CC BY
210
© Д.В. Давтян, 2009
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ И РАСКРЫТИЯ ПРЕСТУПЛЕНИЙ
УДК 343.122 (47+57)
ББК 67.408-32
УГОЛОВНО-ПРАВОВОЕ ЗНАЧЕНИЕ БЕСПОМОЩНОГО СОСТОЯНИЯ ПОТЕРПЕВШЕГО ПО СОВЕТСКОМУ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВУ
Рассмотрены и изучены особенности подходов к решению проблем регламентации уголовной ответственности за общественно опасные посягательства на лиц, находящихся в беспомощном состоянии, в УК РСФСР 1922, 1926 и 1960 годов.
Д.В. Давтян
Ключевые слова: беспомощное состояние, беспомощное положение, использование беспомощного состояния, особая жестокость.
Ответственность при этом дифференцировалась в зависимости от субъекта преступления и источника возникновения соответствующей обязанности. Так, лицу, которое было обязано иметь заботу о потерпевшем, могло быть назначено наказание в виде лишения свободы на срок до 2-х лет (ч. 1 ст. 163) [4, с. 485].
После революционных событий 1917 г. подходы к решению целого ряда вопросов регламентации уголовной ответственности за общественно опасные посягательства на беспомощных потерпевших, наметившиеся в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (с изменением в 1866 и 1885 гг.), а также в Уголовном уложении 1903 г., в российском законодательстве сохранились. Так, в УК РСФСР 1922 г. также обна-
Мера наказания могла быть увеличена до 3-х лет лишения свободы, если посягательство было совершено в отношении потерпевшего, который был поставлен виновным в опасное для жизни условие (ч. 2 ст. 163). Статья 164 устанавливала наказание в виде принудительных работ на срок до 6 месяцев за «несообщение подлежащим учреждениям или лицам об опасном для жизни положении другого лица, неоказание последнему помощи, которую он мог бы оказать, если вследствие этого причинена была смерть или тяжкое телесное повреждение» [4].
руживается норма, предусматривающая наказание за оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни положении и лишенного возможности самосохранения по малолетству, дряхлости, болезни или вследствие иного беспомощного состояния.
Определенное развитие получило положение закона, предусматривающее ответственность за неоказание помощи больному. Так, законодателем в ст. 165 был сконструирован общий состав неоказания помощи больному без уважительной причины лицом, обязанным ее оказывать по закону или по установленным правилам. При этом состав преступления по своей конструкции был формальным (ч. 1). В то же время более суровое наказание (до 2-х лет лишения свободы) устанавливалось за отказ врача в оказании медицинской помощи, если он заведомо мог иметь опасные для больного последствия. Равно как и раньше, в законе содержалась норма (ст. 148), устанавливающая наказание за содействие или подговор к самоубийству несовершеннолетнего или лица, заведомо неспособного понимать свойство или значение им совершаемого, или руководить своими поступками, если самоубийство или покушение на него последовали [Там же].
В то же время нельзя не отметить и некоторые новеллы в законе. Одной из этих новелл явилось конструирование правотворцем такого квалифицированного вида убийства, как умышленное убийство, при условии его совершения с использованием беспомощного положения убитого (п. «е» ст. 142). В то же время в Кодексе отсутствует упоминание таких квалифицирующих признаков убийства, как убийство путем отравления или убийство из засады [Там же, с. 483]. «Включение этих обстоятельств в дальнейшем в наше законодательство, - писал М.Д. Шар-городский, - нам не представляется целесообразным. Отравление все больше исключается из кодексов как потерявшее особое значение, а хитрость ничуть не хуже, чем любой другой способ убийства, и может быть учтена в рамках относительно определенной санкции судом при назначении наказания» [16, с. 79]. Данное замечание ученого, думается, актуально и для современного состояния уголовного законодательства.
Практически в неизменном виде квалифицирующий признак убийства - «использование беспомощного состояния потерпевшего» был сохранен и в УК РСФСР 1926 г. (п. «е» ст. 136) [14, с. 74]. Раскрывая содержание данного признака, А.А. Пионтков-
ский полагал, что под убийством, совершенным с использованием беспомощного положения убитого, следует понимать умышленное убийство лица, находящегося в таком состоянии, когда оно лишено возможности оказать сопротивление убийце или иным путем уклониться от грозящей ему опасности, а именно сюда можно отнести случаи убийства больного, раненого, пьяного, спящего и т. д. [15, с. 160].
