Научная статья на тему 'У истоков драматургии А. Н. Островского'

У истоков драматургии А. Н. Островского Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
1643
243
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ОЧЕРКОВЫЕ ЖАНРЫ НАТУРАЛЬНОЙ ШКОЛЫ / ДРАМАТУРГИЯ ТУРГЕНЕВА И ОСТРОВСКОГО / ГЕНЕТИЧЕСКИЕ СВЯЗИ ДРАМ ОСТРОВСКОГО С ПРОЗОЙ / ПУШКИНСКИЕ ТРАДИЦИИ / NATURAL SCHOOL FEATURE ARTICLE GENRES / TURGENEV'S DRAMA VS OSTROVSKY'S DRAMA / GENETIC LINKS OF OSTROVSKY'S DRAMAS WITH PROSE / ALEXANDER PUSHKIN'S TRADITIONS

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Лебедев Юрий Владимирович

Драматургия А.Н. Островского генетически вязана с прозой. Его пьесы сбиваются на циклы бытовых сцен, обладающих множеством ещё не развёрнутых, но уже созревающих конфликтов. Его привлекает в драме не столько итог, сколько сам процесс рождения драматического в повседневном потоке жизни. Ранний Островский вступает в творческую полемику с И.С. Тургеневым, и драматургия Тургенева уступает первенство менее утончённой, но более демократичной и национально укоренённой драматургии Островского. Психологически усложняя характеры действующих лиц, наполняя драму богатым эпическим содержанием, Островский идёт не за Гоголем, не за Тургеневым, а возвращается к традиции Пушкина.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

At the cradle of Alexander Ostrovsky’s drama

Alexander Ostrovsky’s drama is genetically connected with prose. His plays fall out to cycles of household scenes which possess a set of the conflicts not developed yet, but already going ripen. Itself the process of drama birth in a stream of daily life attracts him in the drama rather than the result. At the beginning of the career, Ostrovsky would enter into creative polemics with Ivan Turgenev, and Turgenev’s drama soon yielded the palm to Ostrovsky’s drama being less distinguished, but more democratic and nationally implanted in Russia. Psychologically complicating characters and heroes, filling the drama with rich epic contents, Ostrovsky comes back to Alexander Pushkin’s tradition rather than following Nikolai Gogol or Ivan Turgenev.

Текст научной работы на тему «У истоков драматургии А. Н. Островского»

УДК 821.161.1.09"19"

Лебедев Юрий Владимирович

доктор филологических наук, профессор Костромской государственный университет у. v.lebedev@yandex.ru

У ИСТОКОВ ДРАМАТУРГИИ А.Н. ОСТРОВСКОГО

Драматургия А.Н. Островского генетически вязана с прозой. Его пьесы сбиваются на циклы бытовых сцен, обладающих множеством ещё не развёрнутых, но уже созревающих конфликтов. Его привлекает в драме не столько итог, сколько сам процесс рождения драматического в повседневном потоке жизни. Ранний Островский вступает в творческую полемику с И.С. Тургеневым, и драматургия Тургенева уступает первенство менее утончённой, но более демократичной и национально укоренённой драматургии Островского. Психологически усложняя характеры действующих лиц, наполняя драму богатым эпическим содержанием, Островский идёт не за Гоголем, не за Тургеневым, а возвращается к традиции Пушкина.

Ключевые слова: очерковые жанры натуральной школы, драматургия Тургенева и Островского, генетические связи драм Островского с прозой, пушкинские традиции.

