CC BY
59
Л.Б. Обидина
Обидина Людмила Борисовна — кандидат юридических наук, доцент, доцент кафедры уголовного права и процесса
Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского
Уголовно-правовые средства ограничения ненадлежащей деятельности переводчика: постановка проблемы
Участие переводчика в уголовном судопроизводстве является важным средством обеспечения коммуникации между судом и лицами, не владеющими языком судопроизводства. Восприятие доказательств следователем и судьей формируется на основе выполненного перевода, что непосредственно влияет на оценку собранных доказательств. Таким образом, роль переводчика в осуществлении правосудия очевидна, именно поэтому закон устанавливает уголовную ответственность за заведомо неправильный перевод (ст. 307 УК РФ), тем самым определяя требование к деятельности переводчика, обязанного переводить «правильно».
Чтобы дать оценку имеющихся в арсенале законодателя уголовно-правовых средств ограничения ненадлежащей деятельности переводчика, начнем с анализа термина «заведомо неправильный перевод», в структуре которого, в свою очередь, два элемента, требующих раздельного осмысления: «заведомо» и «неправильный». Сам законодатель не раскрывает их содержания в диспозиции статьи 307 УК РФ.
Обратимся к лексографическим источникам. В Толковом словаре русского языка С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой находим прилагательное «заведомый», смысл которого авторы характеризуют в следующем значении: «О чем-нибудь отрицательном: хорошо известный, несомненный»1. Исходя из этого, наречие «заведомо» приобретает оттенок негативного: «делать что-то заведомо» созвучно выражению «делать что-то плохое». У Владимира Даля в его Толковом словаре живого великорусского языка читаем следующее значение слова «неправильный»: «отступающий от правил, уклоняющийся от должного, законного; неверный, ошибочный»2.
Последняя из цитат, пожалуй, наиболее близка к смыслу диспозиции статьи 307 УК РФ: объединив оба термина — «заведомо» и «неправильный» — в общую формулировку, выражающую суть ненадлежащей деятельности переводчика, можем сформулировать это как умышленное действие (перевод устный или письменный), ведущее к искажению передаваемой информации посредством осознанно совершаемых переводчиком ошибок, неточностей и т. п. Анализ этой формулировки, в свою очередь, вызывает целый ряд вопросов:
— а если ошибки в переводе допущены не в результате злого умысла переводчика, а по небрежности, ввиду его некомпетентности, недостаточности опыта, отсутствия должного времени для составления перевода и проверки его правильности и тому подобных обстоятельств?
— а если ошибки (неточности) перевода никак не повлияли на ход расследования, не увели его в ложном направлении, не способствовали утрате доказательств либо каким-нибудь иным невосполнимым последствиям?
— а если ошибки, искажения, пробелы перевода были выявлены во время судебного разбирательства и не повлекли вынесения незаконного, необоснованного или несправедливого приговора?
Пытаясь найти ответы на эти и сопутствующие вопросы, мы обратились к уголовно-правовой науке и обнаружили весьма различные подходы к толкованию выражения «заведомо неправильный перевод».
Так, в Комментарии к Уголовному кодексу Российской Федерации под редакцией А.А. Чекалина, В.Т. Томина, В.В. Сверчкова неправильный перевод определяется как «ложное изложение показаний или документов, имеющих доказательственное значение, которое может нанести вред интересам правосудия». При этом переводчик должен «отчетливо осознавать разъясненную ему обязанность давать правдивый перевод, однако, зная о заведомой ложности (несоответствии действительности) сообщаемых им сведений, желает их сообщить суду или органам предварительного расследования»3.
В Комментарии под редакцией В.М. Лебедева неправильный перевод определяется как «заведомое искажение содержания показаний допрашиваемых лиц, исследуемых документов, заключений экспертов»4. При этом, по мнению авторов указанного Комментария, субъективная сторона этого преступления
1 Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М, 1997. С. 199.
2 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М., 1956. Т. 2. С. 530.
3 Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / отв. ред. А.А. Чекалин; под ред. В.Т. Томина, B.C. Устинова, В.В. Сверчкова. М., 2002.
4 Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / отв. ред. В.М. Лебедев. 3-е изд., доп. и испр. М., 2004.
характеризуется только прямым умыслом, а цель преступления должна заключаться в осознанном стремлении «облегчить положение подозреваемого, обвиняемого, истца, ответчика либо, напротив, усугубить его».
