CC BY
0
СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ Landmarks in Human History
С.В. Карпенко
«Трудно искать правду в нашей стране»: Астраханские писатели накануне «Пражской осени» (1965 - 1968 годы)*
S.V. Karpenko
"It Is Difficult to Pursue the Truth in Our Country": The Astrakhan Writers on the Eve of the "Prague Autumn"
(1965 - 1968)
Часть вторая Part Two
Вслед за юбилейным 1967 годом пришел 1968-й, который будто бы не обещал ничего более вдохновляющего и исторически значимого, чем 50-летие Ленинского комсомола.
В воскресный день 21 января 1968-го «Волга» опубликовала новое стихотворение 31-летнего астраханского поэта Геннадия Колесникова - «Жажда жизни».
Коренным астраханцем Колесников не был: родившись в 1937 году в Пятигорске и в 1958-м окончив Грозненский зооветеринарный техникум, он два года проработал в Краснодарском крае, в овцеводческом совхозе, а в 1961-м ниву сельскохозяйственную самовольно сменил на журналистскую. Став внештатным корреспонден-
* Автор выражает сердечную признательность Елене Владимировне Ромащенко
- главному библиотекарю Астраханской областной научной библиотеки имени Н.К. Крупской за предоставление ценных библиографических и биографических сведений об астраханских писателях;
Анне Александровне Бочарниковой Ильмире Хайдаровне Кадыровой Виктории Владимировне Новосёловой Наталье Александровне Пугачевой Екатерине Павловне Шалацкой
- сотрудникам Государственного архива Астраханской области за неоценимую помощь в работе с документами архива.
том, много ездил и писал для районных и областных газет. Инвалид с трехлетнего возраста, жертва трагической халатности взрослых, стихи он начал сочинять еще в детстве, во время долгих лежаний на больничных койках после очередных операций на непоправимо поврежденном позвоночнике1.
После многих поездок и переездов, сохраняя пятигорскую прописку, он осел в Астрахани, которая стала для него «литературной родиной»: впервые его стихи опубликовала в 1960-м газета «Комсомолец Каспия», в редакцию которой его приняли корреспондентом2.
Оценив его дар самородка, особую заботу о молодом поэте-инвалиде взвалил на свои плечи Николай Поливин: стал включать его в «бригады» молодых литераторов, выступавших с «творческими отчетами» перед рыбаками, овощеводами, рабочими, студентами и школьниками. По оценке Фомина, данной им в составленной в январе 1966-го «Справке о недостатках в работе отделения Союза писателей РСФСР», целью встреч с читателями, которые устраивал По-ливин по всей Астраханской области, была «пропаганда различных вышедших в свет небольших поэтических сборников», причем он привлекал к этим встречам отобранный им «узкий круг молодых поэтов». Перечислив этих молодых поэтов - Ю. Кочетков, Н. Ваганов, С. Сендюков, Л. Козакова и Г. Колесников, - Фомин охарактеризовал их по-партийному принципиально и обобщенно: «не делающие еще литературу в области»3.
К счастью, Фомин ошибся, и довольно масштабно. Именно в 1966-м на Колесникова - после начала исполнения на советском телевидении и радио написанной на его стихи песни композитора Григория Пономаренко «Тополя» - обрушилась известность, какую никогда прежде не удавалось вкусить никому из астраханских литераторов. Вскоре «Тополя» запели на разных языках в близких и дальних странах. А в самой Астрахани песня на стихи поэта-земляка о «солнцем коронованных» астраханских тополях стала восприниматься жителями как гимн города4.
Александр Гаркуша, возглавив писательскую организацию вместо Поливина в конце января 1966-го, продолжил оказание Колесникову помощи в публикации его произведений и в решении бытовых вопросов5.
Как и другие новые произведения Геннадия Колесникова, публикуемые в «Волге» и «Комсомольце Каспия», с большим интересом и предвкушением встретили астраханские любители поэзии стихотворение «Жажда жизни». Но привычной музыкальности, столь характерной для его стихов, в нем не оказалось:
Охотник,
Возвратившись из степей,
Принес орла
Для прихоти детей.
Он клетку смастерил Из крепких спиц И запер в ней Царя всех вольных птиц. Орел кровавым оком Зло сверкал,
Сырое мясо гордо отвергал. Он бил крылом, Кинжалил клюв стальной, Готов вступить В любой
Смертельный бой. Пылало сердце, Жажда горло жгла, Сочилась кровь Из левого крыла... Настала ночь, И в доме свет погас. Лишь пленник Не смыкал горящих глаз. В окне светился месяц, Бредил сад. Сверлил окно Орлиный жгучий взгляд. Орел сквозь стены Слышал свист ветров, Казалось, что над ним -Степной простор, Где тень его скользит Среди холмов. И из груди его Раздался стон. В плену
Он мог бы гордо умереть. Но жизнь звала его Сильней, чем смерть. Он понял, Надо пить И надо есть. Одна надежда На спасенье есть -Боль затаить И набираться сил, И ждать момента, Чтоб рвануться в синь. Чтоб вновь вдохнуть
Степной рассветный дым. И вот орел Прикинулся ручным. Он даже жалкой кошке Позволял Без страха
Заглянуть ему в зрачки,
Да он бы разорвал ее в клочки,
Когда б в степи пустынной повстречал!
Прошла зима...
В саду сирень цвела,
Орел окреп,
И рана зажила
Шпагатом спутав крылья,
Как могли,
Его во двор
Мальчишки понесли.
И, опьянев от солнечных лучей,
Качался он
На худеньком плече.
И, вдруг, рискнув
И вскрикнув сгоряча,
Рванулся он
В родную степь с плеча!
И уже спустя четыре дня, на партийном собрании писателей, Федор Субботин - тоже, как видно, сгоряча, - разразился обличительной тирадой в адрес газеты «Волга», поэта Колесникова и его не по-большевистски жизнелюбивого орла:
«.В той же газете было недавно напечатано стихотворение Колесникова об орле, попавшем в неволю. Если глубоко вникнуть в его смысл, нетрудно увидеть, что автор несет самый настоящий вздор. Его орел соглашается питаться мертвечиной ради того, чтобы вы-жить»6.
По логике писателя-коммуниста Субботина, орел должен был гордо предпочесть героическую смерть от голода во имя торжества социалистического реализма и партийности в советской литературе. Строго в согласии с буквой и духом лозунга пламенных революционеров «Свобода или смерть!». Иначе говоря, Субботин с большевистской категоричностью отказал орлу, давно превратившемуся в России в символ царственной силы и завоеванной свободы, в праве выбирать жизнь ценой притворного, на какое-то недолгое время согласия с неволей.
В запальчивости Субботин, похоже, перегнул палку и свой острый критический выпад сам отчасти превратил в «настоящий вздор»: все-таки под «мертвечиной», как растолковывает в своем словаре
Владимир Даль, обычно понимается «труп животного», «падаль», то есть нечто отличное от «свежины», «убоины», вообще свежего мяса только что или совсем недавно убитого животного. Падалью охотник не кормил и не даже не намеревался кормить раненого орла, подобранного в степи. К тому же из стихотворных строф вовсе не следовало, что именно этот охотник пытался убить орла, - напротив, он явно хотел спасти ему жизнь, пусть даже «для прихоти детей».
Юрий Щербаков, нынешний председатель Астраханской писательской организации, хорошо знавший Федора Субботина, характеризует его как «партийного газетчика с огромным опытом», который «и в творческих вопросах был прежде всего идеологом, а потом уж художником», но все же, уточняет, «дубовым ортодоксом партийной идеологии» он не был7.
Раскрывая сложность и самобытность литературно-общественной позиции Субботина, действительно, не следует забывать, что он больше других астраханских писателей 1960-х годов проработал в редакции «Волги»: с июня 1946-го по апрель 1965-го - почти 19 лет8. И никто из них не был так тесно - по-настоящему кровно - связан с редакцией «Волги», как Субботин. С обычным своим максимализмом он всегда предъявлял к публикуемым в «Волге» материалам самые высокие требования. Особенно бурно реагировал он на необъективные, несправедливо критичные рецензии на книги астраханских писателей.
А еще не стоит забывать, через что Субботину довелось пройти в 1949 году.