Генетически ранняя драматургия А.Н. Островского связана с прозой «натуральной школы», с физиологическим очерком конца 1840-х - начала 1850-х годов, в пору расцвета этого жанра. В этот период рассказчик в очерках и повестях «натуральной школы» решительно изменяется. Он не спешит высказать свою точку зрения на происходящие события, не вмешивается в живой поток жизни. Напротив, он предпочитает «стушеваться», превратиться в хроникёра, объективно и беспристрастно воссоздающего факты. Художественный мир реалистической прозы становится всё более и более драматизированным. В очерковой книге М.Н. Загоскина «Москва и москвичи» (1842-1850), например, вводится большое количество драматических сцен и картин. Повторяющийся в книге раздел «Сцены из домашней и общественной московской жизни» включает в свой состав «Сцену 1-ю. Выбор жениха», «Сцену 2-ю. Живописец», «Сцену 3-ю. Новорожденный». Наряду с этими сценами появляются в книге драматизированные очерки: «Купеческая свадьба», «Городские слухи», «Литературный вечер», «Карты», «Поездка за границу. 1. Сборы, 2. Отъезд, 3. Возвращение». В сборник «Физиология Петербурга» (1845) включается драматизированный очерк А.Я. Кульчицкого «Омнибус. Сцены из петербургской дачной жизни».

В повествовательных жанрах сокращается удельный вес эпизодов «от автора» и нарастает изобразительный, сценический элемент. В цикле Н. Полякова «Москвичи дома, в гостях и на улице. Рассказы из народного быта» (1858) очерк «Сваха» открывается авторскими рассуждениями о назначении свахи на Руси, о её хитростях и повадках. Затем идут живые сценки, которые разрастаются, превращаясь в самостоятельную драматическую миниатюру. Сценический диалог в этой миниатюре теряет обобщенно-иллюстративную установку. Драматизация очеркового жанра распространяется так далеко, что захватывает даже авторский комментарий: «Занавес опускается; подождём, пока время переменит декорации; антракт будет непро-

должительный». И сразу же за этой авторской ремаркой начинается следующая глава, причем, что особенно замечательно, начинается она с ответной реплики персонажа, столь типичной в поэтике драм Островского: «Ну что, Марья Васильевна, что-с, каково сходствие-то-с? Я живой, да и полно...» [14].

В.В. Виноградов замечал, что «вся новелла в 40-е годы начинает, если можно так выразиться, драматизироваться. Она строилась как ряд драматических эпизодов, пёстрых диалогов между действующими лицами, с детальным воспроизведением (в форме ремарок) обстановки, поз, движений и портрета героев» [2, с. 316].

Нет ничего удивительного в том, что Островский-драматург начинает свой писательский путь с очерков «Записки Замоскворецкого жителя» и что первые его пьесы сбиваются на циклы бытовых сцен, обладающих множеством ещё не развёрнутых, но уже созревающих конфликтов, которые захватываются в тяготеющих к эпосу сценах во всей их полноте. Диалог возникает при этом внутри очерков между автором найденной рукописи и издателем её. «В общем ходе рассуждений анонимного автора издатель активно использует многочисленные слухи, сплетни, домыслы в виде отфольклорных образований, а также разные формы передачи чужой речи. В жанровом отношении многоголосие временами создаёт эффект сценичности, который особым образом организует текст, придаёт событиям динамику драматического действия» [12, с. 47].

Так уже в ранней прозе Островского определяется характерная особенность его драматического таланта, которая дала впоследствии Н.А. Добролюбову повод назвать сцены, комедии и драмы писателя «пьесами жизни». «Неторопливое развёртывание событий, - замечает А.И. Журавлёва, -объясняется в первую очередь тем, что драматическое действие у Островского не исчерпывается интригой. В него втянуты и нравоописательные эпизоды, обладающие потенциальной конфликтностью <...> Своеобразно динамичны и разго-

74

Вестник КГУ ^ № 2. 2017

© Лебедев Ю.В., 2017

воры, беседы героев, не приводящие ни к какому физическому действию. Это микродействие можно было бы назвать речевым движением. Язык, речь, способ думать, который в этих речах выражается, так важен и интересен, что зритель следит за всеми поворотами и неожиданными ходами, казалось бы, пустой болтовни» [5, с. 111].

