CC BY
6Надежкин Алексей Михайлович ©
кандидат филологических наук независимый исследователь
E-mail: aleksej1001@gmail.com Москва, Российская Федерация
Цветовые номинации в эфиопской Книге Иова
Данная статья посвящена анализу семантики цветообозначений в эфиопской Книге Иова. Автор выдвигает гипотезу, что в древней литературе цветовая гамма была аскетична. Центральное место в цветовой палитре Книги Иова занимает дихотомия черного и белого. Автор обращает внимание на то, что этот феномен связан с низкой способностью древнего человека к абстрагированию и его тягой к выражению мыслей и чувств через сравнения и конкретные образы. В цветовой палитре Книги Иова можно отметить ряд естественных цветов: зеленый — цвет травы, красный — цвет крови и огня, серебряный и золотой — цвета металлов. Автор приходит к выводу, что христианские богословы аллегорически переосмысливали значение цветов в Книге Иова: дихотомию белого и черного средневековые философы воспринимали как символ борьбы света и тьмы, золотой и серебряный цвета связывали с неправедным богатством, красный считался аллегорией греха и смерти, а зеленый — символом воскрешения из мертвых.
Ключевые слова: библеистика, эфиопская Книга Иова, переводоведение, экзегетика, цвет, Септуагинта.
Для цитирования: Надежкин А.М. Цветовые номинации в эфиопской Книге Иова // Теология: теория и практика. 2023. Т. 2. № 4. С. 17-26. DOI: 10.24412/2949-3951-2023-0420
Alexej M. Nadezhkin E>
Candidate of Philology E-mail: aleksej1001@gmail.com
Independent Scientist Moscow, Russian Federation
Color nominations in the Ethiopian Book ofJob
This article is devoted to the analysis of the semantics of color terms in the Ethiopian Book of Job. The author hypothesizes that in ancient literature the color scheme was ascetic. Central to the color palette of the Book of Job is the dichotomy of black and white. The author draws attention to the fact that this phenomenon is associated with the low ability of ancient man to abstract and his craving for expressing thoughts and feelings through comparisons and concrete images. In the color palette of the Book of Job several natural colors can be noted: green is the color of grass, red is the color of blood and fire, silver and gold are the colors of metals. The author concludes that Christian theologians allegorically rethought the meaning of colors in the Book of Job: medieval philosophers perceived the dichotomy of white and black as a symbol of the struggle between light and darkness, gold and silver were associated with unrighteous wealth, red was considered an allegory of sin and death, and green was a symbol resurrection from the dead.
Keywords: biblical studies, Ethiopian Book of Job, translation studies, color, exegesis, Septuagint.
For citation: Nadezhkin A.M. Color nominations in the Ethiopian Book ofJob. Theology: Theory and Practice, 2023, vol. 2, no. 4, pp. 17-26. DOI: 10.24412/2949-3951-2023-0420
Слова со значением цвета в современной филологии редко становились предметом изучения на материале древней литературы, поэтому данная работа призвана восполнить определенный пробел в исследовании языка Священного Писания. В статье объектом анализа являются цветовые номинации на материале языка эфиопской Книги Иова.
Профессор Л.В. Зубова, исследуя цветообозначения в поэтических текстах, писала, что «результатом семантического развития цветовых слов явилось сосуществование в языке их прямых, переносных и символических значений на разных этапах развития языка, в том числе и в языке современном, что активно использовалось и используется в различных видах и жанрах словесного художественного творчества — в фольклоре, традиционно-книжной и светской средневековой литературе, в современной прозе и поэзии» [Зубова, 1989. С. 110].
Данные мысли Л.В. Зубовой находят подтверждение в первом замечательном научном изыскании, посвященном цветообозначениям, — книге У. Гладстона «Исследования о Гомере и его веке» (1858 г.). Ученый утверждал, что «у греков героической эпохи органы восприятия цвета и его переживания были лишь частично развиты», поэтому естественные и искусственные краски играли несущественную роль в зримом окружении ранней Греции: «Чувство цвета в меньшей степени воспитывалось выращиванием цветов. Солнце куда быстрее меняло краски земли — весеннюю зелень на коричневый цвет... Искусственные цвета, знакомые человеческому глазу, определялись главным образом нечетко и всегда исключительно как оттенки металлов. Поэтому любой предмет с точки зрения цветовосприятия виделся Гомеру совершенно иначе, чем нам. Правда, некоторые краски, такие как голубизна моря или неба, были представлены здесь в редкостной красе» [Gladstone, 1858. P. 487-488].
