CC BY
82
Кюршунова И. А. Антропоцентрический аспект семантико-мотивационной реконструкции региональной исторической антропонимии / И. А. Кюршунова // Научный диалог. — 2016. — № 11 (59). — С. 54—75
Kyurshunova, I. A. (2016). Anthropocentric Aspect of Semantic and Motivational Reconstruction of Regional and Historical Anthroponymy. Nauchnyy dialog, 11(59): 54-75. (In Russ.).
ERIHJMP
Журнал включен в Перечень ВАК
и i. Fi I С Н' S
PERKXMCALS t)lRf( 1QRV-
УДК 81'367.622.12+81'373.231+81'373.232.2
Антропоцентрический аспект семантико-мотивационной реконструкции региональной исторической антропонимии1
© Кюршунова Ирина Алексеевна (2016), кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка, Петрозаводский государственный университет (Петрозаводск, Россия), kiam@onego.ru.
Рассматриваются вопросы семантико-мотивационной реконструкции исторической антропонимии Карелии. Статья выполнена на большом фактологическом материале, извлеченном из русскоязычных делопроизводственных памятников письменности XV—XVII веков. Поднимается вопрос об информативности мотива именования у разных антропонимических единиц: календарных и некалендарных личных имен, прозвищ, патронимов, фамильных прозваний, посессивных ойконимов. Определены способы извлечения такой информации и особенности анализа мотивов именования у разных видов антропонимической лексики. Установлена их этнолингвистическая, когнитивная, культуроносная иерархия. Показано, что наибольшим антропоцентрическим потенциалом в представлении языковой картины мира и духовных ценностей человека обладают некалендарные личные имена и прозвища. У данных видов онимов в мотиве именования наблюдаются диффузные процессы. Особое внимание уделено мотивационным критериям у прозвищ, еще не становившихся основой такого исследования. При этом учитывается не только семантика омонимичного антропониму апеллятива, но и географический аспект, сходство мотиваци-онной базы, структурные особенности имени собственного, культурно-исторический, этнографический фон, стоящий как за онимом, так и за соответствующим ему апел-лятивом. Доказано, что историческая антропонимия является одним из источников антропоцентрического подхода в исследовании языкового материала.
Ключевые слова: историческая антропонимия; ономастика; семантическая реконструкция; мотив именования; антропоцентризм; этнолингвистика.
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке Минобрнауки России в рамках проектной части государственного задания в сфере научной деятельности, № 33.1162.2014/К.
1. Вводные замечания
Когнитивно-антропоцентрический подход к исследованию языкового материала, актуализированный в конце 80-х гг. ХХ века, продолжает сохранять научную востребованность, поскольку в центре изучения находится человек, особенности его отношения к себе, социуму и — шире — к миру, что, согласно В. фон Гумбольдту, «служит высшей и общей цели совместных устремлений человеческого духа, цели познания человечеством самого себя и своего отношения ко всему видимому и скрытому вокруг себя» [Гумбольдт, 1985, с. 383]. Такой подход позволяет выделить универсальные (стереотипные) и специфические (самобытные) черты духовного мира человека, отдельного социума, народа, а также «рисовать» различные области языковой картины мира и связанных с нею явлений.
Для данного исследования наибольший интерес представляют работы, в которых в аспекте антропоцентризма репрезентированы ономастические единицы (прежде всего антропонимы). Как отмечает М. В. Голомидова, «антропоним представляет собой тот языковой знак, который можно назвать предельно антропоцентрическим, максимально приближенным к человеку» [Голомидова, 1988, с. 64]. Доказано, что имя собственное занимает особое место в языковой картине мира любого народа, несет определенный культурный потенциал, в них — именах собственных, — по словам Е. Л. Березович, «кодируются <.. .> наиболее социально значимые и устойчивые кванты этнокультурной информации» [Березович, 2009, с. 11]. Поэтому следует признать правомерным поставленный вопрос о разработке когнитивной ономатологии, которая даст ответ на вопрос: как информация закрепляется и передается в онимах? См.: [Васильева, 2009, с. 47—48; Ро-бустова, 2014, с. 41, 42].
Наиболее существенный вклад в разработку данной проблемы внесен этнолингвистическими изысканиями Е. Л. Березович, результаты которых апробированы ею при разработке методики извлечения этнокультурной информации, а затем применены к реконструкции мифопоэ-тического образа пространства на материале топонимов, зафиксированных на Русском Севере [Березович, 2007, 2009, 2010, 2014]. Заявленный этнолингвистический подход пересекается с другими антропоцентрическими способами и приемами описания мира через языковой материал: когнитивным, эпистемологическим, аксиологическим, и имеет сотни цитирований при исследовании не только топонимов, но и других разрядов онимов, в частности, антропонимов, прежде всего прозвищ и фамилий, восходящих к прозвищам самой разной семантики, функционирующих в современном социуме, художественных текстах, см., например: [Бобро-
ва, 2016; Боброва и др., 2007; Бойко, 2016; Захарова и др., 2013; Новикова, 2009, 2012; Рыгалина, 2013; Скребнева, 2011; Сурикова, 2013; Феоктистова, 2016 и др.].
Опора на теоретические постулаты Е. Л. Березович, а также Н. И. Толстого и С. М. Толстой, М. Э. Рут , М. В. Голомидовой [Толстой, 1995; Толстой и др., 1998, 2013; Толстая, 2010; Рут, 2001, 2008; Голомидова, 1998 и др.] позволила подключить к подобным исследованиям антропоними-ческие данные, представленные в памятниках письменности одного из удаленных регионов Древней Руси — Карелии XV—XVII вв. Обращение к такому материалу более чем актуально уже потому, что исторический антропонимикон для целей подобного исследования привлекался эпизодически. Антропоцентрическая информативность именований лиц, отмеченных в русском языке донационального периода, обсуждалась в работах Л. А. Захаровой, А. Ю. Кведер [2013], Н. В. Комлевой \ [2005], И. А. Кюр-шуновой [2012, 2013, 2015], С. Н. Смольникова [2005, 2011,], Ю. К. Юр-кенаса [1979] и др. Несмотря на ряд интересных и значимых наблюдений своеобразие антропонимов в отражении культурно-исторических особенностей духовного мира, изучение ценностных ориентиров человека средневекового общества и под. представлены редуцированно, а в некоторых исследованиях подменяются распределением некалендарных имен по лек-сико-семантическим группам.
В данной статье мы обратимся к одному из методических приемов антропоцентрического исследования — семантико-мотивационной реконструкции (в терминологии Е. Л. Березович), которая предполагает выявление мотива именования у разных групп антропонимической лексики, несущей когнитивную, этнолингвистическую информацию о языковой картине мира, духовных и материальных ценностях средневековой Руси.
Для анализа привлекаются все виды антропонимических единиц: некалендарные личные имена, календарные личные имена, прозвища, патронимы, фамильные прозвания, посессивные ойконимы, извлеченные из официально-деловых русскоязычных документов (около 66000 антро-понимических единиц). Такое широкое включение разных видов онимов в новую исследовательскую парадигму объясняется тем, что антропоцентрическая составляющая выявляется у каждой названной единицы через мотив именования, но степень насыщенности информацией и способы ее извлечения различны у разных видов антропонимов.
Если ранжировать антропонимические единицы с данных позиций, то наиболее содержательными в культурно-языковом плане являются прозвища и некалендарные личные имена, поскольку их вторичность к лекси-
ческой системе языка очевидна. Далее следуют патронимы и ойконимы, сформировавшиеся на их основе, затем календарные имена и различные ономастические образования от них. Кроме семантики основы, должны анализироваться формальные показатели — особенности модифицированных форм, форманты, участвующие в их создании. Здесь первенство делят некалендарные и календарные личные имена.