5 марта - день в день за четыре года до смерти Сталина - на заседании бюро Астраханского обкома партии обсуждалась работа редакции «Волги». Претензий к газете у обкома накопилось немало, обсуждение проходило остро. И тут Субботин «проявил невыдержанность, вступил в пререкания» с членами бюро, высказывал критические замечания в адрес обкома и даже горячо возражал самому первому секретарю обкома Ф.Н. Муратову. Кончилось тем, что бюро обвинило его в «антипартийном поведении», объявило ему строгий выговор с занесением в учетную карточку и сняло с должности заведующего Отделом партийного строительства и торговли редакции9.
Остыв, Субботин написал заявление в бюро обкома, в котором «признал допущенные им ошибки» и «просил оставить его на газетной работе». И бюро обкома отреагировало на его «признание ошибок» милостиво: разрешило ответственному редактору «Волги» А.И. Кузнецову использовать Субботина в качестве собственного корреспондента в сельских районах области10.
Но написал Субботин не только в обком - еще и в Москву, лично товарищу Сталину11. В письме «вождю народов» он обосновывал свою критику обкомовского руководства, высказанную на заседании бюро обкома, отстаивал свою правоту и просил «разобраться».
Субботин хорошо знал об арестах и осуждении к смертной каз-
ни многих партийных и государственных работников Ленинграда и других городов: на закрытых партийных собраниях редакции «закрытые» письма ЦК по «Ленинградскому делу» зачитывал инструктор обкома партии. Не приходится сомневаться, что не один день и не одну неделю после заседания бюро обкома и посылки письма Сталину ждал он ареста. Возможно, тогда он почувствовал смерть так близко от себя, как не чувствовал во время войны.
По решению, скорее всего, Маленкова ЦК затребовал из Астрахани материалы «дела Субботина». Возможно, Маленков лично доложил суть дела Сталину. В соответствии с указанием вождя ЦК рассмотрел эти материалы и своим постановлением от 5 сентября 1949-го оценил решение бюро Астраханского обкома от 5 марта как «неправильное и противоречащее линии партии на развертывание большевистской самокритики». И отменил его. А главное - разъяснил всем партийным руководителям на местах, «что подобные решения идут вразрез с принципами большевистского руководства и что руководители, зажимающие большевистскую самокритику, не могут быть терпимы на руководящих постах»12.
Когда постановление ЦК было получено в Астраханском обкоме партии, первый секретарь Муратов поспешил лично приехать в редакцию «Волги» и попросить прощения у Субботина: «Федор, прости! Погорячился я и виноват во всем. Правда твоя.»13.
* * *
То самое первое в 1968 году партийное собрание астраханских писателей, проведенное 25 января, было закрытым: истекал, в соответствии с Уставом Союза писателей СССР, двухлетний срок полномочий ответственного секретаря областной писательской организации Александра Гаркуши (литературный псевдоним - Греков), и обком партии предложил писателям-коммунистам еще до выборов нового ответственного секретаря обсудить на партийном собрании этот вопрос и «дать свои рекомендации о том, кого бы они хотели видеть во главе областной писательской организации»14.
Первым слово взял Субботин и сразу, без обиняков и экивоков, указал на главный, по его мнению, недостаток в работе писательской организации:
«.Как показывают факты, положение у нас с оценкой произведений не только не улучшается, а с каждым годом ухудшается. За примерами далеко ходить не надо. Всем вам памятен отрывок из исторической повести Ю. Смирнова, опубликованный на страницах "Волги". В нем автор извратил не только историческую сущность эпохи, но и наделил некоторых героев несвойственными чертами характера».
Назвав далее «самым настоящим вздором» напечатанное в «Волге» стихотворение Колесникова «Жажда жизни», он обратил свое
возмущение против Гаркуши:
«И вот такая, с позволения сказать, чепуха не находит должной оценки и отпора со стороны руководства нашей писательской организации».
Наконец, не менее возмущенно он высказался о напечатанных десять дней назад в «Волге» литературно заметках Д.Т. Чирова, доцента кафедры литературы Астраханского педагогического института, специалиста по методике преподавания литературы и «страстного правдоискателя»15, где в деликатных выражениях высказывались серьезные замечания в адрес произведений Александра Грекова (Гаркуши), Бориса Жилина и самого Федора Субботина16:
«.А что можно сказать об оценке произведений астраханских писателей, а точнее о разборе и анализе их творчества, которые попытался сделать на страницах все той же "Волги" доцент Пединститута Чиров?! Необъективное выступление "ученого мужа", не дающее ничего, кроме вреда.
И вот такая ахинея "за здорово живешь!" не находит отпора и должной оценки»17.
Со слов Субботина выходило, что самый большой вред приносит неспособность руководства писательской организации, а именно Гаркуши, дать «должную оценку» и «отпор» как плохим произведениям астраханских писателей, так и «необъективным» рецензиям, публикуемым в «Волге», неспособность ответственного секретаря поддержать писателей, защитить их от «необъективных» выступлений газеты.
Ветеран Николай Рюмшин, упрекнув Субботина в том, что тот поддался обиде, не самому доброму и плодотворному чувству, отчасти поддержал его:
«При всем моем уважении к Субботину, для меня осталось не совсем понятным его выступление. Чувствуется какая-то обида то ли в адрес [ответственного] секретаря отделения [Он ошибочно продолжал именовать областную писательскую организацию отделением. - С.К.], то ли в адрес редакции. Мне кажется, с публикацией статьи Чирова не совсем удобно получилось. Ведь могла бы редакция "Волги" посоветоваться с отделением писателей»18.
На что тут же язвительной репликой отреагировал Селенский: «Не обязательно. Мало ли они печатают разносных рецензий на театральные постановки! И что, каждый раз прикажете советовать-ся?!»19.
Похоже, Селенский не всегда мог удержаться от того, чтобы одернуть, уязвить журналиста-пенсионера, лишенного литературного дара, но одержимо стремившегося выбиться в писатели. Похоже и на то, что в те январские дни его не посещало не малейшее тревожное предчувствие, что однажды, раскрыв газету «Волга», он увидит на третьей полосе «разносную» рецензию на свою книгу «Две пригоршни моря». Иначе бы он согласился с Рюмшиным: да,
действительно, было бы правильно, если бы редакция сначала советовалась по поводу полученной рецензии с писательской организацией, а потом уже, внеся в текст изменения с учетом замечаний и возражений писателей, сдавала ее в набор.
Многоопытный Андреас Закс, секретарь партийной организации писателей, попытался привести товарищей по партии к согласию, предотвратить «раскол», избежать постановления собрания, из которого в обкоме партии узнали бы, что писатели-коммунисты не были единодушны в своей рекомендации кандидатуры на должность ответственного секретаря:
«По моему мнению, надо остановиться на кандидатуре Гаркуши. Как-никак, он работал и, думается, с учетом наших критических замечаний, будет теперь работать еще лучше»20.
Но Субботин стоял на своем, предложение Закса не убавило его критического пыла, не сбило волну его возмущения - он выступил вторично:
«Я буду голосовать против Гаркуши. Прошу понять меня правильно. Как к человеку у меня к нему претензий нет, как к руководителю писательской организации - имеются».
И выдвинул еще один упрек в адрес Гаркуши - отсутствие обсуждения и критики новых произведений профессиональных писателей внутри организации:
«Возьмем хотя бы такие факты. Много ли раз мы обсуждали в правлении наши писательские дела?! Можно сказать - ни разу!.. Для молодых мы организуем и проводим семинары, а самих себя не разбираем. За два года я не прочитал ни одной рукописи писателя! Критики не было. От творческих вопросов все ушли»21.
Гаркуша на этот очередной упрек Субботина, тоже вторично попросив слова, не то чтобы огрызнулся, а просто вернул «собратьев по перу» к реальности - к крайней малочисленности организации:
«Я принимаю предложение Субботина и заявляю самоотвод. Один [ответственный] секретарь не выдержит, чтобы читать все рукописи, выявлять в них погрешности, править и приносить все на блюдечке, как того хочет товарищ Субботин»22.
Адихан Шадрин, также выступивший вторично, высказался более сдержанно и уравновешенно, чем Субботин:
«Рукописи у нас читаются и продвигаются, другое дело - не об-суждаются»23.
