CC BY
509
Вопросы уголовного права
УДК 343.61(091)
УБИЙСТВО В УГОЛОВНОМ ПРАВЕ ДРЕВНЕЙ РУСИ
© Георгиевский Э. В., 2010
В статье показываются генезис и основные этапы формирования уголовно-правовых норм об убийстве в светском уголовном законодательстве и церковно-уголовном праве Древней Руси, начиная с договоров Руси и Византии.
Ключевые слова: церковно-уголовное право; Русская Правда; головник; головничество; вира; вервь; община; огнищанин; тиун; Краткая редакция; Пространная редакция; Сокращенная редакция; посол; поп; меч; христианин.
Изучение положений особенного характера древнерусского уголовного законодательства необходимо осуществлять, применяя в качестве исследовательского инструментария некоторые методологические тонкости, к важнейшей из которых относится учет системности древнерусского уголовного права.
Первые нормы, получившие свое законодательное закрепление и запрещавшие убийство, содержались в договорах Руси и Византии. Однако было бы наивным предполагать, что эти нормы были первыми историческими запретами убийства в Древней Руси. Так, согласно точке зрения М. Б. Свердлова, уже в гипотетически реконструируемом им Законе Русском, существовавшем к моменту заключения Договора Руси и Византии 911 г., убийство предполагалось в качестве одного из наиболее тяжких преступлений [1].
Убийство предусматривается в четвертой статье Договора Руси и Византии 911 г. «Если кто-либо убьет (кого-либо) — русский христианина или христианин русского, — пусть умрет на месте совершения убийства». Прежде всего, обращает на себя внимание наличие специальных субъектов и специальных потерпевших в диспозиции статьи. При этом и субъекты и потерпевшие могли быть как русскими, так и христианами (греками). Это был совершенно необходимый прием законодательной техники, так как «договор мира и любви» носил ярко выраженный двусторонний характер. Однако такое выделение специальных субъектов и потерпевших осуществлялось не по нацио-
нальному признаку (слишком многонациональной была Византия), а по государственно-правовому положению.
В случае побега убийцы он продолжал оставаться под судом до тех пор, пока не будет найден. Иными словами, действовал принцип наказуемости преступления. Наказание за убийство выражено в той части статьи, которую условно можно считать санкцией. «Пусть умрет на месте совершения убийства» — данную фразу, очевидно, следует понимать как санкционирование кровной мести. При этом не говорится, кто мог осуществить данную месть. Санкция в указанной статье является, тем не менее, достаточно сложной. Она как бы «расслаивается» в зависимости от того, удалось или нет применить кровную месть на месте совершения убийства к виновному. Если убийце удавалось скрыться, родственнику убитого полагалась часть имущества убийцы. В случае если убийца оказывался неимущим, абсолютная угроза наказуемости за совершенное убийство (смерть) продолжала действовать в отношении него неопределенно длительное время [2].
А. А. Зимин полагает, что «для имовито-го русина, совершившего убийство, смертная казнь могла быть заменена конфискацией принадлежащего ему имущества» [3].
Об убийстве говорится также в статьях шестой и восьмой договора. Так, в статье шестой говорится: «Если русский украдет что-либо у христианина или же христианин у русского и схвачен будет вор потерпевшим в то самое время, когда совершит кражу, при этом он окажет сопротивление и
будет убит, то не взыщется его смерть ни христианам, ни Русью...» [4]. В литературе отмечается, что в данной статье говорится вовсе не о мере наказания за кражу, а лишь о случае убийства вора, схваченного на месте преступления, и такое убийство ненаказуемо лишь тогда, когда вор сопротивляется. Ряд авторов считали, что в рассматриваемой статье речь идет о причинении смерти при необходимой обороне.
В статье восемь установлено, что если кто-либо из прибывших на ладье (которую сильным ветром выбросит на чужую землю) будет убит, то пусть виновные будут присуждены к вышеозначенному наказанию. Таким образом, подобного рода ссылочная санкция свидетельствует о том, что четвертая статья является, по сути, общей нормой по отношению к видам убийства, предусмотренным в статьях шесть и восемь. Жизнь, как объект уголовно-правовой охраны, и по количеству упоминаний, и по степени жестокости расправы в случае посягательства на нее была доминирующей.
Посягательство на жизнь предусматривала и статья тринадцатая Договора Руси и Византии 944 г. Она гласила: «Если же убьет христианин русского или русский христианина и будет схвачен убийца родичами (убитого), то да будет он убит». Согласно точке зрения А. А. Зимина, в этом случае, в отличие от договора 911 г., запрещается расправа с убийцей на месте преступления. Родственники убитого могли лишь задержать преступника, а судить и казнить его могло только византийское правительство. Хотя, например, С. В. Юшков полагал, что и в статье тринадцать, которая являлась лишь продолжением статьи четвертой Договора 911 г., право осуществлять казнь над виновным имели исключительно родственники убитого. Это является типичным примером послесудебной мести [5]. В том случае, если убийцу не удавалось схватить на месте совершения преступления, ответственность дифференцировалась в зависимости от имущественного положения виновного. Если виновный был «имовит», родственникам убитого отходило его имущество, если же нет, наказуемость продолжала довлеть над беглецом до тех пор, пока он не был найден. В этом случае он все равно подлежал смерти [6].
Русская Правда, как первый светский юридический комплекс, продолжает традицию формирования ответственности за
убийство, принимая эстафету и от первого международно-договорного опыта, и от обычного права древнерусской общины.
Первая статья Древнейшей Правды Краткой редакции (около 1016 г.) была посвящена убийству. Диспозиция статьи состоит из трех слов: «убьеть муж мужа. » [7]. Безусловно, с точки зрения современного уголовного права, такая диспозиция носит простой (назывной) характер, так как древнерусский законодатель, употребляя термин «убьет», тем не менее, не оговаривает его значения. В отличие от современной нормы об убийстве, основой диспозиции текста которой является отглагольное существительное «убийство», древнерусская норма построена по повествовательному принципу. В этой связи хотелось бы отметить точку зрения Т. В. Кашаниной, считающей, что Русской Правде было свойственно именно абстрактное, а не казуальное изложение текста нормы. Такую общность автор усматривает в совокупности двух моментов. Во-первых, в рецепции из римской юриспруденции приемов юридического трактата, где просматривается склонность к объяснению и оправданию решения, во-вторых, в религиозно-нравственном содержании правовых норм, что было заимствовано также из римской юриспруденции [8].
