CC BY
61
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 811.161.1 ; 811.512.1'373.231
Кюршунова Ирина Алексеевна
кандидат филологических наук, доцент Петрозаводский государственный университет
ТЮРКСКОЕ ИМЯ В АНТРОПОНИМИКОНЕ КАРЕЛИИ XV-XVII ВВ.*
В статье исследуются антропонимы, имеющие тюркское происхождение, которые зафиксированы в делопроизводственной письменности Карелии донационального периода. Определяется их количественный состав в региональной системе именования лиц, устанавливается распространение тюркских именований в пределах Карелии и причины, влияющие на ареал использования таких имён. За основу при анализе берется именник постоянного населения края - крестьян, бобылей, мастеровых, церковных служащих, представляющих местный социум. Тюркские имена членятся на ономастические группы, что обусловлено спецификой их функционирования в тексте памятников письменности. Выявляются причины их уподобления некалендарным личным именам из исконно русского онома-стикона и прозвищам. Показаны особенности «новых» мотивов именования, связанных с отрывом внутренней формы тюркского имени от значения основы, представленной у апеллятива в языке-источнике. Делается вывод о месте антропонимов с тюркской основой в ономастической системе Карелии и Руси.
Ключевые слова: историческая антропонимия, региональная ономастическая система, тюркское имя, некалендарный именник, мотив номинации, функционирование ономастических единиц.
Известно, что имя человека - языковая, культурно-историческая и социальная универсалия. Любое общество в определённое время формирует систему значимых единиц номинации лица, в которой существование каждого имени мотивировано. Данное положение применимо как к родным, так и к неродным (заимствованным) именам, использование последних обусловлено различными причинами (лингвистическими и экстралингвистическими). При этом неродное имя не всегда находится в периферийной позиции. Примером того, когда заимствованное имя занимает центральные позиции, может служить принятие православных имён в связи с христианизацией Руси. Календарный антропоним из чужого, периферийного имени в самом начале функционирования превратился в господствующий элемент ономастической системы Руси, адаптировавшись на всех языковых уровнях к XIV веку. Контаминация русифицированного календарного именника с исконно русским личным и прозвищным, а также с онимами, являвшимися родными для разных этнических групп народов Руси, придала особый колорит русскому ономастикону. Однако процессы такой контаминации были различными в регионах. И потому выяснение этнокультурного состояния ономастикона определенной территории в определенное историческое время является актуальным для исторической антропонимии.
В статье для исследования выбрана антропонимия, имеющая тюркские основы и представленная в делопроизводственной письменности ХУ-ХУП вв. территории Карелии. Данная группа онимов, несмотря на невысокие количественные показатели функционирования (репертуар около 100 антропонимических единиц; носителей око-
ло 240), может быть привлечена для исследования ономастических и этнокультурных процессов по следующим причинам.
1. Карелия - окраинная часть Северной Руси, в её ономастиконе нашли отражение, с одной стороны, процессы, характерные для всех русских регионов изучаемого периода, в том числе и этнокультурные переплетения, с другой стороны, в силу удаленности от центров сохранились в большей степени архаические явления. Например, еще в XVII в. активно использовались для наречения некалендарные личные имена [4, с. 103-108].
2. Карелия - территория, имеющая опыт толерантных взаимоотношений русских с финно-угорским этносом, что также нашло отражение в региональном ономастиконе [6].
Учитывая данные особенности, автор статьи ставит следующие задачи: 1) дать анализ функционирования антропонимов с тюркскими этнокультурными маркерами; 2) определить их значимость как единиц общерусской системы именования и как единиц, представляющих региональный оно-мастикон.
Тюркские именования - непременный атрибут не только русского ономастикона, но и, шире, восточнославянского [см.: 14; 15].