Анализ Книги Иова показал, что ее цветовая палитра является монохромной, состоящей только из черного и белого цвета, а также их оттенков. Упоминаний черного/темного и белого/светлого цветов в 10 раз превышает частоту употребления любого другого цвета в эфиопской Книге Иова. Черный цвет представлен также номинациями «тьма/темный» (23 употребления), «мрак/мрачный» (5), «почернела» (1), «ночь» (6), «тень смертная» (4). Белый цвет представлен номинациями «свет» (22 употребления), «день» (7), «убелился» (1). Другие цвета в палитре представлены следующим образом: самый часто употребляемый цвет — золотой (9 употреблений), и он в два раза уступает по частоте цветам черно-белой гаммы. Зеленый цвет упомянут всего два раза, серебряный — три.
Полученные нами данные совпадают с результатами зарубежных исследователей, изучавших язык поэм Гомера:
«Большинство эпитетов Гомера, связанных с цветом, обращены не столько «собственно к цвету», как к «форме и модальности света и его противоположности или, скорее, отрицанию — темноте. Мир Гомера — это мир яркого света и тьмы; сверкания оружия и приглушенных отсветов волнующегося моря» [Диоген Лаэртский, 1979. C. 57].
Цветовую гамму эфиопской Книги Иова можно представить как оппозицию «белый — черный», что на идейном уровне символизирует борьбу света и тьмы. Повышенное внимание автора Книги Иова к этому противопоставлению заключается в богатстве приращений смысла и метафорических значений у этой пары антонимов.
Например, упоминание понятия «белизна» в Книге Иова отсутствует, но в ней использованы лексемы «снег», «град», которые обогащают цветовую гамму Книги Иова: «И повелевает снегу быть на земле и дождю зимнему властью Своею» (Иов. 37:6); «Или достиг ты сокровищниц снега, и кладовые града видел ли ты?» (Иов. 38:22); «Из чьих недр исходит град и Кто рождает снег в небе» (Иов. 38:29). Во всех случаях описание природных явлений — свидетельство величия Бога, сотворившего огромный, разнообразный и до конца непостижимый для человека мир. Слово «снег» в Книге Иова всегда образует синонимический библейский параллелизм с понятиями «град» или «дождь». Бог предлагает Иову восхититься неистовым ураганом, который по Его воле низвергается на землю: понятия «снег», «град» и «дождь», употребленные в одном стихе, представляют как бы всю совокупность и все многообразие природных явлений, связанных с водой, без сотворения которых Богом невозможна была бы жизнь, но в то же время они могут отнимать жизнь.
Лексемы, обозначающие цвета, в Книге Иова могут быть реализованы в прямом и переносном значениях.
В основном значении слово «почернеть» используется в Книге Иова единожды: «Кожа моя почернела весьма, солнце опалило меня, и все кости мои иссохли» (Иов. 30:30). Первое метафорическое значение антиномии «свет — тьма» можно понимать как противопоставление жизни и смерти, которое встречается в самом начале стихотворной части Книги Иова: «Да погибнет день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: «Вот мальчик». Да будет тот день тьмою, и Господь на небесах да не взыщет его, и свет да не придет на него. Но да поглотит его тьма и тень смертная, и мрак да найдет на него, да будет проклят тот день. И ту ночь да поглотит тьма: не будет она среди дней года, да не сочтется в днях месяца. Так обернется та ночь страданием: ни радость, ни утешение да не придут на нее» (Иов. 3:3-7).