Диспозиция первой статьи Древнейшей Правды обладает одной очевидной особенностью — она содержит упоминание как о субъекте убийства, так и о потерпевшем. По нашему мнению, субъектный состав, определяемый в статье (субъект и потерпевший), носит специальный характер. Это определяется половыми признаками и субъекта, и потерпевшего, которыми могут быть только мужчины. Несмотря на устоявшееся в истории права мнение о том, что термин «муж»1 в данной статье означает человека вообще (Б. Д. Греков делает существенное дополнение о том, что в древнейшей Русской Правде этим термином обозначается свободный человек) [9], очень сложно представить себе, что, в том числе, термин в одном из значений предполагал лицо женского пола — женщину. Косвенно нашу точку зрения подтверждают следующие факты. Во-первых, положение женщины в древнерусском обществе было достаточно приниженным, возможно, даже до такой степени, что женщина в древнерусском праве вообще не признавалась ни в качестве субъекта, ни в качестве потерпевшей (во
всяком случае, до крещения Руси) [10]. Во-вторых, именно церковное законодательство (княжеские уставы) восполняют данный пробел светского законодательства. В-третьих, собственно, в светском законодательстве, но значительно позже Краткой редакции — в Пространной редакции Русской Правды появляется статья 88 «О жене», в соответствии с которой именно женщина персонально берется под уголовно-правовую охрану и становится потенциальной потерпевшей от убийства [11]. Именно эти факты, на наш взгляд, являются ключевыми в определении времени происхождения нормы об убийстве в тексте Правды Ярослава. Она отражает древнейший слой общественных отношений древнерусского государства, возможно, является нормой обычного права, не дифференцировавшего еще сословную персонификацию.
Какими способами могло осуществляться убийство? В основном, и это очевидно, очень грубыми: путем нанесения ударов и причинения ран (телесных повреждений) не совместимых с жизнью. Основные предметы, которыми могли быть причинены смертельные раны, перечислены в самой Русской Правде, в последующих за убийством статьях. Таким образом, одной из основных форм преступных действий являлись именно физические телодвижения человека. Хотя, конечно же, необходимо иметь в виду, что фактически такие способы были гораздо разнообразнее, чем предусматривал закон. Косвенно об этом свидетельствует разнообразие квалифицированных видов смертной казни, применяемых на Руси в последующем. Это и забивание камнями, и сталкивание с высоких мест (скалы, башни), и затравливание дикими животными, и утопление (вид смертной казни, известный уже Псковской судной грамоте), и удушение, и другие. Помимо способов осуществления убийства путем воздействия на внешнюю анатомическую целостность лица, в полной мере можно отнести и воздействие на внутренние органы, например, осуществляемое путем отравления.
В санкции статьи приводится достаточно подробный и объемный список лиц, которые могли осуществлять кровную месть. Ими могли быть также исключительно мужчины (отец, сын, племянник и двоюродный брат), хотя, согласно мнению А. А. Зимина, мстить они могли, в том числе, и за родственников по женской линии [12]. В том слу-
чае если мстители отсутствовали, или месть не могла быть осуществлена по каким-либо иным причинам, в санкции статьи предусматривалось наказание как альтернатива мщению в виде штрафа в сорок гривен.
Первая статья Древнейшей Правды, в действительности, представляет собой смешение нескольких диспозиционных и санк-ционных слоев, обусловленных различными временными периодами. Согласно мнению А. А. Зимина, «первый» такой слой звучит следующим образом: «Убьет муж мужа. то 40 гривен положить за голову». Ученый делает предположение, что в изначальной редакции статьи (до момента дополнения их Ярославом) круг мстителей либо не ограничивался, либо был несравненно шире [13]. К точке зрения А. А. Зимина присоединяется Т. Е. Новицкая, полагающая, что ко времени составления Правды Ярослава кровная месть во многом потеряла свой первоначальный характер. Это выразилось в ограничении круга возможных мстителей, что было связано с превращением родовой общины в соседскую и распадом кровно-родственных связей [14].
Вторая часть первой статьи, которая являлась более поздней припиской, содержит перечень специальных потерпевших от убийства, дифференцируемых по социально-классовому происхождению. И хотя штраф за их убийство не отличается от штрафа за убийство более «древнего и абстрактного мужа» — также 40 гривен, тем не менее, их выделение является достаточно важным. Сам факт подобной дифференциации нормы об убийстве на квалифицированные виды свидетельствует лишь о дальнейшем дополнении и изменении Краткой Правды, о том, что древнерусский законодатель не отменяет действие статьи об убийстве, а совершенствует ее с учетом меняющейся социально-правовой действительности. При этом вполне возможно предположить, что первая часть статьи продолжает выполнять функции общей нормы по отношению к ее квалифицированным видам, появляющимся в дальнейшем. Под русином понимается либо горожанин, либо житель Киевской Руси; под гридином — дружинник, воин; ябетником — княжеский приказчик; под мечником — княжеский дружинник (либо судебный агент князя из числа его дружинников); под изгоем — человек, вышедший из общины; под словени-ном — житель новгородской земли.
В отличие от кровной мести, штраф, как форма государственного наказания в санкции статьи, является менее спорной, однако, тем не менее, противоречиво толкуемой. Сорокагривенная плата за убийство рассматривается исследователями двояко. Согласно мнению А. А. Зимина, сорок гривен в первой части статьи являлись платой голов-ничества2 родичам убитого, в случае отсутствия лица, способного осуществить кровную месть за убийство. Во второй части статьи речь идет уже о вире в пользу князя [15].
