках государственной поддержки ведущих университетов Российской Федерации «5-100».
University Archive and Modernizing the Administrative System of the Russian Empire in 1820-1830
E.A. Vishlenkova K.A. Ilina
Abstract. When reconstructing the archives' biographies at Kazan, Moscow, and Kharkov universities, as well as at the Ministry of Public Education, we came across an archival reform. It was held at the Saint-Petersburg ministries from the late 1820s up to the middle 1830s. The legislative wanted the government agencies to organize storages of documents in order to use them for the efficient management of the empire. In this regard, the universities had either to duplicate archival system at the Senate or to design an original system. In any case, they intended to provide an easy search system for notes and documents. The authors found out that the orders of the Emperor and ministers were carried out in a very different way. This resulted in the formation of many documentary collections that had different structure and content.
Keywords: the Russian Empire, the Ministry of Public Education, university archives, state administrative system.
Vishlenkova Elena A., Doctor of Science, Professor of the History Department and Deputy Director of the A. Poletaev Institute for Theoretical and Historical Studies in the Humanities (IGITI), National Research University Higher School of Economics, 20, Myasnitskaya str., Moscow, Russia, 101000, [email protected].
Ilina Kira A., Candidate of Science, Senior Lecturer in the History Department and Senior research fellow in the A. Poletaev Institute for Theoretical and Historical Studies in the Humanities (IGITI), National Research University Higher School of Economics, 20, Myasnitskaya str., Moscow, Russia, 101000, [email protected].
Архивы старейших российских университетов представляют собой богатейшие коллекции текстов, дающие свидетельства об академической жизни Российской империи. Традиционно историки рассматривают их как своего рода «черные ящики» или лавки древностей, где можно обнаружить любые свидетельства. Предполагается, что погрузившись в чтение документов, исследователь познает историческую действительность и представляет ее в своем рассказе. При этом архиву приписываются свойства неизменности и цельности, а само приобщение к его богатствам интерпретируется в категориях любви к профессии [Горяева, 2011, с. 55]. Мы не ратуем против такого отношения к архиву (сами испытываем удовольствие от работы в нем), но призываем относиться к коллекциям документов с осознанием того, какие ловушки расставили для нас канцеляристы и архивариусы.
В проявлениях такой предосторожности мы явно не первооткрыватели. В 1970-е годы изучение проблемы пристрастности языка научного и документального описания, музейных и архивных коллекций, литературной классики стимулировали постколониальные штудии. Тогда постулат «колониальные архивы производят свою собственную правду» служил отправной точкой для ревизии исторических свидетельств в латиноамериканских, африканских и азиатских исследованиях1.
А в 1980-е годы о власти архива и его создателей применительно уже к американской истории писали архивоведы Фрэнк Боулс и Джулия Янг [Boles, Young, 1985]. После этого проблема «нейтральности» архивного документа, характера его участия в производстве нового знания, вопрос о праве архивистов быть творцами истории широко обсуждались на страницах журналов2.
Еще одним стимулом к пересмотру отношения к архивным свидетельствам стало появление «архивов идентичности» - коллекций документов, созданных общественными объединениями, неформальными организациями или отдельными лицами. Их создатели бросали вызов профессионалам, угрожая написать «свою» историю (войн, экологических катастроф, стихийных бедствий, маргиналов и прочего) путем «правильной» подборки документов. Эти вызовы заставили историков пристальнее присмотреться к процессу документирования и сохранения свидетельств. Внимательное всматривание позволило обнаружить, что архивы являются «агентами» и даже «авторами» своих источников.
В 2009 году вышла книга Фрэнсиса Блоуина и Уильяма Розенберга, рассказавшая о происшедших за последние два столетия изменениях в исторической культуре [Блоуин, Ро-зенберг, 2013]. Они указали на «водораздел» между историками и архивистами [Blouin, Rosenberg, 2010, p. 116], на неготовность современников признать «множественность» прошлого, на способность господствующих нарративов уничтожать альтернативные
1 Например: [Burns, 2010].
2 Пример таких дебатов: [Samuel, 1986; Cox, 1994].
версии истории. «Архив, - поддержала коллег Э. Стоулер, - как и историки, приписывает своим источникам определенные значения, организуя их таким образом, что они по умолчанию предполагают те или иные виды вопросов и даже ответов» [Stoler, 2006, p. 271]. Сегодня, анализируя архив как дискурсивное пространство, исследователям приходится объяснять читателю, какие категории в архивном пространстве оказались устойчивыми, а какие были удалены или проигнорированы.
Изучение «биографий» и структуры университетских архивов убедило нас в релевантности этих теоретических посылок. Ранее мы уже писали о роли архивистов в отборе свидетельств об университетском прошлом [Ильина, Вишленкова, 2013]. В данной статье мы намерены указать на управленческое назначение архива, которое сказалось на современной организации свидетельств в нем. В этой связи приведем один пример. Беглое знакомство с описями университетских архивов Москвы, Санкт-Петербурга, Казани, Вильнюса и Тарту обнаруживает, что все документы в них поделены на два фонда3. В первом собраны тексты, произведенные и хранимые канцеляриями попечителей, а во втором хранятся отчеты и протоколы структурных подразделений университета. Историки воспринимают такую форму хранения свидетельств как производную от структуры университета XIX века. Но это не так. Архив канцелярии попечителя долгое время существовал автономно от университета, путешествовал вместе с его фондообразователем и имел все шансы стать структурной частью архива Министерства народного просвещения. То обстоятельство, что сегодня архивы попечителей хранятся в составе университетских архивов - есть результат изменения административного статуса попечителя, а также намерения сделать архив одним из рычагов эффективного управления университетами.
Государственная потребность в архивах
Потребность государства в архивах была связана с формализацией и рационализацией управления страной, с его становлением в качестве сбалансированной системы. Соответственно, статус архивов и способы их комплектования зависели от конфигурации общества и политических моделей управления.
Генеральный регламент 28 февраля 1720 года требовал от асессоров хранения делопроизводственных документов [ПСЗ-1, № 3 534]. В главе 38 «О положении
3 См.: Ф. 14 (Петроградский университет) и Ф. 139 (Канцелярия попечителя Петроградского учебного округа) Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб); Ф. 418 (Московский императорский университет) и Ф. 159 (Канцелярия попечителя Московского учебного округа) Центрального государственного архива Москвы (ЦГАМ); Ф. 477 (Казанский университет) и Ф. 92 (Попечитель Казанского учебного округа) Национального архива Республики Татарстан (НА РТ); Ф. 721 (Виленский императорский университет), Ф. 1511 (Документы профессоров Виленского университета) и Ф. 567 (Управление Виленского учебного округа) Литовского государственного исторического архива (ПЛА); Ф. 402 (Императорский Дерптский университет) и Ф. 384 (Попечитель Рижского (Дерптского) учебного округа) Эстонского исторического архива (ЕАА).
