CC BY
24
Бгажноков Б.х. Ученый-романтик
Б.х. Бгажноков
Ученый-романтик
Как всякий большой и яркий ученый Алексей Алексеевич был и всегда оставался романтиком. Романтикой наполнены его выдающиеся научные труды, великолепные стихи, теплые отношения с людьми - с близкими родственниками, друзьями, коллегами, учениками.
В людях он всегда выделял и подчеркивал что-либо необыкновенно значительное, заслуживающее особого внимания, признания, восхищения. Преклонялся перед своими знаменитыми учителями и наставниками, высоко ценил дружбу с известными учеными, с которыми связала его судьба. С особой теплотой отзывался о молодых ученых, работавших в возглавляемой им группе психолингвистики: о Юрии Сорокине, Саше Шахнаровиче, Евгении Федоровиче Тарасове, Наташе Уфимцевой, Але Ивановой и др. Любил и опекал многочисленных аспирантов, бескорыстно помогая им во всем. В 1979 г. Алексей Алексеевич подарил мне свою книгу «Педагогическое общение» с трогательной надписью: «Другу, сыну, ученику...». Обожая своих собственных детей (а их было четверо) он был благородным и любящим отцом, дал им прекрасное образование и воспитание, сумел сплотить вокруг семейных традиций, историй, ценностей, связанных во многом с родителями Алексея Алексеевича, с его знаменитым отцом - Алексеем Николаевичем Леонтьевым.
В свою очередь Алексея Алексеевича все уважали и любили за его талант, чуткость, сочувственную благожелательность. Многие называли ласково: «Алеша», восхищались его познаниями и успехами в науке. Поражала воображение страстная, деятельная натура и жизнь Алексея Алексеевича. Число его научных трудов и достижений росло вместе с числом новых увлечений и привязанностей, а любовь к женам и женщинам - возвышенная, благородная служила источником новых сил и вдохновения. Одно из стихотворений Алексея Алексеевича так и называется -«Вдохновение».
Ты не рассталась бы со мной, Когда бы стала мне женой, Моею правою рукой, Моей заботой и тоской. Но я сказал тебе: - Сгорим. Стань вдохновением моим!
Женщины, которыми увлекался Алексей Алексеевич, были все его женами - реальными или воображаемыми. При этом каждый раз он заметно преображался, был готов целиком отдаться, принести себя в жертву новому чувству. Стихотворение Рильке «Жертва» не случайно оказалось в поле внимания Алексея Алексеевича, и было переведено им с блеском:
Каждый нерв во мне сегодня дышит Счастьем знать, что есть на свете - ты. Я иду и стал стройней и выше, Я сжигаю за собой мосты. Опадает все, что обветшало,
1п Метопат
Как сухие листья, на пути, Ты дорогу эту указала, Я иду. Ты ждешь меня: прости. Смоляными косами твоими Разожжен огонь у алтаря. Все, что нес я тропами глухими, Исчезает в благовонном дыме И преображается, горя.
В конце 1970-х годов Алексей Алексеевич жил один, снимая комнату в двухкомнатной квартире на Кутузовской. В 1977, 1978, 1979 годах я навещал его здесь, иногда жил вместе с ним, оставался на квартире, когда Алексей Алексеевич уезжал за границу или в другой город. Хозяйка квартиры - Тамара Петровна, прекрасная пожилая женщина, баптистка - относилась к своему квартиранту и ко мне с большим вниманием, пониманием, тактом. Пригласив к себе на кухню, она угощала нас чаем, кофе, сладостями и приятно с нами беседовала, рассказывала о вере, о своем участии в жизни баптистской церкви. Своей отеческой заботой об Алексее Алексеевича она напоминала мне одну из его тещ - Гиту Абрамовну.
