CC BY
4
Вестник Томского государственного университета. История. 2023. № 81
Tomsk State University Journal of History. 2023. № 81
ПРОБЛЕМЫ ИСТОРИОГРАФИИ, ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ, МЕТОДОВ ИСТОРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
PROBLEMS OF HISTORIOGRAPHY, SOURCE STUDIES, METHODS OF HISTORICAL RESEARCH
Научная статья УДК 930
doi: 10.17223/19988613/81/15
Царский венец и пастушья свирель: образы отечества и народные начала
в трудах Григория Сковороды
Виталий Николаевич Морозов
Кёльнский университет, Кёльн, Германия; Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия, vitelos@yandex.ru
Аннотация. Впервые рассматривается феномен локального патриотизма философа Григория Сковороды в свете малороссийской идентичности и проблемы лояльности к Российской империи. В тексте приводятся примеры из басен, в которых Сковорода обращается к русскому и украинскому фольклору с целью показать их срод-ность. В статье также ставится вопрос об отношении Сковороды к монархии и лично к императрице Екатерине Второй. На примере двух легенд - одной в изложении любимого ученика философа Михаила Коваленского, и другой - записанной со слов декабриста Федора Глинки, показывается, насколько сведения о философе во вторичных источниках связаны с политическими воззрениями авторов, эти сведения предоставивших. Ключевые слова: русская философия, украинская философия, русский фольклор, украинский фольклор, казацкое барокко, малороссийская идентичность, Григорий Сковорода, Екатерина Великая
Для цитирования: Морозов В.Н. Царский венец и пастушья свирель: образы отечества и народные начала в трудах Григория Сковороды // Вестник Томского государственного университета. История. 2023. № 81. С. 127136. doi: 10.17223/19988613/81/15
Original article
The Imperial Crown and Herder's flute: Some Images of Fatherland and National roots in the Legacy of Gregory Skovoroda
Witalij N. Morosow
University of Cologne, Cologne, Germany; Saint Petersburg State University, Saint Petersburg, Russian Federation, vitelos@yandex.ru
Abstract. The article considers for the first time the phenomenon of local patriotism of the 18th century philosopher Gregory Skovoroda with regard to the problem of Little Russian identity and of his loyalty to the Russian monarchy. The article reconstructs historiographical discussions about the place of Skovoroda in the history of philosophy within the framework of the formation of national discourses of the 19th-20th centuries. One of the main tasks in writing the article was to try to go beyond the common national stereotypes about the philosopher. The article aims to demonstrate the extent to which Russian and Ukrainian folklore in the heritage of Skovoroda were related, and what place in his thought occupied the problem of regional and national identity of „Little Russians" and „Great Russians". In the article, folklore is considered in the context of the practices of its instrumentalization by the philosopher and in connection with Skovoroda's ideas about the aim of the state. The article also raises the question of the change in Skovoroda's attitude towards imperial power. In particular, the article notes how Skovoroda viewed the figure of Russian Empress Catherine the Great. Due to comparative analysis of two different legends about Skovoroda and Catherine the Great, based on the stories of Mikhail Kovalensky and Fyodor Glinka, it is shown, how close the information about Skovoroda in the second source connected with political background of the authors of this source. While Kovalensky, as an imperial official, portrays Skovoroda as a monarchist, the Decembrist Glinka portrays the philosopher as a rebel. Despite the fact that the text of the article was written in 2019 in order to overcome general political stereotypes that hinder the study of Skovoroda's heritage in all its originality, it is clear to the author of that paper that the publication of this article in the
© В.Н. Морозов, 2023
current conditions itself can be viewed as a form of political message. Despite this, the text is published without any changes, while retaining the basic meaning, stemming directly from the philosophical works in evaluation of the works of Skovoroda. This work is thought to be an offering to the 300th anniversary of the great wandering philosopher. Keywords: Russian philosophy, Ukrainian philosophy, Russian folklore, Ukrainian folklore, Little Russian identity, Gregory Skovoroda, Catherine the Great
For citation: Morosow, W.N. (2023) The Imperial Crown and Herder's flute: Some Images of Fatherland and National roots in the Legacy of Gregory Skovoroda. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya - Tomsk State University Journal of History. 81. pp. 127-136. doi: 10.17223/19988613/81/15
Введение
Обширное наследие странствующего философа, религиозного вольнодумца и педагога Григория Сави-ча Сковороды (1722-1794) притягивает внимание историков философии и религии, филологов и краеведов уже несколько веков. Его жизнь и произведения представляют кладезь для исследователей, интересующихся вопросами как интеллектуальной истории, так и повседневной жизни в землях «полуденной России» XVIII столетия. Личность Сковороды интересна прежде всего тем, что вокруг нее органичным образом сплетались судьбы самых разных слоев общества Российской империи.
Выходец из казаков Лубенского полка, служивший певчим и уставщиком при царском дворе и имевший хорошие перспективы государственного служащего, он тем не менее выбрал путь странника и учителя жизни. Став слободским пилигримом, он окружил себя выходцами из самых разных сословий: среди его друзей, приятелей и знакомцев встречаются знатные вельможи, казаки, купцы, художники, музыканты, церковные деятели (от высших до низших чинов духовенства), наконец, простые люди - крестьяне, живущие сельским трудом, ремеслами и скотоводством. Судьбы всех этих людей сложились по-разному, так что едва ли не каждая может послужить самобытным источником «микроистории». Стоит отметить, что во многом сам интерес к судьбам этих людей возник именно потому, что они были знакомы с философом. В этой связи представляется примечательным, что Сковорода уже в первой половине XIX в. стал рассматриваться не просто как один из вольнодумцев России, но в первую очередь как личность, чья судьба может служить примером добродетели всенародного значения.