Тюркский именник представлен и в документах Карелии XV-XVII вв., ср. имена, данные курсивом, и тюркские материалы: Тимошка Кирилов сын Бахмат, олончанин, 1672 [Тупиков, 98] и сложное имя, состоящее из тюрк. слова baj 'богатый' + (A) met ( ^ араб. Ahmad, букв. 'похвальный') [1, с. 100]; Бусурман Казатулов сын Скобел-цын, п. Никольский в Ярославичах, 1563 [ПКОП, с. 250] и бусурман 'язычник', др.-русск. 'то же' из кыпчатского [Фасмер, т. 1, с. 251-252]; Минка Пет-
* Исследование выполнено при финансовой поддержке Минобрнауки России в рамках проектной части государственного задания в сфере научной деятельности, № 33.1162.2014/К.
© Кюршунова И.А., 2016
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова № 5, 2016
149
ров Курбатко, кр-н, п. Вытегорский, 1563 [ПКОП, с. 207] и тюрк. qara(a)bat 'короткость, близость, родство' [1, с. 251]; Федко Иванов Кудаш, Выго-зеро, 1556 [Гейман, с. 183] и тюрк. qudas ~ qundas 'дети одного отца от разных матерей' или quda 'сват', qudasa 'сватья' [1, с. 30, 254]; Тарханко Лукин, кр-н, п. Городенский, 1568 [ПКВП, с. 86] и тур., чагат. tarxan 'привилегированное сословие', др.-тюрк. tarkan 'сан', уйг. tarxan [Фасмер, т. 4, с. 25] и под. Кроме того, видим: эти именования не только восходят к тюркской основе, но и имеют характерный фонетический признак - сингармонизм.
Однако анализ статистических данных показал, что в сравнении с другими регионами, где такие антропонимы достаточно активно используются для номинации лица [см. 1; 2; 3; 10; 11; 12; 13], тюркские имена в памятниках письменности Карелии фиксируются редко (см. статистику выше). При подсчетах учитываются и те случаи, где связь с тюркским ономастиконом была косвенно опосредованной. Например, патроним Бибиков (Михаил Бибиков, грамота, п. Пиркинический, 1598; Гейман, 361) связываем прежде всего с диалектным бйбик 'человек, имеющий какой-то физический недостаток' пск. [СРНГ, вып. 2, с. 289], затем с близкими в фонетическом плане тур. bebek 'маленький ребенок, кукла', либо чагат. bibek 'зрачок глаза', которые могли иметь общее происхождение [1, с. 11]. Подобный «тюркский след» с разной долей вероятности можно увидеть в основах таких патронимов, как Бакланов, Бачурин, Берсенев, Бутаков, Бухарин, Годунов, Кандаков, Колычев, Карташов, Мамонов, Огарев, Урусов, Чеглоков и под. (см. монографии Н.А. Баскакова, А.Г. Мосина, словарь И.А. Кюршуновой).
Распространение таких именований по погостам Карелии (см. рис.) в указанное время неравномерное, обусловленное использованием земель, пригодных для обработки, на юге Карелии земцами и помещиками, особенно на Карельском перешейке: Городенский, Сакульский, Ровдужский погосты. Выделяются «пустые» тюркские зоны или зоны с единичными случаями выявления тюркских именований, совпадающие с присутствием там прибалтийско-финского населения края. Крестьянское население - носители имен с тюркской основой - отмечено островками: южные погосты Обонежской пятины, Заонежские погосты, а также Шуйский и Выгозерский, Кемь, то есть места поселения русских.
Невысокая частотность именований, которые можно включить в тюркскую группу, обусловлена тем, что на данной территории не было прямых контактов с тюркским населением. Кроме того, обращает на себя внимание следующая особенность: большая часть антропонимов, имеющих тюркскую основу, зафиксирована в основах патронимов (Бу-кримов, Казатулов, Кутузов, Салтыков, Хазаров,
Сабуров, Тургенев и под.), по этой причине можно говорить, что часть тюркской именной базы не была актуализирована в антропонимиконе Карелии.
Носителями имен с тюркской основой на территории Карелии были представители «статусных» сословий: церковные служащие, писцы, помещики, земцы, не являвшиеся постоянными жителями Карелии, ср.: Рахманин Болдырев, дьяк, 1628 [Мюллер, с. 35]; Будай Сартаков, подьячий, Свирь, Ильинский мон., 1595 [Гейман, с. 346] и т. д. «Статусные» именования вряд ли следует считать актуальными для региональной ономастической системы.