в сохранении денег и дел» предписывалось: «Ежели случатся в котором Коллегии некоторые посторонние деньги, или письма положены быть, то надлежит такие верной особе из той коллегии под охранение отдать, и поверенное положенное в протокол записать, и впрочем надлежащее остерегательство и исправность в таких делах иметь» [ПСЗ-1, № 3 534, с. 154].
Регламент дал чиновникам четкие указания, в какой последовательности передавать канцелярские бумаги в архив: «Книги, документы, дела, учиненные регистратуры, когда оные три года в канцелярии и в конторе лежали, потом в архив с распискою архивариусу отдаются, токмо из того изъяты суть особливые уставы, регламенты и все те документы и книги, которые в коллегиях и канцеляриях и конторах для справки, и правила их всегда при них имеют быть» [ПСЗ-1, № 3 534, с. 156]. И поскольку все делопроизводство коллегий делилось на административное и фискальное, то Регламент предписал: «И дабы коллегии и их канцелярии знать могли, куда и в которой архив им вышепомянутые письма надлежит отдавать: того ради повелевает его царское Величество иметь два архива, один всем делам всех коллегий, которые не касаются приходу и расходу, быть под надзиранием иностранных дел коллегии, а которые касаются приходу и расходу, тем быть под надзиранием ревизион-коллегии» [ПСЗ-1, № 3 534, с. 156].
Требование хранить делопроизводство правительство высказывало на протяжении XVIII и начала XIX века несколько раз. Как правило, законодательные нормы такого рода появлялись в связи со сбоями в управлении. Так, в 1820 году Сенат не смог расследовать конфликт помещика Торгованова и купца А. Коссинского потому, что относящихся к происшествию документов 1802-1803 годов не оказалось в архивах юстиц-коллегии [ПСЗ-1, № 28 460]. Закрывая рассмотрение дела, сенаторы постановили: «В ограждение на будущее время правительства от вреда, производимого беспорядочным содержанием архивов и неведением предписанных законами книг, поставя на вид происшедшие в утрате дел беспорядки, повсеместно и строжайшим образом предписать, дабы все места и лица, обязанные содержать архивы, или вести установленные законами книги, непременно и во всей точности, соблюдали силу 38 и 44 главы Генерального регламента и указ 1768 года мая 28 дня, под опасением за неисполнение того предания суду по всей строгости законов» [ПСЗ-1, № 28 460, с. 504].
Еще более значимость архива как административного ресурса утвердили реформы государственного управления начала XIX века. Обосновывая логику замены коллегий министерствами, М.М. Сперанский настаивал на том, чтобы преобразования всегда опирались на анализ исторического развития институции или сферы государственной жизни. В связи с этим архиву предоставлялась роль агента модернизации. «Начальник архива, - требовал реформатор в 1803 году, - составляет исторические выписки из прежних дел, могущие служить основанием к устройству разных частей департамента или изъясняющие меры и средства к исполнению разных предложений» [ПСЗ-1, № 24 686, с. 715-716]. Историцизм стал неотъемлемой частью политической диагностики.
Согласно § 72 университетского устава 1804 года в архив следовало сдавать на хранение копии исходящих и оригиналы всех входящих бумаг: «Все письма от лица совета секретарем или другим кем писанные должны быть прочтены пред собранием, и с них в архив списки оставлены, а получаемые и в собраниях прочтенные хранятся в подлиннике» [Сборник постановлений... т. 1, № 47, стб. 279].
Заниматься этим должны были секретари советов и правлений. Поначалу эти должности распределялись среди профессоров, которые считали их тяжелыми и неприятными, а потому занимались протоколированием заседаний и архивированием этих протоколов под принуждением и контролем. В целом, в Александровскую эпоху университетские люди вспоминали об архивах только в случаях каких-либо катаклизмов. Например, когда нужно было спасать документы от пожара или военных действий4, в ситуациях внутренних конфликтов и внешних проверок, либо в случаях запросов справок из министерства.
Стремительно растущее делопроизводство приводило к расширению объема работ в архиве и дефициту места для хранения документов. И так как правительственные постановления требовали сохранять документы, но не предписывали их систематизировать, то уже в 1820-х годах министерские чиновники не могли добиться от советов никаких справок по «оконченным производством делам». В архивных комнатах росли бумажные залежи: на полу и столах лежали огромные стопки связанных листов, денежные и шнуровые книги, журналы входящих и исходящих дел. Поиски здесь какого-либо документа редко заканчивались успехом, но каждое такое вмешательство усиливало неразбериху. В ходе служебной переписки выяснялось, что члены советов не знают, где у них хранятся те или иные документы и хранятся ли они вообще. Все это вызывало раздражение столичных чиновников.
Ситуация кардинально изменилась во второй половине 1820 - начале 1830-х годов, когда правительство потребовало от присутственных мест и ведомств наведения порядка в архивах. Целая серия законов с требованием сохранять делопроизводственные документы относится к концу 1820-х годов. Она была, по-видимому, спровоцирована следствием по делу декабристов, когда для масштабного судебного процесса понадобились справки из разных ведомств и губернских присутственных мест. Трудности их обретения породили волну монаршего недовольства и изменение принципов отбора и хранения государственных документов. Они прописаны в серии распоряжений 1827-1828 годов, требующих упорядочить архивы военных и судебных ведомств. Так, в «Высочайше утвержденном предварительном образовании дежурства морского министерства» от 26 января 1827 года [ПСЗ-2, № 839] прописывалось устройство архива Морского министерства (§§ 59, 63-70). Законодатель предписал канцеляристам формировать тематические папки: «Дела должны сдаваться в архив полные, сшитые, совершенно оконченные, переномерованные,
4 Подробнее см.: [Ильина, 2012; Гатина, Ильина, 2012].
с надписью, означающею кратко, но ясно, содержание дела, и показанием, когда началось, когда кончено и с каким другим делом имеет связь; в конце оного подписывает начальник отделения и скрепляет столоначальник, или производитель, на скольких дело листах» (§ 64) [ПСЗ-2, № 839, с. 51].