Одной из узловых тем для истории философии, послуживших формированию образа Григория Савича Сковороды как национального мыслителя, служит его народный характер. В 1829 г. директор училищ Костромской губернии литератор Юрий Никитич Бартенев (1792-1866), оправдываясь перед императором за свой интерес к оккультной литературе, писал о Григории Сковороде как о «единственно-национальном» философе в Российской империи. В письме к государю Николаю I Ю.Н. Бартенев писал: «...я, между прочимъ, приказываю за плату переписать Пордежа, переписать жизнь извЪстнаго Сковороды, который былъ укра-шешемъ вЪка августейшей твоей бабки и вЪнценос-наго родителя твоего, который в мудрой ЕкатеринЬ виделъ ОЬверную Минерву, и которую сей единственно-
нацюнальный философъ Русский научалъ любить и благоговеть предъ гениальностш мудрой монархини. Благоволи, справедливый Государь, повелеть представить тебе сш рукописи» [1. С. 418]. (Здесь и далее все цитаты из источников приведены с сохранением оригинальной авторской орфографии. Все цитаты из сочинений Г.С. Сковороды приведены по критическому изданию проф. Л.В. Ушкалова.) Историк и публицист Виктор Ипатьевич Аскоченский (1813-1879), рассуждая о значении первого национального философа в произведении «Юевъ съ древнЬйшимъ его училищемъ», характеризовал Сковороду: «нашъ оригинальный мыслитель, нашъ народный философъ» [2. С. 129]. Раскрывая свою мысль, Аскоченский писал так: «Въ минуты поэтическаго восторга онъ становился какимъ-то тайновидцемъ, весь мiръ созерцая въ Руси святой, все человечество въ одномъ русскомъ народе» [Там же. С. 130]. Философ, историк и психолог Орест Маркович Новицкий (1806-1884), развивая тезис о народном характере Григория Савича в работе «Духоборцы. Ихъ исторiя и вероучеше», писал: «Народный учитель, въ сермяге простолюдина онъ был доступенъ всякому, кто имелъ въ немъ надобность» [3. С. 211]. Тезис о всенародном значении казака-философа Сковороды, открытого не только высшим слоям общества, но и всему народу, стал настолько популярным, что превратился в locus classicus историко-философской литературы. Данным обстоятельством объясняется интерес к Сковороде среди авторов XIX-XX вв., разрабатывавших в землях Восточной Европы различные национальные проекты.
Нет сомнений в том, что Григорий Савич Сковорода, будучи вхож в имения к людям из высших слоев российского общества (в частности, к Щербининым, Тевяшовым, Мечниковым, Полтавцевым, Урюпиным и др.), сам тем не менее подчеркивал свою близость именно к простым селянам, на что, в частности, указывает частое обращение философа к образам народной мудрости: труды философа, наряду с цитатами из античных классиков, пестрят пословицами, присказками и поговорками из народной жизни. В значительной мере именно укорененность Сковороды в народной культуре привлекла интерес к его трудам среди интеллектуалов, мысливших в национальных категориях. В то же время, несмотря на постулирование близости странствующего педагога к народу, вопрос о многообразии конфигураций национального и регионального в его произведениях, как правило, оставался непроясненным. Чаще всего вопрос о «малороссийстве» Сковороды вообще не ставился, а если и ставился, то исходя из нужд построения национальной памяти,
т.е. через призму национальных парадигм Х1Х-ХХ столетий (о проблеме «малороссийской идентичности» см.: [4]). В результате, поставив задачу «национализировать» Григория Сковороду в рамках утверждения политики памяти, многие национально-мыслящие авторы - историки, философы, филологи, придерживавшиеся как русофильских, так и украинофильских позиций, обращались к фигуре странствующего философа с целью «подчинить» его образ телеологии национальных проектов, конкурировавших между собой. Борьба за право считать Сковороду «своим» стала символическим актом утверждения национальной самобытности. Так в среде интеллектуалов-украинофилов, с одной стороны, и приверженцев концепции русского национального (три)единства - с другой, сформировалась историко-философская почва для политических прений на тему: «нашъ оригинальный мыслитель, нашъ народный философъ»... он все-таки чей?..
В тлеющем виде зачатки политических прений зафиксировал академик Дмитрий Иванович Багалей (18571932). В предисловии к первому полному собранию сочинений Сковороды Багалей задавался вопросом о том, насколько правомерно широко распространенное мнение о Сковороде как о «русском Сократе»? Разбирая выдержки из трудов, приписанных Григорию Сковороде бессарабским писателем Александром Фаддеевичем Хиждеу (1811-1872), Багалей пришел к заключению, что те отрывки, в которых странствующий вольнодумец «выступаетъ русскимъ нацiоналистомъ», обнаруживаются только в тех приводимых Хиждеу источниках, «какихъ у насъ въ рукахъ не имтется и которыхъ самъ Сковорода не перечисляетъ» [5. С. XXIV]. Развивая свое исследование, Багалей рассмотрел наследие Сковороды через призму умеренного украинофильства.
Крупный украиновед Николай Федорович Сумцов (1854-1922), выступая в 1918 г. с критикой рецепции трудов Сковороды в работе Владимира Францевича Эрна (1882-1917) «Григорш Саввичъ Сковорода. Жизнь и учеше» [6], написанной в консервативно-монархическом ключе, выражал обеспокоенность в том, что Сковорода рассматривается в одном ряду с русскими писателями и религиозными философами [7. С. 359] (об интеллектуальном сродстве Григория Сковороды с русскими философами и писателями см.: [6. С. 332, 337-342]). В формировании «общерусской» рецепции Сковороды Сумцов видел посягательство на украинскую старину.
Примечательно, что Сумцов не только стремился показать укорененность философа в культуре казацкого барокко, но и предпринял попытку продемонстрировать враждебное отношение Сковороды ко всему «московскому». Стратегия отчуждения Сковороды от русской культуры, по-видимому, рассматривалась Сумцовым как подспорье для становления суверенных прав на наследие философа в условиях утверждения украинской политической нации. Эта стратегия оказалась востребованной и до сих пор воспроизводится в трудах некоторых украинских историков (в качестве показательного примера см.: [7]). В дальнейшем в трудах авторов русского и украинского зарубежья, бежавших от революционных волнений, вспыхнувших в зем-
лях Центральной и Восточной Европы, размежевание между сторонниками разных политических и национальных движений и проектов только обострилось, следствием чего стало упрощение и повторение разнообразных клише о Сковороде, корнями уходящих в труды интеллектуалов XIX столетия.
В силу того что интерес к «народничеству» Сковороды был обусловлен в первую очередь политическими нуждами, исследователи, задававшиеся вопросом об идентичности Сковороды, вместо того чтобы изучать экспликации национального и регионального в их цветущей сложности, стали упаковывать их в национальные рамки, привлекая нарративы, спорные и неочевидные применительно к реалиям XVIII в. В конечном счёте это привело к практике избирательных анахронизмов и семантическим войнам, а также к распространению примордиалистских национальных клише, имеющих к подлинным трудам Сковороды сомнительное отношение.
