CC BY
82
Кюршунова И. А. Антропонимы-мифологемы в региональном ономастиконе XV—XVII веков / И. А. Кюршунова // Научный диалог. — 2016. — № 10 (58). — С. 54—69.
Kyurshunova, I. A. (2016). Anthroponyms-Mythologemes in Regional Onomasticon of XV— XVII Centuries. Nauchnyy dialog, 10(58): 54-69. (In Russ.).
ERIHJMP
Журнал включен в Перечень ВАК
и I к I С H ' s
PfJHOCXCALS t)IKK"TORY-
УДК 81'373.231
Антропонимы-мифологемы в региональном ономастиконе XV—XVII веков1
© Кюршунова Ирина Алексеевна (2016), кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка, Петрозаводский государственный университет (Петрозаводск, Россия), [email protected].
Анализируются именования-мифологемы, зафиксированные в памятниках деловой письменности Карелии XV—XVII веков. Актуальность исследования обусловлена тем, что к анализу привлекается группа имен собственных, отражающая верования, бытовавшие в языковой картине периферийного региона средневековой Руси. Показано, что такие онимы, с одной стороны, демонстрируют этнический состав территории: славянский и финно-угорский, с другой стороны — контаминацию древних народных мифологических представлений с христианской религией. Наличие мифологического значения представлено как свидетельство того, что основное назначение антропонимов-мифологем — быть личным именем, а сфера их появления и функционирования — семейный социум. Отмечается, что именно семья являлась той средой, которая сохранила в именах образы народной низшей демонологии. Одновременно поднимается вопрос о возможной множественной мотивации слов. Временная отдаленность сопоставляемых материалов (антропонима и апеллятива) дает возможность предполагать у изучаемых именований наличие характеризующих, экспрессивных мотивов индивидуальной номинации лица. Как следствие, можно допускать существование у антропонимической единицы статуса прозвища. При этом в выстроенной иерархии мотивов именования предпочтение отдается мифологическому, как более древнему. Доказывается, что данные исторической региональной антропонимии могут включаться в зону целенаправленного научного наблюдения над отдельным фрагментом этнокультурной информации.
Ключевые слова: историческая региональная антропонимия; мифологема; некалендарное личное имя; прозвище; мотив именования; духовный мир.
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке Минобрнауки России в рамках проектной части государственного задания в сфере научной деятельности, № 33.1162.2014/К.
1. Вводные замечания
Высокий экстралингвистический потенциал имени человека обусловливает интерес к нему не только ономатологов, но и представителей разных гуманитарных направлений: этнолингвистов, историков, социологов, культурологов и т. д. Доказано, что имя человека — это универсальный знак культуры любого народа. Оно в большей степени, чем другие группы онимов, подвержено влиянию культуры. «Именами пронизана вся культура сверху донизу, все человеческое бытие, вся жизнь <...> С именами начинается разумное и светлое понимание, взаимопонимание и исчезает слепая ночь животного самоощущения» [Лосев, 1993, а 880].
Изучение проявлений этнокультурной информации в антропонимии Карелии XV—XVII веков — основная цель статьи. Данный период в истории русской ономастики обозначен исследователями как период борьбы некалендарных личных имен с календарными, когда имена, пришедшие с христианством, вытесняют (прежде всего из официально-деловой сферы) исконно русские и восточнославянские антропонимы. Однако дохристианские индивидуальные номинации продолжают активно функционировать в памятниках письменности Русского Севера до конца XVII века. В изучаемых документах представлены все группы некалендарных личных имен, объединяющие именования по семантическому признаку: по порядку и времени рождения (Первушка, Третьяк, Подосенко, Падорко и под.), по отношению родителей к факту появления ребенка (Нечай, Неждан, Ждан и под.), по внешним и внутренним качествам, проявляющимся с детства (Некрас, Ушачко, Томилко и под.).
Вместе с этими имеющими достаточно прозрачный мотив именованиями отмечаются некалендарные личные имена с мифологическим наполнением: зооморфные (Волк, Медведь, Баран, Корова), восходящие к названиям растений (Горох, Капуста, Береза), различным предметам быта (Горшок, Черепок) и под., в которых номинация лица обусловлена пожелательной или охранной функциями, скрытым мифологизированным текстом. Эти функции имплицитно присутствуют и у онимов с прозрачной внутренней формой (см. об этом И. А. Кюршунова [2012]), но у имен с мифологическим кодом они доминируют, их основное назначение — желать или беречь от беды, от смерти, любой опасности, которая могла грозить прежде всего ребенку.
Фиксация таких именований, без сомнения, отражает «живые» мифологические представления средневекового человека, их появление, по мнению многих исследователей, ведет свое начало из того времени, когда человек представлял себя в нерасчлененном единстве с природой. Одна-
ко если выстраивать иерархию таких антропонимов по «степени охран-ности», то самыми «оберегающими» следует признать те, мотив которых связан с названиями мифологических персонажей в основе, или с мифологемами. Поэтому из памятников деловой письменности Карелии XV— XVII веков вычленены антропонимы, содержащие в основе семантический компонент 'нечистая сила'. Среди антропонимических единиц, отобранных для анализа, не только личные имена, но и патронимы, последние косвенно свидетельствуют, что в речи предыдущих поколений тоже были такие номинации.
Наиболее полно лингвистический анализ мифологем-апеллятивов представлен в монографии О. А. Черепановой [1983], поэтому ее работа, а также исследования лингвистов, фольклористов, этнографов, посвященные мифологической лексике, данные диалектных словарей послужили основой для выяснения внутренней формы антропонимов.
