CC BY
165
Вестник Самарской гуманитарной акалемии. Серия «Право». 2009. № 1 (5)
УГОЛОВНО-ПРАВОВАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПРАВОСУДИЯ МИТРОПОЛИЧЬЕГО
© Э. В. Георгиевский
Георгиевский Эдуард Викторович
кандидат юридических наук, доцент
доцент кафедры уголовного права
Юридический институт ГОУ ВПО «Иркутский государственный университет» г. Иркутск
Среди документов анонимного характера, приписываемых деятелям русской православной церкви, совершенно исключительное место занимает «Правосудие митрополичье». Его исключительность определяется не только неизвестностью автора, но и другими достаточно спорными моментами — местом и временем создания, адресатами применения, а также особой структурной формой и количеством статей. Если обобщать все имеющиеся точки зрения на время создания данного памятника, то это промежуток с XIII по XVI вв. Хотя, например, один из первых исследователей Правосудия митрополичьего С. В. Юшков полагал, что специфика юридической терминологии, языка и денежного счета свидетельствуют о том, что памятник был создан не позднее первой четверти XIV в. [1, с. 438]. Что же касается места создания (происхождения) памятника, то каких-либо данных для решения этого вопроса просто нет [2, с. 341]. Более поздние исследователи устанавливают два возможных места происхождения Правосудия митрополичьего — Новгород или Пермь [3, с. 208]. Несколько особняком отстоит мнение о месте происхождения памятника Л. В. Черепнина, полагавшего, что Правосудие митрополичье было составлено в Москве по предписанию митрополита Кип-риана для митрополичьего суда в Новгороде [4, с. 523].
Нет единства мнений и по поводу источников Правосудия митрополичьего. С. В. Юш-
ков достаточно осторожно относит к основным источникам Правосудия Устав князя Ярослава восточно-русской редакции и Русскую Правду. При этом исследователь полагает, что двадцать три статьи содержат материал, доселе не известный истории русского права [2, с. 339—340]. В. Н Автократов, напротив, полагает, что кроме Русской Правды Пространной редакции и Устава князя Ярослава, источниками Правосудия митрополичьего являлись Закон Судный людем, новгородское и общерусское право XV—XVI вв., получившее свое отражение в Двинской уставной грамоте 1397—1398 гг., Белозерской уставной грамоте 1488 г., Новгородской судной грамоте, договорах Великого Новгорода с князьями, и, возможно, Судебник 1497 г. [1, с. 438].
Что касается цели составления памятника, то, согласно точке зрения В. Н. Автократова, ею была попытка заменить основные положения судебника 1497 г. нормами устаревшего новгородского права. Однако при этом было учтено усиление власти московского князя, выразившееся во внесении в текст памятника некоторых положений общерусского и современного новгородского права, подвергшихся умышленной архаизации [1, с. 439].
Для кого же предназначался данный документ? С. В. Юшков пишет: «Его церковное происхождение несомненно; об этом говорит не только его название, но и текст самих статей». К нашему памятнику в значительной степени подходит характеристика, данная Ключевским Русской Правде: «Это церковный сборник по нецерковным делам» [2, с. 340]. Включает Правосудие митрополичье в систему источников норм церковного права, И. А. Исаев [5, с. 51]. Хотя, например, как считает М. Н. Тихомиров, Правосудие митрополичье никакого отношения к практике церковных судов не имеет, как, впрочем, и к митрополитам, а является произведением какого-то «не очень грамотного монаха» [6, с. 127].
Данный памятник права составлен в форме судебника и объединяет в себе нормы уголовного, гражданского, процессуального, брачного, церковного, а также обычного права - всего тридцать восемь статей. Одиннадцать статей было взято из Устава Ярослава восточно-русской редакции без поправок и изменений, одна статья из Русской Правды [2, с. 339—340]. Двадцать пять статей (фактически две трети) относились, в той или иной степени, к уголовному праву.
Первые три статьи были посвящены бесчестью князьей и формам удовлетворения последнего. В соответствии с первой статьей за оскорбление великого князя (в указанный период времени это уже московский князь) предусматривалась смертная казнь в виде отсечения головы («главу снять»). В. Н. Автократов справедливо замечает, что, например, в Великом Новгороде в указанный период времени смертная казнь через отсечение головы не применялась; предусматривалась смертная казнь через повешение и утопление [12, с. 443]. В соответствии с этой же статьей за оскорбление меньшего князя, сельского, тысячника, околичника (возможно, окольничьего), боярина, слуги, игумена, попа, дьякона взимался штраф в зависимости от состояния и служебного положения оскорбленного. Четко фиксированный штраф в размере одной гривны золота назначался по вто-
рой статье в случае оскорбления княжеского тиуна или наместника. Третья статья регламентирует процедуру распределения «присуда» (судебной пошлины) между судьями, которые напрямую от штрафа ничего не получали. Согласно мнению С. В. Юшкова, первые три статьи имеют особое значение для уголовного права, так как дают возможность установить, что как общее понятие преступления, так и принцип взыскания бесчестия сообразно социальному положению были установлены еще древнейшей судебной практикой [2, с. 342].