В этой связи представляется назревшей необходимость рассмотреть вопрос о народном начале Сковороды через призму его собственных трудов, поместив их в контекст сочинений его современников, мысливших в тех же категориях, что и он сам. Цель настоящей статьи состоит в том, чтобы раскрыть содержательное наполнение народных начал в трудах философа, опираясь при этом на его наследие, а не упаковывая мысли Сковороды в заранее заготовленные схемы. Таким образом, настоящая статья преследует цель выявить в трудах Сковороды концептуальные смыслы, касающиеся народных начал, и определить «траектории» национальных и региональных экспликаций мышления в его произведениях, с тем чтобы прояснить отношение философа к малороссийскому вопросу в Российской империи. В свою очередь, исследование взглядов Григория Савича Сковороды на проблему народности дает возможность пролить свет на его восприятие отечества и переосмыслить мифы, касающиеся отношения философа к российской монархии, прежде всего к императрице Екатерине Второй.
Одним из ключевых источников сведений о народных образах и образах народа в трудах Сковороды служат многочисленные пословицы и прибаутки, присказки и поговорки, в зерцале которых, по мысли Григория Савича, раскрывается народная сущность. Известный специалист по истории казацкого барокко, издатель полного академического собрания трудов Сковороды (Харьков, 2011) Леонид Владимирович Ушкалов (1956-2019), обращаясь к вопросу о народных корнях в трудах философа, отметил, что примеры народной мудрости, приводимые Сковородой, позаимствованы странствующим любомудром из украинского фольклора: «Сковорода любив пересипати власш твори приказками, при^в'ями, легендами та анекдотами, взятими з укранського фольклору. Зокрема, тут часто зринають упровщш фрази на взiр „по посло-вицЪ", „есть в Малороссш пословица", „старинная пословица", за якими йдуть украшсьш приказки та приЫв'я [...]» [8. С. 42].
Читая Ушкалова, может сложиться впечатление, будто народные нарративы в трудах философа ограничива-
ются малороссийскими культурными рамками, они словно оказываются заключенными в изолированном автохтонном пространстве днепровского казачества. Если же обратиться к произведениям Сковороды непосредственно, то легко убедиться в том, что помимо пословиц малороссийских философ также часто ссылается на великорусский фольклор, в частности: «Великая Русь просвещенно поговаривает [...]» [9. C. 177], «Изрядная Великороссшская Пословица [...]» [Там же. C. 175], «Говорят и великороссшцы [...]» [Там же. C. 154] и т.д.
Примечательно, что когда Сковорода не указывает на принадлежность пословицы прямо, а пишет «по пословице», «пословица говорит», «старинная пословица» и др., источником народной мудрости в произведениях философа может служить как фольклорный материал из украинской («малороссийской», говоря языком Сковороды), так и из великорусской культурной среды. В качестве примера последней можно привести пословицу, вложенную Сковородой в уста собеседника Якова в диалоге «Беседа 1-ая, нареченная Observatorium». Цитата: «Испольниш Пословицу: Ъхал в Казань, Да заехал в Резань» [10. C. 434]. Здесь о великорусском происхождении пословицы в произведении Сковороды говорят сами города.
В том, что Сковорода мог черпать пословицы как из малорусских, так и из великорусских источников, позволяет убедиться научный аппарат к изданию Сковороды, скрупулезно выполненный Леонидом Владимировичем Ушкаловым: львиная доля пословиц, упоминаемых странствующим мыслителем, обнаруживается в монументальном труде Владимира Ивановича Даля (1801-1872) «Пословицы русскаго народа» [11]. Следует, однако, подчеркнуть, что когда Владимир Даль составлял свой труд, земли казаков как в Нижнем, так и в Среднем Поднепровье уже были инкорпорированы в «общерусское» культурное пространство, а в этнографии властвовала концепция триединства русского народа. Временами эти обстоятельства осложняют атрибуцию пословиц как велико- или малорусских, не всегда позволяя проводить «строгие» различия между ними. Тем ценнее и примечательнее представляются различия и сходства между между народными пословицами (малороссийскими и великороссийскими), выделяемые Сковородой в живом фольклоре во второй половине XVIII в.
Особый интерес для исследователя представляет то обстоятельство, что Сковорода не просто различает мало- и великороссийские «фарбы», оттенки в восточнославянском наследии, но и стремится сопоставлять фольклор, фактически предлагая читателю компаративный анализ пословиц. Так в харьковской басне «Соловей, Жаворонок и Дрозд» Сковорода, рассуждая о природе подлинной дружбы, пишет:
«Щаслив, кто хоть одну только Тень доброй Дружбы нажить удостоился. Нет ничего дороже, слаже и полезнее Ея. Великая Русь просвещенно поговаривает: „В Поле Пшеница Годом родится, а Доброй Человек всегда пригодится". „Где был? - У Друга. Что пил? - Воду. Лучше Непр1ятельскаго Моду". Носится и в Малороссш Пословица: „Не имей ста рублей, как Одного Друга"» [9. С. 177].
Из приведенного фрагмента видно, что первые две пословицы Сковорода относит к великороссийскому фольклору, при этом акцент, как видно из текста, делается не на национальном характере Малороссии и Великороссии, а на региональном: Сковорода в данном случае отвечает не на вопрос, чья это пословица, а на вопрос - где она бытует, т.е. он указывает читателю на ареал распространения пословиц. Подкрепляя мысль о благе доброй дружбы, Сковорода указывает на связь смыслов приводимых им пословиц, бытующих в землях как Малой, так и Великой России. Сковорода, таким образом, осознанно сближает в тексте общности мало-и великороссиян, подчеркивая их культурную срод-ность. «Носится и в Малороссш Пословица», - пишет философ; народная мудрость носится из уст в уста: из одного края в другой. Примечательно также само упоминание пословицы про «сто рублей» в контексте Малороссии: она могла получить распространение в Среднем Поднепровье только в условиях, когда рубль утвердился в народном сознании как общая денежная единица, имеющая обращение по всей стране, включая земли днепровских казаков.