2. Антропонимы, восходящие к славянской мифологической традиции
Сначала остановимся на именованиях, в основе которых находим обозначения славянских мифологических персонажей.
Так, антропоним Бутасов, 1563 г. [ПКОП, с. 141] восходит в конечном итоге к апеллятиву бутас, для которого в архангельских говорах находим бутас (то же, что бука) 'мифическое чудовище, нечистая сила в виде какого-то существа, обитающего в бане, овине, при доме или в лесу' [АОС, вып. 2, с. 188].
В структуре именования Тимофей Жихарев сын Саблина, 1563 г. [ПКОП, с. 83] выделим компонент Жихарев сын, образованный от личного имени отца Жихарь (Жихорь), который, в свою очередь, восходит к названию мифологического существа жихорь, жихарь. Так в русских говорах Карелии (пуд., медв., кем.), а также в некоторых архангельских говорах называли 'злого духа, обитающего в жилище человека, домового', 'нечистую силу, которая живет в бане' [СРНГ, вып. 9, с. 199]. В пудожских и мед-вежьегорских говорах Карелии сохранились поверья о том, что особенно опасны жихари баянные для маленьких детей, которых нельзя оставлять без пригляда в бане, иначе малыша жихорь может подменить или испугать. Опасны жихари и для тех, кто после захода солнца ходит мыться или по другим делам: таким людям жихорь посылает несчастья, которые опять же сказываются на детях тех лиц, которые нарушили запрет [Карт. Лаб]. Вероятно, подобные представления существовали в прошлом и могли служить причиной появления охранного имени.
Именование Кострома (Ермока да Прошко Костромины, 1563 г. [ПКОП, с. 164]) также имеет мифологическую основу. В восточнославянской мифологии Кострома — воплощение весны и плодородия. В русских обрядах известен ритуал похорон Костромы, то есть проводов весны, обеспечивающий плодородие [МНМ, т. 2, с. 10—11]. Позднее произошло переосмысление образа Костромы, ср. в современных говорах кострома — 'мифологический персонаж': А еще Костромой пугали, это наподобие Бабы-яги (канд.), У, смотри, не ходи на улицу: там Кострома (онеж.) [СРГК, вып. 2, с. 443]. Костроме приписываются демонические черты, ср. мотив «отбирания молока» в исповеди Костромы перед своей «смертью» (брян.); с.-в.-р. проклятье Кострома тебя утащит, с.-в.-р. Костромы 'ряженые на святках' (ср. русск. Бог с рожью, а черт с Костромой) [Слав. древности, т. 2, с. 633—635].
Домового, который жил в подземелье, под печкой, называют лизуном (ярос., костр., твер., смол.) [СРНГ, вып. 17, с. 44—45]. Апеллятив лизун в значении 'мифологическое существо в образе большого зверя, живущего в лесах и пожирающего людей' известен украинскому языку. По мнению О. А. Черепановой, первоначально слово обозначало домового пената, который зализывает волосы у любимой скотины и у хозяев [Черепанова, 1983, с. 23]. У М. Забылина находим наблюдения над определенными действиями от сглаза — об облизывании ребенка матерью [Забылин, 1990, с. 273]. Отсюда предположение о существовании охранного мотива именования у антропонима Лизун, ср.: в грамотах XVI века неоднократно упоминается Пятый Дмитриев сын Лизунов [Гейман, 177], где Лизунов ^ Лизун. Антропонимы Лiзун, Лiзуноу отмечены в белорусских памятниках письменности XVI века [ЭССЯ, вып. 15, с. 164—165].
Антропоним Мар(а) (Мар Юрьев, 1563 г. [ПКОП, с. 196]), вероятно, выполнял охранную функцию, ср. в русских говорах Карелии мара 'существо женского пола, обитающее в доме, которое ночью допрядает то, что оставлено недопряденным, причем путает и рвет куделю и пряжу' (медв.) [СРГК, вып. 3, с. 199]; (олон., выт. олон., твер., тул., курск.) [СРНГ, вып. 17, с. 367]. Во многих современных диалектах в значении слова выделяется также компонент 'злой' [Там же]. Кроме того, в славянских языках зафиксированы болг. Мара — название сказочного страшилища, мара 'сказочное страшилище', марой, марок 'лесная фея, призрак, привидение', словац. mara 'болезнь', 'привидение, призрак', луж. mara 'богиня болезни и смерти', польск. диал. mara, mora 'призрак, ночной дух, нападающий на спящих лошадей и людей; ночное удушье' и проч. [ЭССЯ, вып. 17, с. 204—205].
Еще пример. *Хорь из Хорев (ср. Ентрош Хорев Арлыга, 1563 [ПКОП, с. 141]) и хорь 'мифологическое существо в образе большой рыбы, которая может бегать по земле', значение зафиксировано в медвежьегорских говорах Карелии [Карт. Лаб.]. О. А. Черепанова приводит сведения о том, что «иногда хорьки, подобно ласке, считаются распорядителями двора» [Черепанова 1983, с. 140].
Возможно, именование Шатун (Иванко Шатун, 1563 г. [ПКОП, с. 148]) является также охранным, ср. у В. Даля шатун 'нечистый, злой дух, черт, шайтан', без указ. места [Даль, т. 4, с. 623]. В данном случае предполагаем отдаленную связь с медведем, ср. медведь-шатун — 'медведь, который не лег в берлогу на зиму или встал из нее раньше срока'. Образ медведя широко отражен в мифологии, где медведь не только божество, дух-хранитель, дух-целитель, хозяин нижнего мира — хозяин леса, горы, зверей, покровитель охоты, — но и предок людей, их старший родственник [МНМ, т. 2, с. 128—130]. Известны табуистические названия медведя — отец, дед, дедушка, дядя, лесовой человек, зверь, хозяин леса, гор, владыка, князь зверей и т. п. [Там же]. Предположим, что шатун — одна из поздних замен, которая претерпела изменения до образа нечистого, злого духа, черта, шайтана.