Аналогичной позиции о возможности совершения данного преступления только с прямым умыслом придерживаются также и другие ученые1.
Данное преступление имеет формальный состав, следовательно, для решения вопроса о виновности переводчика не имеет значения наступление или отсутствие последствий. При этом преступление считается оконченным на стадии предварительного расследования с момента подписания переводчиком протокола допроса, если заведомо неправильный перевод имел место в процессе допроса и перевода показаний лица; либо с момента передачи от переводчика органу расследования текста письменного перевода документа (процессуального акта), выполненного и подписанного переводчиком. Разумеется, что этому должно предшествовать официальное решение о допуске к участию в деле переводчика (постановление следователя, дознавателя) с разъяснением ему его прав и ответственности в порядке, установленном статьями 59 и 169 УПК РФ.
В одной из наших статей мы описали случай привлечения переводчика к ответственности по части 2 статьи 307 УК РФ, имевшем место в 2016 году в Санкт-Петербурге2. Переводчица грузинского языка N. была признана виновной в совершении заведомо неправильного перевода при производстве предварительного расследования, соединенного с обвинением лица в совершении тяжкого преступления, и приговорена к наказанию в виде двух лет лишения свободы (условно). Из текста приговора следует, что переводчица N. была привлечена постановлением следователя к участию в следственных действиях по уголовному делу в отношении Б. (п. «а» ч. 3 ст. 158 УК РФ) на время с 29 января по 2 марта 2015 года.
Можно предположить, что привлечение переводчика именно в это время было связано с тем, что следователю необходимо было допрашивать подозреваемого (грузина), а затем предъявлять ему обвинение и производить иные процессуальные действия с его участием. Очевидно, что работа переводчицы N. в течение этого месяца выражалась в устном переводе показаний, и в этой части претензий у следствия к качеству перевода не возникало. Ситуация, давшая повод для дальнейшего обвинения N. в преступлении, предусмотренном статьей 307 УК РФ, сложилась в конце предварительного следствия дела о тайном хищении, когда следователь М. потребовал от переводчицы N. подготовить письменный перевод двух процессуальных актов: постановления о привлечении в качестве обвиняемого и обвинительного заключения.
Из текста приговора непонятно, почему за целый месяц с момента привлечения переводчика в дело не было выполнено письменного перевода хотя бы первого из этих двух важнейших документов предварительного следствия, ведь обвинение было предъявлено, как сказано в приговоре, еще в январе 2015 года! Более того, обвиняемому, не владеющему в достаточной степени русским языком, после предъявления обвинения и до окончания расследования по делу не была вручена копия постановления о привлечении его в качестве обвиняемого в переводе на его родной язык.
Здесь мы можем сослаться на несовершенство уголовно-процессуального закона, не устанавливающего срок для изготовления и вручения обвиняемому, не владеющему языком судопроизводства, письменного перевода текстов тех процессуальных актов, которые по закону должны быть ему обязательно вручены.
Надо полагать, что в рассматриваемом нами случае переводчик, участвуя в производстве следственных действий с обвиняемым Б., вполне компетентно выполняла свои обязанности по устному переводу, но когда ее поставили перед необходимостью срочно — в течение одних-двух суток (с 1 по 2 марта 2015 г.) выполнить перевод обоих процессуальных актов — постановления о привлечении в качестве обвиняемого и обвинительного заключения, — она, не успевая его сделать, воспользовалась помощью компьютерной программы «Google Translator». Из показаний N. следует, что она закончила работу над переводом поздно вечером и, не проверив правильность текста перевода из-за того, что ее торопили, расписавшись на листах текста перевода, передала экземпляры пришедшему к ней домой адвокату К., — защитнику обвиняемого Б.
К сожалению, в судебном заседании во время слушания дела N. не принимал участие адвокат К., так что подтвердить факт ночной встречи и передачи именно ему текстов перевода никто не мог, тогда как старший следователь М., допрошенная в суде качестве свидетеля, показала, что экземпляры перевода обвинительного заключения она получила от переводчицы N. лично 2 марта 2015 года и в этот же день вручила перевод постановления о привлечении в качестве обвиняемого и перевод обвинительного заключения обвиняемому Б. в помещении СИЗО-5.