Тюркские имена фиксируются также у постоянных жителей края - крестьянского, мастерового населения, у бобылей, местных деревенских церковных служащих: Бекет Терехов, крестьянин, п. Шальский, 1582-1583 [КЗПОП, с. 222]; Берсень Ефимьев, крестьянин, п. Пиркинический, 1563 [ПКОП, с. 78]; Шарап Давыдов, бобыль, п. Шунь-гский, отдельные книги, 1594 [Гейман, с. 342]; бобыль Шевел Иевлев, п. Кижский, 1582-1583 [КЗПОП, с. 156]; Казаринко Филипов, дьячок, п. Оштинский, 1582-1583 [там же, с. 310] и т. д.
Несмотря на немногочисленность (репертуар 57 антропонимических единиц; носителей 130), именно антропонимы местных жителей представляют особый интерес для исследования функциональных особенностей, вопросов интерференции иноязычных имен в региональном ономастиконе, для объяснения мотивов номинации лица тюркским именем.
Антропонимы с тюркской основой, отмеченные в крестьянском социуме, функционировали или как личное имя, или как прозвище1. Формальным критерием разграничения считается позиция антропонима в структурной модели именования (по отношению к патрониму и прочим единицам номинации лица). В постпозиции такие антропонимы выполняют функцию прозвища: Огафонко Ларивонов Булат, п. Пудожский, 1563 [ПКОП, с. 183]; Гаврило Григорьев сын Бухаря, староста, 1571 [АСМ, с. 235] и под. В препозиции антропонимы с тюркской базой следует приравнивать к личному имени, даваемому при рождении: Ша-рапко Иванов, п. Важинский, 1582-1583 [КЗПОП, с. 98-99]; Берсень Ефимьев, п. Пиркинический, 1563 [ПКОП, с. 78] и под.
Дополнительным критерием того, что перед нами личное имя, является использование экспрессивных формантов: Казаринко Петров, п. Кижский, 1563 [ПКОП, с. 130]; Муратко Иванов, г. Корела, 1568 [ПКВП, с. 77]; Назимко Ка-реев, п. Никольский в Ярославичах, 1563 [ПКОП, с. 250]; Ташлычко Семенов, п. Оштинский, 1563 [ПКОП, с. 228]; Чубарко Логинов, п. Шальский, 1582-1583 [КЗПОП, с. 221]; Шевелко Никифоров, г. Корела, 1568 [ПКВП, с. 61]. См. также примеры, приведенные выше.
ЛМКи |£Ч1Ъ
ПI.. ..
1СЧ
.V
1ИМ
ШГЧИчИ
■ III и 11:1111 I
Рисунок. Ареал тюркских ономастических единиц на территории Карелии ХУ-ХУП вв. • - именования крестьянского населения края; ■ - именования «статусных» лиц, представленных в документах Карелии
В данном случае они уподобляются таким календарным модификатам, как Иванко, Онтонко, Павелко, Семенко, Федорко и т. д., которые адаптировались в русской ономастической системе по аналогии с исконно русскими некалендарными личными именами: Баженка Боранов, Сенногуб-ская вол., 1599 [Гейман, с. 375]; Боранко Васильев, п. Мегрежский, 1582-1583 [КЗПОП, с. 293]; Будан-ко Ондреев, Оштинский, 1563 [ПКОП, с. 225]; Веш-нячко Иванов, п. Кижский, 1582-1583 [КЗПОП, с. 156] и т. д.
Модифицированные формы именований (с тюркской, исконно славянской или календарной основой), с одной стороны - способ адаптации иноязычного имени, с другой - отражение особого отношения родителей к ребёнку у русских [7, с. 165, 168]. Следовательно, мотив именования, близкий к значению тюркского апеллятива, вряд ли можно учитывать в полной мере.