Тогда же закон потребовал систематизации сдаваемых в архив документов по административному, тематическому и хронологическому принципам: «во 1-х, по департаментам, во 2-х, по предметам, в 3-х, по годам» (§ 66) [ПСЗ-2, № 839, с. 51]. Ко всем хранящимся комплексам следовало разработать систему адресации: архивариус был «обязан содержать в надлежащем порядке не только описи всех хранящихся в архиве дел, но и алфавиты оным, так, чтобы каждое дело могло быть отыскано тот же час <...> Для вящего же порядка и облегчения приискания дел, поставляется непременным правилом печатать описи и алфавиты оным, дополняя их каждогодно печатными же прибавлениями, и сии печатные описи и дополнения представлять каждый раз Его императорскому величеству» (§ 67) [ПСЗ-2, № 839, с. 51-52]. Таким образом император объявлялся верховным хранителем и распорядителем государственных архивов империи.
В «Высочайше утвержденном уставе Кабинета Его императорского величества» был прописан функционал архивариуса. Он должен был осуществлять «а) прием и хранение в совершенном порядке дел, книг и прочих документов, сдаваемых в определенное время из отделений; б) составление оным надлежащих алфавитных реестров и подробных описей по систематическому порядку; в) собрание законов, уставов учреждений и проч.; г) изготовление справок и выписок из дел, по требованиям начальников отделений» [ПСЗ-2, № 1 408, с. 827].
В 1830-е годы в империи появился целый ряд новых архивохранилищ: Кавказских областных мест (правления, казенной палаты и канцелярии) [ПСЗ-2, № 878, с. 113, 114, 130-131], общего контрольного архива [ПСЗ-2, № 2 299], архива актов бывшего Литовского трибунала [ПСЗ-2, № 924]. Целая серия указов была посвящена судьбам архивов упраздненных учреждений [ПСЗ-2, № 1 984; ПСЗ-2, № 2 307]. Одновременно с этим начались систематизация документов и переустройство их хранения в архивах Адмиралтейства [ПСЗ-2, № 1 011], в Государственном и Сенатском архивах [ПСЗ-2, № 3 550]. В результате проведения реформы государственные архивы Российской империи обрели структуру и вид близкий к современному.
По всей видимости, в те годы каждому министру было ясно, что рано или поздно взгляд монарха падет на архив его ведомства, а потому принимались превентивные меры. В 1829-1834 годах Министерство народного просвещения занялось разбором своего архива5 и предписало попечителям озаботиться состоянием
5 Руководил этой работой архивариус министерского архива В.П. Петров, который, ориентируясь на «нововведенные порядки» в архивах Министерства внутренних дел и канцелярии Государственного контроля, создал оригинальную методику построения архива.
университетских архивов. Главы округов учредили для этого специальные комиссии из профессоров и адъюнктов.
Локальный опыт 1820-х годов
В еще большей степени, чем от правительственных решений, состояние конкретного университетского архива зависело от желаний местного университетского совета и его попечителя. Так, первая попытка систематизации списанных из канцелярий документов была сделана в Казани задолго до предписаний министерства, в 1820-1821 годах. Ее инициировал попечитель М.Л. Магницкий. Во-первых, архивом он заинтересовался еще в 1819 году, проводя ревизию университета. Тогда проверяющий был крайне раздосадован невозможностью проверить документы прошлых лет. А во-вторых, получив от императора поручение исправить выявленные в ходе ревизии недостатки, попечитель должен был осуществить это дистанционно, из Петербурга. В такой ситуации ему было важно быть хорошо осведомленным обо всех делах и отношениях в подведомственной корпорации. Письма и копии с документов были в этом случае основными рычагами управления.
Вера в документ (в «бумагу») была взращена в Магницком всем предшествующим опытом его службы. К моменту назначения главой Казанского учебного округа он имел за плечами 20-летний стаж работы с бюрократическими бумагами в различных ведомствах: при русском посольстве в Вене и Париже, где вел делопроизводство и переписку; при министерстве внутренних дел, где составлял проекты оптимизации управления; при департаменте законов в Государственном Совете; в Комиссии военных уставов и уложений для всех подразделений военного министерства [Минаков, 2005, с. 268-271]. Обретенные знания и навыки убедили его в эффективности письменных способов управления и политической значимости исторической аргументации.
Казанский попечитель взял под жесткий контроль производство и хранение всех университетских документов: проверял ведение бухгалтерских книг, сверял списки имущества «научных кабинетов» (то есть музеев), интересовался наличием и качеством описей в библиотеке. Не удовлетворившись их состоянием, он приказал казанским профессорам «составить порядочные описи, расположить и представить о нужных дополнениях. Непременно надобно, чтоб учебные пособия были расположены в порядке и благовидно» [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 7831, л. 5 об.]. Он же заставил совет сделать каталог полученной в дар книжной коллекции князя Г.А. Потемкина-Таврического и приобретенных университетом периодических изданий.
Тогда членам казанского совета пришлось срочно описывать довольно обширное собрание. Каталог книг создал профессор К.Ф. Фукс, исполнявший должность библиотекаря [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 7831, л. 1 об.-2, 5]6, описание русских
6 Профессор Фукс был библиотекарем Казанского университета с 16 июля 1821 по 8 июля 1823 года.
эстампов подготовил профессор П.С. Кондырев, а «подробную опись каждого эстампа или картины с переводом надписей на русский язык» составил лектор французского и немецкого языков И.Ф. Краузе. Всю эту инвентаризацию совет осуществил за два года [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 4019, л. 6 об.]. Но попечитель все еще не был удовлетворен и потребовал от профессоров не просто описания, а научной систематизации имеющихся коллекций. Например, в библиотеке следовало «расположить книги по наукам». Назначенные для разгребания завалов профессора буквально стонали от свалившейся на них работы и кто как мог избегали поручений попечителя. «Опыт доказывает, - уверял его ректор Никольский, - что поверка и приведение библиотеки в порядок есть дело весьма трудное и скучное» [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 4019, л. 3 об.]. В ней, - жаловался он, - «систематического расположения скоро сделать нельзя» [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 4019, л. 30 об.].
Еще сложнее оказалось систематизировать бумаги в архиве. В конце 1820 года ученым секретарем совета был избран профессор философии, дипломатики и политической экономии М.А. Пальмин. Выбор на эту должность всегда был в университете своего рода наказанием, в данном случае наказанием Пальмина за строптивость. Зная негативное отношение министра А.С. Шишкова к университетским конфликтам, Магницкий так характеризовал ему избранника: профессор «обнаружил беспокойный дух, коварствовал в тайне против бывшего директора Никольского, по зависти к его возвышению, ибо Пальмин и Никольский вместе обучались в бывшем С.-Петербургском педагогическом институте, враждовал против бывшего инспектора студентов Барсова, бывшего профессора Тимьянского и адъюнкта По-линовского; сии поступки его известны весьма многим в университете служащим лицам и доходили до попечителя. Сверх сего он не спокойно держал себя в заседаниях совета и правления» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 23 об.-24]. Такой «послужной список» свидетельствовал о неблагонадежности кандидата и необходимости воспитательного наказания.