Из этого интереса к потенциальному драматизму жизни самому по себе как раз и вытекает пристрастие Островского к «сценам» и «картинам». Его привлекает в драме не столько итог, сколько сам процесс рождения драматического в повседневном потоке жизни, его вдохновляет многообразие конфликтных ситуаций, в этом движении открывающихся. Ранняя проза Островского - это особая проза, органически перерастающая в драматургию. По словам И.А. Овчининой, «уже в этих первых очерках видна природа дарования Островского: в самой действительности он видит элементы зрелищности, в людях - лицедеев, воспринимая жизнь театрально» [10, с. 170].

Есть все основания полагать, что драматические сцены «Несостоятельный должник», «Картины семейного счастья» и черновой вариант комедии «Исковое прошение» по первоначальному замыслу Островского входили в цикл очерков «Записки замоскворецкого жителя» (1847). Н.Н. Скатов обратил внимание, что «Островский и начал с повествования, с рассказа, почти с летописания - "Записки замоскворецкого жителя", а первая собственно драма "Семейная картина" - не драма, в том смысле, что она лишена драматического действия, сконцентрированности его. Аристотель писал, что целое -это то, что имеет начало, середину и конец. В "Семейной картине" у Островского - только середина. От плутней Пузатова или Ширялова уже недалеко до затеи хоть бы и с ложным банкротством, о котором "Свои люди - сочтёмся!" Коллизия с "благородными" искателями богатых купеческих дочек составит основу пьесы "Не в свои сани не садись" (кстати, сама пословица и по тому же поводу упоминается уже здесь), а история сватовства богатого старика к молодой девушке перейдёт в пьесу "Бедность не порок". Но драматург как будто нарочно стремится к тому, чтобы вывести все возможные драматические положения за пределы своей драмы. Они возникали до или совершатся после, но не сейчас» [13, с. 150-151].

По наблюдению А.И. Журавлёвой, «Картина семейного счастья» - «это, в сущности, тот же физиологический очерк, но такой, из которого изъяты описания, а быт и купеческие типы обрисованы исключительно с помощью диалогов» [6, с. 274-275]. Включая в очерковые сценки не только центральный, состоявшийся, но и сопровождающие его, побочные, потенциальные, ещё созревающие, ещё не разрешившиеся конфликты, Островский добивается изображения всей полноты драматических возмож-

ностей жизни, поток которой в любой момент может развернуться в сторону от основного конфликта. Островский стремится показать, что драматические ресурсы жизни неисчерпаемы, что итоги, к которым привело разрешение центрального конфликта, - относительны, что жизнь способна поворачиваться самым неожиданным и непредсказуемым образом: так она богата и многообразна. Наряду с традиционными действующими лицами в пьесах Островского появляется ещё один, не персонифицированный, невидимый персонаж - живая жизнь, обладающая своим ходом и своей мудростью, превосходящей возможности частного человека.

В начале творческого пути Островский столкнулся с подлинно серьёзным конкурентом в лице Тургенева, не без оснований претендовавшего на создание русского театрального репертуара. Тургенев не только стимулировал развитие жанров пьесы-сцены, пьесы-пословицы, психологической драмы, укоренившихся в творчестве Островского, но и, опережая время, прокладывал пути к «новой драме» чеховского типа.

Однако Тургенев-драматург оставил в 1850-е годы работу над пьесами и замолчал. Он не выдержал конкуренции с Островским. Ведь театральное искусство в высшей степени демократично. Его колыбелью является площадь. У его истоков лежит народный мир. «Драматическая поэзия ближе к народу, чем все другие отрасли литературы, - утверждал Островский. - Всякие другие произведения пишутся для образованных людей, а драмы и комедии - для всего народа; драматические писатели должны всегда это помнить, они должны быть ясны и сильны. Эта близость к народу нисколько не унижает драматической поэзии, а напротив, удваивает её силы и не даёт ей опошлиться и измельчать» [11, т. 10, с. 139].