«Золотые Урыналы»
В басне «Старуха и Горшечник», рассуждая о различиях внутренней и внешней природы и о душепо-лезности умения довольствоваться малым, Сковорода сопоставляет богатые убранством дворцы с ветхими домами простолюдинов, довольствующихся тихой жизнью и в том имеющих счастье. Сковорода, описывая убранство пышных дворцов, украшенных драгоценными вазами, в саркастической манере отсылает читателя к образу «ночной вазы». Раскрывая же мысль о подлинных ценностях и природе счастья, Сковорода ссылается на великорусскую пословицу:
«ИзвЪстно, что в Царских Домах находятся Фар-форные, Сребряные и Золотые Урыналы, от которых, конечно, Честнее глиняная и деревяная Посуда, Пищею наполняемая, так, как ветхш селскш Храм Божш почтеннее Господскаго Бархатом украшеннаго Афедрона. Изрядная Великороссшская Пословица ся: „Не красна Изба Углами, красна Пирогами"» [Там же. С. 175].
В предисловии к харьковским басням Сковорода переиначивает эту пословицу на «малороссийский лад»: «Вспомните Пословицу, Красна Хата не Углами, но Пирогами» [Там же. С. 154]. Великорусская «изба» превращается в малороссийскую «хату»; пословица, таким образом, становится общерусским достоянием, обретая при этом локальный колорит. Развивая мысль о подлинной природе блага, противопоставляемой напускному изобилию и мнимому, т.е. «внешнему», благополучию, Григорий Савич вновь обращается к мало- и великорусскому фольклору:
«Я и сам не люблю превратной Маски тЬх Людей и ДЬл, о коих можно сказать Малороссшскую Пословицу: „Стучит, Шумит, Гремит. (А что там?) Кобылья Мертва голова бежит". Говорят и великороссшцы: „Летала высоко, а села не далюко", - о тех, что богато и Красно Говорят, а нечево слушать. Не люба мне с1я пустая надменность и пышная Пустошь, а люблю тое,
что сверху ничто, но в серюдкЬ ЧТОСЬ, снаружи Лож, но внутрь Истина» [9. С. 175].
Как и в случае упоминавшейся выше харьковской басни «Соловей, Жаворонок и Дрозд», здесь философ не просто ссылается на пословицы велико- и малороссиян, но опять сопоставляет их, демонстрируя правоту своих суждений через согласие с народной мудростью. Из приведенных примеров ясно видно, что в харьковских баснях Сковорода не только не ставит перед собой задачи противопоставить Малороссию Великорос-сии в культурном или политическом плане, но и, напротив, ищет в народной мудрости общие черты, объединяющие мотивы, понятные как малороссам, так и великороссам.
«Общество есть то же, что Машина»
Примечательно, что в ряде произведений Сковорода вовсе опускает различия между мало- и великорос-сиянами, определяя их как одну общность. Так, в конце басни «Навоз и Алмаз», рассуждая о природе ритма и времени, Сковорода говорит про «Россш» без всякой привязки к землям велико- или малороссиян. В «Разговоре о Премудрости», содержащем реминисценции на Книгу притч Соломона, проскальзывают такие выражения, как «всяк Руской человек» и «у Росаан», не привязанные при этом к общности только мало- или только великороссиян и употребляемые в качестве синонимов [12. С. 126]. В диалоге «Пяти путников.» Афанасий сообщает своим собеседникам, что желал бы, чтоб его подкомандные были «крепки, как Россине, а добросердечны, как Древнш Римляне» [13. С. 503]; фраза была написана Сковородой с долей сарказма, на что указывают последующие реплики участников диалога.
Все приведенные выше примеры позволяют предположить, что малороссийский философ искал пути гармоничного сосуществования мало- и великороссиян, связанных общностью монархии. Так, в произведении «Разговор, называемый Алфавит, или Букварь Мира», завершенном в 1775 г. и посвященном острогожскому помещику и близкому другу философа Владимиру Степановичу Тевяшову (1747-ок. 1810), Григорий Са-вич рассуждает о природе гармоничного общественного устройства как о слаженной Богом машине, где каждому, независимо от сословия и состояния, отведено свое место: каждому надлежит найти сродную для себя деятельность. В подтверждение своих слов Сковорода ссылается на великорусскую пословицу про промысел Божий:
«Изрядно Великая Росс!а говорит: „За Богом пойдеш, Доброй путь найдеш". Видно, что усердно последовать Богу есть сладчайшш источник Мира, щаст!я и Мудрости. Да знает же всяк свою Природу и да искушает: „Что есть Благоугодно Богу?" Общество есть то же, что Машина. В ней замешательство бывает тогда, когда ея части отступают от того, к чему оныя своим Хитрецом здЬланны» [14. С. 670].
«Алфавит, или Букварь Мира» показателен также в том отношении, что содержит многочисленные отсылки к диалогу Платона «Государство». В нем Сковорода, рассуждая о приметах сродностей, пишет о том, что
всякий, кто узрел и понял природу неравного всем равенства, должен познать в нем свою природу, т.е. найти свое место. Сковорода, размышляя о разделении людей по сродности, фактически наставляет своего друга помещика Тевяшова в том, как найти себе место в обществе, с тем чтобы приносить отечеству наибольшую пользу и в том иметь счастье.
«Если бы я почувствовал сего дня, что могу без робости рубить Турков»
Эту же мысль о связи сродности и счастья Сковорода, выбравший путь мудреца-пилигрима, недвусмысленно выразил в разговоре со слободско-украинским губернатором Евдокимом Алексеевичем Щербининым (1728-1783): «Но, друг мой! - продолжил Щербинин, отведя его особенно из круга, - может быть, ты имеешь способности к другим состояшям в обще-житш полезным, да привычка, мнЬше, предувереше...
- Если бы я почувствовал сего дня, - прервал речь Сковорода, - что могу без робости рубить Турков, то с сего же дня привязал бы я гусарскую саблю и, надев кивер, пошол бы служить в войско (ср. раздел про «сродность к воинству» в диалоге «Алфавит, или Букварь Мира». - В.М.). Труд при врожденной склонности естьудовольствге. [...] Все твари суть грубые служебные органы свойств сих Верховнаго Существа: один человек есть благороднейшее орудiе его, имеющее преимущество свободы и полную волю избрашя, а потому и цену, и отчет за употреблеше права сего в себе держащее. Отсюда естественно происходит поняпе о правосудш, милосердш и благости во Творце. А когда во Творце, то и в тварях, найпаче же приближенных к нему даром разума. Отсюда власти, правительства, державы, семейства, общества, состояшя, отсюда родители, цари, начальники, воины, судш, господiе, рабы; но един Бог во всех и вся в нем» [15. С. 1360].