М.И. Рижский писал, что в этих строках Иов имел в виду «день и ночь своего рождения». Данные строки являются отсылкой к Книге Бытия, согласно которой Бог «взыскал из вечной тьмы первый день, осияв его светом» [Рижский, 1991. C. 87]. Иов заклинает день своего рождения, чтобы тот вернулся обратно в небытие, из которого был вызван когда-то силой Божией первый день творения. Ночь и тьма в этом контексте — состояние мира до сотворения. Таким образом, антиномия «жизнь — смерть» обостряется до предела, принимая форму противопоставления «бытие — небытие».
Хотелось бы акцентировать внимание на богословском значении данного отрывка, потому что христианские философы считали, что Иов желает, чтобы канул в небытие день грехопадения, из-за которого человек стал подвержен болезням и смерти: «Так, по святителю Григорию Великому, Иов отнюдь не говорит здесь: «Погибни день, в который я был создан», но: «Погибни день, в который я родился» (Иов. 3:3). Иов совсем
не осуждает само созидание Богом человека как таковое (что оказалось бы уже прямым бунтом против Творца), но проклинает ту нашу подвластность греху, с которой мы рождаемся в падшем мире. При этом Григорий Двоеслов противопоставляет здесь два понятия: «созидание» и «рождение». Для первого человека — Адама — его сотворение, созидание было днем праведности, но ныне — после грехопадения — люди рождаются уже «во времена вины»; ведь «Адам был создан, а Каин был первым человеком, рожденным на свет» — через страстное зачатие и рождение» [Малков, 2014. С. 213-222].
Нельзя не упомянуть и частные случаи понимания дихотомии «тьма — свет» как противопоставления греха и праведности, которая воплощена в образах нечистоты/ грязи и белизны: «И если бы я омылся и, подобно снегу, бы убелился, и очистился бы руками моими, то Ты бы окунул меня глубоко в грязь, и одежды мои бы ужаснулись меня» (Иов. 9:30-31). В данных стихах понятие белого цвета связано с духовной чистотой, незапятнанностью грехами.
Под «чем-то нечистым на руках» Иова, по мысли Элифаза, друга Иова, однозначно подразумевается некий тайный грех, в котором он подозревает Иова. Так физическая нечистота становится явной аллегорией беззакония. А все понятия, ассоциируемые с покаянием и последующей добродетельной жизнью, связаны со светом: в исповеди грехов, по мысли Элифаза, «очищается нечистота», а молитва сравнивается с рассветом.
Через образы, связанные со светом, в аксиологии Элифаза соединяются два понятия: «жизнь добродетельная» и «жизнь благополучная». Строкой «И молитва твоя будет светла, как рассвет, и, как полуденное солнце, взойдет жизнь твоя» друг Иова буквально говорит следующее: когда ты раскаешься, ты будешь молиться искренне, а такую молитву непременно услышит Бог и вернет Иову радостную и счастливую жизнь, которая сравнивается с восходящим солнцем. На дихотомии тьмы и света в речи Элифаза строится сложная метафора. Нынешняя, полная страданий жизнь Иова воспринимается Элифазом как «тьма», которая должна рассеяться на рассвете (который ассоциируется с покаянной молитвой), и завершается речь Элифаза образом восходящего солнца — символа постепенно возвращающегося благоденствия Иова.
Тьма ассоциируется в Книге Иова с адом, с местом, куда после грехопадения отправлялись и праведные, и грешники: «Прежде чем я уйду туда, откуда не возвращусь: в землю темную и мрачную, в землю вечной тьмы, где нет света и человек не видит жизни» (10:21-22). Иов на протяжении всей книги говорит друзьям о своей «непорочности», но даже личная праведность в ветхозаветные времена не спасала от пребывания в шеоле. Тема посмертной жизни в Книге Иова реализована неоднородно: с одной стороны, она ассоциативно связана с адской бездной и могилой, но с другой — в греческой версии Книги Иова праведник надеется на посмертное воздаяние, то есть воскрешение из мертвых (Иов. 14:14).
Адская тьма в Книге Иова переплетается с судьбой грешников и их наказанием: «Пусть не надеется он выйти из тьмы, ведь уже отдан в руку меча и обречен в пищу коршунам, и он знает сам, что он падет, и день наказания и тьмы устрашает его» (15, 22-23). «Чернота» ада упоминается вместе с теми несчастиями, которые могут настигнуть человека в этой жизни: он может ослепнуть (Иов. 16:10), погибнуть от мечей врагов
(Иов. 15:22), его тело может быть брошено непогребенным, у него могут умереть дети... (Иов. 15:30).