Уникальными, на наш взгляд, диспозиция и санкция статьи первой Древнейшей Правды являются еще и потому, что в них очень ярко прослеживается субъектный состав древнего охранительного уголовно-правового отношения. И этот субъектный состав, а точнее то, каким образом стороны отношения располагаются в его структурном срезе, достаточно четко отражают своеобразную уступку государственной (княжеской) власти, предоставившей возможность представителям потерпевшего в первой части санкции мстить, осуществляя, таким образом, восстановление социальной справедливости.
В современном охранительном (традиционном) уголовно-правовом отношении, юридическим фактом возникновения которого является факт совершения преступления, субъекту преступления противостоит через предмет (объект) такого правоотношения (чем, опять-таки, является преступление и его последствия) государство, в лице его соответствующих органов уголовного преследования и правосудия. Потерпевший, как третья сторона охранительного правоотношения, либо не упоминается, либо, в лучшем случае, подразумевается, занимая третье (второстепенное) место. В рассматриваемом нами древнем охранительном правоотношении потерпевший (или его представители) и государство (в лице княжеской власти) меняются местами. Там именно княжеская власть занимает как бы второстепенное место, однако под ее контролем отношение остается в целом. Это проявляется, во-первых, в том, что в случае отсутствия мстителей (или немщения по каким-либо иным причинам) в санкции предусмотрен сорокагривенный штраф, а, во-вторых, сам факт разрешения мести свидетельствует о ее, на первых порах, государственно-наказательном характере.
Уже в последующих статьях (второй, третьей, шестой и др.) нет такого четкого
определения круга мстителей, что в определенной степени нивелирует вторую сторону древнего охранительного правоотношения. Происходит смещение сторон, основную позицию в субъектном составе занимает уже не потерпевший или его представители, а государственная (княжеская власть). В дальнейшем, древнее уголовно-правовое отношение, несмотря на практически постоянное упоминание потерпевшего в диспозиции, приобретает вид, соответствующий современному состоянию.
Со статей об убийстве начинается Правда Ярославичей, или Домениальный Устав Краткой редакции (около 1072 г.). И этот законодательный акт, в отличие от Древнейшей Правды, уже со всей очевидностью отражает современные ему общественные отношения, которые, в буквальном смысле слова, концентрируются в социально-правовой характеристике персоны потерпевшего. Это уже не абстрактный муж Правды Ярослава, а, в первую очередь, княжий муж либо лицо, выполняющее служебные функции при княжеском дворе (как, например, раба-кормилица князя).
Уголовно-правовой охране жизни старших дружинников князя были посвящены первые три статьи об убийствах в Правде Ярославичей. Статья девятнадцатая предусматривала уголовную ответственность за убийство огнищанина (боярина, старшего дружинника, приближенного князя) и княжеского подъездного (сборщика различных поступлений в пользу князя). За жизнь этих «важнейших княжеских чиновников, руководивших хозяйственной жизнью княжеского домена» устанавливалась двойная вира в размере восьмидесяти гривен. Эту виру убийца должен был выплатить один, без помощи верви-общины. Но если по поводу потерпевших и санкции статьи среди исследователей расхождений нет, то совершенно иная ситуация складывается по поводу фразы: «аще убьют. в обиду».
А. А. Зимин трактует эту фразу как убийство, совершенное из мести за нанесенную обиду [16]. При этом сложно определить, совершено ли убийство на почве кровной мести или же речь идет о простом отмщении за какие-либо действия в отношении виновного, совершенные со стороны огнищанина или подъездного3. Последнее, скорее всего, могло быть связано с выполнением последними их служебных обязанностей (достаточно вспомнить историю гибели князя Иго-
ря). Хотя не исключено, что высокопоставленными княжескими слугами совершались и преступления — злоупотребления по службе или даже откровенный произвол.
Статья двадцатая устанавливает запрет на убийство огнищанина, совершенное в разбое. На протяжении всей древней и средневековой истории России разбои являлись, в буквальном смысле слова, национальным бедствием. Первое уголовно-правовое реформирование, затеянное князем Владимиром, также, во многом, было связано именно с участившимися случаями разбоев на Руси4. Однако, констатируя, что разбой, конечно же, в большей степени, являлся преступлением общеуголовным, необходимо помнить и о том, что «разбой в феодальном обществе часто являлся одной из форм проявления классовой борьбы и что разбойниками законодатели-феодалы нередко именовали представителей эксплуатируемой массы, выступавшей против феодального гнета» [17]. Согласно точке зрения Т. Е. Новицкой, обязанность разыскивать преступника по обычаю лежала на верви, на территории которой и совершалось преступление. В том случае, если вервь (община) отказывалась искать убийцу или выдавать его или даже «отводила след», общине надлежало выплачивать штраф («вирное платити») [18].
А вот убийство огнищанина у клети, предусмотренное статьей двадцать первой, до сих пор вызывает очень много споров среди исследователей. При этом предмет спора составляет, как раз, фигура огнищанина. Считать ли его потерпевшим от преступления в данном случае или же огнищанин сам субъект преступления, застигнутый на месте его совершения? Думается, что точка зрения, в соответствии с которой огнищанин является потерпевшим от преступления, более предпочтительна, так как об этом свидетельствует весь строй изложения. Необходимо отметить и серьезность санкции — убийцу огнищанина повелевалось не просто убить, а убить в любое время суток, без суда, как собаку [19]. Почему же такая разница в санкции статьи двадцать первой, по сравнению с двумя предыдущими? Первое, что с очевидностью бросается в глаза, это место совершения преступления. Данное убийство может быть совершено «у клети, или у коня, или у говяда или у коровье татьбы», т. е., очевидно, в пределах феодального домена. И этим, возможно, и объ-
ясняется столь серьезный характер общественной опасности данного убийства — непосредственная близость к князю. Огнищанин, вероятно, выступал в данном случае как лицо, пытающееся противостоять совершению преступления со стороны убийцы, и платил за это собственной жизнью5. Т. Е. Новицкая также проводит аналогию данной статьи со статьей тридцать восемь, в которой позволялось убивать ночного вора [20].