Сдержанность и уравновешенность не только были в характере Шадрина, по-татарски основательного, рассудительного и доброжелательного, умеющего обуздывать свои раздражение и гнев24, но и диктовались его новым служебным положением: в начале апреля 1967-го, ввиду уже решенного переезда Владимира Карпенко в Ульяновск, по рекомендации Фомина он был назначен на должность старшего редактора Астраханского отделения Нижне-Волжского книжного издательства25. И за минувшие с начала апреля почти де-
сять месяцев он, несомненно, хорошо разобрался в механизме «продвижения рукописей» из Астрахани в Волгоград.
В итоге закрытое партийное собрание рекомендовало на должность ответственного секретаря Астраханской областной писательской организации Александра Гаркушу, на второй срок26.
* * *
Отчетно-выборное собрание Астраханской областной писательской организации состоялось спустя неделю - 2 февраля.
Помимо шести членов Союза писателей СССР - Гаркуши, Жилина, Закса, Субботина, Ярочкина и Селенского - на нем присутствовали десять литераторов (не членов Союза), а также два представителя обкома партии - секретарь по идеологии Соколов и заведующий Сектором печати, радио и телевидения Фомин. Из Волгограда, приглашенный обкомом партии, приехал главный редактор Нижне-Волжского книжного издательства Андрианов27.
Как положено, отчетно-выборное собрание началось с отчетного доклада ответственного секретаря Гаркуши, а тезисы его доклада были приложены к протоколу.
Среди вышедших «за истекшие два года. книг астраханских литераторов, свидетельствующих об их больших возможностях», Гаркуша назвал «сборник повестей Юрия Селенского "Две пригоршни моря"28.
И далее он вернулся к этому сборнику из двух новых повестей Селенского:
«Наиболее значительные произведения, вышедшие у нас за последнее время, - романы Бориса Жилина "Шутиха" и Федора Субботина "Облава", книга Юрия Селенского "Две пригоршни моря".
Мне хотелось бы несколько подробней сказать об этих произведениях, так как в них, по моему мнению, наиболее ярко отразились и достоинства, и недостатки нашей писательской работы.
Книга Юрия Селенского и радует, и огорчает. Видишь, как способный писатель, взявшись за тему, в общем-то "вечную" - тему о любви, терпит поражение, не в силах уйти от привычных штампов и красивостей, живописуя "роковые страсти" на берегу курортного моря. Журналист Руженцев предстает в повести "Две пригоршни моря" этаким фатом, сыплющим направо и налево афоризмами. Он не вызывает симпатий точно так же, как и его почитатель - Иван Иванович, который предстает в повести обыкновенным газетным халтурщиком. И мы видим, как писатель одерживает победу, когда касается темы, близкой для него, выношенной, - в повести "Крутая Рамень". Логин Разин - могучий потомок свободолюбивых волгарей, председатель сельсовета Тиндов - это люди, взятые из жизни и живущие полнокровной жизнью на страницах книги. О книге Се-ленского, вероятно, будут еще спорить.»29.
Как в воду глядел Гаркуша. Только вот самого страшного в «зерцале вод» он не увидел.
Когда перешли к прениям по докладу, профессиональные писатели - странное дело - не обнаружили особого желания высказаться. Поэтому инициативу взяли в свои руки молодые литераторы - поэт Николай Ваганов и прозаик Игорь Бодров, редактор «Комсомольца Каспия».
Бодров посчитал необходимым расхвалить Колесникова и, скорее всего, по той причине, что до него быстро дошли резкие отзывы Субботина о стихотворении «Жажда жизни»:
«Раз писатели не хотят выступать, то возьму слово. Наиболее предположительный рост несомненно сейчас имеют поэты. Мы знаем Геннадия Колесникова и его успех. Девять стихов в сборнике "День поэзии", среди семи человек он участвовал от поэтов РСФСР в семинаре молодых поэтов в Молдавии. Поэзия Колесникова о людях нашего края - наиболее яркая. Надо сказать, что товарищ Гарку-ша принял участие в устройстве судьбы товарища Колесникова. Мы [Редакция «Комсомольца Каспия». - С.К.] просили о предоставлении квартиры. У нас подрастают и новые поэты - Холодова, Мордо-вина, Мухин. Мне хочется подчеркнуть мысль о поддержке наших поэтов»30.
Выступивший следом Борис Ярочкин четко сформулировал и высказал одно из двух замечаний, прозвучавших в этом же помещении в адрес Гаркуши неделей ранее, 25 января, на закрытом партийном собрании, где сам он не присутствовал, будучи беспартийным:
«.Мне думается, что мы еще очень недостаточно обсуждаем свои произведения, даже вышедшие из печати. А произведения до издания вовсе не обсуждаются»31.
Это же замечание, только более пространно и нравоучительно, высказал и Борис Жилин, на этот раз нашедший возможность приехать из Енотаевки:
«Я хочу поддержать мысль Ярочкина о творческом общении. Здесь говорили, что мы не обсуждаем ни книги, ни рукописи. Это верно. Чем это объяснить? Это или страх критики, или боязнь не очень квалифицированной помощи. Но надо добиться такого положения, чтобы мы не боялись друг друга. Пусть это будет строгий разговор, но доброжелательный. Это одно из главных условий нашего роста. Обсуждение рукописей и книг, дружеская, доброжелательная критика - это большая помощь в работе»32.
Эта претензия в Гаркуше - рукописи профессиональных писателей в писательской организации если иногда и читаются, то никогда не обсуждаются - скоро, менее, чем через полгода, станет одним из ключевых в понимании и писателями, и обкомовскими работниками неслучайности «случая с Селенским».
Главный редактор Нижне-Волжского книжного издательства Аристарх Андрианов об уже изданной книге Селенского «Две при-
горшни моря» не сказал ни слова. Ограничился общими словами о рукописях и книгах всех астраханских писателей:
«.Какие-то произведения заслуживают похвалы или критики, но несомненно, что надо во многом повышать идейную и художественную ценность каждой книги»33. С этим «дежурным» пожеланием издательства спорить было невозможно, да никто и не собирался.
А вот о Колесникове и Ваганове Андрианов посчитал нужным высказаться особо:
«Я бы подверг критике Геннадия Колесникова и Николая Ваганова. Колесников - талантливый автор, но содержание последнего сборника меня насторожило. Сейчас пока не поздно, но может случиться, через год-два он просто утеряет свои лучшие качества. То же можно отнести и к Ваганову»34.
Своевольный, запальчивый и склонный к экстравагантным выходкам, Колесников отреагировал на критику Андрианова ершисто: «Хочу сказать, я согласен с Вагановым, что мы живем и работаем в Астрахани. Я считаю Астрахань своей поэтической родиной. Судя по докладу Гаркуши, мы, как говорил Есенин, "Прошли, как тени". Но мы, поэты, куда чаще встречаемся с читателем, мы ездим по колхозам и заводам. Думаю, что главный редактор согласится, что не всегда он может определить качество рукописи. Это должны делать в квалифицированной форме поэты. Надо обязательно привлекать больших авторитетных поэтов для рецензии наших рукописей.»35.
Субботин не посчитал нужным поддержать Андианова и обрушить критику на стихотворение Колесникова «Жажда жизни». Возможно, по той причине, что еще до начала собрания, встретив Колесникова в коридоре Дома партийного просвещения, где обком партии «поселил» писательскую организацию, решительно заявил ему прямо в лицо: «Ты написал антисоветское стихотворение». О чем обиженный Колесников поспешил рассказать в редакции «Вол-ги»36.
Субботин вообще не стал выступать на этом отчетно-выборном собрании, отмолчался, что для него совершенно необычно. Похоже, своим молчанием он красноречиво выразил свое несогласие, всем уже известное, с переизбранием Гаркуши ответственным секретарем еще на два года.
Отмолчался и Селенский, что тоже было для него необычно. Соколов в своем выступлении, традиционно подводящем итоги прений на отчетно-выборных собраниях, настойчиво рекомендовал поднять «уровень организационной работы» в писательской организации, чтобы он «был куда высшим, чем есть сейчас». А главное - достойно встретить 100-летие со дня рождения В.И. Ленина:
«Нельзя снимать вопрос о произведениях, отражающих жизнь современника. Мы еще в долгу перед людьми труда. Наши прозаики Жилин и Субботин хорошо работают над темами современности.
Но ведь астраханский пролетариат исторически сложился в очень своеобразных условиях. Его основу составляли множество сезонников, а не говоря об истории, у нас нет книги о современном рабочем. Для вас, писателей, множество тем в связи со столетней датой, посвященной В.И. Ленину. Мы хотим, чтобы тема "Ульяновы в Астрахани" получила более широкое отражение. Очень важно, чтобы отделение Союза писателей составило конкретный план в связи с подготовкой к столетию со дня рождения В.И. Ленина. И если у нас появится новый роман, то это будет достойным вкладом в культурной жизни области»37.
