CC BY
51
УДК 82.091 H.A. МЕРКУРЬЕВА
кандидат филологических наук, доцент, кафедра литературы, Орловский государственный институт культуры E-mail: lprorector,[email protected]
UDC 82.091 N.A. MERKURJEVA
Candidate of Philology, Associate Professor, Department of Literature, Orel State Institute of Culture E-mail: [email protected]
ТУРГЕНЕВСКИЕ ТРАДИЦИИ В ИЗОБРАЖЕНИИ ПРАВЕДНИЦ М.М. ПРИШВИНА TURGENEV'S TRADITION IN AN IMAGE OF RIGHTEOUS OF M.M.PRISHVIN
Образ женщины-матери в художественной прозе М. Пришвина включен в контекст темы праведниче-ства. Наиболее близкой писателю оказывается тургеневская традиция. В ее основе - изображение героини-носительницы житийных черт, но и стихийных народных начал.
Героиня «Живых мощей» Лукерья соотнесена с типом христианского религиозного праведника. Именно этот образ становится ключевым в художественном осмыслении М. Пришвиным народного женского характера.
Ключевые слова: литературные связи, тема праведничества, образ матери, народные традиции, христианский тип.
The image of the mother in prose of Prishvin is included into the context of the topic of Pravednichestvo. Turgenev's tradition is the most similar for the writer. In its basis there is the image of the heroine, the bearer of hagiographic features, but also the people's natural start. The heroine of "Living relics" is Lusha who is correlated with the type of Christian religious righteous. Mainly this image becomes crucial in the artistic interpretation offolk female character by M.Prishvin.
Keywords: literary connections, topic of Pravednichestvo, image of a mother, folk traditions, the Christian type.
Метафизика любви М.М. Пришвина включает в себя совершенно особую и чрезвычайно важную для писателя тему - тему праведничества, в контексте которой рассматривается образ женщины-матери. И хотя тургеневская галерея праведников неизбежно приводит нас к героине «Живых мощей» - умирающей девушке (курсив мой - Н.М.) Лукерье, именно этот образ становится ключевым в художественном осмыслении народного женского характера, призванного к материнскому подвигу преодоления.
Уже в книге, опубликованной в 1907 году, «В краю непуганых птиц. Очерки Выговского края» появляется образ вопленицы Степаниды Максимовны, явно перекликающийся с образом тургеневской Лукерьи. Степанида ближе стихии народной жизни, существующей на грани язычества и христианства. Она самозабвенно входит в мир народных сказаний, в которых есть место «шуткам» Шишко и всякой лесовой силе, «порченным» лесовиком девкам и страстному шепоту, обращенному к мертвому мужу: «Ходи ко мне. ходи!» [3;1, с. 88]. Однако подлинность соучастия, сочувствия чужому горю, обостренное переживание любого страдания как своего собственного, радостное приятие хоровой жизни - все это приближает старую вопленицу к мере великого христианского самоотречения и смирения героини «Живых мощей». Как и Лукерья. Степанида Максимовна и не думает вменять себе в заслугу силу
духовного напряжения, с которой живет. «Вопленицей, истолковательницей чужого горя, Максимовна сделалась не сразу, - поясняет рассказчик. - Чтобы понимать чужое горе, нужно было выпить до дна полную чашу своего собственного. «Сама я, - говорит Максимовна, -от своего горя научилась. Пошло мне обидно, поколот -но, несдачно. вот и научилась».
И все объяснение. Простой народ о своем таланте не станет кричать» [3;1, с. 79].
«Бой-девка», «веселая» песельница Лукерья, «первая красавица... хохотунья, плясунья, певунья» [4;3, с. 328], превращенная длительной болезнью в «живые мощи», без всякого надрыва искренне не понимает попытки барина «...подивиться ее терпению. «Эх, барин! - возразила она. - Что вы это? Какое такое терпение?» [4; 5, с. 337].
Интересно, что, рисуя страдалицу Лукерью, И. С. Тургенев подчеркивает ее девство. В. А. Недзвецкий отмечает, что она «как бы сама портретирует» себя сопоставлением с легендарной девственницей Жанной д*Арк [2, с. 65]. В одном из метафорических снов героини появляется Христос в образе Небесного Жениха, пришедшего за своей светлой невестой. Кстати, в рассказе «Свидание», где снова возникает образ девушки-крестьянки, чистота и наивность Акулины также подчеркиваются. Маркером становятся васильки, «небольшой пучок», перевязанный «тоненькой травкой» -
© H.A. Меркурьева © N.A. Merkurjeva
сама Акулина, доверчиво раскрывшаяся навстречу любви, «нежной преданности» и «благоговейной покорности» [4;5, с. 245].