Любой профессор в университете знал, что должности секретаря совета и непременного заседателя правления чреваты «битьем». Согласно тексту устава 1804 года, их обладатели не освобождались от чтения лекций и были ответственны не только за ведение журналов и прочего делопроизводства совета и правления, но и за работу университетского архива (§§ 70-75) [Сборник постановлений... т. 1, стб. 279-280]. Благо раньше деловых бумаг в университете было намного меньше, а архив вообще никого не интересовал. Но в 1820-е годы служба в архиве уже не была простой формальностью.
Первое же знакомство с доставшимся наследством повергло Пальмина в отчаяние. Совместное существование университета и гимназии в Казани до 1814 года и единое управление обеими школами привело к слиянию документов той и другой. В результате в архиве опальный профессор обнаружил неразобранное делопроизводство с «основания казанской гимназии в 1798 году» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 107]. Это побудило его сделать доклад об ужасном состоянии архива. Мы не обнаружили текста выступления, но нашли изложение его сути в объяснительной
записке Пальмина, направленной в 1824 году в министерство. Текст интересен не только информацией, но и свидетельством архивной культуры того времени.
Итак, Пальмин сообщил коллегам, что «1) хотя находятся по годам списки дел с оглавлением оных и с показанием номеров, но при каждом деле нет описи или оглавления (в котором бы кратко означено было содержание всех входящих в состав сего дела бумаг с показанием листов, на которых подлинные бумаги находятся; каковые оглавления весьма нужны особливо при больших делах); 2) дела по листам не скреплены и отпуски (копии - Е.В., К.И.) бумаг по большей части ни кем не подписаны; 3) большая часть дел расположены и сшиты без соблюдения надлежащей правильности; 4) многие дела не переплетены; 5) нет архивных книг в которых бы по алфавиту, разные учебные заведения лица и вещи, как то дома, библиотека, физические и натуральные кабинеты и проч. были означены с самою краткою их историею и с показанием дел в которых находятся подробные о том сведения, таковые книги для справок весьма удобны» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 107 об].
Несмотря на конфликт секретаря с некоторыми из коллег, все члены совета признали, что архив является заброшенным хранилищем документов, что он бесполезен для получения справок и сведений. Даже ректор согласился со своим неприятелем и сообщил попечителю, что «с самого основания Казанской гимназии в 1798 году не было соблюдено в делах архивных строгого и точного порядка. Сей способ расположения и хранения письменных дел совета и канцелярии гимназии передан был нечувствительно и университету, ибо с 1805 до 1814 года управляли хозяйственными и учебными делами контора и совет гимназии от университета, прежний беспорядок в канцелярских и архивных делах, как укоренившийся от долговременности принят был и в университете за образец и как бы за правило» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 107].
Ломая сопротивление профессоров, Магницкий приказал каждый документ в архиве прочитать, внести в опись, подписать копии с них, сделать правильную сшивку дел, завести «архивные книги» (своего рода указатели), содержащие организованный по алфавиту список «заведений, лиц и вещей» и ссылки на архивные дела, в которых они упоминаются. Только после этого, - заявил он, - можно будет когда-нибудь выполнить задание правительства и отдать ему с благодарностью «полную и основательную историю университета» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 107 об.-108].
В ответ на полученное из Петербурга письмо перепуганный Пальмин заявил, что «не может принять на себя ответственности ни в скорости, ни в верности имеющих встречаться справок, и что до того же времени нет способа начать сочинение истории университета» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 107]. А чуть позже он объявил на совете, что примет архив только в упорядоченном виде, то есть лишь после того, как кто-то другой его прочитает, опишет и систематизирует [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 106 об.-107]. К счастью для него, на это нашелся доброволец.
Упорядочить архив вызвался молодой адъюнкт всеобщей истории, географии и статистики В.Я. Баженов.
По составленной ректором инструкции ему предстояло разобрать университетские документы за период 1804-1820-е годы и передать в гимназию все дела ранее 1805 года. На все передаваемые документы следовало составить описи и указатели. Тексты протоколов за время совместного сосуществования университета и гимназии (1805-1814 гг.) было решено оставить в архиве совета, передав гимназии копии описей и указателей к ним («архивные книги»).
Всю университетскую документацию следовало разделить на четыре части: «собственно принадлежащие канцелярии попечителя», «относящиеся к казанской гимназии», «касающиеся университета» и «его учебного округа» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 109 об.-110]. Так, в 1821 году были выработаны структурные основания для архива Казанского университета. Мы не обнаружили свидетельств того, что в ходе проведенных тогда инвентаризации и систематизации были изъяты или уничтожены какие-либо тексты.
Как человеку, прочитавшему все университетское делопроизводство прошлых лет, совет университета поручил адъюнкту Баженову «сочинение истории университета, взяв начало с Казанской гимназии» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 108]. При всем том, молодой коллега не был отпущен в вольное плавание. Его работу, намерения и мысли должен был контролировать профессор Пальмин. Именно он мог либо дать, либо отказать в согласии формировать университетские дела по тому принципу, который будет предложен Баженовым. Он же должен был предложить концепцию университетской истории.
В апреле 1821 года попечитель дал знать профессорскому совету, что одобряет этот план действий. А уже через год Баженов сообщил ему о «чистоте и опрятности» в архивной комнате, о правильном расположении дел и книг на полках согласно годам [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 109 об., 110 об.]. Писать историю Казанского университета он, видимо, все же не решился. Поэтому в октябре 1822 года в частном письме попечителю ректор просил назначить для этого адъюнкта математики и физики Н.О. Юферова. «Хотя архив университетский в настоящем его положении довольно упорядочен, - рапортовал в Петербург Никольский, - но недостает архивных книг и [полной] истории университета и гимназии» [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 4 019, л. 43 об.]. В качестве поощрения за выполнение последнего этапа работы ректор просил оставить Юферову казенную квартиру в университете и пенсион, с которого его по действующим правилам должны были снять. Магницкий согласился с этим [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 4 777, л. 17].
Он и в дальнейшем не давал профессорам, ответственным за архив, расслабиться. Так, во время пребывания Пальмина зимой 1823 года в Петербурге, попечитель получил письмо от ректора, где тот сообщал, что бывший секретарь «расшил бумаги, начиная с 1819 по 1821 год, расположа их по своему порядку, на которой не всякой
может согласиться, и приказал архивариусу не сшивать их до его приезда, который Бог знает когда будет» [ОРРК НБЛ КФУ ед. хр. № 4 019, л. 75]. Узнав об этом, Магницкий заставил Пальмина срочно вернуться в Казань, чтобы «разобрать и привести в порядок» несшитые в дела бумаги и даже освободил его ради этого от чтения лекций (они были поручены профессору П.С. Сергееву) [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 24].