О Селенском секретарь обкома по идеологии Соколов худого слова не сказал, вообще ни одного слова не сказал.
Сколько ни вчитывайся в протокол этого собрания, сколько ни изучай его вдоль и поперек - невозможно обнаружить ни малейшего намека на грядущие грозные события. Получается, что в начале февраля 1968-го идеологическая гроза над головой Селенского не только не собиралась, но даже не имела намерения собраться. Над линией горизонта его литературный небосклон был безоблачен и светел.
Чего не скажешь об «ответственно-секретарском» небосклоне Гаркуши, хотя по результатам тайного голосования, как явствует из протокола заседания счетной комиссии, из шести участвовавших в голосовании членов Союза писателей СССР все шестеро проголосовали за его избрание ответственным секретарем Астраханской областной писательской организации38. Партийная дисциплина оказалась для Субботина выше его обоснованных претензий к Гаркуше.
А вот где принципиальность писателя-коммуниста оказалась для Субботина выше всего прочего - так это в бескомпромиссной оценке стихотворения Колесникова «Жажда жизни» и ее «обнародовании». Промолчав на отчетно-выборном собрании 2 февраля, он ярко и доходчиво рассказал своим бывшим, наиболее близким ему, коллегам по редакции «Волги» об «антисоветском смысле» стихотворения. Кому-то позвонил на работу или домой, кого-то случайно встретил на одной из улиц старого центра города, что в Астрахани тех времен было проще простого. Возможно даже, самолично наведался в столь хорошо знакомое ему двухэтажное здание редакции на Набережной 1 мая.
Кончилось тем, что где-то в феврале Колесникова пригласили в редакцию «Волги» на «серьезный разговор». И там стали строго расспрашивать, что именно он хотел сказать своим стихотворением39. А особенно - некоторыми фразами вроде «жизнь звала сильней, чем смерть» и «прикинулся ручным». Наверняка с особым пристрастием его расспрашивал догматик и перестраховщик Владимир Гущин, секретарь партийного бюро редакции, бдительно, не уступая самому придирчивому цензору обллита, выискивавший во всех текстах «антисоветское» междустрочие40.
* * *
Не слишком холодная и сырая, по астраханским меркам, зима 1968-го сменилась ранней и засушливой весной. Число прочитавших книгу Селенского астраханцев множилось с каждым днем. Среди них, естественно, оказались и журналисты «Волги».
И в один из мартовских дней Гаркуша получил предложение редактора «Волги» Южакова обсудить на собрании писательской организации книгу Селенского «Две пригоршни моря». Дескать, по мнению редакции газеты, «эта книга страдает серьезными пороками», и редакция хотела бы познакомиться с «коллективным мнением» писательской организации об этой книге41. Скорее всего, предложение это было передано через Фомина, но сам Фомин, по своему обыкновению, не стал категорически настаивать, а только «рекомендовал» пойти навстречу газетчикам. Поэтому Гаркуша на предложение Южакова не отозвался.
Но и его, и других писателей не могло не обеспокоить неожиданно отрицательное мнение редакции «Волги» о только что вышедшей книге Селенского, еще пахнущей типографской краской, клеем и свеженарезанной рулонной бумагой.
Борис Ярочкин, работавший редактором на Астраханской студии телевидения42, поспешил поддержать Селенского: была снята и показана телезрителям встреча с писателями, на которой прошло обсуждение книги «Две пригоршни моря». Благая цель состояла и в преумножении известности Селенского как нового профессионального писателя Астрахани, и в скорейшей распродаже книги, стоящей на полках астраханских книжных магазинов. Но телепередача вышла неудачной. Субботин назвал ее «явной халтурой - чревовещанием»43. Эту образную оценку можно понять так: принципиального и профессионального обсуждения не получилось.
* * *
18 апреля в просторном, на 200 мест, концертном зале Астраханской областной филармонии состоялось очередное собрание актива Астраханской областной партийной организации, посвященное итогам апрельского (1968 года) Пленума ЦК КПСС. Проведенного, о чем знало только высшее партийно-государственное руководство, как один из шагов по политической и идеологической подготовке к подавлению «Пражской весны» военной силой, что становилось все более вероятным.
Согласно официальному сообщению, напечатанному на следующий день в «Волге», на собрании с докладом выступил первый секретарь обкома партии Л.А. Бородин, менее года назад сменивший внезапно умершего Антонова. Среди выступивших в прениях по докладу в сообщении были названы ответственный секретарь об-
ластной писательской организации А.Т. Гаркуша и редактор газеты «Волга» М.Г. Южаков. Собрание партийного актива посчитало необходимым добиваться «повышения руководящей роли» областной партийной организации «во всей хозяйственной и общественно-политической жизни области» и «усиления всей идеологической рабо-ты»44.
Чего не случалось никогда прежде - на собрание областного партийного актива обком партии пригласил астраханских профессиональных писателей-коммунистов45. Причина этого неожиданного новшества скоро стала ясна приглашенным писателям из выступления Южакова.
Секретарь обкома партии по идеологии Соколов, который вел собрание, дал выступить сначала Гаркуше, а сразу после него - Южа-кову:
«Слово для выступления предоставляется товарищу Гаркуша, ответсекретарю Союза Астраханских писателей, подготовиться товарищу Южакову»46.
Странно, но Соколов, так много времени отдававший писательским делам, в устной речи частенько искажал официальное наименование областной писательской организации.
Выступление Гаркуши в протоколе записано так:
«Резкое обострение идеологической борьбы между капитализмом и социализмом, которое отметил апрельский Пленум ЦК нашей партии, требует особого сплочения всех звеньев идеологического фронта. Важнейшим звеном политико-воспитательной работы являются творческие организации. В нашей области работают союзы художников, журналистов, отделение Всероссийского театрального общества и Союз писателей, с деятельностью которого я хочу вас познакомить.
Астраханская областная писательская организация была создана четыре года назад. В ее состав в настоящее время входит шесть профессиональных писателей, в основном прозаиков. Около 50 членов литературного объединения, главным образом молодых прозаиков и поэтов, которые являются резервом для пополнения писательской организации.
Астраханские писатели строят свою работу в соответствии с решениями XXIII съезда КПСС, IV Всесоюзного съезда писателей при непосредственном руководстве областного комитета партии. Основное внимание уделяется творческой работе, воспитанию у литераторов чувства партийности, ответственности перед народными массами, стремления к постоянному совершенствованию своего мастерства. Все писатели работают над крупными произведениями, которые посвящены современной тематике и проблематике.
За четыре истекшие года вышел ряд крупных произведений пи-сателей-астраханцев, свидетельствующих о способности их авторов создавать крупные полотна. Таким является роман Бориса Жили-
на "Шутиха" - произведение, в котором снова поднимается тема о страшном влиянии частнособственнических пережитков на души человеческие. Автор, врач по профессии, по-врачебному внимательно и детально исследует причину "болезни" стяжательства, эгоизма, равнодушия, делает для этого экскурс в прошлое нашего края.
Недавно вышла повесть "Тревога" Бориса Жилина, где эпизод Великой Отечественной войны - оккупация гитлеровцами лепрозория - послужил автору поводом для страстной обвинительной речи против фашизма, который вновь поднимает сейчас голову в Западной Германии.
К 50-летию Советской власти Федор Субботин сделал хороший подарок читателям, выпустив роман "Облава", где на примере одного села показана острая борьба за установление и упрочение Советской власти в Астраханском крае. В центре романа - образ вожака крестьянской бедноты коммуниста Назарета Вартанова. Это произведение было впервые написано здесь, оно переиздается в настоящее время. Роман Карпенко "Отава" в этом году переиздан НижнеВолжским издательством.
Это говорит о том, что произведения астраханских писателей находят отклик у читателей.»47.
Судя по стенограмме, выступал Гаркуша с текстом в руках, а сам текст был им заранее хорошо продуман, скомпонован и написан (и свои доклады на собраниях писателей он всегда готовил заранее). Фразы его - по большей частью четкие, хорошо построены, легко воспринимаются на слух. Творческие успехи астраханских писателей, текущая работа и заслуги всей областной писательской организации в развитии литературной жизни и в целом культуры в области поданы конкретно и весомо, но без бахвальства и «трескотни».