Ни УК РСФСР 1922 г., ни УК РСФСР 1926 г. не знали привилегированного состава детоубийства. Это позволяло расценивать ситуации убийства матерью своего новорожденного ребенка как убийство квалифицированное. Основанием для подобного подхода законодателя служило, как тогда казалось, отпадение в той или иной мере причин, толкающих женщину-мать на убийство своего внебрачного ребенка. Ведь действовавшее в то время право не делало особых различий между детьми, рожденными в зарегистрированном и незарегистрированном браке. Рождение ребенка вне брака не было в то время позором для женщины.
Практика, однако, вскоре показала несостоятельность подобных рассуждений. М.Д. Шаргородский в одной из своих работ приводил выдержки из документов Верховного Суда РСФСР. Он писал: «В 1926 г. уголовно-кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР в инструктивном письме № 2 писала о детоубийстве, что “сущность этого преступления и степень его социальной опасности резко расходится со всеми остальными преступлениями, предусмотренными ст. 142 (сейчас ст. 136) УК”, и поэтому считала, что “назначение суровых мер социальной защиты за это преступление не может дать никаких результатов”» (см.: [16, с. 58-59]).
Неадекватная оценка детоубийства усугублялась еще и тем, что уголовные кодексы РСФСР 1922 и 1926 гг. в качестве квалифицирующего убийство признака называли также «совершение преступления лицом, на обязанности которого лежала особая забота об убитом» (соответственно п. «д» ст. 142 [4, с. 483] и 136 [14, с. 74]).
Один из выходов из создавшейся ситуации был предложен М.Д. Шаргородс-
ким. Ученый видел решение вопроса в том, чтобы: «1. сохранить в Уголовном кодексе детоубийство, как более тяжко наказуемый случай убийства, 2. выделить из состава детоубийства случай, когда оно совершено матерью во время или непосредственно после родов, с установлением только в этом случае более мягкого наказания,
3. установить за пособничество к детоубийству или подстрекательство к нему ответственность как за квалифицированное убийство, вне зависимости от смягчения ответственности для матери ввиду наличия субъективных обстоятельств» [16, с. 67]. Также автор указывал на возможность конкуренции последнего обстоятельства с пунктом «е» ст. 136 УК РСФСР 1926 года. «Этот пункт, - отмечал он, - может конкурировать с предыдущим в отношении квалификации детоубийства, однако он распространяется не только на лиц, имеющих социальные обязанности, но и на всякое другое лицо, таким образом, по п. “е” должно быть квалифицировано вообще убийство детей, стариков, тяжелобольных, лиц, находящихся в беспомощном состоянии, спящих и т. д. Для всех этих случаев общим является то, что убитый лишен был возможности оказать сопротивление убийце или каким-либо иным способом спастись от угрожавшей ему опасности» [Там же].
Заметим также, что ст. 143 УК РСФСР 1922 г. содержала примечание, в соответствии с которым исключалась уголовная ответственность за убийство, совершенное по настоянию убитого, из чувства сострадания. Это примечание просуществовало недолго. Постановлением ВЦИК от 23 ноября 1922 г. оно было исключено из названной статьи [9]. Подобное изменение не расширило сферу применения пункта «е» ст. 142 данного Кодекса, поскольку квалифицирующий признак «использование беспомощного состояния потерпевшего» и признак «совершение преступления по настоянию убитого из чувства сострадания» взаимоисключали друг друга. В то же время мы считаем верным замечание Е.Б. Дорониной, которая пишет: «Поскольку движущим мотивом этого вида убийства выступает сострадание, можно заключить, что потерпевший находится в
таком болезненном состоянии, которое ставит его в беспомощное положение» [6, с. 97].
УК РСФСР 1922 г. примечателен еще и тем, что в нем впервые в российском уголовном законодательстве использование беспомощного состояния потерпевшего лица указано в качестве одного из способов изнасилования [4, с. 485]. Посредством такой лаконичной формулировки законодатель, на наш взгляд, попытался охарактеризовать такой вид изнасилования, при котором половое сношение совершается благодаря бессознательному состоянию потерпевшего, неспособности осознавать происходящее либо неспособности оказать сопротивление. Подобная находка, думается, была не очень удачна, поскольку неизбежно вызывала целый ряд вопросов.