Показательно, что в рассуждениях Сковороды о происхождении власти и сословий прослеживается культурная и политическая лояльность империи. В неравном всем равенстве каждому надлежит найти свое место и дело. В то же время следует отметить, что несмотря на то, что Сковорода задавался вопросом о гармоничном общественном устройстве, очевидно, рассматривая земли Малой и Великой России в общем политическом ключе, он тем не менее сохранял региональную идентичность, до конца жизни оставаясь малорусским патриотом. В позднем творчестве Сковорода был искренне обеспокоен тем, что великороссы видят в малороссах людей алчных, падких на наживу. В притче «Убогш Жайворонок» (1787), затрагивающей остросоциальные вопросы свободы и крепостничества, философ пишет об опасности прельщения мирскими благами, на которые покушается тетервак Фридрик, жрущий «тучную ядь» и оттого попадающий в ловушку. «Да не соблазнит тебе, Друже, то, что Тетервак назван Фридриком, - пишет Сковорода. - Если же досадно, вспомни, что мы всп таковы. Всю ведь Ма-лоросаю Велерос^ нарицает Тетерваками, Чего же стыдиться? Тетервак ведь есть Птица Глупа, но не злобива. Не тот есть Глуп, кто не знает (еще Все Пе-
резнавшш не родился), но тот, Кто знать не хочет» [16. С 920]. Из обращения Сковороды видно, что притча «Убогш Жайворонок» адресована к землякам, к малороссам как выделенной общности, к которой Сковорода причислял себя сам. В диалоге «О том, что Блаженным быть легко» Сковорода устами Михаила называет Малороссию «матерью» [17. С 402], а в стихотворении "De libertate", т.е. «О свободе», Григорий Савич воспевает мужество гетмана-освободителя Богдана Хмельницкого. Мотив свободы также поднимается в известной песне Сковороды «Каждому городу нрав и права», полюбившейся бродячим кобзарям.
Некоторые исследователи склонны усматривать в этих произведениях признаки «центробежных настроений» малороссийских жителей. Мне представляется справедливой точка зрения, что воспевание идеалов казацкой вольницы, а также рассуждения о правах и судьбах простых людей в поздних произведениях Сковороды были в первую очередь продиктованы критическим отношением философа к расширению крепостного права в царской России. Вопрос о правах и вольностях также поднимается в произведениях многих современников Григория Савича. Например, казак Семен Дивович в произведении «Разговоръ Великоросс^ с Малоросаею» [18. С 325-365], датируемом второй половиной XVШ столетия, подробно останавливается на военной истории казаков и восстании Хмельницкого, выражая свою обеспокоенность судьбами селян и казаков после его смерти. Ключевой посыл произведения Дивовича, однако, состоит в том, что малороссийская казацкая старшина по справедливости должна обладать правами наравне с великороссийским и немецким дворянством, так как столь же верно и исправно служит российскому престолу. Акцент в произведении Дивовича, таким образом, смещается с судеб простых селян и казаков на права казацкой старшины, также претендовавшей на владение крестьянскими душами.
Отметим при этом, что и лубенский казак Григорий Сковорода, и стародубский казак Семен Дивович, сохраняя локальный патриотизм и малороссийскую идентичность, демонстрируют в своих произведениях всецелую лояльность и преданность Российской империи. Это обстоятельство позволяет подступиться к краеугольному вопросу о восприятии Сковородой личности Екатерины Второй, чьи реформы привели к упразднению гетманщины в Малороссии, административной унификации институтов власти в империи и дальнейшей институциализации крепостного права.
«Вот голова с Минервой!»
Один из популярных сюжетов из истории отношений Григория Сковороды с российским монаршим домом повествует о том, как малороссийский любомудр получил от увлеченной философией императрицы Екатерины Второй приглашение явиться в столицу -Санкт-Петербург. Согласно легенде, Екатерина послала Сковороде приглашение через светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина (1739-1791). Гонец, посланный к Сковороде, застал философа, ко-
гда тот играл на флейте у дороги, близ которой ходила овца, принадлежавшая мужу, приютившему Сковороду в своем доме. После того как гонец озвучил философу приглашение императрицы, он де заявил: «Скажите матушке царице, что я не покину родины. Мне моя свирель и овца, дороже царскаго венца!» [19. C. 39]. Эта легенда стала широко известной, а после революционных брожений и гражданской войны в первой четверти XX в. была популяризирована в литературе и кино о философе. В то же время необходимо отметить, что легенда эта не находит отклика ни в оригинальных произведениях Сковороды, ни в воспоминаниях о нем современников.
Так, известный писатель Григорий Петрович Данилевский (1829-1890), исследовавший материалы, касающиеся преданий и толков о Сковороде, указал, что история о Сковороде и императрице была записана со слов публициста и поэта Федора Николаевича Глинки (1786-1880) [Там же]. Никаких других, более ранних или независимых источников, свидетельствующих в пользу гипотетического ее бытования в XVIII в., равно как и свидетельств в пользу того, что Екатерина Вторая проявляла к Сковороде интерес и приглашала ко двору, до сих пор представлено не было: в этой связи есть все основания усомниться в подлинности изложенной Глинкой истории.
Если же принять во внимание, что Федор Глинка был известным участником декабристского движения, за что содержался в заточении в Петропавловской крепости, то становится очевидным, что само распространение легенды про дерзкий отказ философа явиться ко двору могло быть продиктовано личными мотивами, а именно неприязнью Глинки к самодержавию и крепостному праву в России в целом. С высокой долей вероятности можно предполагать, что история про дерзкий отказ Сковороды принять приглашение монархини и явиться ко двору в Петербург была придумана самим Глинкой. Примечательно, что описанная в легенде ситуация частично напоминает другой известный эпизод из жизни Григория Савича: в 1751 г. Сковорода, не пожелав преподавать курс поэтики «по старине», бросил в адрес епископа Никодима фразу «alia res sceptrum, alia plectrum», т.е. «одно дело -[епископский] жезл, а другое - кифара», после чего был уволен за дерзкое поведение. Не исключено, что Федор Глинка был знаком с резкой фразой Сковороды, произнесенной в порыве прений с епископом Никоди-мом, и переосмыслил этот эпизод из жизни философа, ввернув эффектную фразу в рассказ о том, как Сковорода отказался явиться ко двору.