Оценка действий следователя в этой истории не является первостепенной задачей в данный момент. Да это и не имело существенного значения для суда, как и некоторые разногласия в показаниях между подсудимой — переводчицей N. и старшим следователем М.
1 Мельниченко А.Б., Радачинский С.Н. Уголовное право. Особенная часть: учебное пособие для студентов. Ростов н/Д, 2002. С. 381; Кузнецов А.П. Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации (постатейный) / В.К. Дуюнов [и др.]; отв. ред. Л.Л. Кругликов. М., 2005; и др.
2 Ларин А.А., Обидина Л.Б., Сдобников В.В. Уголовная ответственность за заведомо неправильный перевод // Судебный Вестник Нижегородской области. 2016. № 4 (46). С. 35—38.
Важен тот факт, что результатом торопливости переводчика при переводе итоговых процессуальных актов предварительного расследования, чем бы она ни была вызвана, явилось возбуждение против нее уголовного дела по обвинению в заведомо неправильном переводе, соединенном с обвинением лица в совершении тяжкого преступления, о чем N. узнала через продолжительное время. Оказалось, что в обоих переведенных ею процессуальных актах, содержащих формулировку обвинения Б. в краже с отягчающими обстоятельствами, она совершила следующие ошибки:
а) вместо слов «денег в сумме 4000 рублей» перевела как «имущество на 4000 рублей»;
б) вместо слов «норковой шубы черного цвета стоимостью 54 000 рублей» перевела «черная стоимостью 54 000 рублей»;
в) вместо «ноутбук «Сони» черный стоимостью 40 000 рублей» указала «laptop «Сони» черный стоимостью 40 000 рублей»;
г) часть текста: «...а всего на общую сумму 153 187 рублей, чем причинил М. значительный материальный ущерб на указанную сумму, после чего с похищенным с места преступления скрылся, то есть в совершении преступления, предусмотренного п. «а» ч. 3 статьи 158 УК РФ», — перевела следующим образом: «.А всего на общую сумму 153 187 рублей. Какова причина M., значительный материальный ущерб заявителю, тогда с места преступления скрылся. Это преступление, предусмотренное ч. 3 ст. 158 Уголовного кодекса Грузии.».
По мнению суда, вынесшего обвинительный приговор в отношении N., тем самым она, «имея умысел на совершение неправильного перевода, исказила смысл переводимых материалов.., допустила неправильный перевод, вольное толкование, несоответствие по смыслу текста обвинительного заключения, а также указала неправильный национальный уголовный закон, не указала пункт статьи Уголовного кодекса РФ и таким образом совершила заведомо неправильный перевод, посягнув на интересы правосудия, так как искажение истины при вышеуказанном переводе воспрепятствовало вынесению законного, обоснованного и справедливого приговора суда»1.
Здесь хотелось бы остановиться и обратить внимание на следующие обстоятельства «дела переводчицы», вытекающие из текста ее приговора.
Как следует из показаний допрошенного в качестве свидетеля Б.(осужденного за кражу), во время производства в отношении него следственных действий с участием переводчицы N. ему все было понятно в ходе устного перевода на грузинский язык. Письменный перевод постановления о привлечении в качестве обвиняемого и обвинительного заключения он получил, находясь в СИЗО, и нашел ошибки в переводе, о чем сообщил своему адвокату К., на что последний заявил о необходимости написания жалобы по данному факту.
Мы не располагаем сведениями о том, каковы были действия адвоката К., узнавшего при встрече со своим подзащитным об обнаруженных им ошибках в текстах переведенных документов. Если проследить хронологию событий, то получается, что у стороны защиты — подсудимого Б. и его защитника К. — был ровно месяц для размышлений по этому поводу, так как переведенные тексты Б. получил от следователя 2 марта 2015 года, а 1 апреля 2015 года он был осужден районным судом на 2 года 8 месяцев лишения свободы. После чего, надо полагать, и появилась апелляционная жалоба адвоката К. на вынесенный приговор, который был отменен апелляционным определением Санкт-Петербургского городского суда в июле 2015 года в связи с тем, что «при переводе обвинительного заключения переводчик N. допустила неправильный, неточный и неполный перевод текста...».