Драматургия Тургенева испытала в середине XIX века правоту пословицы, положенной в основу его комедии: «Где тонко, там и рвётся». Она вынуждена была уступить первенство менее утончённой, но более демократичной и национально укоренённой драматургии Островского. Запрос на изысканный тургеневский психологизм появился лишь в конце XIX века, в преддверии русского декаданса. А у многих современников Тургенева его утончённость вызвала отторжение.

А.С. Суворин иронически писал о пьесе «Месяц в деревне», в центре которой оказалась «барыня, скучающая и млеющая, влюбляющаяся то платонически, то совсем не платонически и в течение пяти актов болтающая о прелестях любви и ставящая перед собою вопрос: изменить мужу или не изменить» [9].

К «фальшивому роду» отнёс Ап. Григорьев тургеневскую «Провинциалку», включая её в разряд пословиц в действии, «которые так легко пишутся французами. Пусть их и пишут эти салонные эфе-

Вестник КГУ .J № 2. 2017

75

мерные пьесы, в которых остроумие, хороший тон да пустой разговор играют главную роль; г. Тургеневу, так хорошо начавшему знакомить нас с русскою жизнью, не следовало бы уклоняться от начатого им дела ради угождения испорченному вкусу некоторой части публики» [8].

По этой же причине вступил с Тургеневым в творческий диалог и Островский.

В.Я. Лакшин заметил, что история Марьи Андреевны в «Бедной невесте» Островского «таила в себе полемическое жало. <...> В петербургском фразёре Зориче (потом он назван Меричем), которому ничего не стоит вскружить голову молоденькой девушке, Островскому хотелось скомпрометировать фальшивую романтическую позу, опозорить её с точки зрения жизни, разума, здравого смысла. Мерич - это выдохшийся, измельчавший лермонтовский герой Грушницкий, подражающий Печорину. В одном из черновиков Островский заставлял Марью Андреевну держать в руках книгу Лермонтова, а Зоричу влагал в уста чисто "печоринские" рассказы о лёгких победах над женскими сердцами. <.. > Эти откровенно насмешливые выпады, близкие по тону литературной пародии, были смягчены в окончательном тексте пьесы...» [7, с. 193-194] .

Однако Лакшин не замечает, что насмешливые выпады в черновиках пьесы по адресу печорин-ского типа в беловом варианте комедии сменились иными и не менее резкими. Мерич красуется перед Марьей Андреевной, претендует на роль воспитателя. Он предлагает ей свой дневник: «В следующий раз я тебе принесу свой дневник, мы его почитаем вместе...» . А потом Хорьков говорит Милашину: «Чудак этот Мерич! Мне случайно попалась тетрадка из его дневника...» (Курсив мой. -Ю. Л.) [11, т. 1, с. 216-217].

Кажется, никто не обратил внимания, что даже фабула «Бедной невесты» перекликается с повестью Тургенева «Дневник лишнего человека», впервые опубликованной в апрельском номере журнала «Отечественные записки» за 1850 год. Семью провинциального чиновника Ожогина с дочерью Лизой, девушкой кроткого нрава, наивной и доверчивой, осаждают два цивилизованных «развивателя» женских сердец - москвич Чулкату-рин, от лица которого написан «Дневник», и более удачливый князь Н. из Петербурга. Соперничество между этими героями напоминает столкновение между Милашиным и Меричем. Обманутая князем в своих лучших надеждах, Лиза, подобно «бедной невесте» Островского, выходит замуж за провинциального чиновника Бизьмёнкова.

Монологи Милашина в «Бедной невесте» «перепевают» размышления героя «Дневника лишнего человека». «Меня щадили, как больного: я это видел, - анализирует своё душевное состояние Чулкатурин. - Я каждое утро принимал новое, окончательное решение, большею частью мучи-

тельно высиженное в течение бессонной ночи: я то собирался объясниться с Лизой, дать ей дружеский совет... <...> то я вдруг великодушно приносил всего себя в жертву, благословлял Лизу на счастливую любовь...» [16, т. 5, с. 205].