Так, неясно было, почему в ст. 142 Кодекса говорилось об использовании беспомощного положения убитого, а в ст. 169 - об использовании беспомощного состояния потерпевшего лица. Вкладывал ли законодатель различный смысл в слова «состояние» и «положение» или одинаковый? Ведь семантическое толкование данных слов позволяет дать как тот, так и другой ответ. Во многих словах русского языка указывается на многозначность каждого из названных слов, и при этом в качестве одного из значений приводится интерпретация одного термина через другой. В то же время перечисляются и другие смысловые оттенки упомянутых понятий (см.: [12, т. 3, с. 534; т. 4, с. 402-403; 7, с. 450, 613; 2, с. 905, 1241]).
Напрашивается вывод о нетождествен-ности содержания термина «беспомощное состояние потерпевшего», употребленного в ст. 163 Кодекса, смыслу того же термина в ст. 169. Это, в свою очередь, могло породить неоднозначность толкования термина «беспомощное положение потерпевшего» при квалификации убийств.
30 декабря 1922 г. был образован Союз Советских Социалистических Республик. В соответствии с п. «п» ст. 1 Конституции СССР, утвержденной 31 января 1924 г., к ведению Союза ССР в области уголовного нормотворчества было отнесено принятие Основ, действие которых объявлялось обязательным на территории всех республик, вхо-
дящих в состав Союза, а к ведению союзных республик - создание уголовных кодексов.
Сообразно с этим постановлением ВЦИК СССР от 31 октября 1924 г. были утверждены «Основные начала уголовного законодательства Союза ССР и Союзных республик» [10].
Для нас в данном документе особый интерес представляет ст. 31, позволяющая суду при определении конкретной меры социальной защиты избрать более строгую меру при наличии одного из указанных в статье обстоятельств. Пункт «д» указанной статьи называл в числе подобных обстоятельств, в частности, совершение преступления в отношении лиц, находившихся на попечении виновного, либо в особо беспомощном по возрасту или иным условиям состоянии. А пункт «е» (в редакции Постановления ЦИК и СНК ССР от 13 октября 1929 г.) был сформулирован следующим образом: «Если преступление совершено с особой жестокостью, насилием или хитростью». Забегая несколько вперед, заметим, что в УК РСФСР 1926 г. названные обстоятельства были аккумулированы в одном пункте, - пункте «е», - согласно которому отягчающим обстоятельством является «совершение преступления с особой жестокостью, насилием или хитростью, или в отношении лиц, подчиненных преступнику, или находившихся на его попечении, или в особо беспомощном по возрасту или иным условиям состоянии» [4, с. 489].
В юридической литературе предпринимались попытки объяснить смысловое различие дополнения к термину «беспомощное» слова «особо». Так, Е.Б. Доронина пишет: «Дополнение к термину “беспомощное” слова “особо” выражает, по всей видимости, стремление законодателя подчеркнуть исключительно опасное, неминуемо влекущее смерть, состояние потерпевшего в силу его болезни, малолетства, дряхлости или иных условий, устранить которое имеет возможность только другое лицо - лицо, на попечении которого этот потерпевший находился, либо который своими действиями поставил потерпевшего в такие условия» [6, с. 98]. Отмечая некоторую непоследовательность законодателя в терминологической обрисовке
этого обстоятельства, автор далее пишет: «В частности, в п. “е” ст. 136 УК РСФСР 1926 г. квалифицирующий признак убийства трактуется лишь как “беспомощное положение”. Что это, небрежность законодателя, или в этом скрыт определенный смысл? Думается, второе, так как, чтобы приобрести статус отягчающего вину обстоятельства, посягательство должно быть совершено на потерпевшего, находящегося в особо беспомощном “состоянии”, неминуемо влекущем наступление смерти. В то же время убийство само по себе представляет особо тяжкое преступление и для повышения его общественной опасности достаточно, в частности, посягнуть на потерпевшего, находящегося в “беспомощном положении”. Кроме того, “особая” беспомощность свидетельствует о наличии сравнительной степени, тогда как беспомощность не имеет степени, она либо есть, либо ее нет» [6, с. 98].