Также неизвестно, кто участвовал в качестве переводчика в судебном заседании по делу Б. о краже и кто переводил ему затем приговор суда от 1 апреля? Судя по всему, это был другой переводчик, который уже не допустил ошибок. Значит, замена переводчика при передаче дела из досудебного производства в суд первой инстанции была вызвана обнаружившимися ошибками в текстах переведенных процессуальных актов? Но в таком случае эти ошибки уже никак не повлияли на вынесение законного, обоснованного и справедливого приговора суда, на чем настаивает судья, подписавший приговор незадачливой переводчице.
Справедливости ради надо признать, что в описательно-резолютивной части приговора в отношении N. председательствующий судья постарался как можно более обоснованно аргументировать свой вывод о виновности переводчицы, которая вину свою «признала частично, указав, что у нее не было умысла на осуществление неправильного перевода». Судья, ссылаясь на часть 3 статьи 25 УК РФ, признал в действиях N. наличие косвенного умысла, который заключался в том, что, N., «будучи переводчиком с продолжительным стажем работы, зная свои обязанности, предусмотренные статьями 59 и 169 УПК РФ, предупреждалась об уголовной ответственности за неправильный перевод по статье 307 УК РФ, что подтверждается подпиской, приобщенной к материалам дела (том. л.д...), вместе с тем допустила перевод основополагающего следственного документа, коими являются постановление о привлечении в качестве обвиняемого и обвинительное заключение с применением несовершенной компьютерной программы, не проверив его правильности, то есть, понимая всю важность момента, связанного с доверенной ей работой по переводу, предвидела возможность наступления общественно опасных
1 Архив Красносельского районного суда г. Санкт-Петербурга, 2016 г.
последствий, возможно, не желала, но сознательно допускала эти последствия либо относилась к ним безразлично. Таким образом, совершила данное преступление с косвенным умыслом».
Что касается доводов N. о том, что ей не предоставили достаточного времени для осуществления перевода и на нее оказывали давление, суд счел их не подтвержденными. (Вспомним сказанное выше: в судебном заседании были заслушаны лишь показания старшего следователя М., адвокат К. в слушании не участвовал; то есть, по данным фактам из двух противоречивых показаний — подсудимой и следователя — суд поверил следователю).
Вернемся, однако, к форме вины и к тем комментариям ученых в области уголовного права, на которых мы уже ссылались выше. Большинство из найденных нами мнений сводится к тому, что с субъективной стороны рассматриваемое преступление (ст. 307 УК РФ) совершается только с прямым умыслом. Обратимся еще к некоторым авторитетным мнениям.
Поддерживая точку зрения о возможности совершения рассматриваемого преступления только с прямым умыслом и давая сходное определение неправильного перевода («намеренное искажение содержания высказываний или документов»), Л.В. Иногамова-Хегай1 уточняет, что ответственность может наступать только при искажении сведений о существенных обстоятельствах, то есть влияющих на вынесение судебного акта.
Другую позицию в отношении формы вины по данному составу занимает академик В.Н. Кудрявцев2. По его мнению, преступление может быть совершено как с прямым, так и с косвенным умыслом. При этом ошибки, допущенные при переводе, если они не совершены умышленно, а допущены по небрежности или стали результатом добросовестного заблуждения, не влекут уголовной ответственности.
В примере, который мы здесь рассматриваем, очевидно отсутствие прямого умысла переводчика. Налицо, по нашему мнению, небрежность. Если обратиться к диспозиции части 3 статьи 26 УК РФ «Преступление, совершенное по неосторожности», то в формулировках этой нормы можно найти те самые выражения, которые вполне подходят к действиям переводчицы N. Будучи носителем грузинского языка и гражданкой Российской Федерации, имея некоторый опыт работы в качестве переводчика грузинского и русского языков (судя по информации из приговора, — небольшой опыт), осуществляя устный перевод показаний обвиняемого Б. в ходе следственных действий, в том числе при предъявлении ему обвинения, N. была осведомлена об обстоятельствах преступления по уголовному делу, осуществляла перевод правильно, включая юридическую терминологию и ссылки на законодательство Российской Федерации. При письменном переводе процессуальных актов, содержащих формулировку обвинения и правовую оценку действий обвиняемого Б., переводчица могла не предусмотреть сложности юридического текста, объема текста обвинительного заключения, и в условиях ограниченного времени непредусмотрительно воспользовалась помощью компьютерного «переводчика», после чего проявила невнимательность к составленному ею переводу, не проверив его, и подписала страницы экземпляров переведенных текстов, не предвидя возможности наступления общественно опасных последствий своих действий.