В статьях с двадцать второй по двадцать седьмую древнерусский законодатель продолжает охрану княжеских слуг и лиц, находящихся в зависимости от князя. И хотя эти слуги обладают достаточно высоким рангом (тиун и старший конюх) и плата за их убийство также равняется восьмидесяти гривнам, они, все-таки, иерархически следуют за огнищанином и подъездным. Далее Домениальный Устав охраняет сельского старосту и рабу-кормилицу (дядьку-воспи-тателя) штрафом в двенадцать гривен, а рядовича, смерда и холопа штрафом в пять гривен. Все они княжеские слуги, проживающие в феодальном домене.
Тридцать восьмая статья продолжает традицию Закона Русского, получившего отражение, в свою очередь, в статье шестой Договора Руси и Византии 911 г., где речь идет об убийстве вора. Правда Ярославичей значительно изменяет диспозицию статьи. Теперь убить можно только ночью («до света») и на месте преступления, но в том только случае, если вор не давал себя задержать. Связанного вора убивать было нельзя, в противном случае платился штраф [21].
Пространная редакция Русской Правды (не ранее 1125 г.), так же как и Краткая редакция, делилась на две части — Суд Ярослава Владимировича и Устав Владимира Всеволодовича. Сыны Ярослава уже во второй статье Суда Ярослава Владимировича отменяют мщение смертью за убийство, заменив его денежным выкупом: «.и отложи-ша убиение за голову, но кунами ся выку-пати» [22]. Убийству в этом законодательном акте, в той или иной степени, посвящены статьи 1, 3—8, 11—17, 18—22.
Первая статья является достаточно архаичной и, практически, повторяет подобную же статью Краткой редакции, более полно дифференцируя возможных потерпевших. К уже известным представителям древнерусского общества добавляются боярский тиун (управитель) [23]. Примечательно, но
и практически все княжеские слуги объединяются единым термином — «княжи мужи».
Первый тематический раздел, посвященный убийствам и выделяемый Я. Н. Щаповым, размещается в статьях с третьей по восьмую. Это выделение исследователь осуществляет исходя из места совершения убийства — территория верви (общины). Статья третья предусматривала ответственность за убийство в разбое княжьего мужа (штраф восемьдесят гривен) или людина (члена верви — общины), штраф за убийство которого составлял сорок гривен. В том случае, если вервь, на территории которой был найден труп, отказывалась искать убийцу (головника), она платила штраф. Убийство в разбое было более общественно опасным, чем другие виды убийств. Штраф платился общиною еще и потому, что убийца был неизвестен [24]. Однако если голов-ник был известен, то в соответствии со статьей седьмой тот, кто «стал на разбои без всякоя свады, то за разбойника люди не платять, но выдадять и всего с женою и с детми на поток и на разграбление»6. Четвертая статья устанавливала порядок уплаты вервью дикой (за чужую вину) виры, в случаях, когда головник был неизвестен или вервь не хотела его выдавать [25]. В пятой статье регламентируется процедура выплаты виры общиной совместно с головником. Очевидно, что головник совершил убийство не в разбое, а на пиру или в ссоре. Вторая часть статьи до сих пор вызывает определенные неясности среди исследователей, так как предполагает уплату головником головничества, как вида, возможно, индивидуального штрафа за убийство [26]. В статье шестой предусматривалось два вида убийства, выделенных, очевидно, по объективной стороне — месту совершения преступления. «Но оже будеть убил или в сваде или в пиру явлено» [27]. «Статья, — пишет Я. Н. Щапов, — отграничивает убийство, совершенное в общественном месте, на глазах у присутствующих, от убийства в разбое, очевидно, в корыстных целях». Необходимо заметить, что наши предки более явно видели именно объективные признаки составов преступлений — место совершения, в отношении кого оно совершается и т. п. В меньшей степени такое различие ими в указанный период проводилось по стороне субъективной — цели совершения, мотивации, форме вины. По мнению Г. П. Новоселова, в подразделении убийств законода-
тельство указанного периода, в первую очередь, ориентировалось на скрытность или открытость лишения жизни, а не на умышленность или неосторожность. При этом считалось, что открытое убийство, совершенное в честной схватке, во время ссоры или на пиру, было менее общественно опасным, нежели тайное лишение жизни, совершенное при злом деле [28]. Хотя, например, А. А. Зимин полагает, что древнерусский законодатель уже вполне мог предполагать, что данные виды убийств, скорее, совершались неосторожно, чем умышленно [29]. Восьмая статья говорит о том, что община платила дикую виру только за того своего члена, который сам, в свою очередь, вкладывался в ее сбор. То есть, иными словами, в общине были достаточно зажиточные члены, которые не вкладывались вместе с общиной, а платили за свои преступления самостоятельно.
Статьи с одиннадцатой по семнадцатую вновь выделяются древнерусским законодателем по потерпевшим — княжеским и боярским слугам. Однако, в отличие от Правды Ярославичей, статья одиннадцатая предусматривает ответственность за убийство младшего княжеского дружинника («княжи отроци»). «Это новая статья, свидетельствующая о дифференциации княжеской дружины и выделении в качестве особой группы господствующего класса феодалов, принадлежащих к младшей дружине» [30]. Штраф за убийство младшего дружинника равнялся сорока гривнам. Таким же штрафом регламентировалось убийство повара и конюха. В двенадцатой и тринадцатой статьях лишь размер штрафа за убийство, равный восьмидесяти гривнам, позволяет отождествлять «тивуна огищного» с огнищанином, тивуна конюшего со старшим конюхом. За убийство тиуна сельского и ра-тайного штраф был равен двенадцати гривнам [31]. Жизнь боярского и княжеского рядовича (крестьянина), смерда и холопа охранялась штрафом в пять гривен в статьях четырнадцатой и шестнадцатой. Штраф в двенадцать гривен по-прежнему охранял жизнь кормилицы, а также ремесленника и ремесленницы в статьях пятнадцатой и семнадцатой.