Сопоставление героинь двух рассказов И.С. Тургенева, кажущееся, на первый взгляд, не совсем корректным, думается, имеет основания. Да, Акулина - заложница страстной земной любви к презрительно равноду шному, пресыщенно самолюбивому человеку. Но и Лукерья была помолвлена с Васей (Васильком - Н.М.) Поляковым, оставившим ее вскорости после случившегося несчастья. Васильки, помятые и брошенные Виктором, подняты рассказчиком. С ними уходит страстное томление героини, обреченной страданию. Возлюбленный Лукерьи Вася васильками «тает» «промеж пальцев», унося в прошлое земной жизни и земную любовь, и земные горести.
Если у И.С. Тургенева свет и чистота непременно требуют девства, то М.М. Пришвин убежден, что до подлинной нравственной чистоты, света до святости способно возвыситься только материнство. У И.С. Тургенева - невеста Христова, у М.М. Пришвина -Богоматерь. Его Степка - «краснопевка» переживает необходимое физическое преображение. В момент встречи с рассказчиком она - Степанида Максимовна -«небольшого роста живая старушка, с ясными, чуть заволоченными дымкой грусти и горя голубыми глазами», которую окружает «бесчисленное множество детей» [3;1, с. 77].
Итак, в земной женщине, как в Богородице, М.М. Пришвин акцентирует материнство. Вообще у писателя происходит вполне очевидное разделение женщин на матерей и тех, кто остается в вечной поре девичества. Всегда девой приходит в воображении Алпатова Варвара Измалкова - Инна Ростовцева («Кащеева цепь»), холодная и чужая. «Птичкой» порхает по жизни Милочка («Повесть нашего времени»), всегда веселая, всегда ласковая, одинаково добрая ко всем. Содержательно иными предстают образы Марьи Моревны. Маши Улановой, Анны Александровны Староверовой, мирской няни Марии Мироновны, героических женщин, спасающих от ужаса обрушившегося одиночества ленинградских детей. Все они не всегда физически, но всегда по сути - матери.
Марья Моревна - наиболее частотный в творчестве Пришвина женский образ. Впервые она появляется в романе «Кащеева цепь», где маленький Курьгмушка сначала воспринимает ее сказочной девой с солнцем и месяцем во лбу и звездами в тяжелых косах. Но по-настоящему близкой мечтательному мальчику Марья Моревна становится в тот момент, когда ощущает себя заступницей и спасительницей. Укладывая «милого сыночку» в свою белоснежную постель, она избавляет его от страшного сорвавшегося с цепи Кощея и помогает разглядеть «тихого гостя с голубых полей». Засыпая, ребенок воображает Марью Моревну уже иначе - Сикстинской прекрасной дамой со светлым мальчиком на руках.
Образ Марьи Моревны осмысливается в контексте народно-поэтической традиции. Пришвинской Марье Моревне, как и сказочной, ведомо, как избавить избранника от горя-кручины, только ей возможно раз-
рушить страшную кощееву цепь силой мудрости и красоты. Черты удивительной спасительницы наблюдает в земной женщине не только Курьгмушка, замысливший с детства дело освобождения мира. Свою Марью Моревну складывает из черт Маши Улановой маленький таежный мальчик Зуек-Олешенъка («Осударева дорога»), следя за необыкновенным превращением. «Слегка провела Маша платком по лицу - вдруг оказалось, что в бутылочке была живая вода. Лицо Марьи Моревны стало цветистым, и по всей избе повеяло ароматом, как будто летом открыли окно, когда всюду цветут луга. Марья Моревна вынула из кожаной сумочки какую-то блестящую коробочку круглую, сняла с нее крышку, ваткой взяла белый порошок, покрыла им цветущее свое лицо, и оно стало, как небо в белых сквозных облаках на заре.. .Она провела пальчиком по бровям - и они раскинулись, как крылья, когда птица спускается в воду...После этого красавица обернулась ко всем, села за стол, и сквозь улыбку глаза ее, и веселые, и печальные, и все понимающие, были как если бы на заре ко всему, что бывает прекрасного, еще вышли бы меж об-лак два человеческих глаза» [3;2, с. 35]. Лик сказочной красавицы хранит Зуек в волшебном зеркальце. На протяжении романа способностью или неспособностью его созерцать этот лик определяется нравственная состоятельность мальчика. Не случайно возмужавший, испытанный горестями странствий, муками эгоизма, очистившийся Зуек первым оказывается явленным своей Марье Моревне. Маша Уланова, ощутившая здесь, в аду тюремного быта, материнскую ответственность за всякого, именно как мать встречает своего маленького сыночка, в свою очередь выступающего в роли спасителя земной твари.