Итак, рассмотренные выше антропонимы, возможно, восходят к мифологемам. На апеллятивном уровне мифологемы не нашли должного отражения в письменных источниках донационального периода и, как следствие, в исторических словарях. А потому ценность антропонимии неизмеримо возрастает, поскольку для лексико-семантической системы прошлого не только восстанавливаются отдельные лексемы, но и семантические множества слов, их анализ дает материал для размышления о духовной стороне жизни средневекового человека. Например, о том, что рассмотренные мифологические персонажи выступали как хранители домашнего очага и природы, и, называя ребёнка таким именем, наши предки хотели не только уберечь именуемого от действия нечистых сил, но и умилостивить их этим, вызвать расположение к именуемому, а возможно, ко всей семье, роду. Однако справедливым будет заметить, что большой временной промежуток между сопоставляемыми антропонимами и апелляти-вами придает представленным здесь размышлениям известную гипотетичность. И для объективной картины следует сказать, что у некоторых анализируемых антропонимов вместе с лексемой реконструируется не только мифологическое значение. Без сомнения, для ономастической системы XV—XVII веков можно предположить наличие и других мотивов именования — характеризующих, опосредованно связанных или не связанных
с мифологемами. Например, появление антропонима Бутас можно свести и к морально-этическим качествам лица, ср. в говорах бутас 'суровый, угрюмый человек' сев.-двин. [СРНГ, вып. 3, с. 309], что метафорически могло соотноситься с уже рассмотренным бутас/бука 'нечистая сила', поэтому связь с мифологическим значением можно считать опосредованной.
Аналогичны предположения и о внутренней форме именования Кика (Кика Максимов, 1563 [ПКОП, с. 140]), где помимо кика — 'персонаж в доме, к которому обращается невеста перед тем как идти в баню' (волог.) [Черепанова, 1983, с. 129], мог присутствовать экспрессивный характеризующий мотиватор 'крикливый человек', ср. с однокоренным в др.-русск. кикати (кыкати) 'покрикивать, кричать' [СлРЯ XI—XVII, вып. 7, с. 122], близкий в семантическом плане глагол кикать зафиксирован в современных говорах [СРНГ, вып. 13, с. 204—205]. Однако такое соотношение является косвенным, напрямую не связанным со значением апеллятива, так как кика 'мифологический персонаж' и кика 'крикун' могли появиться параллельно.
Подобное омонимичное семантическое образование наблюдаем и у именований Жихарь и Лизун, для которых находим следующие соответствия: жихарь в русских говорах Карелии 'житель', в сев.-двин. 'домосед', 'скупой человек', в арх. 'шалун, повеса' [СРНГ, вып. 9, с. 198]; лизун 'любитель лакомств, сластей' (арх., пск., курск.. ворон., смол., вят.) [СРНГ, вып. 17, с. 44—45], однокоренное лизунья 'лакомка' отмечено в памятниках письменности [СлРЯ XI—XVII, вып. 8, с. 233]. Значения лексем жить и лизать могли служить основой для появления не связанных напрямую между собой слов.
Еще меньше оснований увидеть соотносительность мифологического значения с характеризующим у антропонима Ерш (Ерш Сергеев, староста, 1538/39 гг. [Гейман, 134]), ерш 'мифологическое существо, вызывающее болезнь' (печ.) [Черепанова, 1983, 87] и ерш 'шаловливый, подвижный ребенок' (онеж. КАССР) [СРНГ, вып. 9, с. 36] и под., где последнее обусловлено метафорическим переносом от номинативного — 'название рыбы'. Если и была такая связь, то она пока остается затемненной.
Изменение мотивационной составляющей имени в средневековом обществе верифицировано функционированием большого количества антропонимов с экспрессивом в основе: типа Базыка ~ базыка / базыга в русских говорах Карелии 'старый хрыч' или 'сварливый человек' [СРНГ, вып. 2, с. 51], подобное соотношение наблюдаем у большой группы именований: Бахарь, Бутора, Грибан, Дериба, Самодур, Талыза, Хабар и под., см. многочисленные примеры Кюршунова [2010]). Наличие характеризу-
ющих экспрессивных мотивов дает право квалифицировать антропоним как прозвище, а при решении вопроса о статусе конкретного именования рассматривать другие показатели отнесения онима к определенной группе антропонимических единиц (см. критерии разграничения некалендарных личных имен и прозвищ у Кюршуновой [2012]). Дополним, что прозвище уже выводит именуемого за пределы семейного социума.
Однако в иерархии мотивов именования мифологический компонент следует поставить на первое место, ср., например, обычаи, суеверия, ритуалы, сохранившиеся в современном обществе и свидетельствующие об устойчивости дохристианских верований в народной культуре настоящего времени (см. содержание статей в [МНМ; Слав. древности]). Невысокие количественные показатели по представлению в средневековом ономастиконе Карелии антропонимов-мифологем имеют относительный характер, обусловленный экстралингвистическими факторами, например, миссионерской деятельностью писцов, призванных вместе с переписью населения нести православие в массы, заменяя некалендарное личное имя христианским. Можно несколько расширить круг именований с мифологической основой через сопоставление антропонимиконов других регионов. Ср. с материалами, представленными у С. Б. Веселовского: Банный, 1578 г., Арзамас [с. 24], Кикиморина (от Кикимора) Ксения Осиповна, 1580 г. [с. 139], Кумоха Лог-гин, 1605 г., Юрьев Польский; Василий Кумоха, 1646 г., Арзамас [с. 171], Невея Федор Иванович Мякинин, 1539 г., Новгород [с. 214], Русалка Михаил Яковлевич Морозов, дворецкий Ивана III [с. 273], Солох, Новгород [а 296], Трясава Петр Иванович Бороздин, начало XV века, Тверь [а 324], Упырь Макарий, 1495 г., Новгород [с. 332] и др. Как видим, в основах антропонимов отмечены прежде всего образы народной демонологии, поскольку известно, что на Руси в течение длительного времени сохранялось, особенно среди женщин, почитание языческих мифологических персонажей в качестве низших духов, которые иногда выводились на уровень мифологических существ высших рангов [МНМ, т. 2, с. 216].