Такой вывод, по нашему мнению, вполне может сформироваться при изучении всех обстоятельств описываемого нами казуса. Так, из приговора суда видно, что N. работала в службе судебных переводов в Санкт-Петербурге всего 4 месяца в 2014 году, затем числилась официально неработающей, однако была рекомендована своим бывшим руководителем для участия в деле Б. в связи с отсутствием другого переводчика грузинского языка в его фирме. Скорее всего, у N. не было хорошего опыта переводческой работы, как не было и знаний юридического характера. Все это должен был принять во внимание следователь, допустивший своим постановлением N. в качестве переводчика в свое расследование. Возможно, что и следователь М., невзирая на должность старшего следователя, тоже не имел хорошего опыта следственной работы и навыков общения с такими особыми специалистами, как переводчики.
Возможно, поднятый нами в этой статье вопрос не кажется многим коллегам-юристам злободневным, однако у практикующих переводчиков иное мнение.
Профессор В.В. Сдобников в нашей совместной статье3 на данную тему отметил, что в науке пере-водоведения в настоящее время сложилась комплексная теория качества перевода. Интенсивное рассмотрение этой проблемы привело к формированию отдельного раздела теории перевода — переводческой эрратологии (от англ. error — «ошибка»), посвященного изучению причин появления ошибок в письменном и устном переводе и их классификации4. Основные теоретические подходы к рассмотрению этой проблемы могут различаться, но, тем не менее, в них наблюдается нечто общее: при построении классификаций переводческих ошибок исследователи фиксируют любые отклонения от текста оригинала (прежде всего, искажения содержания) и от норм переводящего языка. В качестве одного из раз-
1 См.: Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации. 2-е изд., перераб. и доп. / отв. ред. А.И. Рарог. М., 2004.
2 См.: Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / отв. ред. А.В. Наумов. М., 1996.
3 Ларин А.А., Обидина Л.Б., Сдобников В.В. Уголовная ответственность за заведомо неправильный перевод // Судебный Вестник Нижегородской области. 2016. № 4 (46). С. 36—37.
4 В качестве примера одной из возможных классификаций см.: Новый взгляд на классификацию переводческих ошибок / Д.М. Бузаджи, В.В. Гусев, В.К. Ланчиков, Д.В. Псурцев. М., 2009.
делов эрратологии можно рассматривать совокупность рекомендаций, которым должен следовать переводчик, чтобы создать качественный текст перевода, совокупность своего рода пожеланий в отношении того, каким должен быть перевод, чтобы удовлетворять предъявляемым требованиям, каких недостатков он должен быть лишен.
Специалисты по теории перевода признают, что ошибки в переводе рассматриваются как возможное, хотя и нежелательное явление. Выработка рекомендаций по поводу того, как избежать ошибок в переводе, и формулирование общих требований к переводу (полное функционально-коммуникативное и смысловое соответствие оригиналу «вплоть до мельчайших нюансов и расстановки всех тончайших смысловых акцентов»1, верность и точность употребляемой терминологии, стилистическое соответствие данной разновидности текстов, отсутствие орфографических и пунктуационных ошибок и т. п.) отражает стремление общества — и переводоведов — к получению переводов самого высокого качества. Однако объективной реальностью является тот непреложный факт, что ошибки в переводах все же имеют место по причинам как объективного, так и субъективного характера. В целом в теории перевода признается, что всякий перевод — это постоянное движение к идеалу, и совершенный перевод, будучи идеалом, в принципе недостижим. К нему можно приближаться, но достичь его нельзя2.
В литературе анализируются причины переводческих ошибок. Известный отечественный переводо-вед Н.К. Гарбовский предлагает общую классификацию причин переводческих ошибок, возникающих на этапе восприятия (анализа) оригинала:
1) недостаточное владение языком оригинала;
2) недостаток знаний об описываемой в исходном тексте области окружающей действительности;
3) невнимательное отношение к системе смыслов, заключенных в исходном тексте;
4) неумение различить особенности индивидуального стиля автора исходного речевого произведения3.
Иначе говоря, в качестве предпосылок ошибок в переводе могут выступать недостаточное владение языком и отсутствие у переводчика достаточного опыта и когнитивной информации. Это своеобразные характеристики самого переводчика, проявляющиеся в недостаточно высоком качестве создаваемых им переводов и отнюдь не свидетельствующие о том, что переводчик умышленно, пусть даже с «косвенным умыслом», переводит хуже, чем можно перевести. Просто он не может переводить лучше.