Правда, упоминание о Владимире Карпенко и его первом романе «Отава» выглядит как-то странно. Роман действительно был написан в Астрахани, его первую часть выпустило в свет издательство газеты «Волга» в 1963-м48, но уже почти год прошел, как автор переехал в Ульяновск, где его избрали ответственным секретарем Ульяновской областной писательской организации49.
А вот одобрительное упоминание о Селенском, - сразу после фразы «произведения астраханских писателей находят отклик у читателей», - напротив, выглядит особенно хорошо продуманным и удачно сформулированным:
«.Пользуются успехом книги писателя Юрия Селенского, у которого недавно вышел сборник повестей "Две пригоршни моря".
Активно, с большим творческим подъемом трудятся литераторы, которые формально не являются членами Союза писателей: Кочетков, Ваганов, Марков и другие.»50.
Судя по тому, что Гаркуша посчитал нужным с одобрением упомянуть Селенского и назвать его недавно вышедший «сборник повестей», да еще подчеркнуть популярность его книг у астраханских
читателей, он уже знал что-то более конкретное о «неудовольствии», которое повесть «Две пригоршни моря» возбудила в редакции «Волги». Вероятнее всего, от Фомина. Но он ни сном ни духом не ведал и не предвидел, какой разнос уготовил писательской организации следующий выступающий.
«.Большая роль в деле воспитания литераторов принадлежит творческим семинарам, которые проводятся областной писательской организацией, помогают находить новых литераторов, способствуют творческой и теоретической закалке молодых талантов. Работой семинаров руководили в прошлом году и нынешнем году московские литераторы, а также местные писатели-профессионалы.
Мы обращаем особое внимание на воспитание молодых литераторов, потому что видим в них резерв для пополнения нашей писательской организации. Воспитание литературной смены - это не только дело Союза писателей, хотя в основном это наша работа, но этим должны заниматься комсомольские и партийные организации и редакции наших газет, потому что с первыми своими произведениями молодые литераторы приходят обычно в газету.
Нужно помогать, но не так, как помогают некоторые работники редакции газеты "Волга". Опубликовав не так давно незрелое в политическом отношении произведение одного молодого литератора, эти работники вызвали затем поэта в редакцию и очень строго начали спрашивать, что он хотел сказать своим стихотворением. Очевидно, этот разговор должен был произойти раньше, когда это стихотворение еще готовилось к печати»51.
Похоже, Гаркуша не назвал Геннадия Колесникова не только по причине широкой известности автора стихов песни «Тополя» и из-за нежелания навлекать его него подозрительность партийных идеологов. Наверняка в этом проявилось и его человеческое сочувствие к калеке. Он мог бы вообще не говорить с трибуны партактива об этом отрицательном, по его мнению, примере «помощи молодому литератору» со стороны газетчиков, но решил, что его долг ответственного секретаря - взять под защиту талантливого поэта. Тем более в ситуации, когда нелады между писательской организацией и редакцией «Волги» множились и обострялись день ото дня. Возможно и то, что своим выпадом против «некоторых работников редакции» он хотел упредить вполне, по его предчувствию, возможную критику в адрес Селенского.
Закончил Гаркуша свое выступление на высокой идеологической ноте:
«Литераторы окружены в нашей стране большим почетом, вниманием, и не случайно всевозможные идеологические диверсанты, такие как Галансков, Добровольский, Гинзбург, пытаются прикрываться именем и званием писателей. Они не только не являются советскими литераторами, они вообще не являются литераторами, их произведений не знают в нашей стране, они прикрываются име-
нем литераторов только для того, чтобы создать впечатление, что наша творческая интеллигенция заражена западным влиянием. Но это ложь. Советские литераторы душой и телом со своей партией, своим народом. Мы, как сказал Шолохов, пишем по указке своего сердца, а наши сердца целиком принадлежат партии»52.
Судя по стенограмме, Южаков, в отличие от Гаркуши, выступал без заранее заготовленной «бумажки»: для него речи на партийных пленумах и разного рода совещаниях давно стало делом привычным. Говорил он по делу, складно и с чувством, сочетая затасканные, идеологически выверенные штампы с яркими, самобытными оборотами и фразами. Порой прибегал к иронии, и ирония его была явственной и легко понимаемой. Всем этим он и привлекал слушателей, приковывал их внимание, производил сильное впечатление на аудиторию. Привлекали, несомненно, и его понимание значимости исторического материала в печатной пропаганде, и его уверенное, взвешенное, со знанием дела, обращение к личностям и событиям прошлого.
«Товарищи! Единодушно одобряя решения апрельского Пленума Центрального Комитета партии, мы все и каждый из нас должен сделать единственно правильный вывод, что нам надо лучше работать, усилить идеологическую работу, поднять ее до уровня современных требований и задач.
Да, в наше время вся идеологическая работа должна быть усилена, надо сделать ее наступательной, действенной, результативной. Перед печатью, в частности, встают две задачи, две главные линии работы. Это разоблачение враждебной нам буржуазной пропаганды и воспитание советских людей, прежде всего нашей молодежи, на революционных и трудовых традициях, в духе коммунизма.
Нам надо глубоко, научно обоснованно, всегда своевременно освещать перед массами все вопросы современности, которые в жизни возникают перед советскими людьми, не обходя самые сложные и острые. К сожалению, в состоянии пропагандистской работы, прежде всего печатной, не было должной и достаточной целеустремленности, глубины и остроты.
Здесь товарищ Ильин [А.М. Ильин - электросварщик завода имени X годовщины Октябрьской революции53. - С.К.] упомянул имя Сталина и сказал, что выступавший у них лектор заявил: "Мы победили в Великой Отечественной войне потому, что главнокомандующим был Сталин" и этим вызвал аплодисменты. Конечно, это утверждение неправильное. Победили партия и народ, понявшие, что над Родиной нависла смертельная опасность, и пошедшие на огромные жертвы. Народ и партия совершили величайший и бессмертный подвиг. Какую-то роль сыграл и Сталин, даже немалую, но не следует ее преувеличивать.
Видимо, и тут сказывается недостаток нашей пропаганды. Был Сталин - мы возносили его до небес: "мудрейший", "величайший".
А ушел - периодическая печать совсем замолчала о нем, словно захлопнула за ним двери. Это - крайности. Молчание печати и вызывает подобные ошибки, неточности. Не следует газетам обходить сложные вопросы.
Я думаю, что нам, астраханцам, надо также более активно и квалифицированно воспитывать молодежь на революционных и трудовых традициях, на революционной истории своего края, лучше использовать историю революционной борьбы, гражданской и [Великой] Отечественной войн, успехи коммунистического строительства.
У нас много споров о деятельности нашей большевистской организации в период революции и гражданской войны. В печати (книги, газеты) допущено много противоречивых оценок и утверждений. Недавно в Саратове вышла в свет неплохая книга "Октябрь в Поволжье", в которой дана в целом правильная картина революционного движения на Волге. А что касается Астраханского края и Астраханской областной партийной организации, то они, на мой взгляд, представлены однобоко и потому неправильно. Когда авторам надо иллюстрировать положительные явления, они берут факты и примеры из саратовской действительности, а когда указать на ошибки - примеры астраханские. Получается так, что астраханские большевики больше мешали революции, чем участвовали в ней. В рецензии, подписанной шестью нашими учеными и опубликованной в газете "Волга" (значительно исправленной по настоянию редакции), не преодолена та же однобокость, акцент на ошибках.
Сейчас некоторые старые коммунисты требуют от нас развернуть на страницах газеты дискуссию по вопросам истории революционного движения и областной партийной организации в период борьбы за Советскую власть в Астрахани, гражданской войны. Я думаю, что этого делать не следует, ведь все равно спорные вопросы останутся нерешенными. А что же надо делать?
Давно назрела необходимость иметь какой-то труд, притом глубоко научный, по истории нашей областной партийной организации. Такая книга пишется. Но очень медленно. Если товарищи из авторского коллектива очень заняты своей служебной работой, их нужно на определенное время разгрузить, высвободить, чтобы они работу над книгой считали важнейшей для себя и поскорее создали эту книгу. Да написать ее надо так, чтобы нынешние и будущие поколения астраханцев гордились революционным подвигом астраханского пролетариата и их руководителей - большевиков, хотя и об ошибках умалчивать не следует. Думаю, что авторский и редакторский коллектив, возглавляемый товарищем Соколовым, с этим будет согласен.