Несколько иную интерпретацию имеют антропонимы типа Чертодав-лев и Ожгибесов (Самсон Степанов сын Чертодавлева, 1597 г. [ДКЛП, а 189]; Шишуля Ожгибесов, 1563 г. [ПКОП, а 169]). Дополним иллюстративный материал именами Черт (Чертенок, Черток) и Бес (Беси-ще, Беско, Бесок, Обернибес), которые в большом количестве фиксируются в опубликованных на сегодняшний день ономастиконах [Веселов-ский, 37, 224, 352; Кузнецов, 2011, с. 34; Кюршунова, 2010, с. 46, 584; Мо-син, 2001, а 48, 463, 467; Полякова, 2005, с. 50, 418; Тупиков, а 135, 483]. Они апеллируют к двум известным персонажам русской демонологии —
черт и бес. В отличие от предыдущих образов, черт и бес связаны с христианской культурой. Эти персонажи никогда не выступали в качестве благодетелей. Например, черт похищает детей, водит пьяных, он соблазняет женщин, толкает на самоубийство, провоцирует страшные с точки зрения христианской морали преступления, охотится за человеческими душами [Померанцева, 1985, с. 199—200].
Известно, что между чертом и бесом в христианстве нет четкого противопоставления, и потому перечисленные качества, свойственные черту, вполне можно отнести к бесу. Думается, что именования Чертодавлев и Ожгибесов должны были хранить человека от действия нечистых сил. В противном случае нечистая сила будет задавлена или сожжена.
Возможно также, что именование Чертодавлев было дано с целью уберечь человека от того, чтобы черт не задавил его. Действие давления обычно, по поверьям, производит домовой — он наваливается на спящего и давит (гнетет) его ночью, иногда оставляет на теле синяки. В русских говорах Карелии домового называют хозяином (пуд., медв. Карелия) [Карт. Лаб.]. Ср. с именованиями Хозяин Юрьевич, 1542 г. [Гейман, а 145]. Подобное действие выполняют персонажи гнеток, гнетеница, гнетко, жмара, жма (русские говоры Карелии). В данном случае произошла контаминация образов черта с персонажами народной низшей мифологии. Подобное явление отмечено в современных русских говорах О. А. Черепановой [Черепанова, 1983, с. 41].
Теперь об именовании Ожгибесов. В. А. Никонов пишет, что Ожгибесо-вы были многочисленны в Зауралье в 1887—1897 годах, в 1978 году фамилия зафиксирована в Кирове. В. А. Никонов предполагает связь этой фамилии с какой-либо легендой о хитреце, ожегшем беса [Никонов, 1993, с. 84]. На наш взгляд, именование Ожгибесов соединяет в себе языческие и христианские верования. Одна часть этого имени — бес — персонаж христианской мифологии. В другой части — ожги — отразилось действие огня. Известно, что в древности огонь обладал очищающей и целительной силой. «В отдаленное время язычества огонь, разведенный под домашним кровом, почитался божеством, охраняющим обилие дома, мир и счастье всех членов рода; вокруг него созидалась семейная жизнь» [Афанасьев, 1982, с. 178]. Огонь отгоняет нечистую силу — отсюда широко принятое в христианстве сожжение людей, которые, по мнению других, общались с нечистой силой. Ср. также в исследуемых документах: Онисимко Огонь, 1591 г [Гейман, а 302].
Кроме того, фамильное образование Ожгибесов сочетается с именем Шишуля. Если только антропоним Шишуля не результат ономастического образования (Шишуля ^ Шиш-), то шишуля можно поставить в один ряд с лексемами шиш, шишко, шишок, шишел, которые служат обозначе-
нием различных персонажей народной демонологии. Так, в русских говорах Карелии шиш — это 'леший' (пуд.) [Куликовский, с. 213; Карт. Лаб.]. О. А. Черепановой установлено, что на всей территории распространения этих слов (арх., пск., печ., Коми АССР) они употреблялись прежде всего в обобщенном значении 'нечистый дух, черт, бес' [Черепанова, 1983, с. 134]. Обращает на себя внимание вся структура именования в целом, где первый компонент (Шишуля) и второй (Ожгибесов ^ Ожгибес) отражают семейные традиции в имянаречении.
Именования, восходящие к апеллятивам с корнем шиш-, зафиксированы и в памятниках письменности Карелии. Ср.: Сысой Шишка, 1579 г. [Докучаев-Басков, с. 38 Иона священик Шишелов, 1573 г. [там же, 34]; Исак Омельянов сын Шишка, 1593 г. [Гейман, с. 340]; Дмитрейко Устинов Ши-шев, 1591 г. [там же, 322]; Шишол Гурьев, 1568 г. [ПКВП, с. 126]; Шишолка Микулин, 1563 г. [ПКОП, с. 170]. Они также представлены во всех регионах Руси, а также многочисленны в качестве фамилий в современном онома-стиконе, как и фамилии от Черт, Бес и их модификатов.