На наш взгляд, с приведенными суждениями можно согласиться лишь отчасти. Видимо, верно, что различие в формулировках квалифицирующего признака и отягчающего обстоятельства нельзя объяснить только небрежностью законодателя. Однако сомнительно, что особая беспомощность потерпевшего, подразумеваемая в п. «д» ст. 31 Основных начал (п. «д» ст. 47 УК РСФСР 1926 г.), должна связываться с опасностью для жизни потерпевшего. Ведь это отягчающее обстоятельство распространяет свою силу не только на преступления против жизни и здоровья. Думается, что объяснение приведенным различиям можно усмотреть в другом. При этом следует обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, на то, что в ст. 136 п. «е» УК РСФСР 1926 г. речь идет не просто о беспомощном положении убитого, а об использовании такого положения. Во-вторых, в п. «д» ст. 47 этого Кодекса (п. «д» ст. 31 Основных начал) упоминается и такое отягчающее обстоятельство, как совершение преступления с хитростью. Оба отмеченных момента позволяют нам выдвинуть предположение, что смысл понятия «особо беспомощное состояние потерпевшего» совсем иной, нежели содержание понятия «беспомощное положение
убитого». Здесь беспомощное состояние не просто невозможность защитить себя, а неспособность самостоятельно удовлетворять свои потребности, потребность в помощи для обычного существования. Данное понятие гораздо ближе к термину «беспомощность», употребленному в ст. 156 УК 1926 г., нежели к понятию «беспомощное положение убитого» в ст. 136 Кодекса. Статья 156 гласила: «Заведомое оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни состоянии, лишенного возможности принять меры самосохранения по малолетству, дряхлости, болезни или вообще вследствие своей беспомощности, в случаях, если оставивший без помощи обязан был иметь заботу об оставленном и имел возможность оказать помощь» [14, с. 79].
По нашему мнению, употребленное в тексте статьи слово «вообще» как нельзя лучше оттеняет тот смысловой оттенок беспомощности, о котором мы только что сказали. Напомним, что исторический аналог ст. 156 УК РСФСР 1926 г. - ст. 163 УК РСФСР 1922 г. говорила все же о беспомощном состоянии потерпевшего.
В регламентации ответственности за оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни состоянии, произошли и другие изменения. Так, в УК РСФСР 1926 г. отсутствует норма, аналогичная положению, закрепленному в ч. 2 ст. 163 УК РСФСР 1922 г., устанавливающая ответственность за поставление в опасность, за которым следовало оставление без помощи. Субъектом же преступления, предусмотренного в ст. 156, назывался лишь тот, кто обязан был иметь заботу об оставленном и имел возможность оказать помощь. В Кодексе 1926 г. не было и статьи, сходной со ст. 164 УК РСФСР 1922 года. Все это говорило об определенном сужении сферы ответственности за неоказание помощи лицам, нуждающимся в таковой, то есть беспомощным. Что же касается ст. 156 УК РСФСР, то в отношении нее следует отметить, что она, тем не менее, как и ч. 1 ст. 163 прежнего Кодекса, содержала формальный состав преступления, в тех же ситуациях, когда итогом оставления без помощи следовала смерть потерпевшего, судебная практика квалифицировала действия
виновных лиц как убийство. Так, в Постановлении Президиума Верховного Суда РСФСР от 28 мая 1933 г. (пр. № 29) разъяснялось: «При установлении подстрекательства или пособничества в преступлении со стороны отца ребенка, а равно при установлении явной злостности в действиях матери ребенка (например, подкидывание при наличии заработка, материальной поддержки от отца и пр.) в отношении виновных должны быть усилены методы судебного воздействия и должны назначаться максимальные меры социальной защиты, допускаемые санкцией ст. 156 УК, а в тех случаях, когда в результате подкидывания или оставления ребенка в опасном положении последовала смерть ребенка или тяжкое повреждение его, виновные в этом отец и мать могут привлекаться как за убийство или умышленное тяжкое телесное повреждение, то есть по ст. 136 и 142 УК» [14, с. 174].
Так же, как и в УК РСФСР 1922 г., в Уголовном кодексе 1926 г. в отдельной статье (ст. 157) предусматривалась ответственность за неоказание помощи больному. При этом смысл диспозиции ч. 1 данной статьи практически был такой же, как и содержание
ч. 1 ст. 165 УК РСФСР 1922 года. А вот во второй части произошли изменения. В Уголовном кодексе 1926 г. иначе обрисован субъект отказа в оказании медицинской помощи. Если раньше это был только врач, то в более позднем нормативном акте - лицо, занимающееся медицинской практикой (см.: [4, с. 79-80]).