Был ли Сковорода критично настроен по отношению к императрице Екатерине Второй или же, напротив, поддерживал политику государыни? Однозначно ответить на вопрос об отношении философа к царице невозможно. Показательно, что в очерке «Жизнь Гри-гор!я Сковороды. Писана 1794 года в древнем вкусе», первом жизнеописании Сковороды, составленном чиновником Михаилом Ивановичем Коваленским (17451807) в знак памяти о своем учителе, приводится фраза Григория Савича, в которой он высказывается о Екатерине Великой в восторженном ключе:
«Как Бог дает даровашя духа не в одну меру, но различно, по различш отраслей всецелаго, то людей, вступающих в состояше жизни не по врожденной способности, называл Сковорода людьми без Минервы. Так часто, видя робкаго военачальника, грабителя судью, гордаго Богослова и пр[очая], с досадою говаривал: „Вот люди без Минервы!" Взглянув на изобра-жеше царствующей в веке его Екатерины II, находившееся у друга его в гостинном покое, сказал он с движешем: „Вот голова с Минервою!"» [15. С. 1357].
Екатерина Вторая предстает в рассказе как прирожденный политик, живущий по сродности. В интерпретации Михаила Коваленского Сковорода не просто оказывается верноподданным России, но и
ярым приверженцем Екатерины, видящим в ней «голову с Минервой», т.е. человека на своем месте. Образ Минервы в самом деле встречается в произведениях Сковороды и в целом согласуется с интерпретацией, представленной в очерке его жизни, составленном Коваленским. При этом нужно отметить, что Екатерину и впрямь нередко изображали в образе «Торжествующей Минервы», символизирующем триумф абсолютной и просвещенной монархии. Со времен появления эскиза императрицы в обличии олимпийской богини, выполненного Гаврилой Игнатьевичем Козловым (1738-1791), Екатерина Вторая нередко представала в образе богини в шлеме как в скульптуре, так и в живописи (рис. 1).
Рис. 1. Аллегория на восшествие императрицы Екатерины II на престол. 1762 г. Работа кисти Гаврилы Игнатьевича Козлова (1738-1791)
Из рассказа Коваленского неясно, какой именно портрет императрицы Сковорода мог увидеть в гостиной друга. Не исключено, что фраза про голову Минервы, если таковая была произнесена Сковородой, могла быть брошена малороссийским философом именно исходя из контекста его знакомства с традицией изображений императрицы в образе богини, в ту пору довольно распространенной. В этом случае мотив произнесения фразы остается непроясненным: была ли эта фраза искренним выражением признания и восхищения или же, напротив, двусмысленной колкостью в адрес монархини? - вопрос открытый.
В произведениях Сковороды не удается найти никаких прямых указаний на то, чтобы философ восторгался политикой государыни и был сторонником ее реформ, нет никаких прямых свидетельств и отрицательного к ней отношения. Отталкиваясь от сочинений Григория Савича, можно прийти к заключению, что упразднение гетманской канцелярии в 1764 г. и последующий отказ от сотенно-полкового административного устройства Малой России в 1782 г. в целом не нашли в произведениях философа никакого отклика. В то же время следует подчеркнуть, что усиление крепостного права, затронувшего южные окраины империи, включая любимый Сковородой Слободской край, т.е. земли Харьковского и Воронежского наместничеств, едва ли могло найти поддержку в лице мыслителя, чьим жизненным кредо стал путь вольного странника, открытого ко всем слоям общества, включая простых крестьян. В этой связи примечательно, что в притче «Убогш Жайворонок», датируемой 1787 г., Сковорода обращается именно к мотиву свободы: образ птицы, заточаемой в клетку, без сомнения, отсылает читателя притчи к проблеме крепостничества (о метафоре «клетки» у Сковороды см.: [20]).
Следует, однако, отметить, что о крепостничестве как о наболевшей проблеме в царской России также писали приверженцы екатерининских реформ. То есть критика институтов крепостничества могла сочетаться с имперской лояльностью. Показательно, что самой императрицей институт крепостничества рассматривался как вынужденная мера. С моральной точки зрения он осуждался государыней как пережиток феодальной эпохи, но с экономической точки зрения предпосылок для немедленной, т.е. единовременной отмены крепостного права подготовлено не было. Нужно было создать условия, при которых бывшие крепостные, обретя свободу, получили бы возможность зарабатывать на хлеб и вести хозяйство, а не оказались бы брошенными на произвол судьбы. Свою задачу Екатерина II видела в том, чтобы путем проведения реформ и налаживания механизмов управления подготовить почву для общественного переустройства с перспективой постепенного освобождения крестьян от крепостной зависимости. Характерно, что в таком же духе в 1790-е гг. на другом конце света рассуждал Бенджамин Франклин, с одной стороны, осуждавший рабовладельческий строй в Америке как пережиток колониального мышления, а с другой - писавший об опасности бездумных действий. «Рабство является таким жестоким унижением человеческой натуры, что
само его искоренение, если оно не будет выполнено с должным тщанием, иногда может стать источником многих серьезных зол», - писал он в 1789 г. Таким образом, было очевидно, что предоставление свобод без налаживания механизмов трудоустройства, т.е. без предоставления земель, может привести к волнениям, отчего Екатерина, понимавшая всю сложность сложившейся ситуации, не спешила освобождать крестьян, но при этом стремилась улучшить их положение. Подобно Сковороде, Екатерина рассматривала государство как машину, работу которой стремилась наладить. В этой связи показательно, что Сковорода нигде в своих произведениях не покушался на общественный строй Российской империи, а в беседах с Щербининым отшучивался, что если и не может приносить державе пользу, то рад, что не приносит ей вреда. Примечательно, что среди друзей философа были и богатые помещики, и вельможи, крестьянскими душами владевшие. Даже притча «Убогш Жайворонок», посвященная проблеме крепостничества и поискам счастливой жизни, была посвящена купянскому помещику Федору Ивановичу Дискому (ум. в 1833 г. в Москве) и, следовательно, может рассматриваться как адресованная именно дворянству. В этой связи, если верить рассказу Михаила Коваленского про Сковороду и портрет императрицы Екатерины II, нельзя исключать возможность, что философ в самом деле мог рассматривать предпринимаемые реформы по налаживанию государственных механизмов и урегулированию общественной жизни как направленные на благо всех подданных.