То есть, недостаточная языковая и переводческая компетенция проявляются нагляднее всего при подготовке письменного перевода. При этом личностные характеристики переводчика неизбежно проявляются в его деятельности: что бы переводчик ни переводил, недостатки его языковой и профессиональной подготовки все равно будут проявляться в виде переводческих ошибок, погрешностей и всякого рода несовершенств. Эти несовершенства перевода могут вызывать раздражение у заказчика перевода, но ни в коей мере не могут служить основанием для обвинений переводчика в том, что он намеренно ухудшил качество перевода либо просто не позаботился о том, чтобы это качество стало выше. Качество перевода может быть выше только при условии более высокой квалификации самого переводчика.
Однако на качество перевода могут влиять и обстоятельства объективного характера. Одно из них — организация самого «производственного» процесса. Согласно принятой во всем мире практике, переводчик должен иметь достаточно времени на осуществление перевода (в конце концов, на каждое действие требуется именно столько времени, за которое это действие можно совершить), необходимо время на вычитку перевода самим переводчиком; желательно, чтобы перевод редактировался и корректировался редактором и корректором, как это и происходит в переводческих агентствах.
Здесь нелишне отметить опыт Нижнего Новгорода, где в переводческих организациях, работающих с правоохранительными органами и судами, сложилась практика проверки и утверждения руководителем переводческой организации письменного текста перевода таких важных процессуальных актов по уголовному делу, как обвинительное заключение (приговор и т. п.). Например, в ООО «Внешсервис» подобные акты (переводы) выдаются только с двумя подписями — самого работавшего по делу переводчика и руководителя организации.
Очевидно, что эти условия не были соблюдены в рассматриваемом нами случае, причем вовсе не по вине переводчика. Понятно, что в таком большом городе, как Санкт-Петербург, не один десяток переводческих компаний, а при отсутствии общих требований к процедуре подготовки письменного перевода процессуальных документов каждый руководитель устанавливает свои порядки.
Возвращаясь к рассмотренному нами приговору суда, мы видим, что причиной неправильного перевода явился целый набор факторов. Ошибки были допущены переводчицей из-за нехватки времени и психологического давления со стороны следователя (по ее показаниям). Безусловно, не оправдывая непрофессиональное поведение коллеги-переводчика, хотелось бы отметить, что ошибки в значительной
1 Орёл М.А. Передача терминологии как основа качества экономического перевода // Проблемы перевода, лингвистики и литературы: сборник научных трудов. Серия «Язык. Культура. Коммуникация». Н. Новгород, 2012. Вып. 15. Т. 1. С. 118.
2 Ларин А.А., Обидина Л.Б., Сдобников В.В. Уголовная ответственность за заведомо неправильный перевод // Судебный Вестник Нижегородской области. 2016. № 4 (46). С. 37.
3 Гарбовский Н.К. Теория перевода. М., 2004. С. 514.
степени объясняются отсутствием условий для качественного выполнения ею своих обязанностей. И в этом смысле нельзя исключать определенную ответственность лица, привлекающего переводчика к производству по делу. К сожалению, уголовно-процессуальный закон не устанавливает срок для выполнения письменного перевода, о чем мы упоминали выше. Поручая произвести письменный перевод, следователь (дознаватель) не учитывают объем, сложность выполнения письменного перевода таких процессуальных актов, как постановление о привлечении лица в качестве обвиняемого, обвинительного заключения, приговора суда и т. д. На практике это часто происходит стихийно и в спешке: орган расследования согласовывает срок перевода с переводчиком в условиях, когда у него истекает срок производства по делу, и при этом игнорирует общепринятые для практики перевода нормативы, да и не имеет о них ни малейшего понятия!
В свою очередь, необходимость выполнения письменного перевода этих актов не является основанием для продления процессуальных сроков предварительного расследования. Как следствие, переводчик вынужден выполнять работу в условиях жесткого дефицита времени. Принимая на себя обязанности по выполнению перевода в уголовном процессе, переводчик не может предвидеть объем и характер материалов, которые ему предстоит переводить в рамках конкретного уголовного дела. Тем более, что всех материалов в этот момент может просто не существовать.