Обращает на себя внимание еще один немаловажный момент. Первые три статьи, по сути дела, свидетельствуют о рождении нового, несвойственного тому периоду времени, родового объекта — интересов княжеской власти. Особенно если предположить, что термин «бесчестие» можно толковать несколько шире, чем просто оскорбление, а, например, еще и как злоумышление. Однако особо обольщаться о системности Правосудия митрополичьего не стоит — в дальнейшем статьи следуют без какой-либо особой структуры.
В статье четвертой определяется семь причин, в соответствии с которыми можно разлучить мужа с женою. К ним относятся: заставание жены с мужчиной; умысел жены, направленный на отравление своего мужа; прелюбодеяние жены с другими в целом; хождение на пир и на игрища жены с другими людьми; подстрекательство воров на хищение у мужа, а также несообщение о возможных замыслах других лиц в отношении мужа.
В пятой статье устанавливались денежные штрафы за хищение различного домашнего скота и птицы (голубя, утки, гуся, лебедя, журавля, кошки, собаки, кобылы, вола, коровы, трехлетнего или двухлетнего животного, теленка, барана, поросенка, овцы, жеребца, жеребенка). Данная статья практически полностью повторяет статью восемьдесят первую Пространной редакции Русской Правды.
Седьмая статья устанавливала ответственность за насилие и похищение женщины (девки). Данный состав традиционно находился в ведении православной церкви, но седьмая статья Правосудия отличается от подобных же в Уставах князей Владимира и Ярослава. Во-первых, по сравнению с Уставом князя Владимира и Краткой редакцией Устава князя Ярослава изменена терминология; традиционный термин «пошибание» заменен на термин «насилие» [7]. Во-вторых, вознаграждается лишь потерпевшая, а епископ получает гривну серебра с соучастников похищения и насилия («умытцех») [15, с. 444].
Девятая статья устанавливала ответственность в форме двенадцати-гривенного штрафа за оскорбление, нанесенное путем пострижения волос на голове или бороды. И седьмая, и девятая статьи предусматривали в санкции в качестве альтернативы епископской казни казнь княжескую.
Оригинальность статьи десятой Правосудия привела В. Н. Автократо-ва к мысли о неофициальном происхождении памятника в целом. Статья звучит следующим образом: «Ты же, судья, суди слова, а не сердца: то есть суд, что идет у человека из уст». «Морализующая нотка», по мнению
исследователя, вскрывает состязательный характер судебного процесса в Древней Руси, где основное внимание уделялось судоговорению сторон, устным показаниям, полемике [1, с. 445]. В целом так оно и есть. Однако, на наш взгляд, на данную статью необходимо смотреть не только с точки зрения уголовно-процессуального, но и уголовно-материального права. Ведь, по сути дела, это одна из первых попыток формального закрепления общих начал назначения наказания, которые современным уголовным законом России предусматриваются в статье шестидесятой УК. Одновременно это и попытка письменного отражения принципа справедливости при назначении наказания, пусть и понимаемого несколько ограниченно. Древнерусский судья, при назначении наказания, должен руководствоваться только словами, произносимыми подсудимым, и никоим образом не должен идти на поводу собственных эмоций, симпатий и антипатий. Возможно, что неофициальность Правосудия митрополичьего тем и подтверждается, что на официальном уровне закрепление подобных положений в указанный период времени было просто немыслимо.
Статья одиннадцатая устанавливала штраф за повреждение глаза. Состав сформулирован достаточно сложно и вместе с тем слишком лапидарно: «око человеку судиться за пол века — 40 гривны». Наказание за повреждение глаза предполагалось вполовину от того штрафа, который в соответствии с Русской Правдой выплачивался за убийство огнищанина и др. Термин «пол века» в Правосудии митрополичьем означал половину жизни.
Статья двенадцатая предусматривала ответственность за убийство. Душегубца предписывалось казнить в соответствии с «градскым законом», под которым можно понимать как составную часть Кормчей книги, так и общепринятую на Руси законодательную практику, получившую свое отражение в жалованных несудимых грамотах [1, с. 447]. Этот закон предписывал душегубца «осечи его да продати» — т. е., иными словами, применить телесное наказание и взыскать штраф. В том случае если виновный скрывался («стечет»), его дом выставлялся на грабеж. Согласно точке зрения В. Н. Автократова, в этом случае все имущество виновного должно было быть разделено между родственниками убитого [1, с. 447].