Однако то обстоятельство, что Коваленский сам писал оды во славу Екатерины Великой и князя Григория Потёмкина, а также строил успешную карьеру российского чиновника, дослужившись до тайного советника и Рязанского губернатора, дает почву усомниться в том, кто больше восхваляет всероссийскую императрицу в строках про «голову с Минервой»: сам Григорий Сковорода или же его любимый ученик, вложивший в уста учителя меткие слова пред портретом государыни, с тем чтобы прославить имя философа в глазах монаршего дома. Вне зависимости от правдивости рассказа Коваленского про Сковороду и Екатерину Вторую фраза про Минерву возымела эффект. Неслучайно упоминавшийся в начале Юрий Никитич Бартенев в письме Николаю I, оправдываясь перед царем, ссылался на Сковороду как на философа, который «научалъ любить и благоговеть предъ гени-альностш мудрой монархини». Как и в примере с рассказом декабриста Федора Глинки, в случае биографии Сковороды, составленной учеником философа Коваленским, не стоит забывать о том, что мы имеем дело со вторичным источником. В этой связи следует сохранять здравое зерно сомнения и не забывать задаваться извечными вопросами добросердечных римлян: Cui bono? Cuiprodest?
Выводы
Как показало настоящее исследование, обращаясь к славянскому фольклору, Григорий Сковорода в «Харьковских баснях» стремился раскрыть сродность общ-
ностей мало- и великороссиян. Ссылаясь на фольклор, Сковорода умело инструментализировал народные начала. Сопоставляя пословицы, философ порой указывал на ареал их распространения и выделял общие черты народной мудрости, присущие жителям Малороссии и Великороссии. Проводимые Сковородой параллели между мало- и великорусским фольклором позволяли философу рассматривать две народности как «сообщающиеся сосуды» в Российской империи. Таким образом, локальный малороссийский патриотизм Сковороды органично сочетался с концептом общероссийской имперской лояльности. В баснях философ путем обращения к восточнославянскому фольклору раскрыл феномен культурного сближения двух общностей Древней Руси, объединенных монархией, но сохранявших культурное своеобразие. Хотя некоторые национальные маркеры в произведениях народного философа, в частности в «Разговоре о Премудрости» и в диалоге «Пяти путников», позволяют усматривать в его трудах черты оформляющейся «большой русской нации», ни о каком концепте триединства русского народа в трудах странствующего мудреца речи не идет; прежде всего это связано с тем, что у Сковороды в принципе нет отчетливых размышлений о белорусском народном начале и о проблеме субъектности Белой Руси в составе Российской империи. В этой связи можно заключить, что вопрос о триединстве русского народа в трудах Сковороды не ставился.
На примере такого сочинения, как притча «Убогш Жайворонок», легко убедиться в том, что Сковорода, несмотря на лояльность Российской империи, ощущал себя в первую очередь малороссом, потомком запорожских казаков. Так, в притче он указывал Федору Диско-му (потомку купянского сотника) на национальные черты, присущие своим землякам, а в "De libertate" обращался к культурной памяти днепровского казачества. Рефлексия Сковороды о характере и судьбах малороссиян приводит философа в притче к выделению не столько общих с великороссами черт, сколько отличительных признаков, свидетельствующих в пользу обособленности малороссиян. Это обстоятельство позволяет констатировать, что в рефлексии философа о малороссийском начале, с одной стороны, прослеживаются черты, свидетельствующие в пользу его включенности в процессы
нациестроительства в Российской империи (особенно в «Харьковских баснях» и в текстах, посвященных государственному устройству, в разговорах с генерал-губернатором Евдокимом Щербининым), а с другой - в его стихах и в особенности в поздних притчах отчетливо ощущается стремление защитить земляков от крепостного гнета, отстоять их права и вольности. Идеал свободы оказывается напрямую связан с судьбами «малой родины», что приводит к обострению малороссийского вопроса в рассуждениях философа о счастливой жизни.
Анализ легенд о Григории Сковороде и Екатерине Великой, изложенных Михаилом Коваленским и Федором Глинкой, показал, что нарратив обеих легенд тесно коррелирует с политическими воззрениями и судьбами авторов, их изложившими. Данное обстоятельство, а также отсутствие прямых указаний на критику или восхваление императрицы в первичных источниках, т.е. в трудах философа, не позволяет с уверенностью судить о правдивости обеих изложенных легенд. К сожалению, вопрос об отношении Сковороды к реформам и фигуре императрицы не может быть разрешен окончательно.
Попытки упаковывать воззрения Сковороды на народность в национальные парадигмы XIX-XX в., будь то парадигмы украинофилов с их стремлением подчеркнуть «отпочкованность» Сковороды от России или русских консерваторов с их стремлением представить Сковороду «русским националистом», без сомнения, представляют историографический интерес, однако не позволяют в полной мере приблизиться к пониманию взглядов Сковороды на народность, поскольку в таких исследованиях, порой намеренно, стираются национальные и региональные маркеры, использовавшиеся самим философом, и, как следствие, не учитывается их «референциальный охват». Подмена этих маркеров анахронизмами приводит к искажениям воззрений мыслителя, чьи труды порой оказываются средством, а не целью исследования. Хочется надеяться, что настоящая статья станет подспорьем для дальнейших исследований трудов Сковороды в свете проблемы нациестроительства и феномена малороссийской идентичности в культуре Российской империи XVIII в., а также подстегнет историков к изучению его наследия во всем своеобразии и «неудобной полноте».
Список источников
1. Русскш Вестникъ. СПб., 1897. T. 3, вып. 11. С. 417-418.
2. Аскоченскш В.И. Юевъ съ древнЪйшимъ его училищемъ. Юевъ : Университетская тип., 1856. Ч. II. 566 c.
3. Новицкш О.М. Духоборцы: ихъ исторiя и вЪроучеше. Юевъ : Университетская тип., 1882. 282 с.
4. Котенко А.Л., Мартынюк О.В., Миллер А.И. «Малоросс»: эволюция понятия до первой мировой войны // Новое литературное обозрение.
2011. № 108. С. 9-27.
5. БагалЪй Д.И. Критико-библюграфическая статья // Сковорода Г. Сочинешя Григорiя Саввича Сковороды. Харьковъ : Тип. Губернскаго
правлешя, 1894. С. I-CXXXI.
6. Эрнъ В.Ф. Григорш Саввичъ Сковорода. Жизнь и учете. М. : Т-во тип. А.И. Мамонтова, 1912. 342 с.
7. Шевчук В.О. Шзнаний i нешзнаний Сфшкс. Григорш Сковорода сучасними очима. Кш'в : Пульсари, 2008. 525 c.
8. Ушкалов Л.В. Григорш Сковорода // Сковорода Г.С. Повна академ1чна зб1рка твор1в. Харюв : Майдан, 2011. С. 9-48.