Но не только посмертные и прижизненные наказания для грешника ассоциируются в эфиопской Книге Иова с тьмой, но и сама жизнь нечестивца, полная беззаконий, как бы проходит во тьме: «И они ощупью бродят во тьме, а не во свете, и шатаются, как пьяный» (Иов. 12:25).
Лексема «мрак», связанная с темной цветовой гаммой, чаще всего является аллегорией неведения. Так, Иов сам о себе говорит: «Ибо не я понимал, что найдет на меня тьма и лицо мое покроет мрак» (Иов. 23:17). А обвинения Элифаза еще тяжелее: тот якобы сомневался в божественном всеведении: «И говорил ты: «Что знает Крепкий? Или в день мрачный судит Он?» (Иов. 22:13).
В Книге Иова мы можем заметить такой прием, как амфиболия, который основывается на одновременном использовании прямого и переносного значения слова «тьма» в одном контексте: «Узнав же их дела, Он предает их тьме (перен. знач. — Прим. А.Н.). А он подготавливается в ночи, как вор. Око прелюбодея смотрит во тьму, и он говорит: «Не увидит меня ничей глаз» — и скрывает лицо свое. Во тьме подкапывает он дома, а днем скрывается, не видит он света. И день для него тени смертной (перен. знач. — Прим. А.Н.) подобен, ибо знает, что наступит смятение, и о смерти помышляет» (Иов. 24: 14-17). Читатель видит, что в данном контексте часть образов, ассоциативно связанных с тьмой, реализуется в прямом значении этого слова: «отсутствие света, освещения, мрак». В книге древним автором создаются яркие образы грешников (прелюбодеев, грабителей), творящих свои злодеяния под покровом ночи. И вместе с тем в этих же стихах под словом «тьма» подразумевается прижизненное и посмертное Божье наказание для таких людей. При этом сам Иов называет «тьмой» и саму жизнь грешников из-за нечистоты их дел, поскольку они отказались от истины и как бы пребывают во тьме, так как жизнь грешника несчастливая, потому что он живет в постоянном страхе, ожидая расплаты за свои грехи и преступления.
В связи с подобными толкованиями нужно согласиться с тем, что и «тьма», и «свет» являются в Книге Иова этическими категориями: «Разве не скроется перед Ним луна и не перестанет ли сиять? И звезды также не чисты перед Ним» (Иов. 25:5). В этом случае свет является символом величия и добродетели: Бог превосходит все сотворенное им, даже источники света, именно по Своей несотворенности и вечности, потому что, если всему, что сотворено Богом, определен конец, то Бог вечен и выше сотворенного Им мира как Создатель. Автор Книги Иова не случайно сравнивает Бога с самыми сильными источниками света, которые когда-либо видел человек, притом далекими и недостижимыми. Солнце и луна для древнего человека являлись символами света и проявлениями заботы Бога о сотворенном им мире (Втор. 4:19, Пс. 73:16, 83:12, 103:19). В сравнении Бога с источниками света важна и еще одна мысль: Бог совершеннее твар-ного, падшего мира.
Когда Книга Иова говорит о «свете Божьем» и о свете светил, она рассказывает о различных феноменах: «Не всем видим свет, свет древний, словно тот, который исходит от Него. Облако, что на севере, озарено светом, в нем великая слава Его и честь
Вседержителя» (Иов. 37:21-22). Богословы древности понимают здесь «свет» в духовном плане, подразумевая под светом веру в Единого Бога: «Так, святитель Григорий Великий под словами не видно яркого света в облаках (Иов. 37:21) подразумевает ту тьму язычества, в которой пребывало человечество до пришествия в мир Христа. Именно о преодолении тьмы и о явлении сквозь облака нового света пророчествовал Исаия: «Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет» (Ис. 9:2) [Малков 2014, С. 682-684]. В данном стихе автор напрямую противопоставляет свет обыденный, который светит и на праведных, и на неправедных (Мф. 5:45), и свет Божественный, лицезрение которого требует от человека определенного духовного усилия, а потому мистическое и иносказательное понимание данной строки становится у отцов церкви предпочтительным.