По утрам Алексей Алексеевич, не вставая с кровати, выкуривал сигарету и рассказывал мне что-либо об очередном Ученом совете, о поездке на конференцию, о людях, которые привлекли его внимание, об услышанном анекдоте. Время от времени он зачитывал свое очередное стихотворение. Постоянно говорили мы о науке и специфике научного труда, о личности ученого и о его роли в жизни общества. Запомнилось, как Алексей Алексеевич однажды сказал: «Ученый должен отлично знать свой предмет, но иметь представление о всех смежных областях». Я понимаю теперь, что эти беседы определили во многом характер некоторых моих научных трудов, в том числе полемической статьи «Об этической позиции ученого в этнографическом исследовании», таких книг как «Основания гуманистической этнологии», «Антропология морали».
Оставаясь в комнате один, я рылся в огромной библиотеке Алексея Алексеевича и читал запоем все интересное, что попадалось. Одной из достопримечательностей квартиры был также бар, в котором стояли десятки бутылок виски, водки, коньяка, вина. Обнаруживая, время от времени, что его книги на полках лежат в некотором беспорядке, а содержимое бутылок сокращается, Алексей Алексеевич только посмеивался, но никогда не показывал своего неудовольствия. Однажды, на квартиру позвонил известный психолог Леви и сказал, что хочет вернуть Алексею Алексеевичу долг 300 руб. (большие деньги по тем временам). Сам Алексей Алексеевич был в это время в командировке, поэтому я поехал с одним из моих друзей и забрал у Леви деньги. В тот же день мы потратили эти деньги.
Память об Алексее Алексеевиче связана у меня со счастливым и безоблачным временем нашей затянувшейся юности и оттепели. Весной 1985 г. Алексей Алексеевич приехал в Нальчик и жил с нами неделю. Потом отдыхал в горах. Чувствовалось, что он переживает и старается осмыслить что-то очень важное в своей жизни, стоит перед каким-то сложным выбором. Меланхолично осматривая и перебирая мою библиотеку, и, наблюдая за тем, как я живу, работаю, воспитываю сына,
Бгажноков Б.Х. Ученый-романтик
он однажды сказал мне: «Не суетись, когда надо оставаться спокойным и не впадай в оцепенение, когда следует действовать». Хороший совет. Но как узнать, когда нужно действовать, а когда воздержаться. Задав этот вопрос Алексею Алексеевичу, я услышал многозначительное: «Ну уж...».
Тогда никто не понимал, насколько все мы уязвимы перед этим выбором.
События 90-х годов многих озадачили. Особенно людей нашего поколения, у которых лучшие годы остались позади. Стремясь успокоить беспокойную душу, Алексей Алексеевич пишет: «В часы раздумий, обращаясь вспять, / Я б ничего не захотел менять». Чувствуется в этих словах что-то совсем другое - подспудное недовольство собой, необъяснимая горечь и тоска по прошлому, по ушедшей молодости. Тогда жизнь била через край, была полна ожиданий славы, новых открытий, удач. И нового счастья. Тогда люди не изменяли себе и были тверды в своих убеждениях. Кажется, перемены - внешние и внутренние - не радовали Алексея Алексеевича. Об этом его замечательное стихотворение «Исповедь командора»:
Возраст Пушкина миновал,
Возраст Лермонтова - тем паче.
Откатился девятый вал,
Что кого-то из нас бросал
На постель к Госпоже Удаче.
Вундеркинды - пенсионеры.
Самородки легли песочком.
Есть расчетливость - нету веры.
Изменились числа и меры.
Не летим - шагаем по кочкам.
Тот гуляет по дальним странам,
Тот штурмует бумажные горы.
Был железным ты - стал стеклянным.
Трудно нынче жить Дон Жуанам.
Подаемся все - в Командоры.
Жить осталось такую малость -
Так ослабим в себе струну.
.Это возраст или усталость?
Обернитесь: что с нами сталось?!
Как я сыну в глаза взгляну?!
Летом 2003 г. будучи в Москве, я позвонил Алексею Алексеевичу, желая с ним увидеться. Он был очень рад и сожалел, что встреча невозможна, так как с минуты на минуту уезжал в аэропорт и улетал. Кажется, в Италию.
Это был последний наш разговор. Жаль, что он был таким коротким.