О. А. Черепанова отмечает, что мифологемы с корнем шиш- распространены преимущественно на территории, где славянское население смыкается с неславянским — в первую очередь финно-угорским, затем тюркским, и это обстоятельство, по её мнению, может свидетельствовать в пользу неславянского происхождения слова [Черепанова, 1983, с. 197]. Нет сомнений, что основой именования у славян такие апеллятивы стали тогда, когда они глубоко укоренились в лексической системе русского языка того времени.
3. Антропонимы, восходящие к мифологемам с прибалтийско-финской основой
Теперь об антропонимах, восходящих к мифологемам с прибалтийско-финской основой. Их количество также невелико: Лембоев, Гижин, Рахко-ев, Руготин, Таппуев.
Сначала представим именование, в котором отражено взаимодействие славянского и неславянского этносов. Именование Лембоев (Филка да Пер-ха Лембоевы, 1563 г. [ПКОП, 141], образованное от имени Лембой, которое в свою очередь соотносится с апеллятивом лембой, заимствованным русскими из финно-угорских языков: люд. lembi, карел. limbo, фин. lempi 'нечистая сила, дьявол' [Фасмер, т. 2, с. 480]. Известен персонаж в финской мифологии Lemmes 'лесное божество, отец земли, лесной черт' [Черепанова, 1983, с. 84; со ссылкой на Castren). Описание лембоя включается в словарь Брокгауза и Ефрона: «Лембой — мифическое существо в сказаниях севернорусских, чаще всего олонецких — сила, посредствующая между духами воздушными
и человеком: они похищают детей, давят людей и насылают на них болезни, но иногда приносят им пользу» (цит. по [СРНГ, вып. 16, с. 347]). Слово лембой широко представлено в русских говорах Карелии: олон., кем., медв., пуд., а также арх., кольск., карг. В значениях 'нечистая сила, злой дух (черт, леший и т. п.)', 'домовой', 'дьявол' [Там же]. Это свидетельство того, что русские в XV—XVII веках, а может быть, и раньше могли знать лексему лембой с близким к указанным значением. Данное именование мог носить не только представитель финно-угорского этноса, но и славянин.
Остальные антропонимы бытовали в иноэтническом социуме. Данный материал менее верифицирован, однако возьмем на себя ответственность представить его в статье, поскольку он не менее важен для ономастической системы прошлого и без учета этих данных нельзя создать объективную картину верований.
Именование Гижин ^ Гижа (Осташко Гижин, 1582/83 гг. [КЗПОП, с. 92] сравним с лексемой hiisi, известной карельскому и финскому языкам в значении 'злой дух, леший, черт, дьявол' [SKES, 1 I, р. 74], этот апелля-тив очень частотен в топонимии Карелии [см. Березович, 2016].
Выделенный курсивом патроним Гридкя Рахкоев, 1496 г. [ПКОП, 41] и известные названия деревень рус. Рахковичи, вепс. Rahkoil, по предположению И. И. Муллонен, восходят к апеллятиву rahkoi 'мифологическое существо, домовой'. Антропоним неоднократно фиксируется в документах, относящихся к территории средневековой Финляндии [Муллонен, 1988, с. 271—282]. Добавим, в фольклоре сохранилось пудожское предание о герое Рахкое из Рагнозера [Чистов, 1958, с. 358—388].
Возможно, что с именем финно-угорского божества Rukotivo (ср. также с эст. Rдugutaja) — духа, покровителя ржи — связан патроним Руготин (Иван Руготин, 1597 г. [ДКЛП, с. 218]; Игнатка Иванов Руготин, 1597 г. [Гейман, с. 355].
Куземка Таппуев, 1597 г. [ДКЛП, с. 213], где именование Таппуев, вероятно, можно соотнести с мифологическим божеством Тапио. Этот бог леса посылал добычу охотникам [МНМ, т. 2, с. 564]. Ср. с упоминаемым в рунах Калевалы:
Дева Тапио, служанка, Дочка Тапио, девица,
Сладкогласная девица, Туликки, царевна леса!
Ты поди с медовой дудкой, Пригони ты дичь к опушке,
Посвисти свирелью сладкой К протянувшимся полянам.
Пред великой госпожою [Там же, руна 14, 206].
Пред хозяйкой леса дивной
[Калевала, 1977, руна 14, с. 203].
4. Заключение
При расширяющемся мотивационном поле антропонимы-мифологемы продолжают оставаться неотъемлемой частью средневекового оно-мастикона. Их фиксация в региональных документах XV—XVII веков позволяет реконструировать один из культуроносных эпизодов древней картины мира, основанной на мифологических представлениях, которые свойственны прежде всего семейному социуму как хранителю таких верований. Подтверждается интерференция образов народной и христианской демонологии, а также славянской и неславянской, где народная демонология по количеству задействованных в ономастической системе образов превалирует над христианской, а христианская перекрывает народную по количеству носителей таких имен.