В иной формулировке было дано в Уголовном кодексе РСФСР 1926 г. определение изнасилования. Так, в ч. 1 ст. 153 последнее охарактеризовано как «половое сношение с применением физического насилия, угроз, запугивания или с использованием, путем обмана, беспомощного состояния потерпевшего лица» [14, с. 78]. В учебной литературе тех лет обращалось внимание на некорректность приведенной формулировки. Ученые, в частности, отмечали, что буквальное толкование текста закона позволяет не считать изнасилованием случаи, когда виновный воспользовался беспомощностью потерпевшей, не прибегая к обману (например, использование обморочного состояния потерпевшей)
[13, с. 216]. Смысл же нормы был более широким. Под нее должны были подпадать все без исключения случаи, при которых потерпевший фактически находится в беспомощном состоянии, и это состояние используется виновным для совершения полового сношения. В то же время по ст. 153 не могли квалифицироваться ситуации обмана, не связанные с беспомощностью потерпевшей (например, половое сношение, достигнутое обещанием в будущем жениться). В качестве немногочисленных примеров использования беспомощного состояния потерпевшего путем обмана приводились случаи, когда жертве внушаются ложные сведения о том, что потерпевший приходится виновному женой и тому подобное [13, с. 216].
В УК РСФСР 1960 г. дефиниция изнасилования была скорректирована в интересующей нас части, то есть в качестве способа совершения преступления было указано на использование беспомощного состояния потерпевшей. Вскоре было дано толкование данного понятия Пленумом Верховного Суда СССР [8]. Разъяснялся термин «использование беспомощного состояния потерпевшей» также и в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 22 апреля 1992 года. В абзаце 1 п. 5 данного Постановления отмечалось: «Изнасилование следует признавать совершенным с использованием беспомощного состояния потерпевшей в тех случаях, когда она в силу своего физического или психического состояния (малолетний возраст, физические недостатки, расстройство душевной деятельности, иное болезненное либо бессознательное состояние и т. п.) не могла понимать характера и значения совершаемых с нею действий или не могла оказать сопротивления виновному, и последний, вступая в половое сношение, сознавал, что потерпевшая находится в таком состоянии» [11, с. 606].
В Постановлении особо рассматривалась ситуация полового сношения с женщиной, находящейся в состоянии опьянения. При этом подчеркивалось, «что беспомощным состоянием в этих случаях может быть признана лишь такая степень опьянения, которая лишала потерпевшую возможности оказать сопротивление виновному» [Там же].
Ориентировал практику определенным образом и абзац 3 анализируемого пункта Постановления, в котором говорилось: «Для признания изнасилования с использованием беспомощного состояния потерпевшей не имеет значения, привел ли женщину в такое состояние сам виновный (например, напоил спиртными напитками, дал наркотики, снотворное и т. п.) или она находилась в беспомощном состоянии независимо от его действий» [11, с. 607].
Анализируя текст уголовного закона, а также практику его применения и толкования относительно ситуации совершения полового акта с женщиной, находящейся в беспомощном состоянии, можно отметить одну интересную деталь их эволюции. Дореволюционное российское законодательство относило к квалифицированному виду изнасилования совокупление «с женщиною, приведенною для того в состояние беспамятства или неестественного сна самим насилующим или по его распоряжению (4 п. 1526 Улож.)» [15]. При этом оставался спорным вопрос о значении использования подобного состояния. «Но обнимаются ли, - спрашивал, например, И.Я. Фойницкий, - понятием изнасилования случаи, когда виновный пользуется беспомощным или бессознательным состоянием жертвы, не создавая его? Таковы, например, случаи совокупления с лишенною рассудка, с пьяною до беспамятства, с сонною..., или хотя и сознававшею значение учиняемого над нею, но находившеюся в физической невозможности оказать сопротивление... или же с ошибочно принявшею виновного за иное лицо, например за мужа, или, наконец, с ребенком, не понимающим значения совершаемого над ним и потому только не сопротивляющимся акту совокупления. Во всех этих случаях нет насилия как средства принуждения женщины, нет, поэтому, и состава изнасилования; между тем при них целомудрие женщины нарушается в такой же или почти в такой же мере, как и при изнасиловании, почему еще старая доктрина поставила их рядом с изнасилованием под рубрикою stuprum пес уо1иП;агшт, а в новейших законодательствах они оговариваются особыми постановлениями, примыкающими их к системе изнаси-