В статьях с восемнадцатой по двадцать вторую речь идет о вопросах обвинения в убийстве (поклепной вире) и некоторых процессуальных моментах предоставления доказательств по делам об убийстве. Так,
восемнадцатая статья регламентирует вопросы, связанные с поклепной вирой7 и необходимостью выставления не менее семи послухов (свидетелей доброй жизни обвиняемого) для русских и двух для иностранцев [32]. В девятнадцатой статье речь идет о неплатеже дикой виры со стороны общины в том случае, если на ее территории найдены человеческие кости или труп убитого, которые невозможно опознать. Согласно точке зрения Я. Н. Щапова, таким образом древнерусский законодатель косвенно устанавливает своеобразный срок давности привлечения к уголовной ответственности за совершенные убийства. Двадцатая статья регулирует вопросы в том случае, если обвинение будет отведено («аже свержеть виру»), т. е. будет доказана безосновательность обвинения в убийстве. В этом случае оправданный вносит лишь сметную — плату представителю княжеской власти. Статьи двадцать первая и двадцать вторая посвящены испытанию железом (ордалиям). Примечательно, но испытание железом действительно являлось одним из способов доказательства на суде по Русской Правде, наряду с послухами, видоками, действительными свидетелями преступления и присягой [33]. Кроме того, необходимо отметить, что в Русской Правде уже были намечены некоторые формы обеспечения судебного решения — в частности, выплаты вир. «Так, например, вира взыскивалась с убийцы, — пишет П. М. Морхат, — следующим образом: вирник как официальное должностное лицо должен был явиться в дом осужденного с довольно многочисленной свитой и ждать пока тот заплатит штраф. Преступник должен был обеспечивать их все это время питанием и всем необходимым. Поэтому осужденный был заинтересован в скорейшей уплате своего долга и избавления от непрошенных гостей» [34].
Интересной представляется статья тридцатая Суда Ярослава Владимировича, в которой предусматривается ситуация, в соответствии с которой если кто-либо ударит кого-либо мечом не на смерть, то платится три гривны в качестве штрафа за причинение вреда здоровью. Если же в результате удара мечом наступает смерть, то в этом случае платится вира как за убийство. А. А. Зимин полагает, что в этом случае речь идет о причинении тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть лица [35]. Мы также больше склоняемся к
тому, что речь в данной статье идет о неосторожном причинении смерти.
Устав Владимира Всеволодовича, который, по мнению большинства исследователей, отличается меньшей упорядоченностью, также предусматривает два убийства в статьях восемьдесят восемь и восемьдесят девять.
Восемьдесят восьмая статья «О женщине» регулирует ответственность за убийство свободной женщины штрафом в пол-виры — двадцать гривен. До этих пор светское уголовное законодательство Древней Руси, в том числе и Русская Правда, уголовноправовую охрану жизни женщины не предусматривали. Исключение составляют раба, ремесленница и кормилица, как «имущество» вотчинного хозяйства. Я. Н. Щапов полагает, что отсутствие нормы об охране женщины в предшествующем светском и церковном законодательствах свидетельствует лишь о том, что такая охрана свободной женщины предусматривалась в светском законодательстве, но в источнике, не известном современникам [36]. Возможно, это так и есть, но история права не может основываться только на гипотетических конструкциях. Мы полагаем, что уголовноправовой охраной жизни женщины все-таки занималась церковь, охранявшая уже к тому времени здоровье, телесную неприкосновенность, половую свободу и неприкосновенность, физическую свободу, честь и достоинство женщины. И хотя нормы об убийстве свободной женщины церковноуголовное право Древней Руси также не предусматривает, однако такая гипотетическая реконструкция, на наш взгляд, более вероятна. Своеобразность диспозиции статьи об убийстве женщины (она распадается на две части) привела к неоднозначности ее толкования. «Получилось, — говорит А. А. Зимин, — что первая часть статьи говорила об убийстве невиновной супруги (жены), когда, следовательно (логический вывод), платилось, как и за мужа, 40 гривен, а вторая часть устанавливала плату в 20 гривен за убийство виноватой жены (изменившей мужу и т. д.)» [37].
Статья восемьдесят девять запрещает убийство холопа «без вины». За убийство холопа или раба вира не платилась. Предусматривалась продажа и только в том случае, когда убийство было спровоцировано со стороны самого потерпевшего [38].
Сокращенная Правда, по мнению большинства исследователей, памятник более
поздний, чем Пространная Правда, так как будто бы является простым сокращением одного из текстов (списков) Пространной Правды. «Однако, — пишет, например, М. Н. Тихомиров, — есть мнение, что Сокращенная Правда в современном своем виде относится примерно к XIV—XV вв., но в своей основе имеет памятник более раннего происхождения, повлиявший на создание Пространной Правды» [39]. Убийству посвящаются статьи первая (убийство свободного мужа), часть вторая статьи второй («о муже кроваве»), статья одиннадцатая (убийство татя), статья тридцатая (убийство женщины), статья тридцать первая (убийство холопа и рабы). Все они, практически полностью, повторяют основные уголовно-правовые положения сходных статей Пространной редакции Русской Правды [40].
По мнению, например, А. Н. Красикова, основными несовершенствами Русской Правды по урегулированию убийств являлись отсутствие четкого разграничения убийства в чистом виде от убийств, совершенных в совокупности с другими преступлениями, отсутствие упоминания о субъективных признаках убийства, неопределенность в стадиях совершения убийства [41]. Мы бы добавили к этому некоторую непоследовательность и, уже упомянутую, неупорядоченность статей об убийстве.
Нормы, регулирующие ответственность за убийство, предусматривались и в Договоре Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами 1189—1199 гг. Данный договор является древнейшей из числа дошедших до нашего времени договорных грамот. Во второй статье устанавливается ответственность за убийство посла. «А оже убьют новгородца посла за морем или немецкыи посол Новегороде, то за ту голову 20 гривн серебра» [42]. Как и в договорах Руси и Византии, законодатель достаточно четко в диспозиции статьи выделяет специальных потерпевших (новгородец-посол и немецкий посол в Новгороде). За убийство послов устанавливается самое высокое денежное взыскание — двадцать гривен серебра. Третья статья регулирует ответственность за убийство купца (новгородского и немецкого), однако штраф в два раза ниже — десять гривен. Пятнадцатая статья предусматривала ответственность за убийство некоторых членов посольств (попов) и заложников (талей). Штраф за такое убийство был таким
же высоким, как и за убийство посла — двадцать гривен [43].