Так вот. Зуек становится достоин своей Марьи Моревны только тогда, когда положительно решает мучивший его долгое время вопрос о том, что делает человека начальником. Когда-то мальчик среди уголовников в тюремном бараке услышал евангельскую историю об Алексее, человеке Божьем, сумевшем принести в жертву Богу богатство, уважение людей, мирскую любовь. В противовес этой истории слагается в голове Зуйка сказка о Кощее, пленившем землю деньгами, «вечным рублем». Все умные в этом мире учатся догадываться «в пользу себя, и богатеют, а бедные на них работают» [3;6, с. 89], - рассуждает мальчик. Зуек тогда еще не совсем понимает слова старика Волкова, заявляющего, что даже и в сказке на всякого Кощея есть смерть. Бессмертие - в самопожертвовании себя в пользу всех. Это постигает и Волков, и Вася Веселкин, идущий «на рыск» и принявший в себя «великий приказ», в соответствии с которым его сердце бьется «неустанно, отжимая из крови в голову мысль о том, что не напрасно мы не свете живем, есть какое-то великое дело у людей на земле, и если оно коснулось тебя, то беречь себя незачем: я иду!» [3;6, 116]. Свое великое дело совершает Зуек, спасая во время великого наводнения тварь Божью, собравшуюся под защиту человека. Картина, нарисованная Пришвиным, вызывает однозначную ассоциацию у
читателя: плавина Зуйка - ветхозаветный Ноев ковчег, а сам мальчик - тот единственный из людей, которому доверил Господь дело спасения мира. Здесь, на этом маленьком острове, все враги на время закончили свою войну и расположились вокруг огня, зажженного маленьким человеком. «Зуек еще успел подойти к костру, успел положить в него тяжелую сушину, но работа всей ночи дала себя знать: он тихо склонился у костра.
А ящерицы, почуяв тепло, оставили свой путь к холодному солнцу и быстро спустились к теплу огня человеческого. Звери тоже один за другим стали подбираться все ближе и ближе.
Не так ли будет потом, когда солнце остынет? Не зажжет ли тогда человек свое солнце, или, может быть, свою землю подвинет к горячей звезде, и, может быть, даже весь мир когда-нибудь соберет под огонь мысли своей человеческой?» [3;6, 205]. Только теперь, когда душа Зуйка вместила в себя всю природу, и он вспомнил все, как близкое, знакомое, прекрасное и понятное; теперь, когда он по-настоящему оценил подвиг Алексея, человека Божьего, сумевшего отказаться от своих эгоистических притязаний, мальчик получил возможность ступить на землю и ощутить тепло матери-заступницы Марьи Моревны.
Образ Анны Александровны Староверовой еще более проникнут поэзией материнства. Скорбящей нарекает ее М.М. Пришвин, и она становится символом материнского всеведения, проникновения в судьбу собственного дитя. В контексте романа героиня противопоставляется легкой Милочке. Даже описание внешности двух женщин дано по принципу контраста. Милочка -«маленькая молоденькая женщина, сказать бы лучше девушка (курсив мой - Н.М.), вся как незабудка на зеленом стебельке в кувшинчике, всегда веселая, всегда ласковая и до смешного добрая» [3;5, с. 159]; «птичка и птичка», - говорит о ней автор. В облике Анны Александровны (кстати, и называют ее исключительно полным именем) подчеркнуто не девическое, но женское: «дородная красавица с тремя хорошенькими детками: знаете ту силу красоты, когда она распространяется и на других переходит свободно и радостно, как власть и добро» [3;5, с. 159]. Поглощенная желанием личного счастья. Милочка неутешно рыдает, провожая мужа Алешу на войну, и легко забывает о своих горестях, встретив нового друга Сережу. Анна Александровна при расставании хранит важность и спокойствие, никто не видит на ее лице «строгом, освещенном, как двумя лампадами, большими карими глазами» следов слез. Однако черты лица ее, как замечают односельчане, изо дня в день стали обрезаться, и все лицо «в новой его строгости стало получать новый смысл» [3;5, с. 170]. Этот новый смысл обретается новым знанием, которое получает женщина-мать, благославляя своего мужа-сына на муки и смерть. Невозможно не заметить, что в восприятии М.М. Пришвина образ героини смыкается с образом Богородицы. Анна Александровна, глубоко запрятав свое собственное горе, становится покровительницей и утешительницей всех обездоленных войной
женщин. Жест крестного знамения, столь неестественный для «перелетной птички» Милочки, применительно к Анне Александровне Староверовой выглядит совершенно органично и остается навсегда жестом благословения всем живущим и ушедшим. Наконец, довершение возникшей ассоциации - прорисовывание иконы Скорбящей Богоматери, символизирующей святость материнства. «Бывало, сам помню. - ведет свою линию рассказчик, - когда какой-нибудь ее маленький заревет, как она подхватит его, как прижмет к материнской груди; и вновь отстранит, засмеется и полюбуется со стороны, как художник на свою вещь: знает, что это и свое, и как бы уже и не свое, и куда лучше, чем она сама, и что это просто чудо, а не картина и не ребенок.