Рассмотрим пример. Антропоним Рахма-нин, известный в разных регионах Руси [см.: Ве-селовский, с. 267; Тупиков, с. 391; Морошкин, с. 166-167; Полякова, с. 319; Мосин, с. 338; Чайкина, с. 85; Кюршунова, с. 455-456 и т. д.], по свидетельству исследователей, является тюркским по происхождению и возник на основе арабского апеллятива rahman 'милосердный' [1, с. 169-170]. Можно предположить, что в ономастическую систему XV-XVП вв. могло быть заимствовано само имя Рахманин. Однако ко времени его широкого распространения оно потеряло связь с генетически родственным апеллятивом. Ср. основу антропонима с однокоренным прилагательным рахманный, известным современным русским говорам, которое является адаптированным и переосмысленным от тюркского rahman. Прежде всего, соотнесем именования со значениями слова рахманный, отмеченными в русских говорах Карелии и сопредельных областей. На севере и востоке, как заметил В. Даль, со словом рахманный связаны положительные характеристики лица: 'веселый, разгульный, бесед-ливый, хлебосольный, тороватый, тчивый, щеголь' [Даль, т. 4, с. 86], а также 'щедрый, добрый' При-он., Кондоп., Ленингр., Новг., Лод., Бат, Тихв., 'веселый' Прион., Новг., 'красивый, нарядный' Медв., Прион., Волог., 'боевой' Медв., 'ловкий, мастер на все руки' Прион., Кондоп., Новг., 'толковый, приятный человек' Медв., 'бескорыстный человек' Новг., 'хороший, славный' Новг., 'бойкий' Белоз. [СРГК, вып. 5, с. 500], 'добрый, добродушный' Олон., Вят., Твер., Петерб., Яросл., Нижегор., Пск., 'обходительный, учтивый' Олон., Яросл., 'гостеприимный, хлебосольный' Олон., Твер., Яросл., Влад., Моск., Брян., 'не жадный, не скупой, щедрый' Прион., Олон., Арх., Петерб., Новг., Твер., Влад. и т. д. [СРНГ, вып. 34, с. 343-344]. В других говорах рахманный означает 'вялый, хилый, развязный', 'смирный', 'простоватый, глуповатый, нерасто-
ропный' юго-зап. и юго-вост. от Москвы [Даль, т. 4, с. 86]; 'развязный' Костр. [Ганцовская, с. 333]; 'хвастливый' Чуд. Новг., 'спокойный, равнодушный' Новг., а также 'скромный, смирный человек' Смол. [СРНГ, в. 34, с. 343-344], 'тихий, кроткий, смирный, ручной' Пск., Зап. [Даль, т. 4, с. 86], 'задумчивый' Пск. [СРНГ, вып. 34, с. 343-344]. Такая полярность значений апеллятива в говорах, широкое распространение имени собственного по всей территории Руси - яркое свидетельство оторванности именования от исторического корня, а как следствие, необходимость искать новые признаки мотива именования.
Думается, за тюркскими именами могла стоять охранная функция, обусловленная значением 'чужой'. Такая внутренняя форма могла наслаиваться на другие мотивы именования. Если же сохранялась смысловая обособленность, то личные имена с тюркской основой и становились в один ряд с такими антропонимами, как Ненаш Михайлович Запольский, 1584, Рязань [Веселовский, с. 218], Несвой Григорьев, 1545, Новгород [там же, с. 219), а также Нежданко Федотов, п. Пудожский, 15821583 [КЗПОП, с. 229], Нечайко Истомин, п. Горо-денский, 1568 [ПКВП, с. 79] и под., где возможно выделение такого мотивировочного компонента, как 'чужой'2.
Косвенным подтверждением гипотезы является приведенный С.Б. Веселовским пример - Чужой Булгаков Айгустов, 1549 г. Переяславль [Веселовский, с. 356], где именование Чужой как раз имеет охранную внутреннюю форму, занимает позицию личного имени, которое сопровождают компоненты с неславянской основой, одна из которых - Булгаков - в данном случае принимается как тюркская, ср. с материалами Н.А. Баскакова: Булгак из тюрк. bulyaq 'гордый, важный', 'бездельник, праздношатающийся', 'непостоянный, ветреный, легкомысленный', 'беспокойный, суматошный человек' [1, с. 7, с. 34].