Список сокращений
арх. — архангельские говоры русского языка
болг. — болгарский язык
брян. — брянские говоры русского
языка
волог. — вологодские говоры русского языка
ворон. — воронежские говоры русского языка
выт. — вытегорские говоры русского языка
вят. — вятские говоры русского языка диал. — диалектное канд. — кандалакшские говоры русского языка
карел. — карельский язык
карг. — каргопольские говоры русского
языка
кем. — кемские говоры русского языка
кольск. — кольское (русские говоры
Кольского полуострова)
костр. — костромские говоры русского
языка
курск. — курские говоры русского языка
луж. — лужицкий язык
люд. — людиковский диалект
карельского языка
медв. — медвежьегорские говоры русского языка
олон. — олонецкие говоры русского языка
онеж. — онежские говоры русского языка
печ. — русские говоры бассейна р. Печоры
польск. — польский язык
пск. — псковские говоры русского
языка
пуд. — пудожские говоры русского языка
с.-в.-р. — северновеликорусские говоры
сев.-двин. — северо-двинские говоры
русского языка
словац. — словацкий язык
смол. — смоленские говоры русского
языка
твер. — тверские говоры русского языка
тул. — тульские говоры русского языка
укр. — украинский язык
фин. — финский язык
эст. — эстонский язык
ярос. — ярославские говоры русского
языка
Источники и принятые сокращения
1. АОС — Архангельский областной словарь / под ред. О. Г Гецовой, Е. А. Нефедовой. — Москва : МГУ, 1980—2015. — Вып. 1—16.
2. Веселовский — Веселовский С. Б. Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии / С. Б. Веселовский — Москва : Наука, 1974. — 384 с.
3. Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 томах / В. И. Даль. — Москва : Русский язык, 1981—1982. — Т. 1—4.
4. Забылин — Забылин М. Русский народ : его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия / М. Забылин. — Москва : Книга Принтшоп, 1990. — 620 с.
5. Гейман —Материалы по истории Карелии XII—XVII веков / под. ред. В. Г. Гей-мана. — Петрозаводск : Госиздат Карело-Фин. ССР, 1941. — 440 с.
6. ДКЛП — Дозорная книга Лопских погостов, 1597 г. // История Карелии XVI—XVII вв. в документах. Ч. I. Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500-]в 1600-luvuilta. / ред. И. А. Черняковой, Г. М. Коваленко, В. Салохеймо. — Петрозаводск : Йоэнсуу, 1987. — С. 186—233.
7. Докучаев-Басков — Докучаев-Басков К. А. «Строкина пустыня» и ее чернецы (Опыт исследования жизни монашествующих) / К. А. Докучаев-Басков // Известия общества изучения Олонецкой губернии. — 1914. —Т. 4. — № 5. — С. 33—48.
8. Калевала—Калевала / пер. с фин. Л. Бельского. — Москва : художественная литература, 1977. — 576 с.
9. Карт. Лаб. — Картотека Лаборатории лингвистического краеведения и языковой экологии Петрозаводского государственного университета.
10. КЗПОП — Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 гг. : заонежские погосты // История Карелии XVI—XVII вв. в документах. Ч. III . Asiakirjoja ^^^п Hictoriasta 1500^ 1600-luvuilta / ред. И. А. Чернякова, К. Катаяла. — Петрозаводск : Йоэнсуу, 1993. — С. 35—341.
11. Кузнецов — Кузнецов А. В. Исторический именослов Русского Севера : народные имена (прозвища), отчества, происхождение названий деревень / А. В. Кузнецов. — Тотьма : Русское Устье, 2011. — Ч. 1. А—К. — 212 с.
12. Куликовский — Куликовский Г. И. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении / Г. И. Куликовский. — Санкт-Петербург : Императ. Акад. Наук, 1898. — 151 с.
13. Кюршунова — Кюршунова И. А. Словарь некалендарных личных имен, прозвищ и фамильных прозваний Севоро-Западной Руси XV—XVII вв. / И. А. Кюршунова. — Санкт-Петербург : Дмитрий Буланин, 2010. — 672 с.
14. МНМ — Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 томах / ред. С. А. Токарев. — Москва : Большая Российская энциклопедия, 1997. — Т 2. — 719 с.
15. Мосин — Мосин А. Г. Уральский исторический ономастикон / А. Г. Мосин. — Екатеринбург : Изд-во Екатеринбург, 2001. — 516 с.
16. ПКВП—Писцовая книга Водской пятины 1568 г. // История Карелии XVI— XVII вв. в документах. Ч. I. Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500- ja 1600-^^^ / ред. И. А. Чернякова, Г. М. Коваленко, В. Салохеймо. — Петрозаводск: Йоэнсуу, 1987. — С. 52—178.
17. ПКОП — Писцовые книги Обонежской Пятины : 1496 и 1563 гг. / ред. М. Н. Покровский. — Ленинград : Акад. наук СССР, 1930. — Вып. IV. — 268 с.
18. Полякова—ПоляковаЕ. Н. Словарь пермских фамилий / Е. Н. Полякова. — Пермь : Книжный мир, 2005. — 464 с.
19. Слав. древности — Славянские древности : этнолингвистический словарь : в 5 томах / под ред. Н. И. Толстого. — Москва : Международные отношения, 1999. — Т. 2. Д—К. — 702 с.
20. СлРЯ XI—XVII — Словарь русского языка XI—XVII веков / ред. Ф. П. Филин. — Москва : Наука, 1980—1981. — Вып. 7—8.
21. СРГК — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / под ред. А. С. Герда. — Санкт-Петербург : Санкт-Петербургский гос. ун-т, 1994— 2005. — Вып. 1—6.
22. СРНГ — Словарь русских народных говоров / под ред. Ф. П. Филина, Ф. П. Сорокалетова, С. А. Мызникова. — Москва ; Ленинград, 1965—2013. — Вып. 1—46.
23. Тупиков — Тупиков Н. М. Словарь древнерусских личных собственных имен / Н. М. Тупиков. — Москва : Языки славянских культур, 2005. — 1032 с.
24. Фасмер — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. в 4 т. / М. Фасмер. — Москва : Прогресс, 1986—1987.