Содержал норму об убийстве и Договор Смоленска с Ригою и Готским берегом («Смоленская Правда») 1229 г. Первая статья договора предусматривала убийство свободного человека и холопа, а также ответственность за удар холопу. За убийство свободного человека платился штраф в десять гривен серебра, за убийство холопа гривна серебра, за удар холопу гривна кун [44].
Не являлось исключением в плане нормирования убийств и Соглашение Смоленска с Ригою и Готским берегом 1230—1270 гг. Вторая и третья статьи устанавливали уголовную ответственность за убийство. Во второй статье регламентировалось «простое» убийство — мужа вольного. «Аже убьют мужа вольного, то выдати розбоиникы, колико то их будеть было; не будеть розбо-иников, то дати за голову 10 гривен серебра» [45]. Третья статья являлась квалифицированным составом убийства, базирующаяся на особых признаках потерпевшего (послы и попы), которые являлись членами посольств. «Аже убьют посла или попа, то вдвое того дати за голову». Помимо повышенного штрафа за убийство специальных потерпевших, статьи об убийстве в данном соглашении предусматривают также выдачу лиц, совершивших убийство — «розбоини-ков и розбоиниц». Примечательно, но в третьей статье специальные субъекты дифференцируются по полу.
Устанавливала уголовную ответственность за некоторые виды убийств и древнерусская православная церковь. Так, например, А. С. Павлов указывает, что церковь устанавливала свою юрисдикцию в отношении некоторых случаев смертоубийства (например, убийства в кругу супружеского или семейного союза или когда потерпевшим являлось бесправное лицо — изгой или раб) [46]. Кроме того, смертоубийства, осуществляемые лицами духовного звания, также подлежали ведению церкви [47]. Я. Н. Щапов дополняет виды убийств, подсудных церкви, случайным убийством гостя во время свадебного обряда [48]. Интересна позиция В. И. Сергеевича, предположившего, что «зелейничество», предусмотренное девятой статьей Устава князя Владимира о церковной десятине, — это убийство, совершаемое путем отравления [49]. Впрочем,
В. И. Сергеевич предполагает также, что фраза «отца или матерь бьет сын или дчи»
вполне может означать и убийство, сравнивая термин «бьет» с подобным же, упоминаемым в Русской Правде [50].
Помимо свободной женщины, жизнь которой, как мы уже предположили, защищала древнерусская православная церковь, она совершенно определенно охраняла жизнь новорожденного ребенка. В диспозиции шестой статьи Пространной редакции Устава князя Ярослава о церковных судах предусматривается действие, заключающееся в том, что женка, хоть и при муже и «добыла» дитяти, но затем его погубила. Детоубийство могло осуществляться тремя способами: простым погублением, ввержением свиньям, утоплением. Вполне резонно предположить, что если у наших предков достаточно устойчиво сохранился обычай умерщвления стариков, то, вполне вероятно, что существовал обычай убийства новорожденных и грудных детей, не способных самостоятельно обеспечивать свою жизнедея-тельность8. Причинами этому могли быть невозможность содержания ребенка, вызванная бедственным положением женщины или ее семьи, а также осознание факта его незаконного рождения, что влекло порицание общества, церкви и государства. Согласно точке зрения Н. А. Семидеркина, понятие незаконнорожденного ребенка входит в употребление с появлением церковного брака, в котором только и допускалось рождение детей [51]. Видимо, данный обычай был очень распространен, если церковь обращает особое внимание на этот факт, достаточно подробно регламентируя уголовную ответственность за него. Кроме того, уже в XI в. церковь выделяла еще один вид детоубийства, не упоминаемый уставами. Епископ Новгородский Нифонт, отвечая на вопрос Саввы о том, что делать в случае смерти некрещеного еще ребенка в результате недосмотра родителей или попа, говорит: «Вельми за доушегубое». То есть, фактически, подобное признавалось душегубством, несмотря на констатацию неосторожной формы вины («небреженья»). В этом случае виновным предписывалась епи-тимия. В том же случае, если смерть ребенка наступала «аще ли не водоуче», то епи-тимии не полагалось [52].
Процедура обличения, по мнению Я. Н. Щапова, заключалась отнюдь не в судебном разбирательстве, а в публичном извещении о проступке [53]. Мы полагаем, что процедура обличения, возможно, носи-
ла также доказательственный характер и предполагала установление факта, что именно этой женщиной был рожден данный ребенок. Представляется, что подобная процедура была технически весьма несложной, так как любая бабка-повитуха могла это сделать со стопроцентной степенью точности.
Степень вины женщины, очевидно, удваивалась, если она сначала «добывала» ребенка, а затем избавлялась от него. Наказание заключалось в помещении в церковный дом, из которого родственники женщины могли ее выкупить — «а чимь ю род окупить».
Особое место в Уставе князя Ярослава занимают составы, которые с полным основанием можно было бы назвать общеуголовными преступлениями. Непосредственными дополнительными объектами данных составов являются жизнь, здоровье, телесная неприкосновенность, честь и достоинство личности, собственность. Я. Н. Щапов относит эти составы к числу церковных преступлений, обоснованно отмечая, что все они в той или иной степени связаны либо с церковной догматикой, либо с православными обрядовыми практиками, и основными непосредственными объектами, так или иначе, имеют церковные устои в широком смысле этого слова [54]. Безусловно, это так и есть. Осуществлять полную юрисдикцию над определенной категорией населения церковь бы не смогла, не имея норм, носящих общеуголовный характер. Более того, мы полагаем, что реальная юрисдикция церкви по общеуголовным делам была значительна шире, чем та совокупность норм, которая была закреплена в уставах князей по делам церкви. Объясняется же подобное несовершенством законодательной техники и невозможностью четкого соотнесения церковных уголовно-правовых норм с подобными же нормами светского характера.