лования. Наше действующее право совершенно молчит о них, кроме только случая растления ребенка без насилия, но посредством злоупотребления его невинностью и неведением (1524 Улож.); это деяние хотя и уподобляется изнасилованию, но наказывается несколько легче насильственного растления ребенка (1528 Улож.). Таким образом, относительно прочих случаев в нашем законодательстве замечается пробел. Встретившись с некоторыми из них, судебная практика подвела их под общее понятие изнасилования» [15]. Ученый далее приводит примеры из судебной практики правительствующего Сената. Для наглядности изложения нашего материала процитируем еще некоторые места из фундаментальной работы указанного исследователя: «Так, по делу Иванова (1875, №410) Сенат нашел, что “хотя в Улож. о нак. не предусмотрен специально случай полового совокупления с лицом женского пола, находящимся в сумасшествии или во временном расстройстве умственных способностей, но из этого не представляется никакого основания к заключению о ненаказуемости подобного деяния. В преступлении изнасилования закон наказывает посягательство на целомудрие женщины, когда оно совершается, несмотря на противодействие и вопреки воле жертвы преступления. Но чтобы оказать противодействие виновнику преступления, необходимо, чтобы жертва преступления обладала сознанием о совершенном над нею деянии и имела волю ему противодействовать. Если же в момент преступления жертва не обладала ни сознанием, ни волей, то немыслимо требовать противодействия и на отсутствии его основывать безнаказанность. На этом соображении, очевидно, основан и закон, изображенный в 4 п. 1526 ст. Улож. Все различие между преступлением, предусмотренным этим законом, и деянием, совершенным подсудимым, заключается лишь в том, что то положение, в котором находилась потерпевшая Г. во время совершения преступления, вызвано было не по вине подсудимого. Но различие это не имеет существенного значения ввиду того обстоятельства, что подсудимый заведомо воспользовался этим положением для совершения преступления”.
Основываясь на этих соображениях, Сенат признал деяние Иванова даже тяжким изнасилованием, предусмотренным 4 п. 1525 Улож., что, во всяком случае, с законом не согласно. В другом решении, по делу Грошева (1872, № 885), Сенат признал возможным способом изнасилования совокупление с пьяною до беспамятства, а в решении по делу Белокобыльского (1881, № 1) - с находящеюся в состоянии естественного сна, если доказано, что деяние совершено при отсутствии сознания потерпевшей и заведомо для обвиняемого против его воли. В деле князя Андроникова (1869, № 289) представился случай совокупления с женщиною, сознававшею значение над нею совершаемого, но не оказывавшею надлежащего сопротивления вследствие беспомощного и изнуренного состояния; его Сенат также отнес к изнасилованию, разъяснив, что для состава этого преступления безразлично, лишилась ли жертва возможности сопротивляться вследствие борьбы с насильником или в силу каких-либо иных обстоятельств, предшествовавших акту изнасилования» [15].
И.Я. Фойницкий считал, что распространение на все эти случаи общего понятия изнасилования представляется натяжкой, ибо бессознательное и беспомощное состояние жертвы образовалось помимо деятельности виновного. «Еще большею натяжкою, - писал исследователь, - было бы подведение под общее понятие изнасилования случая совокупления посредством обмана в лице, хотя очевидно, что его также нельзя оставить без наказания. Правильнее поступают иностранные законодательства, предусматривающие эти случаи особо. Тем же путем идет Уголовное уложение 1903 г., которое расчленяет недобровольное любодеяние на две группы» [Там же].
Для И.Я. Фойницкого, вероятно, стал бы удивительным тот факт, что спустя много лет в уголовном законодательстве России в качестве одного из способов изнасилования будет упоминаться использование беспомощного состояния потерпевшей, а о приведении женщины в такое состояние законодатель «забудет». В то же время высшая судебная инстанция России будет расширительно трактовать уже понятие «использование беспомощ-
ного состояния», понимая под таковым и ситуации приведения жертвы в такое состояние самим виновным.