Дихотомия света и тьмы участвует в создании пейзажа, например яркого образа горизонта: «Он опоясал воду повелением Своим вплоть до того предела, где свет граничит с тьмою» (Иов. 26:10).
В 28-й главе Книги Иова рассказывается о «границе тьмы», под которой толкователи понимали уже смену дня и ночи: «Хорошо Иов сказал: «порядок», поскольку тьма способна отступать и незаметно удаляться. Кто прогоняет тот мрак? Откуда такое благочиние в таком деле? Затем он повествует о Его силе, затем о премудрости, чтобы убедить в том, что он не хочет требовать у Него отчета».
Дихотомия «свет — тьма» играет важнейшую роль в создании аксиологической и образной системы произведения, в визуализации конфликта Книги Иова и темы противостояния человека злу и в придании произведению напряженной, тягостной, тревожной атмосферы. Но это не значит, что по своей цветовой гамме Книга Иова только «черно-белая». Древняя литература не знает богатства цветовых номинаций, но это значит, что феномен цветообозначения в ней реализуется иначе. Анализируя «Илиаду», «Одиссею» и религиозные гимны гомеровского времени, А.Ф. Лосев отмечал, что «не только все полно света у Гомера. Все полно также и красок. У «розоперстой» зари «шафрановый» пеплос. У Афродиты «золотое» одеяние. У Аполлона «золотисто-светлые» волосы. У Деметры «темно-синее» покрывало. У Латоны «золотые» кудри, Ирида тоже «златокрылая», Фетида «среброногая». У Зевса «темно-стальные» брови, и такие же волосы у Посейдона. Пьют боги нектар «красного цвета...». Во всех таких образах, несомненно, сказывается еще детство человечества, поскольку дети, как известно, любят яркие краски, пестроту и блеск предметов. Также и гомеровские греки находили в окружающей их природе и жизни исключительно яркие, пестрые и блестящие краски» [Лосев, 1960. С. 127-128].
Цветовая гамма Книги Иова имеет особенность: она реализована не через номинацию, а через сравнения: «огонь как от светильника горящего», «глаза блистают, как звезда утренняя». Использование в древней литературе качественных прилагательных, обозначающих цвет, требовало от древнего человека развитой способности к обобщению, выделению среди многих непохожих предметов общего цветового признака, то есть необходимы были выраженные способности к абстрактному мышлению. Выделение на основе этих признаков таких феноменов, как краснота, желтизна, синева, с по-
мощью абстрактных существительных требовали от древнего человека еще больших способностей к абстрагированию. А психология, мировосприятие людей двигалось тогда в прямо противоположном направлении — тяготело к яркой и конкретной образности, что находило отражение в древней литературе: например, не «убил», а «отдал в руку меча», не «бросил без погребения», а «отдал в пищу коршунам». Цветовая номинация в эфиопской Книге Иова происходит не через называние цвета, а через именование предметов того оттенка, который описывает автор, либо через сравнение с таким предметом. Часть цветообозначений в эфиопской Книге Иова выражена имплицитно, то есть даже не в отдельных лексемах, а через словосочетания, и апеллирует не к номинации и не к словарным значениям лексем, а к концептуальному человеческому опыту. Так, например, понятие «синева» раскрывается через описание чистого неба, о котором каждый человек знает, что в безоблачную погоду оно голубого или ярко-синего цвета: «И я более не увижу око видевшего меня, посмотришь Ты на меня — и нет меня, как облака, исчезнувшего с неба.» (Иов. 7:8-9).