Двадцать девятая статья Краткой редакции Устава князя Ярослава о церковных судах предусматривает различные виды убийства: случайные9 убийства во время свадебного обряда (свадебные бои); убийства во время различных турниров, обряда увоза невесты дружками жениха и защиты ее друзьями семьи; сгородние бои — смысл термина «сгородний» до сих пор остается неясным10. Совершенно очевидно, что все эти виды убийств напрямую связаны с различными пережитками при осуществлении языческих обрядов. Именно поэтому они
удостоились столь пристального внимания древнерусской православной церкви. Так, например, новгородский архиепископ Илья не только запрещал принимать участие в подобных беззаконных боях, но и обязывал священников не отпевать убитых во время таких боев [55]. «Интерес церкви к этим делам обусловливался ее миротворческой миссией и монополизацией вопросов регулирования брачных отношений» [56]. В Древней Руси действительно были достаточно распространены праздничные драки, как модельная форма насилия в этнической культуре. Участие в подобного рода боях принимала в основном молодежь предбрачного возраста. «Это была форма передачи новой возрастной когорте культурных норм насилия (от воинских приемов до этических правил и организационных форм) и прав на его осуществление. Поэтому насилие здесь наиболее стереотипизировано, даже ритуа-лизировано, что и позволяет считать его модельной формой» [57]. Фактически такие праздничные (в том числе и свадебные) бои имели достаточно глубокие этнографические корни. Основным результатом праздничных драк являлось элиминация из сферы воспроизводства части молодых людей, которые получали серьезные увечья или даже погибали. В этом случае оставшиеся девушки выходили замуж в дальние деревни. Это было мощным средством регуляции численности брачных пар в данной локальной группе, границы которой совпадали с границами популяции [58].
Очевидно, что к подобного рода боям следует отнести и так называемое поле (судебные поединки), которые персонально запрещались в ряде актов канонического права. Так, митрополит Фотий в своем послании новгородцам предписывал лишать участников поля причастия и крестного целования. А если в процессе поля совершалось причинение смерти, подобное предписывалось рассматривать как убийство — «душегубец именуется». Таким лицам категорически запрещалось заходить в церковь вообще, и отказывать в причащении в течении восемнадцати лет. Кроме всего прочего, лиц, погибших в результате судебного поединка, запрещалось хоронить. В данном случае, скорее всего, подразумевалось лишение обряда христианского погребения [59].
Кроме того, жизнь, как объект уголовноправовой охраны, предусматривалась в качестве непосредственного дополнительного
объекта в тех статьях, в которых речь идет о попытках совершения самоубийств девушками или юношами в результате превышения своих прав родителями, о чем мы уже говорили.
Первое впечатление, которое испытывает исследователь, пытающийся анализировать нормы об убийстве в уголовном праве Древней Руси, это их хаотичность и бессистемность. Действительно, в уголовном праве древнерусского государства было очень много норм, предусматривающих ответственность за убийство. При беглом взгляде создается даже видимость непоследовательности древнерусского законодателя, «разбросавшего» положения об убийстве в большом количестве в различных законодательных актах. Однако это далеко не так. Все нормы, предусматривающие убийство, имеют свой совершенно специфический элементный состав, адресную направленность, вид законодателя и представляют собой достаточно стройную систему. Первоначально древнерусский законодатель осуществляет уголовно-правовую охрану жизни по принципу «кто может быть убит». В Сокращенной редакции Русской Правды даже есть такая показательная фраза: «смотря по мужу». Постепенно законодатель в формулировку диспозиций статей об убийстве начинает привносить все больше и больше элементов объективной стороны состава преступления. Это и место совершения убийства, и его время, и способ, и обстановка. Упоминаются и орудия, которыми может быть совершено данное преступление. Позже в диспозиции статей об убийстве постепенно начинают вкрапливаться субъективные признаки — мотив, цель совершения преступления, форма вины. Древнерусская православная церковь очень внимательно следит за пределами криминализации светского законодателя, «подчищая» его огрехи и устанавливая уголовно-правовой запрет на жизни тех членов древнерусского общества, которые выпали из-под охраны светского (княжеского) законодателя. Ш
1. См.: Свердлов М. Б. От Закона Русского к Русской Правде. М. : Юрид. лит., 1988. 176 с.
2. Памятники права Киевского государства. Х—Х11 вв. / сост. А. А. Зимин. М., 1952. С. 11. (Памятники русского права. Вып. 1 / под ред. С. В. Юшкова).
3. Там же. С. 17.
4. Там же. С. 12.
5. Памятники права Киевского государства. С. 49.
6. Там же. С. 39.
7. Там же. С. 77.
8. Кашанина Т. В. Происхождение государства и права. Современные трактовки и новые подходы : учеб. пособие. М. : Юристъ, 1999. С. 224-225.
9. Греков Б. Д. Киевская Русь. М. : АСТ, 2004. С. 311.
10. См., например, по данному вопросу: Карташев А. В. Собрание сочинений : в 2 т. Т. 1: Очерки по истории русской церкви. М. : ТЕРРА, 1992. С. 249-251.
11. Памятники права Киевского государства. С. 117.
12. Там же. С. 86.
13. Там же. С. 85.
14. Законодательство Древней Руси. М. : Юрид. лит., 1984. С. 49. (Российское законодательство Х-ХХ веков : в 9 т. Т. 1).
15. Памятники права Киевского государства. С. 86.
16. Там же. С. 83.
17. Там же. С. 96.
18. Законодательство Древней Руси. С. 59.
19. Там же. С. 59.
20. Там же. С. 60.
21. Памятники права Киевского государства. С. 103.
22. Там же. С. 108.
23. Законодательство Древней Руси. С. 64.
24. Памятники права Киевского государства. С. 109.
25. Законодательство Древней Руси. С. 86.
26. Памятники права Киевского государства. С. 109.
27. Там же. С. 109.
28. Уголовное право. Особенная часть : учебник для вузов / отв. ред. И. Я. Козаченко [и др.]. М., 1997. С. 29.
29. Памятники права Киевского государства. С. 141.
30. Законодательство Древней Руси. С. 89.
31. Памятники права Киевского государства. С. 144.
32. Законодательство Древней Руси. С. 91.
33. Дювернуа Н. Источники права и суд в Древней России: Опыты по истории русского гражданского права. СПб. : Юрид. центр Пресс, 2004. С. 199-207.