В УК РСФСР 1960 г. снова в ином варианте представлены нормы, регламентирующие ответственность за оставление в опасности. Основные изменения могут быть сведены к следующему. Субъектом оставления в опасности опять признается любое лицо, обладающее общими признаками субъекта, способное оказать помощь без серьезной опасности для себя или для других лиц. При этом повышенная ответственность в ч. 2 ст. 127 наступает для лица, которое было обязано иметь заботу о потерпевшем либо само поставило его в опасное для жизни состояние. Кроме того, наряду с неоказанием помощи в качестве преступного деяния в ч. 1 ст. 127 указывалось и на несообщение надлежащим учреждениям или лицам о необходимости оказания помощи. Изменились и некоторые формулировки закона. В частности, слово «дряхлость» было заменено термином «старость». Но, думается, смысл употребленного в ст. 127 УК РСФСР 1960 г. понятия «беспомощность» оставался прежним: речь, как и ранее, идет о лице, неспособном в силу определенных качеств принять меры к самосохранению и нуждающемся поэтому в помощи другого лица.
УК РСФСР 1960 г., в отличие от первоначальных редакций УК 1926 г., не содержал указаний на такой квалифицирующий вид убийства, как убийство с использованием беспомощного состояния. По поводу данного изменения Е.Б. Доронина пишет: «Логику отечественного законодателя, исключившего данный квалифицирующий признак из состава убийства, объяснить трудно. И, в частности, потому, что по отношению к другим составам преступления, например изнасилования и оставления в опасности, значительно отличающихся по степени общественной опасности от убийства, тем более квалифицированного, беспомощность осталась, правда, в роли одного из обязательных признаков состава преступления» [6, с. 99].
В судебной практике времени действия УК РСФСР 1960 г. встречались случаи квалификации убийства лиц, находящихся в беспомощном состоянии по п. «г» ст. 102, то
есть как убийства с особой жестокостью. Так, признак особой жестокости был установлен Свердловским областным судом в действиях Егорова, который с целью избежать уплаты алиментов на свою 4-х летнюю дочь, в середине февраля 1993 г. забрал ребенка из детского сада и в туннеле под железнодорожным полотном задушил. Для уничтожения он облил труп дочери заранее приготовленным горючим веществом и поджег. В кассационной жалобе адвокат оспаривал правильность квалификации. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ в своем определении 31 января 1994 г., обосновывая правильность вменения в вину Егорову признака особой жестокости, отметила, что Егоров убил малолетнего ребенка (см.: [5, с. 1-2]).
Подобной практике в юридической литературе была дана неоднозначная оценка. Так, некоторые авторы полагали, что об особой жестокости при убийстве беспомощного лица можно говорить не во всех случаях, а лишь при определенных условиях.
С.В. Бородин, например, писал: «Вполне обосновано, по нашему мнению, признаются совершенные с особой жестокостью убийства и в тех случаях, когда виновный для осуществления своего намерения использовал беспомощное состояние потерпевшего, который сознавал, что его лишают жизни, но по возрасту или в силу других причин не мог оказать сопротивления» [3, с. 131]. По его мнению, «было бы нелогично признавать особые страдания других лиц, близких потерпевшему, в присутствии которых совершается убийство, свидетельством особой жестокости, а особые страдания самого потерпевшего (ребенка, престарелого, больного), которого лишают жизни и который не может защитить себя, не признавать таковыми. Вместе с тем было бы неправильно квалифицировать по п. «г» ст. 102 УК такие убийства, при которых вывод об особой жестокости основывался бы только на том, что смерть потерпевшему причиняется во время его сна. Здесь хотя и налицо беспомощность потерпевшего, но особые страдания ему не причиняются самим фактом убийства при этих условиях» [там же, с. 132].
Более категорично высказывался М.К. Аниянц. Он писал: «Ныне убийство с использованием беспомощного положения потерпевшего и убийство лицом, на обязанности которого лежала особая забота об убитом, - это так называемые простые убийства. Квалификация их по п. «г» ст. 102 УК РСФСР возможна только в том случае, если они были совершены с особой жестокостью. Само же беспомощное положение потерпевшего, который сознавал, что его лишают жизни, но по возрасту или в силу иных причин не мог оказать сопротивления, не является ни единственным, ни достаточным основанием для подобной квалификации» [1, с. 63].