2. Некалендарные личные имена
как база семантико-мотивационной реконструкции
Что касается некалендарных личных имен, их когнитивный потенциал уже описан в предыдущих работах автора [Кюршунова, 2012а, 20126]. В статье тезисно укажем их когнитивно-антропоцентрическое наполнение, обусловленное выявлением мотивационной базы.
Будучи представителями дохристианской ономастической традиции, некалендарные личные имена, как показывает семантико-мотивацион-ная реконструкция их внутренней формы, демонстрировали систему семейных ценностей, отражающих порядок, время рождения, внешние и внутренние качества новорожденного, отношение родителей к нему (ср. в порядке убывания: Нечай, Третьяк, Поздей, Истома, Первуша, Меньшой. Ушак, Ждан, Малой, Невзор, Молчан, Негодяй, Неклюд, Некрас, Одинец, Томило и т.д.)1. Подтверждением особого отношения к ребенку со стороны семьи в средневековом обществе является также включение таких имен в деривационный процесс, связанный с образованием различных модификатов (к перечисленным выше добавим Нечайко, Не-чаец, Третьячко, Первушка, Первыша, Первышка, Меньшак, Меньшик, Меньшичко, Ушачко, Жданко, Жданец и т. д.). Статистика показывает, что в мотивационном плане наиболее востребованными были индивидуальные номинации по внешним данным ребенка, а самыми частотными — имена, указывающие на порядок рождения и все ту же внешность именуемого. При этом в семантическом плане все некалендарные личные имена контаминировались с охранным или пожелательным мотивом именования. Покажем на примере. Одно из самых частотных имен ономастикона Карелии XV—XVII вв. — Третьяк — указывает на (1) реальную действительность — порядок рождения, (2) скрытое пожелание иметь большую семью, как признак других имплицитных составляющих мотива: сила, удача и, возможно, богатство (семья с большим количеством лиц мужского пола — богатая семья), которые логически связаны с третьим мотивом, а именно (3) народной магией числа три. Выявлено: число три — это развитие и завершенность процесса, полнота некоторой
последовательности (начало — середина — конец или нижний — средний — верхний уровни и под.). Третий член некоего ряда трактуется как высший, совершенный (в фольклоре: третий сын, третья дочь и т.п.), см.: [СД, т. 5, с. 544—545; Толстая, 2010, с. 215 (со ссылкой на Лукшова)]. Практически за каждым некалендарным именем выстраивается подобная мотивационная база, состоящая из 2-х и более предполагаемых мотивов именования. Насколько они были связаны между собой и были ли связаны, точный ответ дать невозможно. Но временной отрыв от ситуации номинации лица дает возможность для контрастных допущений о се-мантико-мотивационной реконструкции некалендарного личного имени: (1) каждый выявленный мотив именования в сознании номинатора лица некалендарным личным именем являлся дискретным; (2) между мотивами номинации могла действовать диффузия, когда при наречении все возможные мотивы номинации переносились на именуемого.
3. Мотивационная составляющая календарных имен
О когнитивном потенциале календарных личных имен, рассматриваемом через интерпретацию статистических показателей полных и модифицированных форм имен, анализ их этноязыковой и социальной маркированности, см. в работе [Кюршунова, 2013]. Что касается мотивационного аспекта, то справедливым будет сказать, что календарные личные имена также имеют мотивационную базу, но иного рода, нежели некалендарные личные имена, у которых, как это было показано выше, причина появления именования сопряжена с семантикой базового апеллятива, а в некоторых случаях — с различными культурными смыслами, которые можно выявить при изучении жизни слова в контексте устного народного творчества, обрядах, ритуалах, верованиях. Календарное имя — это тоже ритуал, но ритуал христианский. Его появление в донациональный период мотивировано христианскими обычаями, связано с обрядом крещения2. Насколько известен был этимологический и церковный (духовный) смысл имени самому носителю календарного имени, ответить сложно. Любопытно отметить, что были отдельные отступления при наречении календарным именем (которые мы намеренно опускаем в статье), но в целом признано — календарное имя было призвано включить нового члена общества в круг христиан3. Уже то, что эти имена к XV—XVII вв. адаптировались на всех языковых уровнях русской ономастической системы и функционально превосходили дохристианский антропонимикон, ярко свидетельствует о смене парадигмы верований, изменении сознания и системы культурных ценностей многоэтнического народа Руси.
4. Мотивационный аспект исследования патронимов, фамильных прозваний, отчеств, посессивных ойконимов
Функционирование патронимов, фамильных прозваний, отчеств в деловой письменности — это еще одна косвенная характерная примета изменения культурного сознания и признак смещающихся центров в антро-понимической системе. Несмотря на то, что индивидуализирующим ядром продолжает оставаться личное имя, представление человека через другие дополнительные единицы номинации становится достаточно устойчивым. Возможно, эта черта проявлялась не только в деловой письменности, но и речевом узусе старорусской языковой системы. Причина, безусловно, экстралингвистическая, связанная с социально-экономическим устройством общества: закреплением собственности за лицом, когда наряду с ответами на вопросы: ты кто? (Иван, Иванко); кто владелец? (владелец Иван), появляются вопросы ты чей? (Иванов, Иванов сын); чье владение? (владение Ивана, Иванова, Ивановского).
Таким образом, патронимы, фамильные прозвания, отчества отмечали принадлежность человека к семейному социуму, а посессивный ойконим — к определенной территории. Отсюда выстраиваемые мотивы номинации: у патронимов, фамильных прозваний и отчеств — 'именование по отцу (деду или реже другому родственнику)', то есть Баженов, Вешняков, Иванов, Некрасов, Юшков = сын (или внук) Бажена, Вешняка, Ивана, Некраса, Юшки; у посессивных ойконимов — 'название места по имени или прозвищу, патрониму владельца, первопоселенца', ср. дер. Созоново (Созоновская), поч. Софоново (Софоновской), пуст. Тучковская, Шесниковская, Юрчаковская = деревня Созона или Созонова, починок Софона или Софонова, пустошь Тучки или Тучкова, Шесника или Шесникова, Юрчака или Юрчакова. При этом патронимы и ойконимы дополнительно репрезентируют ту ономастическую единицу, которая лежит в их основе: патроним представляет некалендарное или календарное имя, а ойконимы соответственно — имя или патроним. Поэтому они обрастают теми же мотивационными сведениями, которые уже описаны нами и которые будут рассмотрены далее.
Ценность этого материала заключается еще и в том, что данные ономастические единицы могут содержать в своей основе различные модифи-каты календарных имен, некалендарные имена, прозвища, которые по какой-либо причине не отмечены в именной и прозвищной системе, а, следовательно, это дополнительный источник наших представлений о картине мира донационального периода. Только один пример. Пока в исторических документах не зафиксированы ни прозвище Варлыга (или модификат от Варлаам), ни патроним Варлыгин, зато отмечено название деревни Варлы-
гино в Сакульском погосте 1568 г. [ПКВП, с. 140], которое является представителем не только всех связанных с ним названных единиц, но, возможно, и апеллятива варлыга 'ленивый человек, лентяй, лентяйка' (волог., вят., твер.. барнаул.) [СРНГ, вып. 4, с. 55].