Тонкие переживания тургеневского героя Островский переводит на грубоватый язык бесхитростной правды. Его Милашин говорит: «Да из чего ж я бьюсь? Просто уйти, бросить и не обращать внимания. Но, однако же, надобно ей дать почувствовать. Надобно ей сказать: "У вас теперь, Марья Андреевна, есть новые знакомые, с которыми вам веселей, чем со старыми; но вы теряете друга, который был вам предан". Она, конечно, будет меня уговаривать, а я ей: "Нет, скажу, коли у вас есть лучше, так уж что же мне здесь делать; может быть, я вам уж надоел; прощайте, скажу... навсегда". - "Но зачем же навсегда, Иван Иваныч?" - "Нет, скажу, если прощаться, так навсегда, у меня такой характер". Взять шляпу и уйти...» [11, т. 1, с. 205].

«Перепеваются» Островским даже отдельные детали:

Чулкатурин: «"Князь, - думал я, - столичная штучка: на нас свысока смотреть будет." Не более минуты видел я его, но успел заметить, что он был хорош собой, ловок и развязен. Походив некоторое время по зале, я наконец остановился перед зеркалом, достал из кармана гребешок, придал моим волосам живописную небрежность и, как это иногда случается, внезапно углубился в созерцание моего собственного лица» [16, С, т. V, с. 199].

Милашин: «Я хожу, тоскую три часа сряду, и хоть бы один взгляд! Это ужасно досадно. Или лицо у меня не так выразительно, что ли? Мне хотелось бы, чтобы лицо моё выражало теперь самую глубокую скорбь. (Смотрит в зеркало.) Фу, какое глупое выражение... смешное даже! Нет, пусть же она заметит злую иронию в моих глазах. (Смотрит в зеркало.) А если она не захочет заметить...» [11, т. 1, с. 272-273].

В отношениях Мерича с Марьей Андреевной Островский нарочито снижает тургеневскую философию любви. Обольщённая и оставленная князем Н. Лиза в тургеневской повести говорит: «Что делать! я чувствую, что я до гроба его любить буду. <... > Все меня теперь обвиняют, все бросают в меня каменьями. Пусть! Я бы всё-таки не променяла своего несчастия на их счастие... нет! нет!.. Он недолго меня любил, но он любил меня!» [16, С, т. V, с. 228].

Герои Тургенева вместе с их автором считают, что проза семейных отношений враждебна любви. У Островского такие взгляды на любовь и семью проповедует эгоист Мерич. Узнав о готовности Марьи Андреевны выйти замуж, он говорит: «Это ужасно! Пожертвовать собой! Что вы делаете, Марья Андреевна! Вы созданы для того, что-

76

Вестник КГУ ^ № 2. 2017

бы быть любимой. Красотой должны любоваться все. Вы не имеете даже права отнять у нас это наслаждение и на всю жизнь отдаться одному человеку» [11, т. 1, с. 218].

Горский в комедии Тургенева «Где тонко, там и рвётся» получает высочайшее наслаждение от любовной игры с Верой. Ради этого наслаждения он готов воспрепятствовать её браку с приятелем. Но сам Горский на семейную жизнь смотрит скептически («её можно сравнить с молоком... но молоко скоро киснет») и жениться на Вере не собирается: «Жениться? Нет я не женюсь, что там ни говорите...» [16, С, т. 2, с. 101]. «Дружба, семейное счастье, любовь?.. Да все эти любезности хороши только как мгновенный отдых, а там давай Бог ноги! Порядочный человек не должен позволить себе погрязнуть в этих пуховиках...» [16, С, т. 2, с. 112].

В отличие от Тургенева Островский видит призвание женщины не в чувственных томлениях, а в семейной жизни и воспитании детей. Марья Андреевна в его пьесе заявляет: «Передо мной новый путь, и я его наперёд знаю. У меня ещё много впереди для женского сердца! Говорят, он груб, необразован, взяточник; но это, быть может, оттого, что подле него не было порядочного человека, не было женщины. Говорят, женщина много может сделать, если захочет. Вот моя обязанность. И я чувствую, что во мне есть силы. Я заставлю его любить меня, уважать и слушаться. Наконец - дети, я буду жить для детей» [11, т. 1, с. 271].