Тюркские антропонимы, выполняющие функцию прозвища, также к ХУ-ХУ1 вв. изменили внутреннюю форму. Прозвище Булат (Огафонко Ларивонов Булат, п. Пудожский, 1563; ПКОП, с. 183) мотивировано не значениями 'сорт стали' или 'стальной клинок' [1, с. 139], а значением 'рыжеволосый человек', в памятниках письменности содержится указание на цвет булата: «А гово-рилъ шахъ: ...булатъ хорошей красной выходить въ наше государство.» [СлРЯ Х1-ХУП, вып. 1, с. 352].
Патроним Копылов (Нечайко Копылов, п. Мегрежский, 1563; ПКОП, с. 221) от прозвища Копыл (ср. по другим регионам - Василий Копылъ Спя-чий, московский посол на Афон, 1515 [Тупиков, с. 251] и под.), которое могло быть мотивировано значением 'тупой, глупый человек', зафиксированным у апеллятива копыл в ярославских гово-
рах [ЯОС, вып. 5, с. 63] и возникшего от одного из известных древнерусскому языку апеллятива копылъ в следующих значениях: 'каждый из вдолбленных в санные полозья брусков, которые служат для прикрепления к полозьям верхней части саней', 'род лопаты' [СлРЯ XI-XVII, вып. 7, с. 299]. Используется слово и в составе названия бортного знамени с изображением брусков и санных полозьев [СлРЯ XI-XVII, вып. 7, с. 299]. Алеллятив в прямом номинативном значении заимствован из тюркских языков и связан с глагольной основой qop- 'подниматься, вставать', к которой присоединялись аффиксы -yl//-il, придававшие слову qopyl значение 'стояк, стоень' [1, c. 135]3. Как видим, тюркский апеллятив в русской лексической системе подвергается метафоризации и в дальнейшем становится внутренней формой для именования.
В отдельных случаях возможна отдалённая связь с тюркской (первичной) этимологией. Ср. прозвище Булыга (Овдоким Максимов сын Булыга, 1552; АСМ, 111) и тюркское balya 'палица с длинным черенком; молоток' и baldaq 'палица с ремнем для прикрепления к руке; сабельный эфес' [1, c. 164]4. В говорах отражено преобразованное булыга 'камень, булыжник' [СРГК, вып. 1, с. 137], которое в дальнейшем послужило основой для переносного 'болван, грубый, неотесанный человек, неуч, невежа', отмеченного у лексемы булыга, например, в олонецких (русских) говорах Карелии [Куликовский, с. 7], ср. также булыга 'пустой, никчемный человек' Тихв., Медв. [СРГК, вып. 1, с. 137].
Следует обозначить примеры, где за именованием могла стоять как тюркская основа, так и апеллятивная база из другого языка. Имя Улан (Улан Рокульский, земец, г. Корела, 1568; ПКВП, 55) в конечном итоге можно связать с известным древнерусскому языку уланъ 'член ханской семьи у татар, лицо княжеского рода' [Срезневский, т. 3, с. 1194-1195] или тюркским olan 'парень' [9, с. 160]. Однако известны глаголы улайдать, улан-дать 'плакать', заимствованные из прибалтийско-финских языков, ср. с вепсским ula[dab - в 3-м л., ед. ч. 'воет', финским ulista 'выть, стонать, визжать' [Фасмер, т. 4, с. 158], широко представленные в современных русских говорах Карелии [см.: СРГК, вып. 6, с. 601-602], как и девербатив улайдун 'плакса' Медв. [СРГК, вып. 6, с. 602]. На появление формы Улан на -ан могло повлиять отпричастное имя его брата Ждан.