25. ЭССЯ — Этимологический словарь славянских языков : праславянский лексический фонд / под ред. О. Н. Трубачева. — Москва : Наука, 1974—2014. — Вып. 1—39.
26. SKES — Suomen kielen etymologinen sanakirja. I— VII. — Helsinki : Suoma-lais-ugrilainen seura, 1955—1981.
Литература
1. Афанасьев А. Н. Древо жизни : избранные статьи / А. Н. Афанасьев. — Москва : Современник, 1982. — 464 с.
2. Березович Е. Л. «Демонологические» названия в русской и субстратной топонимии Русского Севера и Карелии (на материале основ черт- и hiisi-) / Е. Л. Березович, А. А. Макарова, И. И. Муллонен // Lingüistica. LV. — Ljubljana, 2016. — C. 187—206.
3. Кюршунова И. А. Некалендарные личные имена и их когнитивный потенциал в средневековом региональном ономастиконе / И. А. Кюршунова // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 9, Филология. Востоковедение. Журналистика. — 2012. — Вып. 3. — С. 103—108.
4. Лосев А. М. Бытие — имя — космос / А. М. Лосев. — Москва : Мысль, 1993. — 958 с.
5. Муллонен И. И. О вепсской антропонимии (опыт топонимической реконструкции) / И. И. Муллонен // Советское финно-угроведение. — 1988. — № 4. —C. 271—282.
6. Никонов В. А. Словарь русских фамилий / В. А. Никонов. — Москва : Школа-Пресс, 1993. — 224 с.
7. Померанцева Э. В. Русская устная проза / Э. В. Померанцева. — Москва : Просвещение, 1985. — 272 с.
8. Черепанова О. А. Мифологическая лексика русского Севера / О. А. Черепанова. — Ленинград : Изд-во Ленинградского гос. ун-та, 1983. — 169 с.
9.Чистов К. В. Былина "Рахта Рагнозерский" и предание о Рахкое из Рагнозера / К. В. Чистов // Славянская филология. — Москва, 1958. — Вып. 3. — С. 358—388.
Anthroponyms-Mythologemes
in Regional Onomasticon of XV—XVII Centuries
© Kyurshunova Irina Alekseyevna (2016), PhD in Philology, associate professor, Department of Russian Language, Petrozavodsk State University (Petrozavodsk, Russia), kiam@ onego.ru.
The names-mythologemes recorded in the monuments of business writing of Karelia of XV—XVII centuries are analysed. The relevance of the study is determined by the fact that the analyzed group of nouns is one that reflects the beliefs existed in the language picture of the peripheral region of medieval Russia. It is shown that such onyms, on the one hand, demonstrate the ethnic composition of the territory: Slavic and Finno-Ugric, on the other hand, the contamination of ancient folk mythological beliefs with the Christian religion. The presence of mythological meaning is presented as evidence that the main purpose of anthroponyms-mythologemes is to be a personal name, and the scope of their appearance and functioning is the family society. It is noted that family was the environment in which the names preserved the images of the lower folk demonology. At the same time the question is raised of possible multiple motivations of the words. Temporal remoteness of materials compared (anthroponym and appellative) suggests the presence of characterizing expressive motives of the individual nomination of the person in studied names. As a consequence, the existence of nickname status can be assumed in anthropological units. Thus in the hierarchy of motives for naming a preference is given for mythological as more ancient. It is proved that the data of historical regional anthroponomy can be included in area of targeted scientific observations on a separate piece of ethnocultural information.
Key words: regional historical anthroponymy; mythologeme; non-calendar personal name; nickname; motive of naming; spiritual world.
Material resources
AOS — Getsova, G. O., Nefedova, E. A. (eds.). 1980—2015. Arkhangelskiy oblastnoy
slovar'. Moskva: MGU, 1—16. (In Russ.). Dal — Dal, V. I. 1981—1982. Tolkovyy slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka, 4. Moskva: Russkiy yazyk,. (In Russ.). DKLP — Dozornaya kniga Lopskikh pogostov, 1597 g. 1987. In: Chernyakova, I. A., Kovalenko, G. M., Salokheymo, V. (eds.). Istoriya Karelii XVI—XVII vv. v dokumentakh, I. Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500-ja 1600-luvuilta. Petrozavodsk: Yoensuu. (In Russ.).
Dokuchaev-Baskov — Dokuchaev-Baskov, K. A. 1914. «Strokina pustynya» i ee cher-netsy (Opyt issledovaniya zhizni monashestvuyushchikh). In: Izvestiya ob-shchestva izucheniya Olonetskoy guberni, 4—5. (In Russ.).
ESSYa — Trubachev, O. N. 1974—2014. Etimologicheskiy slovar' slavyanskikh ya-zykov:praslavyanskiy leksicheskiy fond. Moskva: Nauka, 1—39. (In Russ.).
Fasmer — Fasmer, M. 1986—1987. Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka, 4. Moskva: Progress,. (In Russ.).
Geyman — Geyman, V. G. (ed). 1941. Materialy po istorii Karelii XII—XVII vekov. Petrozavodsk: Gosizdat Karelo-Fin. SSR. (In Russ.).
Kalevala — Kalevala. 1977. Moskva: Khudozhestvennaya literatura. (Biblioteka vsemi-rnoy literatury; 12/1. Literatura drevnego vostoka, antichnogo mira, sred-nikh vekov). (In Russ.).
Kart. Lab. — Kartoteka Laboratorii lingvisticheskogo krayevedeniya i yazykovoy ekolo-gii Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta. (In Russ.).