Тургенев не мог не почувствовать полемического подтекста «Бедной невесты». С воззрениями Островского на любовь и назначение женщины он продолжил полемику в повести «Переписка». Героиня её Марья Александровна признаётся своему корреспонденту, «лишнему человеку»: «Вы со мной наверно согласитесь, что мы, женщины, по крайней мере те из нас, которые не удовлетворяются обыкновенными заботами домашней жизни, получаем своё окончательное образование всё-таки от вас - мужчин: вы на нас имеете сильное и большое влияние». [16, С, т. VI, с. 171].

Чувствуя симпатию, склоняясь к браку, но не испытывая любви к молодому соседу, Марья Александровна просит совета у своего «учителя» и «просветителя» женских сердец: «Если вы точно чувствуете ко мне дружбу, если вы точно меня не забыли, вы должны помочь мне, вы должны рассеять мои сомненья...<...> "Всё это пустяки, турусы на колесах, - говорил мне вчера мой дядя, - <... > муж, дети, горшок щей; за мужем и детьми ухаживать, а за горшком наблюдать - вот что нужно женщине..." Скажите, ведь он прав?» [16, С, т. VI, с. 177].

Тургеневский герой отвечает: «Одни иезуиты утверждают, что всякое средство хорошо, лишь бы достигнуть цели. Неправда! неправда! С ногами, оскверненными грязью дороги, недостойно войти

в чистый храм» [16, С, т. VI, 178-179]. Тургенев поэтизирует первые проблески любовного чувства, одухотворённого, бесплотного и чистого, но не созданного для семьи.

Примечательно, что Островский в полемике с тургеневской философией любви обращался к пушкинской традиции. По точному замечанию А.И. Журавлёвой, «вся история отношений Марьи Андреевны и Мерича - это в значительной мере пересказ схемы отношений Онегина и Татьяны» [4, с. 48]. Взгляд драматурга на любовь и назначение женщины существенно отличается от идей женской эмансипации, подхваченных у Белинского Тургеневым и другими последователями критика. Островский заставляет вспомнить о пушкинской Татьяне, которая предпочла супружескую верность и семейную святыню чувственному влечению.

Белинский не без иронии резонёрствовал: «Но я другому отдана, - именно отдана, а не отдалась! Вечная верность - кому и в чём? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освященные любовию, в высшей степени безнравственны...» [1]. В полемике с Белинским Ф.М. Достоевский показал, что свой отказ Татьяна твёрдо высказала Онегину «именно как русская женщина, в этом её апофеоза» [3, с. 141].

В «Бедной невесте» Островский утверждает именно такой женский идеал. Обращаясь к Ме-ричу, Марья Андреевна говорит: «Как бы я была счастлива, если б я родилась полегкомысленнее. Меня бы занимали наряды, маленькие интрижки, и всё бы было так легко, весело; я бы влюблялась, забавлялась. Я теперь иначе смотрю на жизнь: я выхожу замуж и хочу быть хорошей женой... » [11, т. 1, с. 271]. Она видит смысл любви в семейной жизни, в перевоспитании человека, назначенного ей в мужья: «. Я затем иду за него замуж, чтобы исправить его, сделать из него порядочного человека» [11, т. 1, с. 269].