5. Особенности выявления внутренней формы у прозвищ
Перейдем к семантико-мотивационной реконструкции прозвищ. Мотивировочный признак, легший в их основу, может устанавливаться несколькими способами. Во-первых, если принять во внимание лексическое значение омонимичного антропониму апеллятива, семантика последнего признается возможным мотивом именования, для определения которого используется комплекс сопоставительных материалов: данные диалектных, исторических, этимологических словарей. Во-вторых, может анализироваться культурно-историческая аура апеллятива, позволяющая предполагать, что антропонимы — рефлексы существовавших верований, обычаев определенного этноса. В этом случае привлекаются исследования этнолингвистов, этногра-фистов, фольклористов, культурологов и т. д. В-третьих, можно обратиться к виртуальным ситуациям, обусловившим номинацию лица определенным именем собственным апеллятивного характера.
Во всех случаях мотивы именования следует считать гипотетическими, поскольку истинный мотив именования остается скрытым от нас временем, Информация о причинах получения конкретным лицом имени собственного в памятниках письменности фиксируется редко, ср.: Князь велики Василей Ивановичь ... прислалъ во Псковъ князя Ивана Михайловича Найдена, а потому его назвали Найденомъ ... нашли его псковичи на Загорском дворъ, Псков. лет., XV—XVII вв. [СлРЯ XI—XVII, вып. 10, с. 101]; ... отец ево Бахты Фрянца выехал из Шведы, а во крещении имя ему Анания ... и он, Василей ... кн. Дмитрия побил ... и убил под ним, князем, коня и привез того коня часть кожи, да лук, да палаш кн. Дмитрия Шемяки ко мне, великому князю, и аз, великий князь, пожаловал ... велел ево Василья писать Василей Кожа, 1430 г. [АСЭИ, III, с. 178-а].
Поскольку такие записи единичны, то следует за прозвищем, зафиксированным в памятниках письменности, видеть не один мотив, а комплекс мотивов именования, и, более того, как и у некалендарных личных имен, у прозвищ следует учитывать возможную диффузию мотива именования. Рассмотрим это на примерах.
5.1. Сначала обратимся к анализу антропонимов, для которых видится определенный (конкретный) мотив именования. Ср.: Федосейко Бо-чевник, 1563 [ПКОП, 83] и др.-русск. бочевник 'то же, что бочар (мастер по
изготовлению бочек)' [СлРЯ XI—XVII, вып. 1, с. 304]. Такое соотношение говорит о том, что лексическое значение апеллятива — это мотив именования. Его объективность подтверждена данными исторических словарей, а также серией подобных соотношений (ср.: Винокур ~ винокур, Глинник ~ глинник, Гончар ~ гончар, Горшечник ~ горшечник, Котельник ~ котельник и под.; всего 46 подобных примеров), равно как и отображением таких названий лиц в других группах антропонимов (патронимах, фамильных прозваниях: Ведерников, Драничников, Жерновников, Мельничников, Овчинников и проч., всего 82 примера), где за каждым конкретным именованием лица видится конкретный мотив именования: Винокур 'тот, кто занимается винокурением' [СлРЯ XI—XVII, вып. 2, с. 186], *Ведерник 'мастер, делающий ведра' [Там же, с. 45], Глинник, ср. глинщик 'гончар' [Там же, вып. 4, с. 33] и т. д. Вхождение антропонима в ряд подобных в семантико-мотива-ционном плане именований позволяет их не только включить их в группу, интегрированную семой, как, например, в нашем случае — 'название лица по роду деятельности', но и, сопоставив мотивы именований, предположить у них наличие дополнительных сем и, как следствие, мотивационных компонентов. Так, рассмотренные выше случаи сравним с теми, в которых общий мотив номинации осложнен дополнительными дифференциальными признаками в выполняемой работе, ср.: Горшечник и горшечник 'тот, кто занимался и з го т о в ле н и е м и п р о д а же й горшков' [Там же, вып. 4, с. 97—98], Котельник и котельник 'ремесленник, изготовляю -щий и чинящий котлы и медную посуду; медник' [Там же, вып. 7, с. 380]. Фиксация историческими словарями таких компонентов дает возможность видеть их и у других антропонимов общего ряда, то есть Ведер-ник — это не только 'тот, кто изготавливал ведра', но и, возможно, тот, кто 'продавал, ремонтировал их' и т. п. (по аналогии с Горшечник, Котельник). За данной гипотезой подразумевается то, что исторический контекст, представленный в словарях и прочих документах, нарративах, не включал по разным причинам некоторые существенные или несущественные компоненты значения.
В любом случае стоящий за прозвищем мотив именования позволяет говорить о фрагменте языковой картины мира, обозначенном темой «Номинация лица по роду деятельности», и более того — о пересечении (пусть неявном) с семантическим множеством 'отношение человека к труду'.
Подобным образом можно говорить о катойконимах, этнонимах, сохранившихся в основах именований (Белозер, Двинянин, Москвитинов, Кареленик, Мордвинко, Немчин), у которых, предполагаем, мотив именования контаминировался с семой 'чужой', 'не свой'.
5.2. Теперь о семантико-мотивационной реконструкции антропонимов, восходящих к экспрессивным названиям лица. Их отличает невысокая гипотетичность, или высокая релятивность, обусловленная тем, что антропонимический материал соотносится с апеллятивным, отделенным от него значительным временным промежутком (в несколько столетий), что переводит мотив именования в субъективную для исследователя плоскость. Для выяснения мотивов именования в данном случае следует учесть ряд критериев: (1) поиск омонимичных или однокоренных апеллятивов в русских говорах, литературном языке, славянских языках, связанных с экспрессивным названием человека; (2) учет географии функционирования антропонима и апеллятива; (3) регистрация сходных мотивов именования, позволяющих поставить имя в ономастический семантический ряд; (4) внимание к структурным особенностям антропонима, допускающих связать именование с другими языковыми фактами; (5) поиск культурно-исторической информации об основе именования.
Дадим обозначенным критериям комментарий.
Так, кажется, нет сомнений, что антропоним Бобоша (Никонко Бобо-ша, 1563, [ПКОП, с. 160]) восходит к апеллятиву бобоша, и сохранившийся в современных говорах апеллятив семантически связан с представленным в документах прозвищем. Но насколько лексическое значение диалектного бобоша — 'человек, который говорит без умолку' (перм.) [СРНГ, т. 3, с. 38] — отражает действительный мотив именования, зафиксированного в Карелии в XVI веке, ответить сложно. Однако, реконструируя для дона-ционального периода нарицательную единицу (*бобоша), мы все же должны сделать предположение и о ее лексическом значении, и о возможном мотиве именования лица и в дальнейшем подключить предполагаемый мотив именования к более широкому мотивационному контексту, чтобы проследить вероятность действия модели.
В рассматриваемом нами примере (Бобоша ~ бобоша) однозначно признаем проявление через именование таких семантических компонентов, как 'человек', поскольку именно человек является носителем такой номинации, и такого компонента, как 'говорить, издавать звук'. Последнее восстанавливается на основе сравнения славянских апеллятивных однокоренных параллелей: болг. боботж 'шуметь, издавать гул', боботим 'шуметь, бубнить', сербохорв. боботати 'бубнить, говорить глухим голосом', сло-вен. bobotati 'глухо греметь, грохотать', 'шуметь', 'стучать', 'болтать', в.-луж. bobotaC 'гудеть, греметь', н.-луж. bobotas 'гудеть, греметь, стучать', 'трястись, дрожать, трепетать, болтать' [ЭССЯ, т. 2, с. 143], и наиболее близкий к нам по времени факт: боботать 'невнятно говорить (напр. от
холода)' (сев.-двинск., перм.), 'о звуках, издаваемых зайцем' (сев.-двинск., перм.) [СРНГ, вып. 3, с. 37]. Как видим, идентифицируются (пусть и неоднозначно) характер звука и особенности говорения. Поэтому при общем (интеграционном) семантическом компоненте — 'тот, кто издает звуки, говорит', или проще 'болтливый человек', — считаем, следует учитывать большую часть всевозможных (дополнительных) сем, которые могли повлиять на мотив именования человека в прошлом: 'шуметь', 'бубнить', 'глухой', 'болтать', 'невнятно', извлеченных из представленных выше материалов.