По всей видимости, в ходе осуществления этой трудоемкой и вовлекшей в себя почти всех членов совета работы по разбору университетского делопроизводства изменилось отношение к архиву самих казанских профессоров. Из хранилища ненужных бумаг он превращался в пространство борьбы за доминирование различных групп, объектом столкновения различных интересов. О том, что это так, косвенно свидетельствует вспыхнувший в 1824 году в Казани «архивный скандал». Тогда в связи с отставкой Пальмина совет создал комитет для проверки архива. В него вошли молодые члены ученого сословия: адъюнкты латинской словесности М.В. Полиновский, российской словесности М.С. Рыбушкин и греческой словесности М.Ф. Грацинский. После проведенной проверки архива все трое заявили на заседании совета (октябрь 1825 года), что «дела остались в прежнем расстройстве». Такое заявление было серьезной угрозой карьере Пальмина. По сути коллеги обвинили его в служебном нерадении. Основанием для такого приговора (обычно вносимого в формулярный список) было указание на то, что дела совета за 1819-1821-й годы «доселе не разобраны как бы следовало, не сшиты, без описей и не сделано им ведомости, какие из них решены, или нет и почему; в таковом же беспорядке находятся дела совета с 1822 по 1824 годы, т.е. за время секретарства Пальмина по совету университета, кроме сделанных описей 1822 и 1823 годов» [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 19-19 об.; РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 113, л. 52 об.].
Защищаясь от обвинений, Пальмин уверял, что архив был полностью приведен им в порядок. В найденных недостатках он видел происки недругов. Профессор законов государственного устройства и философии П.С. Сергеев и архивариус П.А. Полянцев, считал Пальмин, специально перепутали архивные дела в открытых шкафах [РГИА, ф. 733, оп. 40, д. 116, л. 181 об.].
На наш взгляд, при всей трагичности для вовлеченных в них людей эти конфликты и напряжения свидетельствуют скорее о позитивных тенденциях: о том, что в Казани уже в начале 1820-х годов архив обрел научную, административную и корпоративную значимость. Возможно, это случилось потому, что в силу отягчающих их жизнь обстоятельств казанские профессора раньше других своих коллег почувствовали себя государственными служащими и исповедовали в университете государственные интересы. Поддержание системы в устройстве архива рассматривалось как серьезная ответственность. В этом отношении он был приравнен к прочим присутственным местам университета - совету, правлению, училищному комитету, музеям и библиотеке.
Систематизация архивов в 1830-е годы
Вторая волна по систематизации документов Казанского университета поднялась в декабре 1831 года. Вероятно, именно тогда столичные преобразования ведомственных архивохранилищ докатились до Казани.
Обратив внимание на медленное «производство дел» в канцелярии университетского совета, казанский попечитель М.Н. Мусин-Пушкин осмотрел все ее дела и среди них обнаружил несданные с 1819 года документы. Глава округа решил, что составлять «полные описи решенным и нерешенным делам» и сдавать документы в архивохранилище должны те, кто при Магницком этого не сделал. Поэтому попечитель распределил работу по экс-секретарям профессорского совета, сообразно сроку их исполнения данной должности [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 2-2 об.].
В результате документацию за 1819-1823 годы должен был прочитать, разложить и описать адъюнкт М.С. Рыбушкин (вместо уволенного М.А. Пальмина). Бумаги за период со 2 января по 25 августа 1823 года поручалось разбирать профессору В.Я. Булыгину (он был секретарем во время пребывания Пальмина в Петербурге). Документы за период с 1 февраля по 5 декабря 1824 года предстояло упорядочить профессору П.С. Сергееву. Г.С. Суровцов должен был разбирать канцелярские завалы, образовавшиеся с 5 декабря 1824 по 17 июля 1826, Я.М. Караблинов - за время с 3 октября 1825 по 17 июля 1826 и В.Я. Баженов - с 17 июля по 18 сентября 1826. Так сформировалась комиссия «по разбору архива». Чуть позже в нее были включены адъюнкты А.Ф. Хламов [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 9; Адрес-календарь. 1832, ч. 1, с. 264] и Г.Л. Фогель [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 20], а также профессор М.Ф. Грацинский [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 17] для помощи Рыбушкину. Возглавил этот коллектив профессор Г.Б. Никольский, занимавший при попечителе Магницком пост ректора. «Наблюдение за точным исполнением сего, - предписывал Мусин-Пушкин, - я возлагаю на г[осподина] пр[офессора] Никольскаго, ибо ректор обреме[не]нный текущими делами, не в состоянии сего исполнить. Г[осподин] пр[офессор] Никольский будет представлять мне каждую неделю в субботу записку о [ходе] дела сего» [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 6].
Итак, с 17 января и до 29 мая 1832 года Никольский еженедельно предоставлял попечителю рапорты о количестве рассмотренных, решенных и нерешенных дел канцелярии, об общем ходе работы комиссии, о принципах систематизации документов, а также о трудностях, возникающих в ходе разбора бумаг [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 8-10, 13, 17-30]. Эти отчеты свидетельствуют о том, что бывший ректор лично прочитывал все канцелярские тексты и следил за порядком их систематизации. От членов комиссии требовалось: «1-е, составить особые описи руководительных предписаний начальства, 2, описи протоколов совета, 3, описи послужных списков, 4, описи всех вообще предписаний начальства в тех годах, в которые составляемы были особые из них книги и 5, собрать входящие, исходящие и разносные книги и передать их в архив» [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 37].
На систематизацию и опись всех дел Мусин-Пушкин дал членам комиссии пять месяцев (до 1 мая). Но 1 июня Никольский представил попечителю объемный отчет, изучив который Мусин-Пушкин решил продлить срок действия комиссии еще на месяц [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 36 об.]. Однако из-за летних экзаменов в университете и гимназии работа затянулась до осени, а в архивохранилище все сформированные папки и описи были сданы на следующий год [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3412, л. 52]. В общей сложности члены комиссии обработали 2 291 дело с 1819 по 12 сентября 1826 года, создали 8 книг входящих дел, 10 - исходящих, 6 - разносных, 5 томов «подлинных предложений», 7 томов протоколов совета, 6 томов послужных списков.