В тринадцатой статье устанавливается запрет на задержание и осуществление смертной казни в виде повешения за кражу без вещественных доказательств (поличного). Таким образом, Правосудие митрополичье достаточно четко различает вора (татя), пойманного с поличным, и подозреваемого в воровстве. И вот что представляется интересным применительно к данной статье. В «Вопросах и ответах о разных случаях пастырской практики» — анонимном памятнике канонического права, изданном между XI и XV вв., есть два вопроса, задаваемых неизвестным духовным лицом неизвестному ответчику, очевидно, также духовному лицу, но рангом выше. Первый вопрос о том, как поступать с тем, кто татя посечет или повесит без поличного, предполагал ответ — «тому епитимия». Второй вопрос касался ситуации, когда татя, пойманного с поличным, только хотят повесить или посечь. В этом случае неизвестный ответчик советовал
отказывать пойманному татю в покаянии и оставлять без обряда захоронения [8, с. 861—862]. Очевидно, судебная практика того времени предусматривала подобные случаи. Причем первая ситуация (тать без поличного), очевидно, предполагала самосуд.
Статья четырнадцатая регулировала ответственность за убийство в корчме (питейном заведении). Однако какого-либо наказания убийце она не предусматривает, что приводит некоторых исследователей к выводу о том, что в статье просто отражен судебный прецедент, касающийся лишь возмещения убытков хозяину корчмы, возможно, за причиненный погром. А вот статью двенадцатую в Правосудии митрополичьем следует рассматривать как общую норму, в соответствии с которой наказывался душегубец практически во всех подобных случаях.
Еще более лапидарно, чем статья одиннадцатая, составлена статья пятнадцатая, предусматривающая ответственность за наезд — разбойное завладение чужим недвижимым имуществом или землей. Подобное посягательство в феодальной Древней Руси было одним из самых тягчайших преступлений. Об этом, в частности, свидетельствует размер штрафа — 100 гривен, что равнялось приблизительно сумме в тридцать рублей [1, с. 448] .
О чрезмерной краткости, но при этом точности мы можем говорить и применительно к статье шестнадцатой, в которой устанавливается запрет на осуществление самосуда. Согласно точке зрения В. Н. Автократова, самосуд в указанной статье следует понимать более чем ограниченно - только как самовольное освобождение кем бы то ни было преступника, пойманного на месте совершения преступления, за взятку (посул) [1, с. 448]. Штраф за подобную вольность составлял два рубля. Мы полагаем, что данная статья напрямую связана со статьей тринадцатой, представляя собой некий своеобразный запоздалый акцент на санкции за ситуацию, описанную в диспозиции тринадцатой статьи.
Семнадцатая статья устанавливает размеры штрафов (вины), которые должны распределяться определенным образом. В пользу властелина взыскивается вина в размере поличного и только при наличии последнего, то же самое касается и истца.
Смешанный характер — уголовно-процессуальный и уголовно-материальный — носит статья восемнадцатая. В ней устанавливается, что если послух (свидетель) будет оговорен и будет оговорен лживо («прирочен»), но докажет судье лживость оговора («а скажет свои прирок судьи»), то сможет участвовать в судебном разбирательстве (послушествовать на суде).
Двадцать первая статья регламентирует вопросы, связанные местом совершения преступления и местом задержания преступника. В отличие от положений, устанавливаемых Записью «О уставленьи татьбы», схваченный в другой земле бежавший холоп или вор с поличным должны направляться для суда к своему судье.
Статья двадцать вторая устанавливает сроки давности. Фактически это чуть ли не первое в истории русского уголовного права упоминание о сроках давности привлечения лица к уголовной ответственности. Давность устанавливалась сроком в три года независимо от вида преступления или ставилась
в зависимость от правления того или иного господина виновного лица («ли что деялся при ином князе ли властелине, того не искати») [1, с. 427].
Интересной представляется статья двадцать четвертая, в которой регулируется ответственность за уничтожение чужого имущества: «Аще кто собаку убъеть ли кошку, вины гривна, а собаку в собаки место, а кошку в кошки место». По мнению В. Н. Автократова, этот состав, скорее всего, является записью очередного судебного казуса, в пользу чего свидетельствует упоминание о кошке, столь несвойственного древнерусскому уголовному праву. Помимо штрафа в размере одной гривны виновному необходимо было возместить ущерб в натуральном виде. За истребленную собаку предоставить потерпевшему собаку, а за кошку — кошку [1, с. 450].