Первую комедию Островского «Свои люди -сочтёмся!» (1850) сторонники натуральной школы ставили в ряд произведений Гоголя и называли купеческими «Мёртвыми душами». Верность Гоголю они будут искать и в «Бедной невесте». Однако Островский опровергает в ней эстетические вкусы сторонников «гоголевского направления». У Гоголя все персонажи «Ревизора» одинаково бездушны. А у Островского в бездушном мире открываются источники живых человеческих чувств. Уже в комедии «Свои люди - сочтёмся!» по мере движения сюжета к развязке появляются новые, не свойственные Гоголю мотивы. Смешной и пошлый в начале комедии, Большов вырастает к её финалу. Поруганный детьми, обманутый и изгнанный, купец Большов напоминает короля Лира из одноимённой шекспировской трагедии. «Бедная невеста» перекликается с гоголевской «Женитьбой» -

Вестник КГУ ^ № 2. 2017

77

и тут и там осуждаются бесчеловечные браки. Но если у Гоголя бездушие персонажей взрывается изнутри лишь силой смеха, то у Островского появляется живой человек, страдающий от этого бездушия. Драматический конфликт в пьесе изменяется: происходит столкновение чистых желаний людей с тёмными силами, преграждающими путь этим желаниям [15, с. 457-526].

Психологически усложняя характеры действующих лиц, наполняя драму богатым лирическим содержанием, Островский идёт не за Гоголем, не за Тургеневым, а возвращается к традиции Пушкина. Это почувствовали как почвенники в лице Ап. Григорьева, так и некоторые либералы-западники в лице А.В. Дружинина и П.В. Анненкова, которые высоко ценили Островского, потому что ратовали за возврат к пушкинским традициям в развитии современной русской литературы.

«С Островским, - утверждает Н.Н. Скатов, -в известной мере завершилось становление русского классического национального искусства XIX века. "Драма, - говорил Гегель, - есть продукт уже внутри себя развившейся национальной жизни". В понимании этого наш драматург вполне сходился с великим теоретиком, когда писал: "Национальный театр есть признак совершеннолетия нации". Каков же оказался этот русский национальный театр, созданный Островским? Я думаю, что его можно обозначить одном словом, одним определением, которое, отделяя от всякого другого театра и схватывая самую его общую суть, позволяет в то же время увидеть, как проникает она всю художественную ткань, или, как теперь любят говорить, структуру, - до мельчайших клеточек. Театр Островского - театр эпический» [13, с. 151-152].

Библиографический список

1. Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. - Т. 6. - М.: Худ. лит, 1981.

2. Виноградов В.В. Этюды о стиле Гоголя // Поэтика русской литературы. М.: Наука, 1976. -С. 228-366.

3. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. -Т. 26. - Л.: Наука, 1984.

4. Журавлёва А.И. «Бедная невеста» // А.Н. Островский. Энциклопедия. Кострома-Шуя, 2012.

5. Журавлёва А.И. А.Н. Островский-комедиограф. - М.: МГУ 1981. - 216 с.

6. Журавлёва А.И. Натуральная школа // А.Н. Островский. Энциклопедия. Кострома-Шуя, 2012.

7. Лакшин В.Я. Александр Николаевич Островский. - М.: Искусство, 1976.

8. Москвитянин. - 1851, ч. II, № 5. - С. 71.

9. Новое время. - 1879. - 19 января, № 1039.

10. Овчинина И.А. «Записки замоскворецкого жителя» // А.Н. Островский. Энциклопедия. Кострома-Шуя, 2012.

11. Островский А.Н. Полн. собр. соч.: В 12 т. Т. 10. - М., 1978.

12. Павлов А.В. О жанровых особенностях «Записок замоскворецкого жителя А.Н. Островского // А.Н. Островский в новом тысячелетии. - Кострома, 2003.

13. Скатов Н.Н. Далёкое и близкое. Литературно-критические очерки. - М.: Современник, 1981. - 351 с.

14. Лебедев Ю.В. Об одной из «ветвей» некрасовской традиции. Процессы циклизации в русской прозе и поэзии 1840-1860-х годов // Н.А. Некрасов и современность: Сборник статей и материалов. Ярославль, 1984. - С. 53-67.

15. Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. Статьи и исследования о русских классиках. - М.: Худ. лит, 1972. - 543 с.

16. Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. - М.; Л., 1961-1968.

Вестник КГУ ^ № 2. 2017

78

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.