Значимым фактом является совпадающая география антропонима и омонимичного ему апеллятива. Так, отметим, что именование Бобоша — это не ономастический раритет, оно несколько раз отмечено не только в документах Карелии (см. [Кюршунова, 2010, с. 50]), а также на Урале, в Вологде, Перми [Мосин, 2001, с. 49; Чайкина, 1995, с. 16; Полякова, 2005, с. 52]. Наблюдаемое географическое совпадение — Пермь — показатель, что именно для пермского ономастикона реконструкция мотива является релевантной. Хотя широкая география апеллятивной основы — косвенное свидетельство возможного существования такого мотива и на других территориях. Она косвенно отражена в следующих фактах: боботунчик — эпитет зайца в орл., вят. говорах, боботушка — 'удод' (тобол.) [СРНГ, вып. 3, с. 37], компонентный анализ значения которых также позволяет дойти до семы 'говорить, издавать звуки'.
Можно было бы принять без оговорок реконструированный мотив именования и для прозвища Бобоша из памятников Карелии. Тем более что именований, в которых основа отражает мотив 'болтливый человек', в документах Карелии более 20 (Байко, Бакака, Балака, Балакша, Бахарь, Бубен, Бутора, Гундора, Звяга, Колокол, Лопот, Луста, Ляпа, Слота, Ра-гоза и т. д.), а если учитывать семантическую связь между 'болтливый' и 'сварливый', то количество таких именований увеличится больше чем вдвое (+ Базыка, Бунда, Верещага, Вязга, Галбач, Грызло, Карза и т. д.), что совершенно не случайно для картины мира жителей Карелии, где данные качества людей были особенно заметны на фоне характеристик спокойного, малоразговорчивого прибалтийско-финского этноса.
Но для объективного анализа следует обратить внимание на структуру именования Бобоша, в котором можно выделить формант -ша. Он мог присоединяться не только к глагольной основе боботать с различными мор-фонологическими изменениями, но и к именной основе боб- со значением 'носитель признака', ср.: левша, правша, юноша, святоша [Русская грамматика..., т. 1, с. 177]4. В этом случае следует обратить внимание на такие
языковые факты, связанные с территорией Карелии, как бобка 'детская игрушка' (олон., онеж. КАССР, а также новг., пск., твер.) [СРНГ, вып. 3, с. 35]; (пуд., онеж., медв., кирил., подп., прион.) [СРГК, вып. 1, с. 80], а также бобка 'осколок от разбитой посуды, черепок' (медв., кондоп., кириш.), 'осколок, черепок, используемый детьми для игры' (медв., баб.), 'любой предмет, используемый детьми для игры' (кирил., белом., прион.) [Там же].
Взятые для сопоставления примеры позволяют перевести мотив именования в другие регистры, который мог быть (1) обусловлен переносным значением или метафорическим по модели 'предмет' ^ 'человек', или даже, возможно, метонимическим (подобных примеру Кожа, описанному выше); (2) связан с мифологическими представлениями древности, когда с предметом связывался некий обряд или предмет наделялся определенной символикой. В первом случае подразумевается характеристика именуемого субъекта и следует искать или предполагать именно такие мотиваци-онные признаки номинаций, где сравнивается человек с внешними или в отдельных случаях внутренними качествами объекта, во втором случае потенциальными становится охранный или пожелательный мотив именования.
Рассмотрим выдвинутые гипотезы на примере антропонимов с таким «двойным дном», типа Медведь (Офромейко Медведь, 1496 [ПКОП, с. 48]), Горшок (Ондрейко Горшок, 1582/83 [КЗПОП, с. 198]), Рука (Гридкя Рука Терешкин, 1496 [ПКОП, с. 39]), Каша (Каша Минин, 1563 [ПКОП, с. 224]), Кисель (Кисель Игнатьев, 1563 [ПКОП, с. 184]) и под. Уже одно использование апеллятивов медведь, горшок, рука, каша, кисель в качестве антропонимов Средневековья предполагает для них неоднозначную мотивировку. С одной стороны, выделяется характеризующий блок информа -ц и и, подобный той, которая была рассмотрена выше у прозвища Бобоша, с другой — апотропеический ипожелательный.
Характеризующий мотив именования лица можно определить практически у каждого из вышеперечисленных именований. Так, в современном литературном языке и в говорах такие слова развивают переносные (метафорические) значения, детерминированные сравнением с внешними и внутренними особенностями объектов, ср. разг. медведь 'неуклюжий, неповоротливый человек' [БТС]; кад. волог. каша 'простак, простофиля, трус' [СРНГ, вып. 13, с. 148]; пск., твер. кисель 'слабый, беспомощный, не имеющий силы стоять на ногах человек' [СРНГ, вып. 13, с. 228]. Следует учесть, что в отдельных случаях лексическое значение апеллятива могло быть привязано к другой деривационной схеме. Так, кисель в говорах — это еще и 'плакса' (пск., твер.) [СРНГ, вып. 13, с. 227], которое семанти-
чески восходит к кислиться 'иметь недовольный, унылый вид', 'плакать' (ярос.) [ЯОС, т. 5, с. 31]. Дополнительных размышлений требуют такие данные, как кисель — 'кривляка, ломака, зазнайка' (смол.) [СРНГ, вып. 13, с. 227] и, возможно, однокоренные: киселить — 'льстить, улещать' (твер., пенз.) [Там же, с. 226] и киселиться — 'важничать, таять от лести' (пск.) [Там же], киселиться 'горячиться, задираться, петушиться' (пск., твер.) [СРНГ, вып. 13, с. 227].
Как видим, они стоят в одном ряду с уже рассмотренным именем Бобо-ша от бобоша 'болтливый человек'. Добавим, таким именованиям, обидным с точки зрения современного человека, вероятно, позволила сохраняться в ономастиконе в течение длительного периода профилактическая функция. Не исключено, что со временем происходило забвение внутренней формы именования. Следует помнить, что «понятия древних людей могли не совпадать полностью со сходными понятиями современных людей» [Серебренников, 1973, с. 63]. Однако в любом случае региональный средневековый именник свидетельствует о различных важных сторонах жизни средневекового общества, еще раз подтверждая возможность исследования ономастикона в антропоцентрическом ключе, см. [Кюршунова, 2015].
Апотропеический мотив именования лица в большей степени обращен к этнолингвистической информации. Если в первом случае мы не нашли переносных значений — названий лиц по внешности или качествам характера — для слов горшок и рука, то предположение об охранной и по-желательной функциях подтверждается для каждого из этих именований, поскольку в фольклорных текстах (сказках, пословицах, поговорках, заговорах), фразеологии, записях обрядов, символике присутствуют свидетельства (с разным объемом информации) значимости указанных объектов в культуре, в народном сознании. И, таким образом, можно говорить о существовании в системе антропонимии донационального периода зооними-ческого кода: Медведь, а также Баран, Бык, Волк, Заяц, Жеребец, Корова, Курица, Лебедь, Лиса и т. д. (всего 177 случаев); пищевого кода: Кисель, Каша, а также Блин, Брага, Коровай, Пирог, Рыбник, Сырник, Шаньга и т. д. (всего 58); соматического кода: Рука, а также Глазок, Голова, Губа, Зуб, Кожа, Моклок, Нос, Пакуля. Рожа и т.д. (всего 108); бытового (или материального) кода: Горшок, а также Игла, Кережа, Кляпик, Корыто, Ко-стыга, Кубас, Спица, Чурак, Шабала и т. д. (всего 200).