Серебряный или золотой цвет в Книге Иова упоминается только как цвет данных металлов в виде украшений, денег или других изделий, выплавленных из них: «Или с князьями, которые скопили много золота и наполняли свои дома серебром» (Иов. 3:15); «Есть место, откуда исходит серебро, и у золота также есть место, где оно добывается» (Иов. 28:1); «Если соберет он пшеницы, как грязи, и, как земли, запасет золота» (Иов. 27:16); «Не сравнится с нею золото и кристалл, не выменивается она на золотые сосуды. Безумный и дерзкий недостойны упоминания перед ней. Приобретай же премудрость прежде могущества. Не сравнится с ней топаз эфиопский. И с золотом чистым она не уравняется» (Иов. 28:15-19); «Есть место, в котором лежит камень сапфир, и золота в нем, как песка (Иов. 28:5-6); «Не сравнится с ней никакой клад, не уравняется она по цене с серебром. На весах не будет она легче Офирского золота; ни неподдельный мрамор, ни сапфир не перевесят ее».
Основной смысл упоминания золотого и серебряного цветов в данном отрывке заключается в конструировании отрицательных сравнений, с помощью которых в прит-чевой форме говорится, насколько премудрость Божия ценнее земных сокровищ.
Красный цвет в эфиопской Книге Иова — цвет крови и огня. Он передает тревожащие читателя ощущения опасности, гибели, смерти, так как красный цвет ассоциативно связан со смертью, огнем, грехом. В огненных красках изображен противник Бога и Иова — левиафан: он изрыгает огонь, глаза его сверкают, как зарницы: «При чихании его показывается свет, а глаза его блистают, как звезда утренняя. Из пасти его исходит огонь, как от светильника горящего и разлетающегося искрами с углями раскаленными. Из ноздрей его исходит дым, как будто из печи с углями раскаленными. Дыхание его подобно жару, и пламя исходит из пасти его» (Иов. 41:9-12). Огонь, извергаемый левиафаном, однозначно трактуется как адское пламя: «Олимпиодор пишет и о том страхе, который зачастую внушает сатана человеку; об этом также говорится в рассматриваемых стихах: вокруг зубов его — страх (Иов. 41:5; Септуагинта, по ее пагинации). Олимпиодор подчеркивает: «Это не страх Божий, но страх перед «кругом» «зубов» дра-
кона. Но если ты имеешь в себе Христа, не помышляй об этом страхе, ибо тебе подобает страшиться Господа Бога твоего, а кроме Него, никого другого не бойся». Таким образом, страх этот побеждается во Христе, в состоянии доброго и святого страха Божия. Но ведь, как мы помним, Иов жил в те времена, когда Победитель этого сатанинского страха еще не пришел в мир» [Малков, 2014. С. 776-778].
Красный цвет и образ огня связывается и с понятием греха, убийством и блудом: «Истребят сыновей его люди ничтожные, и руки их раздуют пламя» (Иов. 20:10); «Это [блудная страсть. — Прим. А.Н.] — огонь, горящий во всех частях тела. На что нападет, то до корня истребляет» (Иов. 31:12).
Другой образ в Книге Иова, связанный с красным цветом, — кровь: «И дети его покрываются кровью, и там, где трупы, тотчас и они обретаются» (Иов. 39:30). Несмотря на то что эта строчка должна рисовать нам ужасные картины, она осмысляется христианскими экзегетами в положительном смысле, потому что ассоциативно перекликается для них с описанием Евхаристии. Так, Ефрем Сирин писал: «Орел — это Христос. Скала — это крест. Птенцы же, пьющие кровь, — это души святых, которые питаются кровью Христа, истекающей из пронзенных ребер, той кровью, которой питаются и народы верующих, словно птенцы небесного Орла» [Ефрем Сирин].
Зеленый цвет в Книге Иова — цвет травы и деревьев. Аллегорическое его значение в данном произведении амбивалентно и многопланово. Большинство цветообозначе-ний зеленого спектра имплицитно и не выражено: в тексте встречаются множество родовых понятий (деревья, трава, пастбище) и видовых названий растительности, которые на концептуальном уровне подразумеваются читателями зелеными, а цветовая номинация редка.
Так, лес в речи Элифаза — это символ дикости. Именно в такие дикие, опасные места изгоняют из городов отъявленных преступников и закоренелых грешников: «И между деревьев кричат они, на траве полевой ночуют» (Иов. 30:7).