Как свидетельствует первый университетский отчет, выполненный по новой, предложенной в то время помощником министра народного просвещения С.С. Уваровым, форме и содержащий информацию о делопроизводственной «части» универ-ситета7, в 1833 году архив Казанского университета составлял 10 863 дел и состоял из 8 отделений: 1) дела совета Казанской гимназии с 1805 по 1815 год, за время общего управления гимназии и университета; 2) канторы казанской гимназии с 1805 по 1815 год; 3) совета Казанского университета с 1815 по 1827 год; 4) правления университета с 1815 по 1830; 5) канцелярии бывших попечителей Казанского учебного округа с 1802 по 1815 год; 6) канцелярии бывших директоров и ректоров университета с 1819 по 1830 год; 7) канцелярии инспектора студентов и директора педагогического института с 1805 по 1827 год; 8) приходо-расходные книги казанской гимназии и университета с 1805 по 1819 год.
Архивариус Добросмыслов также отмечал, что «дела университетского архива, кроме поступивших из канцелярии бывших попечителей находятся в порядке, расположены по предметам и хронологически. Им деланы с 1829 года двойные описи, из которых один экземпляр хранится у архивариуса, а другой в том месте, откуда дела поступили. Дела канцелярии бывших попечителей описаны, но без разделения по годам или по содержанию. Еще большое число дел находится в архиве несписанны-ми в описи и которые требуется от бывшего архивариуса привести в порядок и опись» [НА РТ, ф. 92, оп. 1, д. 3823, л. 125].
Со временем в состав архива вошли дела училищного, строительного, издатель-ного и цензурного комитетов, отдельного цензора восточных языков, факультетов, испытательных комитетов для чиновников и на звание домашних учителей, смотрителя клинических институтов8. Все документы хранились в бумажных коробках с надписями, расположенных в шкафах в хронологическом порядке. Количество дел росло в геометрической прогрессии: в 1838 году он составлял уже 20 554 дела
7 Об эволюции форм университетского делопроизводства см.: [Ильина, 2011, с. 31-125; Вишленкова, Ильина, 2013].
8 См., напр.: [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 592, л. 210 об.-214].
[РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 528, л. 112 об.], в 1844 - 32 926 дел [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 564, л. 199 об.], в 1849 - 37 198 дел [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 592, л. 213 об.], в 1855 году - 46 095 дел [НА РТ, ф. 977, оп. Совет, д. 3801, л. 88 об.], в 1858 -51 219 дел [РГИА, ф. 733, оп. 202, д. 904, л. 171 об.].
Очевидно, проделанная казанскими профессорами в 1830-е годы работа обеспечила историков Казанского университета уникальной коллекцией документов Александровской эпохи. Более того, можно говорить о том, что работа по систематизации архива сформировала у членов местного совета понимание его ценности, о чем свидетельствует развернутая ими в 1837-1838 годах компания за возвращение должности архивариуса в университеты9.
Видимо, у живших в более благоприятных политических условиях членов харьковского совета рождение архивного сознания произошло позже. Так, в своем первом отчете о состоянии архива университета в 1833 году профессора университета доносили, что «Общий университетский архив состоит из дел г[осподина] попечителя, совета университета, училищного комитета, кассирских, бухгалтерских, также и бывшего цензурного комитета. Всех дел в оном заключается 13 898. [...] Архив, по случаю перемещения оного во вновь назначенные комнаты, приводится в надлежащий порядок. Дела же правления за прежние годы, не поступившие в общий архив, помещаются отдельно при канцелярии, и состоят в ведении одного из повытчиков» [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 652, л. 97-97 об.]. Инвентаризация архива Харьковского университета фиксируется 1834 годом. Тогда члены комиссии (которую попечитель Ю.А. Головкин создал для упорядочения документов своего предшественника В.И. Филатьева) разобрали 942 дела училищного комитета за 1832-1834 годы и затем дела университетского правления за то же время. Судя по их письмам, некоторые обнаруженные ими дела имели в своем ставе документы, «начавшиеся с давнего времени» [РГИА, ф. 733, оп. 49, д. 1209, л. 1 об.-2]. Но в них нет упоминаний о том, что комиссия работала с документами 1810-1820-х годов. В общей сложности А.Ф. Павловский, Т.Ф. Степанов и П.И. Сокальский разобрали около 2 000 дел, которые находились «в крайнем беспорядке, запутанных и не имевших никакого систематического размещения» [РГИА, ф. 733, оп. 49, д. 1209, л. 2]. Проведенная работа, согласно отчету попечителя в министерство, позволила харьковчанам, наконец, «устроить при Харьковском университете архив, дотоле не существовавший, и ныне находящийся в цветущем состоянии» [РГИА, ф. 733, оп. 49, д. 1209, л. 2]. В отчете за 1838 год Харьковский университет сообщал, что его архив состоит из дел канцелярии попечителя, совета, правления и упраздненного училищного комитета. Общий его объем тогда исчислялся 17 067 делами [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 668, л. 76]. За двадцать последующих лет он вырос практически втрое: в 1844 году он составлял 24 843 дела [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 703, л. 72 об.], в 1849 году -33 966 дел [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 733, л. 86], в 1856 году - 43 929 дел [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 782, л. 147], в 1857 году - 45 304 дела [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 787, л. 149 об.].
9 См.: [Ильина, Вишленкова, 2013].
Что касается архива Московского университета, то в 1832-1833 годах он структурно делился на две части (совета и правления), которыми заведовали разные архивариусы. В силу значительного объема архив правления был поделен на три раздела: дела самого правления, дела училищного комитета и дела бухгалтерии. Самым обширным было собрание документов самого правления, куда поступали решенные дела четырех столов: первого - занимающегося студентами; второго -отвечающего за хозяйственные вопросы; третьего - по типографии; анатомическому кабинету, больнице и аптеке; четвертого - собирающего информацию по училищам московского учебного округа [ЦГАМ, ф. 418, оп. 2, д. 234, л. 8 об.]10. Московский совет сообщал: «Дела находятся в порядке по каждому столу; за каждый год имеются описи и алфавиты оным, по которым приисканы могут быть дела, каждое в надлежащем порядке связано, перемечены по листам и скреплены секретарем [правления]» [ЦГАМ, ф. 418, оп. 2, д. 234, л. 9]. Правда, они не смогли назвать общее число дел в архиве, поскольку в это время проводилась работа по составлению единого алфавитного каталога. Однако уже в отчете Московского университета за 1834 год указано, что его архив состоит из 35 460 дел [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 194, л. 27].