Рассмотрим только один пример из перечисленного ряда имен собственных, в котором отражена культурная составляющая антропонима. Именование Горшок соотносится с апеллятивом горшок, который, по
данным словаря «Славянские древности», обозначает вещь, являющуюся одним из наиболее ритуализированных предметов домашней утвари, осмысляемым как вместилище души и духов. Устойчиво отождествляется с головой человека. Используется в свадебном и похоронном обрядах, например, в Олонецкой губернии горшок с углями — непременный атрибут похоронной процессии и т. д., см. [СД, т. 1, с. 526—531]5.
Символами обрастают и различные артефакты, связанные с горшком, например, черепки — утраченная девственность [Толстая, 2010, с 134]. Если принять во внимание признак кода, позволяющего поставить в один ряд именования, то рядом с Горшком, Черепком будет находиться уже рассмотренный антропоним Бобоша, ср. уже представленное в иллюстрации бобка 'осколок от разбитой посуды, черепок' (медв., кондоп., кириш.) [СРГК, вып. 1, с. 80], а следовательно, есть возможность видеть за антропонимом культуроносный мотив именования. Однако апотропеический и пожелательный мотивы именования, скорее всего, следует считать свойствами личного имени, а не прозвища.
6. Заключение
Семантико-мотивационная реконструкция исторической антропо-нимии свидетельствует о том, что систематизация мотивов именования в соответствии с видами антропонимической лексики сопряжена с антропоцентрическим подходом к исследованию ономастической системы региона, в которой каждый вид антропонимических единиц в совокупности и отдельно может использоваться для изучения языковой картины мира прошлого, определения системы ценностей человека и общества в целом. Отметим, что настоящее обращение к данной проблеме — это лишь промежуточный этап, в котором рано ставить точку и продолжением которого могут быть подобные изыскания с подключением материалов различных языков разного времени разной локализации, их сопоставление, определение специфических и универсальных черт, где центральным объектом и субъектом изучения является человек.
Примечания
1 Здесь и далее все примеры взяты из памятников письменности Карелии XV— XVII вв.
2 См. интересные наблюдения об особенностях наречения календарным именем при крещении у разных славянских народов [Толстой и др., 1998, с. 88—125].
3 В условиях Карелии XV—XVII веков это не всегда был новорожденный, ср. следующие показательные примеры: «И в Ладоги жил сирота у стрелца з год времяни и в Ладоги меня сироту крестили в православную христианскую веру»,
челобитная, 1663 [Мюллер, с. 153]; «... как де он Васка крестил мужеска полу и женска лет в 5 и в 10 и в 20», отписка олонецкого воеводы, 1693 [Там же, с. 344].
4 Более того, формант -ша — один из продуктивных именных формантов, который мог присоединяться к основе на ономастическом уровне, минуя апеллятив, как это происходит до настоящего времени, ср.: Саша, Паша, Алеша, Маша, Даша и под.
5 Отмечается, что в Вытегорском уезде Олонецкой губернии горшок с угольями был непременным атрибутом похоронной процессии; после похорон горшок ставили на могиле вверх дном, и угли рассыпались. Благодаря этому обстоятельству кладбище имеет необычный и оригинальный вид: крестов почти нет, но зато на каждой могиле лежит лопата и стоит кверху дном обыкновенный печной горшок [Толстая, 2010, с. 216 (со ссылкой на Куликовского)].
Источники и принятые сокращения
1. АСЭИ — Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XI—начала XVI в. / ред. Б. Д. Греков; Л. П. Черепнин. — Москва : Академия наук СССР, 1964. — Т. 3. — 689 с.
2. БТС — Большой толковый словарь русского языка [Электронный ресурс] / ред. С. А. Кузнецов. — Санкт-Петербург : Норинт, 1998. — Режим доступа : http:// wwwgramota.ru/slovari/info/bts.
3. КЗПОП — Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 гг. : заонежские погосты // История Карелии XVI—XVII вв. в документах. Т. 3. Ч. 3 : Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500-ja 1600-luvuilta / ред. И. А. Черняко-ва, К. Катаяла. — Петрозаводск : Йоэнсуу, 1993. — С. 35—341.
4. Кюршунова — КюршуноваИ. А. Словарь некалендарных личных имен, прозвищ и фамильных прозваний Севоро-Западной Руси XV—XVII вв. / И. А. Кюршунова. — Санкт-Петербург : Дмитрий Буланин, 2010. — 672 с.
5. Мосин — Мосин А. Г. Уральский исторический ономастикон / А. Г. Мо-син. — Екатеринбург : Изд-во Екатеринбург, 2001. — 516 с.
6. Мюллер — Карелия в XVII веке : сборник документов / сост. Р. Б. Мюллер; ред. А. И. Андреев. — Петрозаводск : Гос. изд-во Карело-Финской ССР, 1948. — 441 с.
7. ПКВП 1568 — Писцовая книга Водской пятины 1568 г. // История Карелии XVI—XVII вв. в документах. Т. 1. Ч. 1 : Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500-ja 1600-luvuilta / ред. И. А. Чернякова, Г. М. Коваленко, В. Салохеймо. — Петрозаводск : Йоэнсуу, 1987. — С. 52—178.
8. ПКОП — Писцовые книги Обонежской Пятины : 1496 и 1563 гг. / ред. М. Н. Покровского. — Ленинград : Академия наук СССР, 1930. — Вып. IV. — 268 с.
9. Полякова — Полякова Е. Н. Словарь пермских фамилий / Е. Н. Полякова. — Пермь : Книжный мир, 2005. — 464 с.
10. СД — Славянские древности : этнолингвистический словарь. В 5 т. Т. 2 : Д-К / ред. Н. И. Толстой. — Москва : Международные отношения, 1999. — 702 с.
11. СлРЯ XI—XVII — Словарь русского языка XI—XVII веков / ред. Ф. П. Филин. — Москва : Наука, 1980—1981. — Вып. 7—8.
12. СРГК — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / ред. А. С. Герд. — Санкт-Петербург : Санкт-Петербургский университет, 1994— 2005. — Вып. 1—6.
13. СРНГ — Словарь русских народных говоров / ред. Ф. П. Филин, Ф. П. Со-рокалетов, С. А. Мызников. — Москва ; Ленинград, 1965—2013. — Вып. 1—46.
14. ЭССЯ — Этимологический словарь славянских языков : Праславян-ский лексический фонд / ред. О. Н. Трубачев. — Москва : Наука, 1974—2014. — Вып. 1—39.
15. ЯОС — Ярославский областной словарь : учебное пособие / ред. Г. Г. Мельниченко. — Ярославль : ЯГПИ им. К. Д. Ушинского, 1986. — 131 с.
Литература
1. Березович Е. Л. Русская лексика на общеславянском фоне : семантико-моти-вационная реконструкция / Е. Л. Березович. — Москва : Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2014. — 488 с.
2. Березович Е. Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте : мифо-поэтический образ пространства / Е. Л. Березович. — Москва : КомКнига, 2010. — 240 с.
3. Березович Е. Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте : пространство и человек / Е. Л. Березович. — Москва : Либроком, 2009. — 328 с.