Патроним Шабанов (Степанко Тимофеев Шабанов, г. Корела, 1568; ПКВП, с. 78) в конечном итоге восходит к апеллятиву шабан, для которого можно видеть связь с арабким saban - названием восьмого месяца лунного календаря, или с тюркским saban ~ caban 'чабан, пастух' [1, с. 211-212]. Но более надежным видится соотношение с известной в русских говорах Карелии лексемой шабйнь 'ягода, растение Empetrum nigrum' [Фасмер, т. 4,
с. 391], а также с глаголом шабандать 'шептаться, тихо говорить, ворчать, делать что-л., производить тихий шум; искать, копаться' русские говоры Карелии, арх., шенкурск., заимствованным из вепсского säbäitä 'производить шум, греметь, рычать' [Фасмер, т. 4, с. 390], sabaita 'шуршать, скрестись', 'копошиться, возиться с чем-л.', 'трепетать' [СВЯ, с. 541], финского sopistaa 'производить небольшой шум, бормотать' [Фасмер, т. 4, с. 390].
У ряда антропонимов, имеющих тюркскую основу, внутренняя форма характеризуется высокой степенью гипотетичности, что обусловлено семантикой соотносимого с именем апеллятива. Например, неясен мотив именования Чумбур (Иванко Чумбур, п. Шуньгский, 1563; ПКОП, с. 151). Соотносимый апеллятив чембур, чумбур 'поводок лошади', заимствованный из тюркских языков: ср. тар., тел. cylbur 'то же', алт. cylbyr [Фасмер, т. 4, с. 331], допускает разные предположения о мотиве номинации, одна из которых 'название лица по роду деятельности' (= 'тот, кто изготавливал и продавал чумбуры') позволяет поставить антропоним Чумбур в тематический ряд с такими именами, как Оглобля Федор Исаков, 1620, Соль Вычегодская [Веселовский, с. 227], *Супонь ^ Супонев Федор Васильевич, воевода, 1527, Чухлома [Веселовский, с. 306], *Хомут ^ Хомутов Иван Федорович, 1522, р. Клязьма под Москвой [Веселовский, с. 341] и под.
Примером открытого мотива именования может служить название деревень Шалимовская в разных погостах Карелии (п. Вытегорский, 1563; ПКОП, с. 207 и п. Веницкий, 1563; Веселовский, с. 224), где вычленяется антропоним *Шалим, для которого находим ряд этимологий у Н.А. Баскакова: 1) тюркское имя собственного Sah 'alim ^ персидского sah 'царь, властитель' и арабского 'alim 'ученый, просвещенный', 2) казахское, каракалпакское salym 'горсть', salymly kisi 'работоспособный, сильный, крепкий человек' [1, с. 137].
Имеются случаи, подобные отмеченным в некалендарной антропонимии, когда провести границу между личным именем и прозвищем невозможно, ср. одни и те же имена в разных функциональных позициях: ср. Тарханко Лукин, п. Городенский, 1568 [ПКВП, с. 86] и Иван Федоров сын Тархан, 1550 [АСМ, с. 100]; Шевель Тимофеев, п. Кижский, 1582-1583 [КЗПОП, с. 189]; Шевелко Никифоров, г. Корела, 1568 [ПКВП, с. 61] и Игнашко Шевел, п. Толвуйский, 1563 [ПКОП, с. 142]; Якунь Звягин Шевел, Кемская и Подужемская вол, 1591 [Гейман, с. 321]. Если для личного имени определение мотива номинации лица возможно (Тарханко и Шевелко стоят в одном ряду с другими охранными именами), то для прозвищ Тархан и Шевел соотнесение с семантикой тюркского апеллятива остается под вопросом. Ср. тур., чагат. tarxan 'привилегированное сословие', др.-тюрк. tarkan 'сан', уйг. tarxan [Фасмер, т. 4, с. 25] или шевель - название месяца [1, с. 42].
Таким образом, антропонимия с тюркской базой в периферийных регионах русского государства донационального периода может служить источником исследования особенностей языковой интерференции и выявления качественно новых процессов в русской антропосистеме. Так, личные имена и прозвища тюркского происхождения, зафиксированные памятниках письменности XV-XVII вв. у крестьянского и близкого к нему по статусу населения Карелии, являются полноправными членами некалендарного ономастикона Руси. На территориях, удаленных от мест прямого контактирования с тюркским этносом, языковая интерференция на ономастическом уровне имеет нулевой коэффициент. Те антропонимы, которые выполняли функцию личного имени, входят в группу имён с охранной функцией, отражая проявление мотива номинации, обозначенного семой 'чужой'. Другая часть именований - прозвища -восходит к адаптированным в русской лексической системе апеллятивам, также формирующим новую внутреннюю форму, обусловленную переносными моделями русского языка.