Статья двадцать пятая регулирует ответственность за угрозы, высказывание которых рассматривается как преступление. На кого-то хвалиться — означало угрожать. Но в силу того, что, очевидно, данный состав появляется совсем недавно (возможно, это плод только лишь Правосудия митрополичьего), санкция статьи содержит не вид и размер наказания, а установление о необходимости считать подобное преступлением, а виновное лицо уличать и подвергать судебному разбирательству.
Дифференцированная ответственность пристава за побег лица, совершившего преступное деяние, устанавливалась в статье двадцать шестой. В случае, если лицо еще не было осуждено, пристав считался невиновным, в случае, если лицо совершало побег, уже будучи осужденным, пристав привлекался к ответственности. Ответственность пристава носила сугубо материальный характер. В том случае, если побег совершал «осужденный» тать, пристав нес ответственность в сумме «вины» и «исцево», полностью возмещая убытки судьи и истца [1, с. 451] .
Статья тридцатая посвящена убийству господином полного холопа или закупного наймита. В первом случае в вину господину смерть холопа не ставилась, но господин был в ответе перед Богом. Во втором случае содеянное признавалось убийством.
С тридцать второй по тридцать седьмую статьи были посвящены собственно церковным преступлениям — тем преступлениям, которые предусматривают церковные уставы. Однако в отличие от последних, предусматриваемых непосредственно уставами, статьи Правосудия отличались чрезмерною краткостью, что, по мнению В.Н. Автократова, в целом было свойственно данному памятнику [1, с. 455] .
Тридцать вторая статья запрещает вступление в очередной брак без развода с предыдущей женой, определяя, что если муж оженится иною женою, не распустившись со старою, то должен будет выплатить штраф (правда, не ясно кому). Жен же «распределяли» следующим образом. Со старою виновному надлежало жить, а молодую помещали в дом (очевидно, имеется в виду дом церковный).
Тридцать третья статья включает в себя шесть составов, основными непосредственными объектами которых выступали отношения морали и нравственности. Первый состав — скотоложство. В отличие от Устава князя Ярослава, где используется термин «животина», в Правосудии исполь-
зуется термин «скотина». Следующие четыре состава посвящены запрету инцестуозных связей — свекра со снохою, деверя с ятровью, брата с сестрой и пасынка с мачехой. Шестой состав карает стогривенным штрафом сожительство двух братьев с единою женою.
Статья тридцать четвертая запрещала двоеженство. Ту жену, которая «подлегла» (незаконная), необходимо было помещать в церковный дом. С первой же (законной) надлежало жить. Однако если муж плохо с ней обращался («будет лих до нея»), то подлежал казни.
Две очередные статьи (тридцать пятая и тридцать шестая) предполагали наличие специальных субъектов — женщин. В первом случае жене запрещалось поднимать руку на мужа, во втором — запрету были подвергнуты драки между женщинами.
В тридцать седьмой статье запрещалось самовольно расстригаться монаху или монахине под угрозой, вероятнее всего, епитимии.
Правосудие митрополичье являлось значительным этапом в истории развития русского права. Несмотря на то, что двенадцать статей были заимствованы из других источников, оставшиеся двадцать шесть были достаточно оригинальны и представляли собой новый этап в развитии права конца XIII — начала XIV вв. «Факт существования юридического сборника конца XIII — начала XIV вв., — пишет С. В. Юшков, — до некоторой степени заполняет тот провал, который существует в отношении источников права между Русской Правдой, с одной стороны, и Судебником 1497 г., Псковской и Новгородской судными грамотами, с другой» [2, с 344]. Согласно точке зрения ученого, если бы Правосудие митрополичье по каким-либо причинам не дошло до нас, было бы невозможно проследить процесс эволюции многих норм Русской Правды [2, с. 344].
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Более поздние палеографические исследования установили время создания памятника — начало XVI в. (Памятники права периода образования русского централизованного государства XIV—XV вв. // Памятники русского права. Вып. 3. / под ред. проф. Л. В. Черепнина. М.: Государственное издательство юридической литературы, 1955).
2 Юшков С. В. Правосудие митрополичье. Доклад, читанный в Подкомиссии по подготовке к изданию Русской Правды 14 ноября 1928 г. // Серафим Владимирович Юшков. М. : Юрид. лит., 1989.
3. Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв. / изд. подготовил Я. Н. Щапов. М. : Наука, 1976.
4. Судебная власть в России: история, документы. В 6 т. / науч. консульт. Е. А. Скрипилев. Т. 1. Начала формирования судебной власти. М. : Мысль, 2003.
5. Исаев И. А. История государства и права России: Полный курс лекций. М. : Юрист, 1994.
6. Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. М. ; Л., 1941.
7. В Пространной редакции Устава князя Ярослава эти термины присутствуют одновременно.
8. Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1: (Памятники XI—XV вв.) // Русская историческая библиотека, издаваемая Императорскою археографическою комиссией. Т. 6. СПб, 1908.