4. Березович Е. Л. Язык и традиционная культура : этнолингвистические исследования / Е. Л. Березович. — Москва : Индрик, 2007. — 600 с.
5. Боброва М. В. Репрезентация семантической группы «животные» в диалектной лексике тематической группы «болезнь» и в современных прозвищах Пермского края / М. В. Боброва, Л. С. Нечаева // Филология в XXI веке : методы, проблемы, идеи : материалы III Всероссийской научной конференции. — Пермь : Пермский государственный национальный исследовательский университет, 2015. — С. 196—206.
6. Боброва М. В. Языковая игра в современных прозвищах жителей Пермского края / М. В. Боброва // Уральский филологический вестник. Серия, Язык. Система. Личность: Лингвистика креатива. — 2016. — № 2. — С. 38—50.
7. Бойко Л. Б. Когнитивный потенциал антропонима и идентичность личности / Л. Б. Бойко // Седьмая международная конференция по когнитивной науке : тезисы докладов / ред. Ю. И. Александров, К. В. Анохин. — Светлогорск, 2016. — С. 161—163.
8. Васильева Н. В. Имена собственные в ассоциативно-вербальной сети / Н. В. Васильева // Этнолингвистика. Ономастика. Этомология : материалы Международной научной конференции — Екатеринбург : Уральский университет, 2009. — С. 47—48.
9. ГоломидоваМ. В. Искусственная номинация в русской ономастике / М. В. Го-ломидова. — Екатеринбург : Уральский государственный педагогический университет, 1998. — 232 с.
10. Гумбольдт В. Язык и философия культуры / В. Гумбольдт. — Москва : Прогресс, 1985. — 452 с.
11. Захарова Л. А. Лексическое поле «человек» в историко-культурном аспекте (на материале Словаря древнерусских личных собственных имен Н. М. Тупикова) / Л. А. Захарова, А. Ю. Кведер // Язык и культура : сборник статей ХХШ Международной научной конференции. — Томск : Томский государственный университет. — 2013. — С. 56—59.
12. Карпенко О. Ю. Проблематика когттивно! ономастики : монографiя / О. Ю. Карпенко. — Одеса : Астропринт, 2006. — 325 с.
13. Комлева Н. В. К изучению старорусской антропосистемы города и села в контексте когнитивной и этнологической лингвистики / Н. В. Комлева // Ономастика в кругу гуманитарных наук : материалы Международной научной конференции. — Екатеринбург : Уральский университет, 2005. — С. 135—138.
14. Кюршунова И. А. Календарные имена средневековой Карелии в когнитивном аспекте / И. А. Кюршунова // Вопросы ономастики. — 2013. — № 2 (15). — С. 108—127.
15. Кюршунова И. А. К проблеме внутренней формы некалендарных личных имён (по памятникам русского средневековья) / И. А. Кюршунова // Вестник ДГУ — 2012. — Вып. 3. — С. 75—79.
16. Кюршунова И. А. Некалендарные личные имена и их когнитивный потенциал в средневековом региональном ономастиконе / И. А. Кюршунова // Вестник СПбГУ. Серия, 9. — 2012. — Вып. 3. — С. 103—108.
17. Кюршунова И. А. Ценностные ориентиры русского человека сквозь призму имени собственного (по материалам региональной антропонимии XV—XVII вв.) / И. А. Кюршунова // Jezikoslovni zapiski. — 2015. — № 21/1. — С. 153—176.
18. Новикова О. Н. Изменение ценностных установок личности как основа динамики национального антропонимикона / О. Н. Новикова // Вестник Башкирского университета. — 2009. — Т. 14, № 2. — С. 429—431.
19. Новикова О. Н. Тенденции развития британского антропонимикона : диссертация ... доктора филологических наук / О. Н. Новикова. — Уфа, 2012. — 435 с.
20. Общее языкознание : методы лингвистических исследований / ред. Б. А. Серебренников. — Москва : Наука, 1973. — 318 с.
21. Робустова В. В. К когнитивной ономастике / В. В. Робустова // Вестник Московского университета. Серия, 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. — 2014. — № 1. — С. 41—49.
22. Русская грамматика. — Москва : Наука, 1980. — Т. 1. — 784 с.
23. Рут М. Э. Антропонимы : размышления о семантике / М. Э. Рут // Известия Уральского государственного университета. Серия, 2. Гуманитарные науки. 2001. — Вып. 4, № 20. — С. 59—64.
24. Рут М. Э. Образная номинация в русской ономастике / М. Э. Рут. — Москва : Издательство ЛКИ, 2008. — 192 с.
25. Рыгалина М. Г. О методе экспликации историко-культурной информации в антропонимике (на материале русских фамилий Колывано-воскресенского гор-
ного округа конца XVIII в.) / М. Г. Рыгалина // Филология и культура в межрегиональном пространстве : материалы III Международной научно-практической конференции, посвященной памяти проф. И. А. Воробьевой. — Барнаул, 2013. — С. 276—279.
26. Скребнева Т. В. Историография, основные направления изучения личного имени в восточнославянской антропонимике / Т. В. Скребнева // Вестник Полоцкого государственного университета. Серия, А. Гуманитарные науки. — 2011. — № 2. — С. 103—107.
27. Смольников С. Н. Антропонимия в деловой письменности Русского Севера XVI—XVII вв. : функциональные категории и модальные отношения / С. Н. Смольников. — Санкт-Петербург : Санкт-Петербургский университет, 2005. — 256 с.
28. Смольников С. Н. Русские личные имена в ономастическом поле / С. Н. Смольников // Слово и текст в культурном сознании эпохи : сборник научных трудов. — Вологда, 2011. — С. 114—117.
29. Сурикова О. Д. Отсоматические образования с приставкой без в русском и украинском антропонимиконе / О. Д. Сурикова // Вопросы ономастики. — 2013. — № 1 (14). — С. 58—78.
30. Толстой Н. И. Имя в контексте народной культуры / Н. И. Толстой, С. М. Толстая // Проблемы славянского языкознания : три доклада к XII Международному съезду славистов. — Москва, 1998.
31. Толстой Н. И. Славянская этнолингвистика : вопросы теории / Н. И. Толстой, С. М. Толстая. — Москва : Институт славяноведения РАН, 2013. — 240 с.
32. Толстой Н. И. Язык и народная культура : очерки по славянской мифологии и этнолингвистике / Н. И. Толстой. — Москва : Индрик, 1995. — 512 с.
33. Толстая С. М. Семантические категории языка культуры : очерки по славянской этнолингвистике / С. М. Толстая . — Москва : Либроком, 2010. — 368 с.
34. Унбегаун Б. О. Русские фамилии / Б. О. Унбергаун. — Москва : Прогресс, 1989. — 443 с.
35. Феоктистова Л. А. К методике анализа ассоциативно-деривационной семантика личного имени / Л. А. Феоктистова // Вопросы ономастики. — 2016. — Т. 13, № 1. — С. 85—116.
36. Чайкина Ю. И. Вологодские фамилии : этимологический словарь / Ю. И. Чайкина. — Вологда : Русь, 1995. — 112 с.
37. Юркенас Ю. К. Онимизация апеллятивов и развитие индоевропейских антропонимических систем : диссертация ... доктора филологических наук / Ю. К. Юркенас. — Шауляй, 1979.