За десять лет управления университетами С.С. Уварова (1833-1843) московский архив вырос на двадцать тысяч дел, то есть больше чем на треть (до 54 578 дел) [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 216, л. 35 об.]. Архивисты разделили его на дела канцелярии попечителя, ректора, совета, правления, медицинского факультета, инспектора, бухгалтерии, училищного комитета, комитета предохранения от холеры 1830 года, комитета по постройке первой и второй гимназий, комитета по постройке дворянского института, комитета по постройке университетского дома и факультетской клиники. А в 1845 году после присоединения московской медико-хирургической академии его объем вырос еще на 16 000 дел (всего стало 71 158 дел [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 217, л. 37 об.]), что, конечно, отяготило участь архивариуса и сократило свободное место в хранилище. На следующий год количество архивных дел достигло 73 284 [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 219, л. 36], а к 1856 году - 85 352 дел [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 239, л. 46].
Таким образом, в результате архивной реформы 1830-х годов в российских университетах были описаны и систематизированы старые делопроизводственные документы. Из беспорядочного склада делопроизводственных текстов архивы превратились в информационную систему, позволяющую отвечать на запросы администраторов разного уровня, а им - историзировать свои решения. На тот момент все участники реформы исходили из стремления сохранить все наличествующие свидетельства прошлого, не думая о дефиците площадей для растущей
10 Такая структура отражала структуру университетской администрации тех лет и сохранялась на протяжении 1830-х годов. См., напр.: [РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 194, л. 26 об.-27; РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 195, л. 25; РГИА, ф. 733, оп. 95, д. 203, л. 24].
документальной коллекции. Такие ограничения появятся в середине века и породят проблему селекции свидетельств. Но это будет позже.
Другим последствием реформы стало изменение отношения профессоров к свидетельствам их общего прошлого. Члены ученого сословия стали воспринимать архив не только как тяжелую обязанность или справочник для министерских чиновников, но и как хранилище коллективной памяти. А это поставило вопрос о содержимом и субъектах такой памяти, что породило заинтересованность в ее формировании и контроле. Именно поэтому должность архивариуса стала уважаемой и за ее сохранение боролись ученые советы. ^
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Адрес-календарь, или общий штат Российской империи на 1832 год. СПб., 1832. Ч. 1. Блоуин Ф., Розенберг У. Споры вокруг архивов, споры вокруг источников // Окончательная бумажка или Отчужденное свидетельство? Статус документа в культуре / под ред. И.М. Каспэ. М.: НЛО, 2013. С. 125-153.
Вишленкова Е.А., Ильина К.А. Университетское делопроизводство как практика управления. Опыт России первой половины XIX в. // Вопросы образования. 2013. № 1. С. 232-255.
Гатина З.С., Ильина К.А. 1812 год: парадоксы университетской памяти // История и историческая память. Вып. 6. Саратов; Ставрополь: Северо-Кавказский федеральный университет, 2012. С. 218-251.
Горяева Т.М. Магия документа // Когнитивная история: концепция - методы - исследовательские практики: Чтения памяти профессора Ольги Михайловны Медушевской: [ст. и материалы] / отв. ред.: М.Ф. Румянцева, Р.Б. Казаков. М.: РГГУ 2011. С. 54-63. Ильина К.А., Вишленкова Е.А. Архивариус: хранитель и создатель университетской памяти // Сословие русских профессоров. Создатели статусов и смыслов / под ред. И.М. Савельевой, Е.А. Вишленковой. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ, 2013. С. 329-357. Ильина К.А. 1812 год и университетские архивы // История и историческая память. Вып. 6. Саратов; Ставрополь: Северо-Кавказский федеральный университет, 2012. С. 88-100.
Ильина К.А. Делопроизводственная документация как источник изучения практики управления российскими университетами первой половины XIX века: дис. ... канд. ист. наук. Казань, 2011.
Минаков А.Ю. Михаил Леонтьевич Магницкий // Против течения: исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX века. Воронеж: Воронежский гос. университет, 2005. С. 267-308.
Национальный архив Республики Татарстан (НА РТ). Ф. 92. Оп. 1. Д. 3 823. НА РТ. Ф. 977. Оп. Совет. Д. 3 801. НА РТ. Ф. 92. Оп. 1. Д. 3 412.
Отдел рукописей и редких книг научной библиотеки им. Н.И. Лобачевского Казанского (Приволжского) федерального университета (ОРРК НБЛ КФУ). Ед. хр. № 7 831
ОРРК НБЛ КФУ. Ед. хр. № 4 019. ОРРК НБЛ КФУ Ед. хр. № 4 777.
Полное собрание законов Российской империи [Собрание Первое] (ПСЗ-1). № 3 534.
Полное собрание законов Российской империи [Собрание Второе] (ПСЗ-2). № 839.
ПСЗ-1. № 28 460.
ПСЗ-1. № 24 686.
ПСЗ-2. № 1 011.
ПСЗ-2. № 1 408.
ПСЗ-2. № 1 984.
ПСЗ-2. № 2 299.
ПСЗ-2. № 2 307.
ПСЗ-2. № 3 550.
ПСЗ-2. № 924.
ПСЗ-2. № 878.
Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 733. Оп. 202. Д. 904.
РГИА. Ф. 733. Оп. 49. Д. 1 209.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 194.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 195.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 203.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 216.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 217.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 219.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 239.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 528.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 564.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 592.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 652.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 668.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 703.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 733.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 782.
РГИА. Ф. 733. Оп. 95. Д. 787.
РГИА. Ф. 733. Оп. 40. Д. 113.
РГИА. Ф. 733. Оп. 40. Д. 116.
Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Т. 1. СПб., 1864. № 47.
Центральный государственный архив города Москвы (ЦГАМ). Ф. 418. Оп. 2. Д. 234. Blouin F., Rosenberg W. Processing the Past: Contesting Authority in History and the Archives. N.Y., 2010.
Boles F., Young J.M. Exploring the Back Box: The Appraisal of University Administrative Records // American Archivist. 1985. Vol. 48, Spring. P. 121-140. Burns K. Into the Archive: Writing and Power in Colonial Peru. Durham: Duke University Press, 2010.
Cox R. The Documentation Strategy and Archival Appraisal Principles: A Different Perspective // Archivaría. 1994. Vol. 38. № 2. P. 11-36.
Samuel H.W. Who Controls the Past // American Archivist. 1986. Vol. 49. № 2. P. 109-124. Stoler A. Colonial Archives and the Arts of Governance: On the Content in the Form // Archives, Documentation, and Institutions of Social Memory. Ed. F.X. Blouin and W.G. Rosenberg. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2006. P. 267-279.