Примечания
1 Далее в статье представлены примеры именований крестьян и близкого к ним по положению социума.
2 Подобные размышления дают возможность предположить, что данный мотив именования был дополнительным средством адаптации календарного (изначально чужого) именника и включения его в русскую ономастическую сферу.
3 Имеются другие гипотезы о мотиве номинации: не менее вероятна связь с копыл 'незаконнорожденный' в укр., болг., макед., сербохорв., слвц. языках или опять же с тюркским qapyl 'небрежный' [1, с. 134-135].
4 Не следует пренебрегать возможной связью с тюрк. bulquj 'быть громоздким, толстым', ср. также монгол. болхи 'нерасторопный, неповоротливый, неуклюжий, грубый, дерзкий, невежественный, тупой' [1, с. 34].
Список источников
АСМ - Акты социально-экономической истории Севера России конца XV-XVI в.: Акты Соловецкого монастыря, 1572-1584 гг. / АН СССР. Ин-т истории СССР. Ленингр. отд-ние; сост. И.З. Либер-зон. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1990. - 328 с.
Гейман - Материалы по истории Карелии XII-XVII веков / под. ред. В.Г. Гейман. - Петрозаводск, 1941. - 440 с.
Докучаев-Басков - Докучаев-Басков К.А. «Строкина пустыня» и ее чернецы: Опыт исследования жизни монашествующих // Известия общества изучения Олонецкой губернии. - Петрозаводск, 1914. - № 4. - С. 17-32.
КЗПОП - Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 г. Т. 3 // История Карелии ХУ!-ХУП вв. в документах: Asiakirjoja Каца1ап ffistoriasta 1500ja 1600-1шиШа / подгот. к печ. и ред. И.А. Черняковой, К. Катаяла. - Петрозаводск; Йоэнсуу, 1993. - С. 35-341.
Мюллер - Карелия в XVII веке: сб. документов / сост. Р.Б. Мюллер, под ред. А.И. Андреева. -Петрозаводск, 1948. - 222 с.
ПКВП - Писцовые книги Водской пятины 1539 г., 1568 г. // История Карелии ХУ1-ХУИ вв. в документах: Asiakirjoja ^ф^п Historiasta 1500ja 1600-1^^^3 / подгот. к печ. и ред. И.А. Черняко-вой, К. Катаяла. - Петрозаводск; Йоэнсуу, 1987. -С. 19-178.
ПКОП - Писцовые книги Обонежской пятины 1496 и 1563 гг. / подгот. к печ. А.М. Андрияшев / под ред. М.Н. Покровского. - Ленинград, 1930. - 268 с.
Лексикографические источники
Веселовский - Веселовский С.Б. Ономастикон: Древнерусские имена, прозвища и фамилии. - М.: Наука, 1974. - 384 с.
Ганцовская - Ганцовская Н.С. Словарь говоров костромского Заволжья: междуречье Косторо-мы и Унжи. - Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2015. - 512 с.
Даль - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 4. - М.: Русск. яз., 1981-1982.
СВЯ - Зайцева М.И., Муллонен М.И. Словарь вепсского языка. - Л.: Наука, 1972.
Куликовский - Куликовский Г.И. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении. - СПб.: Тип. Императ. Акад. Наук, 1898. - VII. - 151 с.
Кюршунова - Кюршунова И.А. Словарь некалендарных личных имен, прозвищ и фамильных прозваний Северо-Западной Руси ХУ-ХУП вв. -СПб.: Дмитрий Буланин, 2010. - 672 с.
Морошкин - Морошкин М.Я. Славянский именослов, или собрание славянских личных имён в алфавитном порядке. - СПб.: Типография Собственной Е. И. В. Канцелярии, 1867. - 321 с.
Мосин - Мосин А.Г. Уральский исторический ономастикон. - Екатеринбург: Изд-во «Екатеринбург», 2001. - 516 с.