Сокращения
баб. — бабаевские говоры русского языка
белом. — беломорские говоры русского языка
болг. — болгарский язык
в.-луж. — верхнелужицкий язык вят. — вятские говоры русского языка др.-русск. — древнерусский язык кад. волог. — кадниковские говоры Вологодской области
кирил. — кирилловские говоры русского языка
кириш. — киришские говоры русского языка
кондоп. — кондопожские говоры русского языка
медв. — медвежьегорские говоры русского языка
н.-луж. — нижнелужицкий язык олон. — олонецкие говоры русского языка
онеж. — онежские говоры русского языка
онеж. КАССР — онежские говоры
(территория Карелии)
орл. — орловские говоры русского
языка
пенз. — пензенские говоры русского языка
перм. — пермские говоры русского языка
подп. — подпорожские говоры русского языка
прион. — прионежские говоры русского языка пск. — псковские языка
пуд. — пудожские языка
разг. — разговорное сев.-двин. — северо-двинские говоры русского языка
сербохорв. — сербохорватский язык словен. — словенский язык смол. — смоленские говоры русского языка
твер. — тверские говоры русского языка
тобол. — тобольские говоры русского языка
ярос. — ярославские говоры русского языка
говоры русского говоры русского
Anthropocentric Aspect of Semantic and Motivational Reconstruction of Regional and Historical Anthroponymy1
© Kyurshunova Irina Alekseyevna (2016), PhD in Philology, associate professor, Department of Russian Language, Petrozavodsk State University (Petrozavodsk, Russia), kiam@onego.ru.
The problems of semantic-motivational reconstruction of Karelian historical anthro-ponomy is considered. The research is based on a large factual material learned from the Russian language document written monuments of XV—XVII centuries. The question is raised about the informativeness of the motif of naming in different anthropological units: calendar and non-calendar personal names, nicknames, patronymic units, surnames, possessive oikonyms. The ways of retrieval of such information and especially analysis of the motives of naming in different kinds of anthropological vocabulary are determined. Their ethnolinguistic, cognitive, cultural hierarchy is established. It is shown that in the representation of the language picture of the world and spiritual values of a person the most anthropocentric potential have non-calendar personal names and nicknames. These types of names have diffusion processes in the naming motif. Special attention is paid to the motivation criteria of the nicknames that have not became the basis of such kind
1 The study is financially supported by Ministry of Education and Science of Russia within project part of state task in the sphere of scientific activities, No. 33.1162.2014®.
of research. Not only the semantics of the homonymous to the anthroponym appellative is taken into account, but also the geographical aspect, the similarity of the motivational base, the structural features of a name, the cultural-historical, ethnographic background both of the name and of appellative corresponding with it. It is proved that the historical anthroponymy is one of the sources of anthropocentric approach in the study of language material.
Key words: historical anthroponymy; onomastics; semantic reconstruction; motive of naming; anthropocentrism; ethnolinguistics.
Material resources
ASEI — Grekov, B. D., Cherepnin, L. P. (eds.). 1964. Akty sotsialno-ekonomicheskoy istorii Severo-Vostochnoy Rusi kontsa XI—nachala XVI v. 3. Moskva: Aka-demiya nauk SSSR. (In Russ.).
BTS — Kuznetsov, S. A. (ed.). 1998. Bolshoy tolkovyy slovar' russkogo yazyka. Sankt-Peterburg: Norint. Available at: http://www.gramota.ru/slovari/info/bts. (In Russ.).
ESSYa — Trubachev, O. N. (ed.). 1974—2014. Etimologicheskiy slovar' slavyan-skikh yazykov: Praslavyanskiy leksicheskiy fond, 1—39. Moskva: Nauka. (In Russ.).
Kyurshunova — Kyurshunova, I. A. 2010. Slovar'nekalendarnykh lichnykh imen, pro-zvishch i familnykh prozvaniy Sevoro-Zapadnoy Rusi XV—XVII vv. Sankt-Peterburg: Dmitriy Bulanin. (In Russ.).
KZPOP — Pistsovaya kniga Zaonezhskoy poloviny Obonezhskoy pyatiny 1582/83 gg.: zaonezhskie pogosty. 1993. In: Chernyakova, I. A., Katayala, K. (eds). Isto-riya Karelii XVI—XVII vv. v dokumentakh, 3/3: Asiakirjoja Karjalan Hicto-riasta 1500-ja 1600-luvuilta. Petrozavodsk: Yoensuu. (In Russ.).
Mosin — Mosin, A. G. 2001. Uralskiy istoricheskiy onomastikon. Ekaterinburg: Izd-vo Ekaterinburg. (In Russ.).
Myuller — Myuller, R. B., Andreev, A. I. (eds.). 1948. Kareliya v XVII veke: sbornik dokumentov. Petrozavodsk: Gos. izd-vo Karelo-Finskoy SSR. (In Russ.).
PKVP 1568 — Pistsovaya kniga Vodskoy pyatiny 1568 g. 1987. In: Chernyakova, I. A., Kovalenko, G. M., Salokheymo, V. (eds.). Istoriya Karelii XVI—XVII vv. v dokumentakh, 1/1: Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500-ja 1600-lu-vuilta. Petrozavodsk: Yoensuu. (In Russ.).
PKOP — Pokrovskogo, M. N. 1930. Pistsovyye knigi Obonezhskoy Pyatiny: 1496 i 1563 gg., IV Leningrad: Akademiya nauk SSSR. (In Russ.).
Polyakova — Polyakova, E. N. 2005. Slovar' permskikhfamiliy. Perm': Knizhnyy mir. (In Russ.).
SD — Tolstoy, N. I. (ed.). 1999. Slavyanskiye drevnosti: etnolingvisticheskiy slovar', 5/2: D-K. Moskva: Mezhdunarodnye otnosheniya. (In Russ.).
SlRYa XI—XVII — Filin, F. P. (ed.). 1980—1981. Slovar' russkogo yazyka XI—XVII ve-kov, 7—8. Moskva: Nauka (In Russ.).
SRGK — Gerd, A. S. (ed.). 1994—2005. Slovar' russkikh govorov Karelii i sopredelnykh oblastey, 1—6. Sankt-Peterburg: Sankt-Peterburgskiy universitet (In Russ.).
SRNG — Filin, F. P., Sorokaletov, S. A., Myznikov, S. A. (eds.). 1965—2013. Slovar'
russkikh narodnykh govorov, 1—46. Moskva; Leningrad. (In Russ.). YaOS — Melnichenko, G. G. (ed.). 1986. Yaroslavskiy oblastnoy slovar': uchebnoye posobiye. Yaroslavl': YaGPI im K. D. Ushinskogo. (In Russ.).
References
Berezovich, E. L. 2014. Russkaya leksika na obshcheslavyanskom fone: semantiko-mo-tivatsionnaya rekonstruktsiya. Moskva: Russkiy Fond Sodeystviya Obrazo-vaniyu i Nauke. (In Russ.).
Berezovich, E. L. 2010. Russkaya toponimiya v etnolingvisticheskom aspekte. Mifopoye-ticheskiy obrazprostranstva. Moskva: KomKniga. (In Russ.).
Berezovich, E. L. 2009. Russkaya toponimiya v etnolingvisticheskom aspekte. Pro-stranstvo i chelovek. Moskva: Librokom. (In Russ.).
Berezovich, E. L. 2007.Yazyk i traditsionnaya kultura: etnolingvisticheskiye issledovani-ya. Moskva: Indrik. (In Russ.).
Bobrova, M. V., Nechaeva, L. S. 2015. Reprezentatsiya semanticheskoy gruppy «zhivot-nyye» v dialektnoy leksike tematicheskoy gruppy «bolezn'» i v sovremen-nykh prozvishchakh Permskogo kraya. In: Filologiya v XXI veke: metody, problemy, idei: materialy III Vserossiyskoy nauchnoy konferentsii. Perm': Permskiy gosudarstvennyy natsionalnyy issledovatelskiy universitet. (In Russ.).