34. Морхат П. М. Суд в Древней Руси: историко-правовой аспект // Акад. юрид. журн. 2007. № 4 (30). С. 18.
35. Памятники права Киевского государства. С. 151.
36. Законодательство Древней Руси. С. 113.
37. Памятники права Киевского государства. С. 177-178.
38. Законодательство Древней Руси. С. 114.
39. Тихомиров М. Н. Исследование о Русской Правде. М. ; Л., 1941. С. 7, 25.
40. Памятники права Киевского государства. С. 197-200.
41. Красиков А. Н. Преступления против права человека на жизнь: в аспектах de lege lata u de lege ferenda. Саратов, 1999. С. 7-8.
42. Памятники права феодально-раздробленной Руси XII-XV вв. / сост. А. А. Зимин. М., 1953. С. 125. (Памятники русского права. Вып. 2 / под ред. С. В. Юшкова).
43. Там же. С. 126.
44. Там же. С. 58-59.
45. Там же. С. 72.
46. Павлов А. С. Курс церковного права. СПб. : Лань, 2002. С. 291.
47. Там же. С. 291.
48. Щапов Я. Н. Очерки русской истории, источниковедения, археографии. М. : Наука, 2004. С. 163.
49. Сергеевич В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права / под ред. и с предисл.
В. А. Томсинова. М. : Зерцало, 2004. С. 303.
50. Там же. С. 304.
51. Законодательство Древней Руси. С. 176.
52. Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1: (Памятники XI-XV вв.) // Русская историческая библиотека, издаваемая Императорскою археографическою комиссией. Т. 6. СПб., 1908. С. 52.
53. Законодательство Древней Руси. С. 195.
54. Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси. М. : Наука, 1989. С. 109.
55. Там же. С. 110.
56. Законодательство Древней Руси. С. 185.
57. Щепанская Т. Б. Зоны насилия (по материалам русской сельской и современных субкультурных традиций) // Антропология насилия. СПб. : Наука, 2001. С. 144.
58. Там же. С. 157.
59. Памятники древнерусского канонического права.
Ч. 1: (Памятники XI-XV вв.). С. 276.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Статью 1 Древнейшей Правды А. А. Зимин переводит именно как: «Убьет человек человека...», а под мужем ученый понимает всякого свободного человека, члена общины, иногда — представителя господствующего класса, дружинника (Памятники права Киевского государства. С. 82, 87).
2 Согласно исследованиям С. В. Бородина, головничество на Руси применялось более четырехсот лет, вплоть до 1613 г. (Бородин С. В. Преступления против жизни. М. : Юристъ, 1999. С. 19).
3 О том, что речь идет исключительно об убийстве «в отместку», говорит Т. Е. Новицкая, ссылаясь, в свою очередь, на мнение А. И. Соболевского (Законодательство Древней Руси. Т. 1. С. 58).
4 Под 997 г. епископы задали князю Владимиру вопрос о том, почему в связи с увеличившимся количеством разбоев он не казнит разбойников. Живущий «в страсе Божьи» Владимир ответил: «Боюся греха». Епископы, в свою очередь, продолжали: «Ты поставлен еси отъ Бога на казнь злымъ, а добрым на милованье; достоить ти казнити разбойника, но с испытомъ». Владимир отверг виры и начал казнить разбойников, однако вскоре был вынужден прекратить казни и вернуться к вирам. Вызвано это было тем, что те же епископы и старцы вновь убедили Владимира в том, что «ожа вира, то на оружьи и на ко-нихъ буди» (Русские летописи. Т. 12: Лаврентьевская летопись. Рязань : Александрия, 2001. С. 124).
5 А. А. Зимин придерживается в данном случае кардинально иной точки зрения, полагая, что в статье двадцать первой никто не платил виры, потому что сам огнищанин оказывался вором, убитым на месте преступления (Памятники права Киевского государства. С. 96).
6 Общество платило виру и в тех случаях, когда голов-ник был известен, но скрывался (Бородин С. В. Преступления против жизни. М. : Юристъ, 1999. С. 18).
7 Интересен тот факт, что среди исследователей до сих пор нет единого мнения по поводу того, что собой представляет поклепная вира. Так, Я. Н. Щапов считает, что поклепная вира — это ложное обвинение в убийстве, а А. А. Зимин — что это просто обвинение в убийстве, подтвержденное прямыми доказательствами (Законодательство Древней Руси. Т. 1.
С. 91; Памятники права Киевского государства. С. 146).
8 В русском народном фольклоре тема детей (ребенка) развивается под знаками двух противоположных полюсов — добра и зла. От мудрого ребенка, наместника Бога на земле, до воплощения дьявольской сути в силу особых обстоятельств, рока или родительского греха (Новичкова Т. А. Эпос и миф. СПб. : Наука, 2001. С. 193).
9 М. Ф. Владимирский-Буданов полагает, что убийство и душегубство могло быть не только непредумышленным, но и предумышленным. Данная позиция представляется более убедительной, так как, например, в соответствии с Записью о душегубстве XV в., к душегубству относились и убийство, и самоубийство, и смерть от несчастного случая (Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ростов н/Д, 1995. С. 323; Законодательство периода образования и укрепления Русского централизованного государства // Российское законодательство Х—ХХ веков. В 9 т. Т. 2. М. : Юрид. лит., 1985).
10 Хотя если отталкиваться от термина «сгорода», означающего изгородь, городьбу, а термин «сгородить» в одном из значений означает «собирать в кучу», то вполне вероятно, что сгородние бои — это просто массовые драки (массовые кулачные бои), привязанные к различным праздникам или вовсе немотивированные (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1—4. Т. 4. С. 102).
Murder in Criminal Law of Ancient Russia © Georgievsky E.r 2010
In article genesis and the basic stages of formation criminally-rules of law about murder in the secular criminal legislation and tserkovno-criminal law of Ancient Russia, since Contracts of Russia and Byzantium is shown.
Key words: tserkovno-criminal law; Russian
However; a community; Short edition; the Vast edition; the Reduced edition; the ambassador; the priest; a sword; the Christian.