Полякова - Полякова Е.Н. Словарь пермских фамилий. - Пермь: Книжный мир, 2005. - 464 с.
Полякова - Полякова Е.Н. Словарь имен жителей Пермского края ХУ-ХУП веков. - Пермь: Издательский дом Бывальцева, 2007. - 464 с.
Тупиков - Тупиков Н.М. Словарь древнерусских личных собственных имен. - М.: Языки славянских культур, 2005. - 1032 с.
Чайкина - Чайкина Ю.И. Вологодские фамилии: Этимологический словарь. - Вологда: ВГПИ, изд-во «Русь», 1995. - 122 с.
СРГК - Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Вып. 1-6. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1994-2005. - Вып. 1, 5.
СРНГ - Словарь русских народных говоров. Вып. 1-48. - СПб.: 1965-2015. - Вып. 2, 16, 34.
СлРЯ XI-XVII - Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 1-30 / Ин-т рус. яз. им. В.В. Виноградова РАН. - М.: Наука, 1975-2015. - Вып. 1, 7.
Срезневский - Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка: репринт. изд.: в 3 т. - М.: Книга, 1989.
Фасмер - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. - М.: Прогресс, 1986-1987.
ЯОС - Ярославский областной словарь: учеб. пособие. - Ярославль: ЯГПИ им. К.Д. Ушинского, 1986. - Вып. 5. - 131 с.
Библиографический список
1. Баскаков Н.А. Русские фамилии тюркского происхождения. - М.: Наука, 1979. - 279 с.
2. Войтович М. Древнерусская антропонимия XIV-XV вв. Северо-Восточная Русь. - Познань, 1986. - 305 с.
3. Добродомов И.Г. Некоторые вопросы изучения тюркизмов в русском языке // Вопросы лексики и грамматики русского языка. - М., 1967. -С. 367-374.
4. Кюршунова И.А. Некалендарные личные имена и их когнитивный потенциал в средневековом региональном ономастиконе // Вестник СПбГУ. Сер. 9. - 2012. - Вып. 3. - С. 103-108.
5. Кюршунова И.А. Календарные имена средневековой Карелии в когнитивном аспекте // Вопросы ономастики. - 2013. - № 2 (15). - С. 108-127.
6. Кюршунова И.А. Отражение процессов этнического взаимодействия в антропонимиконе Карелии донационального периода // CARELICA: науч. электрон. журнал. - ПетрГУ - № 1. - 2014 (11). -С. 22-30.
7. Кюршунова И.А. Ценностные ориентиры русского человека сквозь призму имени собственного (по материалам региональной антропонимии
XV-XVII вв.) // Jezikoslovni zapiski (21). - 2015. -№ 1. - C. 153-176.
8. Лосев А.Ф. Философия имени // Бытие. Имя. Космос. - М.: Мысль, 1993. - С. 880.
9. Мирославская А.Н. Диалектизмы в антропонимах (на материале памятников письменности
XVI-XVII вв.) // Лексика и фразеология севернорусских говоров: сб. статей / ред. Ю.И. Чайкина. -Вологда, 1980. - С. 154-160.
10. Мосин А.Г. Исторические корни уральских фамилий. - Екатеринбург: Изд-во «Гошицкий», 2008. - 782 с.
11. Полякова Е.Н. История имен жителей Пермского края в XVI-XVIII вв. - Пермь, 2010. - 280 с.
12. Селищев А.М. Происхождение русских фамилий, имен и прозвищ // Избранные труды. - М.: Просвещение, 1968. - С. 97-128.
13. Соколова Е.Н. Ономастическое пространство древнерусских памятников письменности Киевской Руси: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. -Челябинск, 2010. - 39 с.
14. Бiрыла М.В. Беларуская антрапанiмiя 2: Прозвшшчы, утвораныя ад апелятыунай лексЫ. -Мшск: Навука i тэхшка, 1969. - 508 с.
15. Редько Ю. К. Сучасш украшсьш прiзвища. -Кшв: Наукова думка, 1966. - 216 с.