Bobrova, M. V. 2016. Yazykovaya igra v sovremennykh prozvishchakh zhiteley Permskogo kraya. Uralskiy filologicheskiy vestnik. Seriya, Yazyk. Sistema. Lichnost': Lingvistika kreativa, 2: 38—50. (In Russ.).
Boyko, L. B. 2016. Kognitivnyy potentsial antroponima i identichnost' lichno-sti. In: Aleksandrov, Yu. I., Anokhin, K. V. Sedmaya mezhdunarodna-ya konferentsiya po kognitivnoy nauke: tezisy dokladov. Svetlogorsk. (In Russ.).
Chaykina, Yu. I. 1995. Vologodskiye familii: etimologicheskiy slovar'. Vologda: Rus'. (In Russ.).
Feoktistova, L. A. 2016. K metodike analiza assotsiativno-derivatsionnoy semantika li-chnogo imeni. Voprosy onomastiki, 13/1: 85—116. (In Russ.).
Golomidova, M. V. 1998. Iskusstvennaya nominatsiya v russkoy onomastike. Ekaterinburg: Uralskiy gosudarstvennyy pedagogicheskiy universitet. (In Russ.).
Gumboldt, V. 1985. Yazyk i filosofiya kultury. Moskva: Progress. (In Russ.).
Karpenko, O. Yu. 2006. Problematika kognitivnoi onomastiki : monografiya. Odesa: Astroprint. (In Russ.).
Komleva, N. V. 2005. K izucheniyu starorusskoy antroposistemy goroda i sela v kon-tekste kognitivnoy i etnologicheskoy lingvistiki. In: Onomastika v krugu gumanitarnykh nauk: materialy Mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii. Ekaterinburg: Uralskiy universitet. (In Russ.).
Kyurshunova, I. A. 2013. Kalendarnyye imena srednevekovoy Karelii v kognitivnom aspekte. Voprosy onomastiki, 2 (15): 108—127. (In Russ.).
Kyurshunova, I. A. 2012. K probleme vnutrenney formy nekalendarnykh lichnykh imen (po pamyatnikam russkogo srednevekovyya). Vestnik DGU, 3: 75—79. (In Russ.).
Kyurshunova, I. A. 2012. Nekalendarnyye lichnyye imena i ikh kognitivnyy potentsial v srednevekovom regionalnom onomastikone. Vestnik SPbGU. Seriya, 9/3: 103—108. (In Russ.)..
Kyurshunova, I. A. 2015. Tsennostnyye orientiry russkogo cheloveka skvoz' prizmu ime-ni sobstvennogo (po materialam regionalnoy antroponimii XV—XVII vv.). Jezikoslovni zapiski, 21/1: 153—176. (In Russ.).
Novikova, O. N. 2009. Izmeneniye tsennostnykh ustanovok lichnosti kak osnova dinami-ki natsionalnogo antroponimikona. Vestnik Bashkirskogo universiteta,14/2: 429—431. (In Russ.).
Novikova, O. N. 2012. Tendentsii razvitiya britanskogo antroponimikona: dissertatsi-ya ... doktora filologicheskikh nauk. Ufa. (In Russ.).
Robustova, V. V. 2014. K kognitivnoy onomastike. Vestnik Moskovskogo universite-ta. Seriya, 19. Lingvistika i mezhkulturnaya kommunikatsiya, 1: 41—49. (In Russ.).
Rut, M. E. 2001. Antroponimy: razmyshleniya o semantike. Izvestiya Uralskogo go-sudarstvennogo universiteta. Seriya, 2. Gumanitarnye nauki, 4/20: 59—64. (In Russ.).
Rut, M. E. 2008. Obraznaya nominatsiya v russkoy onomastike. Moskva: Izdatelstvo LKI. (In Russ.).
Russkaya grammatika, 1 1980. Moskva: Nauka. (In Russ.).
Rygalina, M. G. 2013. O metode eksplikatsii istoriko-kulturnoy informatsii v antropo-nimike (na materiale russkikh familiy Kolyvano-voskresenskogo gornogo okruga kontsa XVIII v.). In: Filologiya i kultura v mezhregionalnom pro-stranstve: materialy III Mezhdunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferent-sii, posvyashchennoy pamyati prof. I. A. Vorobyevoy. Barnaul. (In Russ.).
Serebrennikov, B. A. 1973. Obshcheyeyazykoznaniye: metody lingvisticheskikh issledo-vaniy. Moskva: Nauka. (In Russ.).
Skrebneva, T. V. 2011. Istoriografiya, osnovnyye napravleniya izucheniya lichnogo imeni v vostochnoslavyanskoy antroponimike. Vestnik Polotskogo gosudarstven-nogo universiteta. Seriya, A. Gumanitarnye nauki, 2: 103—107. (In Russ.).
Smolnikov, S. N. 2005. Antroponimiya v delovoy pismennosti Russkogo Severa XVI— XVII vv.: funktsionalnyye kategorii i modalnyye otnosheniya. Sankt-Peter-burg: Sankt- Peterburgskiy universitet. (In Russ.).
Smolnikov, S. N. 2011. Russkiye lichnyye imena v onomasticheskom pole. In: Slovo i tekst v kulturnom soznanii epokhi: sbornik nauchnykh trudov. Vologda. (In Russ.).
Surikova, O. D. 2013. Otsomaticheskiye obrazovaniya s pristavkoy bez v russkom i ukrainskom antroponimikone. Voprosy onomastiki, 1/14: 58—78. (In Russ.).
Tolstoy, N. I., Tolstaya, S. M. 1998. Imya v kontekste narodnoy kultury. Problemy slavy-anskogo yazykoznaniya: tri doklada k XII Mezhdunarodnomu syezdu slavi-stov. Moskva. (In Russ.).
Tolstoy, N. I., Tolstaya, S. M. 2013. Slavyanskaya etnolingvistika: voprosy teorii. Moskva: Institut slavyanovedeniya RAN. (In Russ.).
Tolstaya, S. M. 2010. Semanticheskiye kategoriiyazyka kultury: ocherkipo slavyanskoy etnolingvistike. Moskva: Librokom. (In Russ.).
Tolstoy, N. I. 1995. Yazyk i narodnaya kultura: ocherki po slavyanskoy mifologii i etnolingvistike. Moskva: Indrik. (In Russ.).
Unbegaun, B. O. 1989. Russkiye familii. Moskva: Progress. (In Russ.).
Vasilyeva, N. V. 2009. Imena sobstvennye v assotsiativno-verbalnoy seti. In: Etnolingvistika. Onomastika. Etomologiya: materialy Mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii. Ekaterinburg: Uralskiy universitet. (In Russ.).
Yurkenas, Yu. K. 1979. Onimizatsiya apellyativov i razvitie indoyevropeyskikh antropo-nimicheskikh system : dissertatsiya ... doktora filologicheskikh nauk. Shau-lyay,. (In Russ.).
Zakharova, L. A., Kveder, A. Yu. 2013. Leksicheskoye pole «chelovek» v istoriko-kul-turnom aspekte (na materiale Slovarya drevnerusskikh lichnykh sobstven-nykh imen N. M. Tupikova). In: Yazyk i kultura: sbornik statey XXIII Mezhdunarodnoy nauchnoy konferentsii. Tomsk: Tomskiy gosudarstvennyy universitet. (In Russ.).