Такая книга сама по себе будет иметь большое воспитательное значение и послужит хорошим пособием для всех наших пропагандистов, работников идеологического фронта.
Одновременно нам надо воспитывать нашу молодежь на фактах и явлениях нашей сегодняшней жизни, борьбы за коммунизм, на трудовых, патриотических подвигах советских людей, строителях коммунизма - коммунистов, комсомольцев, беспартийных. Мы должны ярко показывать простых людей, рабочих, колхозников, интеллигенцию, их духовный мир, думы, чаяния и стремления. Это главнейшая задача и обязанность журналистов и писателей.»54.
Так Южаков естественно и логично подвел свое выступление к «разговору газетчика с писателем», к оценке произведений астраханских писателей с точки зрения задач партийной печатной пропаганды. И сидящие в зале Гаркуша и его «собратья по перу» услышали:
«.Выступавший здесь товарищ Гаркуша правильно говорил, что астраханские писатели создали несколько полезных книг. Но, слушая его, нельзя не заметить, что никто из них не написал книги о людях сегодняшнего дня, тружениках колхозных полей, заводов, науки, культуры, то есть о тех, кто сейчас претворяет в жизнь решения партии, великую программу строительства коммунизма. Наши писатели трудятся все еще где-то в периоде коллективизации. Мы просили их написать хотя бы серию очерков о современниках, героях наших дней, но они не берутся за это сложное, ответственное, но очень нужное партии и народу дело. Думаю, что это их ошибка и они ее исправят.
Товарищ Гаркуша говорил о "незрелом" стихотворении начинающего поэта Колесникова, опубликованном в газете "Волга". Стихотворение это, возможно, не очень яркое и зрелое, но предъявлять автору политические обвинения нет оснований. И не следует так легко бросаться ими, как это сделал писатель товарищ Субботин, бросивший автору фразу: "Ты написал антисоветское стихотворение". Так обращаться с начинающими писать нельзя. И почему работники редакции не могут поговорить с автором до и после опубликования любого произведения? Могут! Тем более, если оно "незрелое".
Нашей писательской организации следует анализировать произведения самих писателей, профессиональных, а не только самодеятельных. Вот вышла книга Юрия Селенского (Галишникова) "Две пригоршни моря". Мы просили товарища Гаркушу обсудить ее, дать коллективное мнение. Нам кажется, что эта книга страдает серьезными пороками, написана каким-то эзоповским языком и не поймешь, о чем и к чему речь ведется, за Советскую власть или нет. Не желают обсудить книгу своего товарища-писателя. Тогда для чего существует творческая организация писателей?»55.
Задав этот риторический вопрос, обращенный скорее не к писателям, а к сидящему в президиуме, на сцене, секретарю обкома партии по идеологии Соколову и присутствующим в концертном зале филармонии работникам Отдела пропаганды и агитации обкома партии, включая Фомина, редактор «Волги» Южаков перешел к
разговору о «действенности и результативности нашей пропаганды, о нерушимости единства слова и дела».
Странное впечатление производит вот это публичное признание редактора главной партийной газеты Астраханской области, члена бюро обкома партии: не может, дескать, он понять, «о чем и к чему речь ведется, за Советскую власть или нет». По большому счету, для одного из высших партийных руководителей-идеологов областного масштаба такое публичное признание - недопустимо: оно сродни саморазоблачению, признанию своей некомпетентности, а то и «утраты политического чутья».
Вероятно, Южаков просто не захотел уподобляться Субботину и рубить с плеча - называть книгу астраханского писателя «антисоветской». К тому же Селенский много лет проработал в редакции «Волги», а значит - возникал риск, что секретари обкома поставят вопрос об ответственности за написание и издание «антисоветской» книги не только автора и руководителя писательской организации, но и его самого, редактора газеты.
Но вполне вероятно и иное: сами слова Южакова, произнесенные с трибуны на собрании областного партактива и сохранившиеся в стенограмме, содержат в себе что-то эзоповское, прячут что-то очень важное.
Возможно, в них едва заметно пробилось раздражение, даже растерянность опытного партийного газетчика-пропагандиста: из-за поворотов «идеологического курса» вождей партии, из-за разноречивых директив, поступающих из Отдела пропаганды и агитации и Отдела культуры ЦК КПСС, из-за снятия цензурой одних запретов и введения других уже порой трудно стало понимать, что в литературе, как и в целом в искусстве, можно и нужно сегодня считать «антисоветским», а что - нет. Ведь цензура - Волгоградский обллит - не запретила печатать книгу.
А возможно, в «эзоповских» словах Южакова пробились не только раздражение и растерянность, но еще и встревоженность, желание перестраховаться.
Состояние опасения, тревожности могло быть вызвано информационными материалами ЦК КПСС под грифом «Строго секретно» и «закрытыми» письмами ЦК КПСС о событиях, происходящих в «братской, социалистической» Чехословакии, а именно - «активизацией антисоциалистических сил» и нарастанием «антисоветских настроений»56. Письма предназначались руководящим партийным работникам областного, городского и районного уровней, но их содержание разными путями становилось известно многим рядовым членам партии, а там и беспартийным. Особенно активно «события в Чехословакии» обсуждала, памятуя трагическое события 1956-го в Венгрии, советская интеллигенция. Обсуждения сводились к простому на словах вопросу: «Введут войска в Чехословакию или не введут?».
А у журналистов и писателей был особый повод для тревоги: слишком хорошо они знали, что при всяком внешнеполитическом, военном обострении советское руководство начинает «закручивать гайки» во внутренней политике, ужесточать идеологический диктат. И Южаков не мог не понимать: если сегодня книгу Селенского лишь с очень большой натяжкой можно назвать в чем-то «антисоветской», если сегодня цензура дала разрешение «к выпуску в свет», то, возможно, уже завтра очередное «закручивание гаек» превратит ее в однозначно «антисоветскую», а автора - в «идеологического диверсанта». И если так, то его желание прилюдно перестраховаться -естественно и понятно.
Теми или какими-то иными ощущениями и соображениями руководствовался Южаков, но после его выступления Гаркуше и другим писателям стало ясно: на собрание областного партактива их всех пригласили не только для того, чтобы «прислушаться к мнению писателей», и еще специально и для того, чтобы устроить «идеологическую порку». Причем не одного Селенского, а всей писательской организации. И инициатор этой «идеологической порки» - не кто иной, как Южаков. И даже не нужно гадать, «посоветовался» предварительно редактор «Волги» с секретарем обкома партии по идеологии или нет, получил от него «хорошо» на эту прилюдную «порку» или не получил. Вряд ли у писателей возникли сомнения насчет того, что Южаков «посоветовался» и «хорошо» получил: иначе Соколов не дал бы ему слово сразу вслед за Гаркушей.
Впрочем, относительно Соколова писатели могли поторопиться с выводами: его «хорошо» с вологодским оканием, уже ставшее знаменитым на всю область, могло подразумевать лишь согласие с постановкой Южаковым вопроса о «пороках книги товарища Се-ленского», но никак не согласие на то, чтобы Южаков громогласно дал книге оценку как идеологически чуждой, а то и враждебной. Такую оценку, политическую, может дать только обком партии. В конце концов, именно обком создал областную писательскую организацию, «по-товарищески направляет» ее и «по-партийному воспитывает» - значит, именно обком должен указать ей на ее ошибки и «поправить» ее.
Так что вполне возможно, что разнос, устроенный Южаковым писательской организации, поставил в сложное положение и самого Соколова как руководителя идеологической работы партии в области. Особенно в глазах нового первого секретаря обкома Бородина.
В фойе концертного зала, когда участники собрания партактива уже расходились, между Гаркушей и Южаковым вспыхнул «крупный разговор». Хотя вряд ли на повышенных тонах, поскольку Бородин и Соколов были где-то рядом.
Все же чего не отнять у Александра Гаркуши - готовности и способности решительно вставать на защиту областной писательской организации, отстаивать ее достоинство и высокую общественную
значимость, отбивать критические выпады в ее адрес и даже отгораживать ее от «товарищеских советов» обкома партии. В этом ему, кстати, помогали не только его начальственная важность и самоуверенность, но еще и убежденность в исключительности и превосходстве над окружающими литературно одаренного человека.