Применительно к законодательству тех лет мы склонны разделить позицию С.В. Бородина. Приведенный им аргумент в пользу того, что при определенных условиях убийство беспомощного человека может квалифицироваться как убийство с особой жестокостью, представляется убедительным. Действительно, во всех случаях осознанное причинение особых страданий должно расцениваться как проявление особой жестокости, ведь именно в этом заключается сущность последней. Жертва, неспособная защитить себя и осознающая факт лишения ее жизни, думается, как правило, испытывает непреодолимый ужас, то есть особые психические страдания. Полагаем, что применять пункт «г» ст. 102 УК РСФСР 1960 г. во всех случаях совершения убийства с использованием беспомощного состояния, тем не менее, было нельзя. О том, что совершение преступления в отношении беспомощных лиц, в том числе малолетних, законодатель не считал проявлением особой жестокости, свидетельствует по крайней мере тот факт, что в ст. 39 Уголовного кодекса РСФСР 1960 г. соответствующие обстоятельства назывались в качестве самостоятельных обстоятельств, отягчающих ответственность. В п. 5 было выделено «совершение преступления в отношении малолетнего, престарелого или лица, находящегося в беспомощном состоянии, а также в отношении лица, находящегося в материальной, служебной или иной зависимости от виновного», а в п. 7 говорилось о совершении преступления с особой жестокостью или издевательством над потерпевшим.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Аниянц, М. К. Ответственность за преступления против жизни по действующему законодательству союзных республик / М. К. Аниянц. - М. : Юрид. лит., 1964. - 212 с.
2. Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. - СПб. : Норинт, 2001. - 1536 с.
3. Бородин, С. В. Квалификация преступлений против жизни / С. В. Бородин. - М. : Юрид. лит., 1977. - 239 с.
4. Бытко, Ю. И. Сборник нормативных актов по уголовному праву России Х-ХХ веков / Ю. И. Бытко, С. Ю. Бытко. - Саратов : Науч. книга, 2006. - 786 с.
5. Бюллетень Верховного Суда РФ. - 1994. - № 11.
6. Доронина, Е. Б. Беспомощное состояние потерпевшего в структуре состава убийства: теория, закон, практика : дис. ... канд. юрид. наук / Е. Б. Доронина. - Екатеринбург, 2004. - 177 с.
7. Ожегов, С. И. Словарь русского языка: Ок. 57000 слов / С. И. Ожегов ; под ред. чл.-кор. АНСССР Н. Ю. Шведовой. - 20-е изд., стер. - М. : Рус. яз., 1989. - 749 с.
8. Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 25 марта 1964 года «О судебной практике по делам об изнасиловании» // БВС СССР - 1964. -№ 3 ; 1984. - № 4.
9. Преступления против жизни в истории российского уголовного законодательства [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http: //www.pravoteka.ru.
10. СЗ. - 1924. - № 24.
11. Судебная практика к уголовному кодексу РФ / сост. С. В. Бородин, А. И. Трусова ; под общ. ред. В. М. Лебедева. - М. : Спарк, 2001. - 1168 с.
12. Толковый словарь русского языка : в 4 т. / сост. В. В. Виноградов [и др.] ; под ред. Д. Н. Ушакова. - М. : Рус. словари, 1994. - Т. 3. -714 с. ; Т. 4. - 754 с.
13. Уголовное право. Особенная часть / под ред. А. А. Герцензона и А. А. Пионтковского. -2-е изд., перераб. - М. : Юрид. изд-во НКЮ СССР, 1939. - 527 с.
14. Уголовный Кодекс. Официальный текст с изменениями на 1-е августа 1948 г. и с приложением постатейно-систематизированных материалов. -М. : Юриздат, 1948. - 216 с.
15. Фойницкий, И. Я. Уголовное право. Посягательства личные и имущественные / И. Я. Фойницкий. - СПб. : Тип. М. М. Стасюлевича, 1907. -Доступ из справ.-правовой системы «Г арант».
16. Шаргородский, М. Д. Избранные работы по уголовному праву / М. Д. Шаргородский. - СПб. : Юрид. центр «Пресс», 2003. - 434 с.
CRIMINALLY-LEGAL VALUE OF A HELPLESS CONDITION OF THE VICTIM
UNDER THE SOVIET LEGISLATION
D. V. Davtyan
Are considered and studied features of approaches to the decision of problems of a regulation of the criminal liability for dangerous encroachments on persons, being in helpless condition in the criminal code 1922, 1926 and 1960 years.
Key words: helpless condition, helpless position, use of a helpless condition, special cruelty.