REFERENCES
Adres-kalendar', ili obshhij shtat Rossijskoj imperii na 1832 god [Address-calendar or the general state of the Russian Empire in 1832]. St. Petersburg, 1832. Ch. 1 (in Russian). Blouin F., Rosenberg W. Spory vokrug arhivov, spory vokrug istochnikov [Disputes around archives, disputes around sources], in: Okonchatel'naja bumazhka ili Otchuzhdennoe svidetel'stvo? Status dokumenta v kul'ture [The Status of the Document in culture] / pod red. I.M. Kaspe. Moscow: NLO Publ., 2013. P. 125-153 (in Russian). Vishlenkova E.A., Ilina K.A. Universitetskoe deloproizvodstvo kak praktika upravlenija. Opyt Rossii pervoj poloviny XIX v. [University paperwork as a management practice. The Russian experience of the first half of the XIX century], in: Voprosy obrazovanija. 2013. № 1. P. 232-255 (in Russian).
Gatina Z.S., Ilina K.A. 1812 god: paradoksy universitetskoj pamjati [1812: paradoxes of university memory], in: Istorija i istoricheskaja pamjat' [History and historical memory]. Vyp. 6. Saratov, Stavropol': Severo-Kavkazskij federal'nyj universitet, 2012. P. 218-251 (in Russian).
Gorjaeva T.M. Magija dokumenta [Magic of the document], in: Kognitivnaja istorija: koncepcija - metody - issledovatel'skie praktiki: Chtenija pamjati professora Ol'gi Mihajlovny Medushevskoj [Cognitive history: the concept - methods - research practicians]. Moscow: RGGU, 2011. P. 54-63 (in Russian). Ilina K.A., Vishlenkova E.A. Arhivarius: hranitel' i sozdatel' universitetskoj pamjati [Archivist: keeper and creator of university memory], in: Soslovie russkih professorov. Sozdateli statusov i smyslov / pod red. I.M. Savel'evoj, E.A. Vishlenkovoj [The Russian Professors, the Makers of Statuses and Meanings / Ed. E. Vishlenkova, I. Savelieva]. Moscow: HSE, 2013. P. 329-357 (in Russian).
Ilina K.A. 1812 god i universitetskie arhivy [1812 and university archives], in: Istorija i istoricheskaja pamjat' [History and historical memory]. Vyp. 6. Saratov; Stavropol': Severo-Kavkazskij federal'nyj universitet, 2012. P. 88-100 (in Russian). Ilina K.A. Deloproizvodstvennaja dokumentacija kak istochnik izuchenija praktiki upravlenija rossijskimi universitetami pervoj poloviny XIX veka: dis. ... kand. ist. nauk [Paperwork as a source for research of the management practice in Russian universities of the first half of the XIX century]. Kazan, 2011 (in Russian).
Minakov A.Ju. Mihail Leont'evich Magnickij, in: Protiv techenija: istoricheskie portrety russkih konservatorovpervoj treti XIX veka [Against the current: historical portraits of the Russian conservatives of the first third of the 19th century]. Voronezh: Voronezhskij gos. universitet, 2005. P. 267-308 (in Russian).
Natsional'nyy arkhiv Respubliki Tatarstan (NA RT) [National Archives of the Republic of Tatarstan (NA RT)]. F. 92. Inv. 1. D. 3 823 (in Russian). NA RT. F. 977. Inv. Covet. D. 3 801 (in Russian). NA RT. F. 92. Inv. 1. D. 3 412 (in Russian).
Otdel rukopisey i redkikh knig nauchnoy biblioteki im. N.I. Lobachevskogo Kazanskogo (Privolzhskogo) federal'nogo universiteta (ORRK NBL KFU) [Department of Manuscripts and Rare Books of Nikolai Lobachevsky Scientific Library of Kazan (Volga) Federal University (ORRK NBL KFU)]. № 7 831 (in Russian). ORRK NBL KFU. № 4 019 (in Russian). ORRK NBL KFU. № 4 777 (in Russian).
Polnoe sobranie zakonov Rossijskoj imperii (Sobranie Pervoe) [Complete Collection of the
Laws of the Russian Empire (Part 1)] (PSZ-1). № 3 534 (in Russian).
Polnoe sobranie zakonov Rossijskoj imperii (Sobranie Vtoroe) [Complete Collection of the
Laws of the Russian Empire (Part 2)] (PSZ-2). № 839 (in Russian).
PSZ-1. № 28 460 (in Russian).
PSZ-1. № 24 686 (in Russian).
PSZ-2. № 1 011 (in Russian).
PSZ-2. № 1 408 (in Russian).
PSZ-2. № 1 984 (in Russian).
PSZ-2. № 2 299 (in Russian).
PSZ-2. № 2 307 (in Russian).
PSZ-2. № 3 550 (in Russian).
PSZ-2. № 924 (in Russian).
PSZ-2. № 878 (in Russian).
Rossiyskiy gosudarstvennyy istoricheskiy arkhiv (RGIA) [Russian State Historical Archive
(RGIA)]. F. 733. Inv. 202. D. 904 (in Russian)
RGIA. F. 733. Inv. 49. D. 1 209 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 194 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 195 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 203 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 216 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 217 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 219 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 239 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 528 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 564 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 592 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 652 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 668 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 703 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 733 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 782 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 95. D. 787 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 40. D. 113 (in Russian).
RGIA. F. 733. Inv. 40. D. 116 (in Russian).
Sbornik postanovlenijpo Ministerstvu narodnogo prosveshhenija [The Collection of Resolutions on the Ministry of National Education]. T. 1. St. Petersburg, 1864. № 47 (in Russian).
Tsentral'nyy gosudarstvennyy arkhiv goroda Moskvy (TsGAM) [The Central State Archive of the city of Moscow (TsGAM)]. F. 418. Inv. 2. D. 234 (in Russian). Blouin F., Rosenberg W. Processing the Past: Contesting Authority in History and the Archives. N.Y., 2010.
Boles F., Young J.M. Exploring the Back Box: The Appraisal of University Administrative Records, in: American Archivist. 1985. Vol. 48, Spring. P. 121-140. Burns K. Into the Archive: Writing and Power in Colonial Peru. Durham: Duke University Press, 2010.
Cox R. The Documentation Strategy and Archival Appraisal Principles: A Different Perspective, in: Archivaría. 1994. Vol. 38. № 2. P. 11-36. Samuel H.W. Who Controls the Past, in: American Archivist. 1986. Vol. 49. № 2. P. 109-124.
Stoler A. Colonial Archives and the Arts of Governance: On the Content in the Form, in: Archives, Documentation, and Institutions of Social Memory. Ed. F.X. Blouin and W.G. Rosenberg. Ann Arbor: University of Michigan Press, 2006. P. 267-279.