Но молодая зелень — символ творения мира и грядущего возрождения. В начале Книги Иова Элифаз обещает Иову, что Бог вернет ему счастливую жизнь в обмен на покаяние, и предлагает другу не вечную жизнь, но «бессмертие в потомках», которые сравниваются с порослью травы: «И уверуешь, что многочисленно будет потомство твое, и сыновья твои будут как трава на лугу плодородном. Разве поднимется трава без воды или вырастет луг без орошения? Еще на корню гибнет, и не косят его. И всякая трава, не получающая влаги, засыхает» (Иов. 8:11-12). Жизнь человека Элифаз сравнивает с травой и лугом, потому что как траве нужна вода, так человеку нет жизни без благословения Бога.
Состояние человека, лишенного богообщения, он сравнивает с увяданием злаков, которым остается только гибель. Метафора «жизнь человека — рост растения, а его гибель — увядание» проникает позже в Новый Завет. Так, Иоанн Креститель говорил иудеям: «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь» (Мф. 3:10). Если увядание растения — метафора смерти человека, то весеннее возрождение природы — метафора посмертного воскресения: «Ибо
есть надежда у дерева: если срубили его, то снова будет цвести, и побеги его не увянут, и жизнь его не иссякнет» (Иов. 14:7).
Итак, эфиопская Книга Иова, как и другие памятники древней литературы, аскетична в отношении слов, обозначающих цвет. Основное внимание цветовых характеристик в этом произведении сосредоточено на дихотомии света и тьмы, которая имеет нравственное и аллегорическое значение. В рамках выполненного исследования показано, что переводчики Книги Иова на язык геэз в качестве средства выразительности выбирали не многообразие оттенков и тонкое различение цветовых номинаций, а определение цвета либо через обращение к имплицитному пресуппозициональному знанию человека (чистое небо = голубое), либо через сравнение с конкретным, окрашенным в этот цвет предметом, знакомым древнему человеку (красный как пламя; зеленый как трава, сверкающий золотом и серебром как монеты и драгоценные сосуды). Такой выбор цветовой номинации в языке Книги Иова обусловлен слабой способностью древнего человека к абстрагизации. Миросозерцание древнего человека противоположно по вектору и направлено на предельную конкретизацию образа. В христианском богословии не только монохромная, но и цветовая гамма, в которую «окрашен» текст Книги Иова, получила аллегорическое переосмысление: так, золотой цвет оказался ассоциативно связан с неправедным богатством, красный — с грехом, опасностью и гибелью, а зеленый, наоборот, — с жизнью и воскрешением из мертвых.
Литература
Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. — М., 1979. 617 с.
Ефрем Сирин. Комментарий на Книгу Иова 39.27 [Электронный ресурс] // Режим доступа: https://ekzeget.ru/bible/kniga-iova/glava-39/stih-30/ (дата обращения: 09.12.2023).
Лосев. А.Ф. Гомер. — М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1960. 343 с.
Малков П.Ю. Возлюбивший Христа. Святоотеческие толкования на Книгу Иова. М.: Сретенский ставропигиальный мужской монастырь, 2014. 880 с.
Рижский М.И. Книга Иова: из истории библейского текста. — Новосибирск: Наука, 1991. 245 с.
Gladstone W.E. Studies on Homer and the Gomeric Age. Oxford, 1858, vol. 3. 613 p.
References
Diogenes Laertius. About the life, teachings and sayings of famous philosophers. Moscow, 1979, 617 p. (In Russian)
Ephraim the Syrian. Commentary on the Book of Job 39.27. URL: https://ekzeget.ru/bible/kniga-iova/ glava-39/stih-30/ (data of access: 09.12.2023). (In Russian)
Gladstone W.E. Studies on Homer and the Gomeric Age. Oxford, 1858, vol. 3, 613 p.
Losev. A.F. Homer. Moscow, 1960, 343 p. (In Russian)
Malkov P.Yu. Lover of Christ. Patristic interpretations of the Book of Job. Moscow, 2014, 880 p. (In Russian)
Rizhsky M.I. Book of Job: from the history of the biblical text. Novosibirsk, 1991, 245 p. (In Russian)