Здесь уместно вспомнить о том, что не раз упоминалось в наших прежних публикациях, а также в работах других авторов, обращавшихся к теме переводчика в уголовном процессе: о неурегулированности процедуры поиска и привлечения переводчика к участию в деле. Как это было в нашем случае, следует из текста приговора суда, а именно: когда возникла необходимость вызова переводчика русского и грузинского языков, следователь М. позвонила руководителю некоей коммерческой организации, оказывающей услуги судебного перевода. Тот ответил, что у него есть только один такой специалист и рекомендовал переводчицу хотя на данный момент — январь 2015 года — у нее уже полгода как истек срок удостоверения переводчика.
В результате таких слепых поисков и случайных подборов переводчиков, каковыми вынуждены заниматься расследователи, в дело попадают недостаточно квалифицированные специалисты.
Более того, даже если переводчик — профессионал, он не в состоянии заранее оценить, достаточно ли его квалификации для качественного выполнения именно этой работы. Речь идет не только о знании двух языков, но и о знакомстве с теми тематическими областями, с которыми ему предстоит столкнуться в процессе выполнения перевода. А так как у переводчика, как правило, не бывает специальной подготовки по этим направлениям, ему необходимо специализироваться «на ходу». И если при выполнении письменного перевода в комфортных для него условиях переводчик имеет возможность воспользоваться словарями, справочниками или вспомогательной литературой, то при выполнении устного перевода во время совершения следственных и судебных действий переводчик нередко лишен такой возможности.
Подводя итог сказанному, позволю себе еще раз обратиться к нашей совместной статье в «Нижегородском судебном вестнике» и повторить некоторые из выводов.
Первый из них касается понятия и толкования уголовно-правового термина «заведомо неправильный перевод». Нам представляется, что существующая формулировка статьи 307 УК РФ создает чрезмерно широкие возможности для судебного усмотрения, поскольку не учитывает те объективные или субъективные причины, которые могли стать причиной выполнения «неправильного» перевода. А приведенные выше неоднозначные мнения и комментарии ученых по вопросу о характере умысла в данном составе показывают, что и у правоприменителя нет единого подхода к решению вопроса о форме вины в конкретном случае. В такой ситуации создается почва для необоснованного, незаконного привлечения лица к уголовной ответственности.
Хотелось бы обратить на это внимание юридической общественности и призвать к дальнейшим исследованиям по этой проблематике, в том числе совместно с учеными-переводоведами.
Второй вывод связан с порядком подбора и вызова переводчика для участия в судопроизводстве, а также с необходимостью регламентации его статуса как судебного переводчика (не только в уголовном, но и иных видах судопроизводства). Нами совместно с А.А. Лариным и В.В. Сдобниковым подготовлен и предложен для обсуждения широкой общественностью проект Положения о судебном переводчике, а также изменения процессуального законодательства, которые последуют в случае принятия данного акта1. В проекте предусмотрено создание единой информационной базы, содержащей сведения о лицах, успешно сдавших квалификационный экзамен и подтвердивших таким образом свои навыки переводчика. Представляется, что такой реестр должен быть создан в электронной форме и доступен судьям, прокурорам, адвокатам, следователям, а также должностным лицам иных правоохранительных органов. Реестр должен содержать актуальную информацию, необходимую для поиска специалиста-переводчика требуемой квалификации.
В проекте также детализированы права и обязанности судебного переводчика, в том числе те из них, обладание которыми необходимо для качественного исполнения им своих обязанностей. Речь
1 Проект Положения о судебном переводчике. URL: http://translation-school.ru/index.php/ru/archive/2015/swomtranslator (дата обращения: 15.10.2017).
идет, например, о праве требовать от должностных лиц судебных и правоохранительных органов предоставления ему необходимого времени для выполнения перевода, праве отказаться от выполнения своих обязанностей в том случае, если его компетентность не позволяет качественно выполнить работу в требуемые сроки. Аналогичное право, например, предусмотрено в статье 57 УПК РФ в отношении эксперта, который может отказаться от дачи заключения по вопросам, выходящим за пределы его специальных знаний, а также в случаях, если предоставленные ему материалы недостаточны для заключения.
По нашему мнению, подобная система подбора, учета и подготовки кадров для судебного и досудебного перевода могла бы снизить риск судебной ошибки из-за некачественно выполненного перевода и поднять на новый уровень эффективность судопроизводства в целом.