А теперь, когда заплачет дитя и надо его успокоить, то берет его на руки и, склоняясь к нему, очень серьезно глядит, как будто куда-то сквозь него, и там где-то видит судьбу его, и скорбит об этой, ей только, скорбящей матери (курсив мой - Н.М.), известной судьбе» [3;5, с. 170].
Мать-Земля - Богородица - земная женщина и сказочная Марья Моревна в понимании писателя - ипостаси единого образа Праматери, рождающей, кормящей, согревающей, той, что соединяет цепь прошлого - настоящего - будущего, позволяет каждому почувствовать себя неотъемлемой частью огромного мира. «Ночью видел себя вырастающим из своей матери: она как земля, я как дерево» [3;7, с. 359].
Возвращаясь к образу тургеневской Лукерьи, следует отметить, что физическое девство героини в метафизическом плане вовсе не отрицает ее материнства. Лукерья - заступница всех «труждающихся» и «обремененных», за ее безмолвным смирением - готовность забыть о своей боли и думать о чужом страдании, как о своем, способность жертвовать собой в любое из мгновений своей нелегкой жизни. Скорбящая обо всех, героиня не забывает попросить Петра Петровича, предложившего ей помощь, помочь односельчанам. «Ничего мне не нужно; всем довольна, слава Богу, - с величайшим усилием, но умиленно произнесла она. -Дай Бог всем здоровья! А вот вам бы, барин, матушку вашу уговорить - крестьяне здешние бедные - хоть бы малость оброку с них сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет... Они бы за вас богу помолились... А мне ничего не нужно - всем довольна». [4;5, с. 337] Заступничество перед людьми и Богом, существование на пике духовного напряжения, нравственная чистота и абсолютная убежденность в связи всего сущего, в совиновности всего живущего, а значит - в сугубой необходимости все и вся защитить - вот черты, определяющие характер Лукерьи.
Героиня «Живых мощей» очевидно соотнесена с типом христианского религиозного праведника. О житийном в облике Лукерьи убедительно и очень подробно говорит в своей статье М.В. Антонова, в частности, утверждая: «Фактически жизнь Лукерьи во время болезни вписывается в традиционную схему поведения святой отшельницы. Она проводит свою жизнь в уединении (ее контакты с людьми ограничены), в пощении
(почти не принимает пищу, пьет только ключевую воду), в молении (читает по памяти всего несколько молитв) (...) и в бдении (героиня мало спит)» [1; с.72].
Тема праведничества, в контексте которой традиционно рассматривается образ Лукерьи, несомненно, ложится в основу и размышлений М.М. Пришвина.
Однако во многом праведницы писателя XX столетия становятся носителями некоего нравственного императива, духовный путь христианского подвижничества избран зрелым М.М. Пришвиным в годы войны для героини романа «Повесть нашего времени» Анны Александровны Староверовой
Библиографический список
1. Антонова М.В. Житийное в облике Лукерьи (рассказ И.С. Тургенева «Живые мощи») // Спасский вестник. 2004. №1. С.65-74.
2. Недзвецкий В.А. И.С. Тургенев: логика творчества и менталитет героя. М.: Издательство Московского университета, 2011. 205 с.
3. Пришвин М.М. Собрание сочинений: В 8-ми т. М.: Художественная литература, 1982-1986.
4. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: В 30-ти т. М.: Наука, 1978-2003.
References
1. Antonavci М. К Hagiography in the guise of Luceri (the story of I. S. Turgenev's "Living relic") // Herald of the Saviour. 2004. № 1. Pp. 65-74.
2. Nedzvetskiy V A. I. S. Turgenev: the logic of creativity and mentality of the hero. M.: Moscow University Publishing house, 2011. 205 p.
3. PrishvinM. M. Coll. Cit.: in 8 vol. M.: Khudozhestvennaya Literatura,1982-1986.
4. Turgenev I. S. The Complete works and letters: in 30 vol. M.: Nauka, 1978-2003.