9. Сковорода Г. С. Басни Харьковсюя // Сковорода Г.С. Повна академ1чна зб1рка твор1в. Харюв : Майдан, 2011. С. 154—199.
10. Сковорода Г.С. Беседа 1-ая, нареченная Observatorium // Сковорода Г.С. Повна академ1чна зб1рка твор1в. Харюв : Майдан, 2011. С. 427-453.
11. Даль В.И. Пословицы русскаго народа. М. : Университетская тип., 1862. 1095 с.
12. Сковорода Г.С. Разговор ю Премудрости // Сковорода Г.С. Повна академ1чна зб1рка твор1в. Харюв : Майдан, 2011. С. 126-128.
13. Сковорода Г.С. Разговор Пяти путников о истинном щастш в жизни (Разговор Дружескш о Душевном мире) // Сковорода Г.С. Повна ака-дем1чна зб1рка твор1в. Харюв : Майдан, 2011. С. 502-557.
14. Сковорода Г.С. Разговор, называемый Алфавит, или Букварь Мира // Сковорода Г.С. Повна академ1чна зб1рка твор1в. Харюв : Майдан, 2011. С. 645-728.
15. Ковалкнскш М.И. Жизнь Григор1'я Сковороды. Писана 1794 года в древнем вкуск // Сковорода Г.С. Повна академiчна 36ipKa TBopiB. Харюв : Майдан, 2011. С. 1343-1386.
16. Сковорода Г.С. Убогш Жайворонок // Сковорода Г.С. Повна aкaцемiчнa 36ipra творiв. Харюв : Майдан, 2011. С. 920-940.
17. Сковорода Г.С. Беседа, нареченная Двое: о том, что Блаженным быть легко // Сковорода Г.С. Повна aкaдемiчнa збiркa творiв. Харюв : Майдан, 2011. С. 388-426.
18. Разговоръ Великороссш с Мaлороссiею // Кiевскaя старина. 1882. Т. I. C. 325-365.
19. Данилевскш Г.П. Украинская старина. Матер1алы для исторш украинской литературы и народнаго образовашя. Харьковъ : Изд. Заленска-го и Любарскаго, 1866. 403 с.
20. Morosow W. Ornithologie und die Kunst der Selbstsorge: Zur philosophischen Problematik der Parabel «Die arme Lerche» von Grigorij Skovoroda // Coincidentia. Bernkastel-Kues, 2015. Bd. 6/1. S. 143-155.
References
1. Russkiy Vestnik". (1897) 3(11). pp. 417-418.
2. Askochenskiy, V.I. (1856) Kiev" s" drevnmyshim" ego uchilishchem" [Kiev and its oldest college]. Vol. 2. Kiev: Universitetskaya tipografiya.
3. Novitskiy, O.M. (1882) Dukhobortsy: ikh" istoriya i vmrouchenie ["Spirit-Warriors": Their History and Beliefs]. Kiev: Universitetskaya tipografiya.
4. Kotenko, A.L., Martynyuk, O.V. & Miller, A.I. (2011) "Maloross": evolyutsiya ponyatiya do pervoy mirovoy voyny ["Little Russian": To the History
of Evolution of the Concept before World War I]. Novoe literaturnoe obozrenie. 108. pp. 9-27.
5. Bagalty, D.I. (1894) Kritiko-bibliograficheskaya stat'ya [A critical article]. In: Skovoroda, G. Sochineniya [Works]. Kharkov: Tipografiya Gubern-
skago pravleniya.
6. Ern, V.F. (1912) Grigoriy Savvich" Skovoroda. Zhizn' i uchenie [Gregory Skovoroda. His Life and Thought]. Moscow: A.I. Mamontov.
7. Shevchuk, V.O. (2008) Piznaniy i nepiznaniy Sfinks. Grigoriy Skovoroda suchasnimi ochima [The known and unknown Sphinx: Gregory Skovoroda
as reflected from the modern point of view]. Kiev: Pul'sary.
8. Ushkalov, L.V. (2011) Grigoriy Skovoroda [Gregory Skovoroda]. In: Skovoroda, G.S. Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 9-48.
9. Skovoroda, G.S. (2011a) Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 154-199.
10. Skovoroda, G.S. (2011b) Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 427-453.
11. Dal, V.I. (1862) Poslovitsy russkago naroda [The Sayings and Bywords of Russian people]. Moscow: Universitetskaya tipografiya.
12. Skovoroda, G.S. (2011c) Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 126-128.
13. Skovoroda, G.S. (2011d) Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 502-557.
14. Skovoroda, G.S. (2011e) Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 645-728.
15. Kovaltnskiy, M.I. (2011) Zhizn' Grigorïya Skovorody. Pisana 1794 goda v drevnem vkust [The Life of Gregory Skovoroda, which was written in old style in 1794]. In: Skovoroda, G.S. Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 1343-1386.
16. Skovoroda, G.S. (2011f) Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 920-940.
17. Skovoroda, G.S. (2011g) Povna akademichna zbirka tvoriv. Kharkov: Maydan. pp. 388-426.
18. Anon. (1882) Razgovor" Velikorossii s Malorossieyu [A conversation between Great Russia and Little Russia]. Kievskaya starina. I. pp. 325-365.
19. Danilevskiy, G.P. (1866) Ukrainskaya starina. Materialy dlya istorii ukrainskoy literatury i narodnago obrazovaniya [Ukrainian Old Times: Some materials for the history of Ukrainian literature and National Education]. Kharkov: Zalensky i Lyubarsky.
20. Morosow, W. (2015) Ornithologie und die Kunst der Selbstsorge: Zur philosophischen Problematik der Parabel "Die arme Lerche" von Grigorij Skovoroda. Coincidentia. B 6/1. pp. 143-155.
Сведения об авторе:
Морозов Виталий Николаевич - кандидат философских наук, приглашенный исследователь Института славистики Кёльнского университета (Кёльн, Германия); научный сотрудник кафедры русской философии и культуры Института философии Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург, Россия). E-mail: vitelos@yandex.ru
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
Morosow Witalij N. - Candidate of Philosophical Sciences, Fellow Researcher at the Institute of Slavic Studies at the University of Cologne (Cologne, Germany); Researcher at the Department of Russian Philosophy and Culture of the Institute of Philosophy Saint Petersburg State University (Saint Petersburg, Russian Federation). E-mail: vitelos@yandex.ru
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 16.09.2019; принята к публикации 09.01.2023 The article was submitted 16.09.2019; accepted for publication 09.01.2023