Выступления Гаркуши и Южакова, «крупный разговор» между ними после собрания партактива - все это сразу было названо «стычкой» между Гаркушей и Южаковым, вызвало пересуды среди партийных работников и газетчиков, обросло домыслами57.
Трудно избавиться от ощущения, что между Гаркушей и Южа-ковым еще раньше возникли какие-то неприязненные, конфликтные отношения. В 1959-1960 годах, до переезда в Астрахань, Гаркуша жил в Орджоникидзе, где работал в редакции газеты «Социалистическая Осетия» заведующим Отделом советского строительства58. Как раз тогда, когда пост ее редактора занимал Южаков59. Так что они хорошо знали друг друга. И очень возможно, что еще тогда, в Орджоникидзе, между ними не одна кошка пробежала.
Так или иначе, эта «стычка» - прилюдная, а не в обкомовских кабинетах, - стала крутым поворотом в судьбе писателя Юрия Се-ленского и его книги «Две пригоршни моря». Крутым поворотом к худшему.
* * *
Пять дней спустя, 23 апреля, состоялось отчетно-выборное партийное собрание областной писательской организации. На собрание, как и полагалось, приехал представитель Кировского райкома КПСС. На сей раз - товарищ Воронин.
Согласно первому вопросу повестки дня, с отчетом о работе партийной организации за прошедший год выступил ее секретарь Ан-дреас Закс. Текст его доклада к протоколу не приложен, да и вряд ли многоопытный Закс стал бы заранее писать его в столь тревожный момент, чреватый решением обкома партии серьезно разобраться в «ошибках», допущенных в работе областной писательской организации, и «поправить» писательскую организацию.
Однако из последовавших за докладом выступлений писателей становится очевидно, что он ограничился сугубо партийными делами - своевременность уплаты коммунистами членских взносов, регулярность проведения партийных собраний, недостатки в организации партийной учебы и т.п. И благодаря этому он умудрился обойти самые острые, волнующие всех, творческие вопросы, включая отсутствие в писательской организации предварительных, до отправки в Нижне-Волжское книжное издательство, коллективных обсуждений рукописей профессиональных писателей. И тем самым как бы отстранился от дел писательской организации, от деятельности ответственного секретаря Гаркуши. То есть и от самого Гар-
куши.
Многоопытный партийный газетчик и писательский аппаратчик, Закс был умудрен именно страшным опытом выживания и карьеры в условиях партийных «чисток» и Большого террора. Во второй половине 1930-х годов, когда «чистки» и «разоблачение врагов народа» приобрели массовый характер, в Республике немцев Поволжья сложилась «смрадная атмосфера взаимной подозрительности», «широкое распространение получила практика взаимных доносов»60. Немецкие журналисты и литераторы, вообще вся немецкая интеллигенция, стали жертвой жестоких обстоятельств, «заставлявших порядочных людей отказываться от своей порядочности, выбирая жизнь и благополучие близких» (так выразился историк Аркадий Адольфович Герман61). Закс не только выжил, но и сделал карьеру литературного чиновника - возглавил Союз советских писателей Немреспублики и руководил им до августа 1941-го, до ликвидации Немреспублики и принудительного выселения немцев из Среднего Поволжья в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию62. Он смог приспособиться и выжить в изнуряющих до смерти условиях лагерной «трудармии» и спецпоселения. Кажется, его талант приспособления и выживания оказался выше его литературного таланта (и никому не дано упрекнуть его в этом).
В прениях по докладу первым взял слово Субботин. Он пытался сдержать обуревавшие его чувства, аккуратно подбирать слова, но чем дольше он говорил, тем острее и сумбурнее становилось его выступление:
«В отношении доклада хочу высказать замечания по двум вопросам.
Первое - докладчик в отчете говорил о сугубо партийных делах, разграничив таким образом работу партийной и писательской организаций. На мой взгляд, этого не следовало бы делать.
Второе. Давно идет разговор о том, что партийная организация у нас сложилась, а писательская - нет. Недостатки в работе писательской организации пытаются прикрыть работой партийной организации.
У нас нет квалифицированной критики наших произведений. Попытались было по телевидению обсудить книгу Селенского, но получилась явная халтура - чревовещание.
Ненормальные отношения сложились у писателей с редактором газеты "Волга" Южаковым, который не желает разговаривать с нами, хотя на областном активе и оговорился, что писатели не сотрудничают в газете.
Еще не всегда наши книги находят читателя, плохо поставлена пропаганда. Некоторые ошибки не получают должной политической оценки. Роль Союза писателей надо повышать. Может быть, поэтому в докладе и не был дан анализ работы писательской орга-низации.»63.
Сумбурность выступления Субботина, его перескоки с отсутствия «критики произведений» в писательской организации к «книге Селенского», от нее - к «ненормальным отношениям» с газетой «Волга» и редактором Южаковым, а от них - к «ошибкам», которые «не получают должной политической оценки», выдали его сильнейшее волнение. Он, конечно, уже осознал, что его нападки на напечатанное в «Волге» «антисоветское» стихотворение Колесникова редакция «Волги» и лично Южаков восприняли как нападки на главную партийную газету области. Значит, не только Селенский с его книгой, но и он сам, Субботин, - своей коммунистической идейностью, принципиальностью, искренностью и горячностью - спровоцировал публичную «идеологическую порку» писательской организации, учиненную Южаковым на собрании областного партактива.
Разумеется, постороннему слушателю (как и историку, читающему протокол этого партийного собрания, но не ведающему о конкретике и остроте «текущего момента») все перескоки в нервном, сумбурном выступлении Субботина могли показаться странными и случайными, избытком волнения и горячности выступающего. Но только посторонним и непосвященным. А среди присутствующих на партсобрании посторонних и непосвященных не было. Все уже знали, какие пересуды загуляли по Астрахани после «стычки» между Гаркушей и Южаковым на собрании областного партактива. И все их грозил захлестнуть пока еще не «девятый», но уже высоко поднявшийся вал тревожных, настораживающих разнотолков и кривотолков о новой книге Селенского. Раз вокруг нее начали ломаться уже не литературно-критические, а идеологические копья - хорошего не жди.
Все остро почувствовали: поднимается нешуточная «буря», которая уже выплеснулась из писательского «стакана воды» и перекинулась на весь областной идеологический аппарат, а может дойти и повыше - до далекой, но вездесущей и всемогущей Москвы. А как же иначе, раз уж речь зашла об «ошибках» не только одного конкретного писателя, но и всей областной писательской организации, которым должно дать «политическую оценку». Слишком хорошо известно, кто властно держит монополию на «политические оценки», - партия, ее Центральный Комитет.
Не было посторонних и непосвященных, но не было и желающих развивать тему, нервно заостренную Субботиным.
После него слово взял Николай Рюмшин. Говорил он подчеркнуто спокойно и взвешенно: о том, что партийная организация работала «в отчетном году» более активно, чем в прошлом, о недостатках в организации партийной учебы, о необходимости «развернуть деятельную подготовку» к 50-летию Ленинского комсомола64.
Вообще, нужно отдать должное выдержанности и порядочности Рюмшина. Журналист-пенсионер не уступал Заксу в многоопытности и понимал, что не нужно спешить с «политическими оценками»
книги Селенского поперек обкома партии.
Он не стал злопамятно припоминать писателям, как год назад они отказали ему в праве возглавить партийную организацию профессиональных писателей и избрали секретарем немца Закса, репрессированного при товарище Сталине, как они до сих пор дружно отказываются рекомендовать его историко-революционную повесть «Крепость не сдается» к изданию и тем закрыли ему путь в Союз писателей65. Не стал даже намекать на то, что он, будучи секретарем парторганизации, не довел бы дело до того, что стряслось на собрании областного партактива.
Но все же один упрек в присутствии представителя Кировского райкома КПСС он принципиально высказал и в адрес райкома, и в адрес Закса:
«Мало внимания уделял писательской парторганизации райком партии. Но, с другой стороны, и сам секретарь парторганизации был редким гостем в райкоме»66.
Кто никак не мог отмолчаться, кто не должен был отмалчиваться и чьего выступления особенно ждали писатели-коммунисты - это сам Селенский. Свой язвительный, задиристый и нравоучительный юмор на этот раз он постарался припрятать поглубже за пазухой. Но все же Закса он слегка поддел за избыток благоразумия и осторожности:
«Я согласен в основном с оценкой доклада. Фактически он отражает ту работу, которая проделана парторганизацией за отчетный период. Может быть, надо было сделать доклад как-то острее, дать оценку произведениям, вышедшим за последнее время.»67. То есть и его книге «Две пригоршни моря».