Kuznetsov — Kuznetsov, A. V. 2011. Istoricheskiy imenoslov Russkogo Severa: narod-nyye imena (prozvishcha), otchestva, proiskhozhdeniye nazvaniy der-even', 1. A—K. Totma: Russkoye Ustye. (In Russ.).
Kulikovskiy — Kulikovskiy, G. I. 1898. Slovar' oblastnogo olonetskogo narechiya v yego bytovom i etnograficheskom primenenii. Sankt-Peterburg: Imperat. Akad. Nauk. (In Russ.).
Kyurshunova — Kyurshunova, I. A. 2010. Slovar'nekalendarnykh lichnykh imen, pro-zvishch i familnykh prozvaniy Sevoro-Zapadnoy Rusi XV—XVII vv. Sankt-Peterburg: Dmitriy Bulanin. (In Russ.).
KZPOP — Pistsovaya kniga Zaonezhskoy poloviny Obonezhskoy pyatiny 1582/83 gg.: zaonezhskiye pogosty. 1993. In: Chernyakova, I. A., Katayala, K. (eds.). Istoriya KareliiXVI—XVIIvv. v dokumentakh, III. Asiakirjoja Karjalan Hic-toriasta 1500-ja 1600-luvuilta. Petrozavodsk: Yoensuu. (In Russ.).
MNM — Tokarev, S. A. 1997. (ed.). Mify narodov mira: entsiklopediya, 2/2. Moskva: Bolshaya Rossiyskaya entsiklopediya. (In Russ.).
Mosin — Mosin, A. G. 2001. Uralskiy istoricheskiy onomastikon. Yekaterinburg: Izd-vo Yekaterinburg. (In Russ.).
PKOP — Pokrovskogo, M. N. 1930. Pistsovyye knigi Obonezhskoy Pyatiny: 1496 i 1563 gg. Leningrad: Akad. nauk SSSR, IV. (In Russ.).
PKVP — Pistsovaya kniga Vodskoy pyatiny 1568 g. 1987. In: Chernyakova, I. A. Kova-lenko, G. M., Salokheymo, V. (eds.). Istoriya Karelii XVI—XVII vv. v dokumentakh, I. Asiakirjoja Karjalan Hictoriasta 1500-ja 1600-luvuilta. Petrozavodsk: Yoensuu. (In Russ.).
Polyakova — Polyakova, E. N. 2005. Slovar'permskikh familiy. Perm': Knizhnyy mir. (In Russ.).
SKES — Suomen kielen etymologinen sanakirja, I—VII. 1955—1981. Helsinki: Suom-alais-ugrilainen seura,. (In Finl).
Slav. drevnosti — Tolstoy, N. I. (ed). 1999. Slavyanskiye drevnosti: etnolingvisticheskiy slovar', 5/2. D—K. Moskva: Mezhdunarodnyye otnosheniya. (In Russ.).
SlRYa XI—XVII — Filin, D. P. (ed). 1980—1981. Slovar' russkogo yazyka XI—XVII ve-kov. Moskva: Nauka, 7—8. (In Russ.).
SRGK — Gerd, A. S. (ed). 1994—2005. Slovar' russkikh govorov Karelii i sopredelnykh oblastey. Sankt-Peterburg: Sankt-Peterburgskiy gos. un-t, 1—6. (In Russ.).
SRNG — Filin, F. P., Sorokaletov, F. P., Myznikov, S. A. (eds). 1965—2013 Slovar' russkikh narodnykh govorov. Moskva; Leningrad, 1—46. (In Russ.).
Tupikov — Tupikov, N. M. 2005. Slovar'drevnerusskikh lichnykh sobstvennykh imen. Moskva: Yazyki slavyanskikh kultur. (In Russ.).
Veselovskiy — Veselovskiy, S. B. 1974. Onomastikon. Drevnerusskiye imena, prozvish-cha i familii. Moskva: Nauka. (In Russ.).
Zabylin — Zabylin, M. 1990. Russkiy narod: yego obychai, obryady, predaniya, sue-veriya ipoeziya.. Moskva: Kniga Printshop. (In Russ.).
References
Afanasyev, A. N. 1982. Drevozhizni: izbrannyye statyi. Moskva: Sovremennik. (In Russ.).
Berezovich, E. L., Makarova, A. A., Mullonen, I. I. 2016. «Demonologicheskiye» naz-vaniya v russkoy i substratnoy toponimii Russkogo Severa i Karelii (na ma-teriale osnov chert- i hiisi). In: ILinguistica. LV. Ljubljana. (In Sloven )
Cherepanova, O. A. 1983. Mifologicheskaya leksika russkogo Severa. Leningrad. (In Russ.).
Chistov, K. V. 1958. Bylina "Rakhta Ragnozerskiy" i predanie o Rakhkoye iz Ragnozera. In: Slavyanskaya filologiya, 3. Moskva (In Russ.).
Kyurshunova, I. A. 2012. Nekalendarnyye lichnyye imena i ikh kognitivnyy potentsial v srednevekovom regionalnom onomastikone. Vestnik Sankt-Peterburgsk-ogo universiteta, 9. Filologiya. Vostokovedenie. Zhurnalistika, 3: 103—108. (In Russ.).
Losev, A. M. 1993. Bytiye — imya — kosmos. Moskva: Mysl'. (In Russ.).
Mullonen, I. I. 1988. O vepsskoy antroponimii (opyt toponimicheskoy rekonstruktsii). Sovetskoyefinno-ugrovedeniye, 4: 271—282. (In Russ.).
Nikonov, V. A. 1993. Slovar' russkikh family. Moskva: Shkola-Press. (In Russ.).
Pomerantseva, E. V. 1985. Russkaya ustnayaproza. Moskva. (In Russ.).