«.Отношения между писателями и редактором Южаковым очень плохие. Среди газетчиков "Волги" ходят всякие кривотолки.
Не было квалифицированной оценки и книгам Субботина. Нельзя говорить о серьезной критике, когда газета "Волга" в статье на 150 строк пыталась дать разбор творчества сразу четырех наших писателей.
Если я сейчас ничего не пишу в газету, то только лишь потому, что ничего не имею. А писать так, как пишут журналисты Дегтярь [Д.Е. Дегтярь - корреспондент ТАСС по Астраханской области. - С.К.] и Самаркин [А.П. Самаркин - заведующий Сельскохозяйственным отделом редакции «Волги». - С.К.], не желаю и не хочу.
Мне думается, во избежание всяких кривотолков нужно провести объединенное партсобрание журналистской и писательской парторганизаций и до конца "выяснить отношения". Писатели должны принимать в работе газеты более активное участие»68.
Селенский имел в виду, конечно, «кривотолки» о своей книге «Две пригоршни моря».
Но если на минуту забыть о них - остаются другие «кривотолки»: о том, почему писатели, несмотря на «рекомендации», то есть
«товарищеские» понукания, обкомовских идеологов, не спешат писать публицистические очерки о «строителях коммунизма» для «Волги», как и о том, почему редакция «Волги» не спешит публиковать немногие присланные писателями очерки, да еще оплачивает их по минимальным ставкам. И эти «кривотолки» родились одновременно с областной писательской организацией.
«Кривотолкователи» множили их и переполняли взаимными выпадами, обидными для профессионального самолюбия как журналистов, так и писателей. Не умеющие видеть глубинные причины сводили дело к неприязненным личным отношениям между газетчиками и литераторами, выбившимися из журналистской братии в члены Союза писателей СССР. А почвой для неприязни многие считали зависть журналистов к литературному дарованию и социальным привилегиям, которыми партийно-государственный аппарат еще при Сталине наделил профессиональных писателей69.
Разумеется, о таком на партийном собрании писателей, прения на котором заносятся в протокол, никто и заикнуться не мог. Тем более - на совместном собрании партийных организаций газетчиков «Волги» и членов Союза писателей СССР. Предложение Селенского «выяснить отношения» на таком объединенном партийном собрании больше похоже на вынужденную самозащиту, чем на искреннюю убежденность в благотворности столь необычного шага.
Гаркуша тему «кривотолков» обострил и развил, подняв степень открытости и принципиальности прений:
«О том, что у нас иногда подходят с мещанской, обывательской меркой к освещению вопросов литературы, в какой-то степени повинны и мы, писатели. Слишком мало выступаем сами с рецензиями и оценками произведений наших товарищей, давая тем самым повод зубоскалить некоторым злопыхателям.
.Тот факт, что все писатели коммунисты были приглашены на областной партийный актив, свидетельствует, что обком КПСС считается с писателями, прислушивается к нашим мнениям.
Справедлив упрек в том, что в Союзе писателей мало проводилось обсуждений рукописей, хотя, надо сказать, прежде чем увидеть свет, рукопись читается двумя-тремя рецензентами.
Что касается "стычки" между мной и Южаковым на областном партийном активе, то, мне думается, в оценке этих событий нельзя целиком и полностью полагаться на информацию людей, склонных к дешевой сенсационности. Все эти сплетни и разговоры происходят оттого, что мы не выступаем сплоченно, как организация.
Руководству партийной и писательской организаций надо сделать шаг в сторону улучшения нашей творческой работы, больше заниматься вопросами литературного мастерства. Если книга выходит, то ответственность за нее все мы несем в равной степени»70.
Последнее высказывание Гаркуши - принципиально: он не снял ответственности за книгу «Две пригоршни моря» ни с писатель-
ской организации, ни с себя самого. Наоборот, он подчеркнуто распространил ответственность на организацию и самого себя, как бы «размазал» эту ответственность, чтобы приуменьшить, истончить ответственность лично Селенского.
В заключение выступил представитель Кировского райкома КПСС Воронин, который посчитал своей партийной обязанностью прежде всего «проинформировать» товарищей писателей об успехах промышленного развития и строительства в Кировском районе, об идеологической работе райкома. Наконец он заговорил о том, что сильнее всего волновало присутствующих:
«Очень много высказывалось претензий в адрес редактора "Волги" Южакова и журналиста Дегтяря. Райком разберется с этим. Было бы неплохо, если наши писатели будут чаще выступать в газетах. Книга доступна не каждому, а газету "Волга" читает 80 тысяч человек»71.
Возможность «разобраться с этим» у Кировского райкома КПСС действительно была: редакция «Волги» находилась на территории Кировского района и, соответственно, Кировский райком «контролировал и направлял» деятельность первичной партийной организацией редакции, то есть фактически руководил ею.
Не исключено, во время выступления Воронина кто-то из присутствующих пожалел, что Владимир Карпенко по какой-то причине, никому точно не ведомой в писательской организации, в начале лета прошлого года, 1967-го, неожиданно переехал в Ульяновск. И было отчего пожалеть: Карпенко дружил с Фоминым, своим бывшим подчиненным, которому он в 1965-м «сдал» свою высокую обкомовскую должность заведующего Сектором печати, радио и телевидения, а с Соколовым, секретарем обкома партии по идеологии, у него были добрые, доверительные отношения. И не пришлось бы тогда надеяться, что Кировский райком КПСС «разберется с этим».
В последний, восьмой, пункт постановления партийного собрания по отчетному докладу, записали предложение Селенского:
«8. .В течение мая этого года обсудить, совместно с журналистами, книгу писателя Ю. Селенского "Две пригоршни моря"»72.
Странное дело, но протокол собрания, в отличие от постановления, по каким-то соображениям не был напечатан. Раз постановление, которое следовало представить в райком, было напечатано - значит, пишущая машинка «Украина», принадлежавшая писательской организации, была в исправности. Протокол же написан на основании стенографических записей от руки, явно китайской авторучкой с «золотым» пером, очень аккуратно и разборчиво. Вероятнее всего, самой Александрой Зилотиной. Напрашивается предположение, что Закс предпочел на какое-то время отложить перепечатку протокола, сохранить его в рукописном виде, чтобы иметь возможность внести в него какие-то изменения.
Причем одно изменение уже было внесено и тоже авторучкой:
в произнесенной Гаркушей фразе «в оценке этих событий нельзя целиком и полностью полагаться на информацию людей, склонных к дешевой сенсационности» слово «людей» вписано над густо зачеркнутыми двумя словами, разобрать которые, к сожалению, не-возможно73. Видимо, это неведомое нам словосочетание Закс посчитал слишком резким, неуместным, а потому и зачеркнул очень старательно.
При обсуждении второго вопроса - выборы секретаря партийной организации и его заместителя, - при выдвижении кандидатур и при тайном голосовании произошло то, на что ни малейшего намека не было в выступлениях писателей-коммунистов: безо всякой мотивировки, безо всякой критики в адрес Галишникова (Селенского) он не был переизбран на второй срок заместителем секретаря партийной организации.
Избрать секретарем Закса на второй срок, а его заместителем Шадрина предложил Субботин. Поступили и другие предложения - от Закса, Рюмшина, Шадрина и Гаркуши, - но ни в одном из них фамилия Галишникова (Селенского) не фигурировала74.
По результатам тайного голосования все восемь коммунистов, присутствовавших на собрании, получивших бюллетени и проголосовавших - значит, и Селенский тоже, - подали свой голос за избрание Шадрина заместителем секретаря писательской «первички»75.
Так Селенский «по-тихому» был выведен из партийного руководства писательской организации.
Предполагать, чья же это была идея, - дело и неизбежное, и ненадежное.
Выдвинувший эту идею должен был исходить из вероятности, пусть даже крайне малой, рассмотрения «персонального дела коммуниста Галишникова» и, в наихудшем случае, исключения того из партии. Такая искушенная прозорливость, столь мрачная дальновидность, умение предвидеть развитие ситуации по самому скверному варианту больше всего, думается, были присущи многоопытному Заксу. Глядя с вершин и со дна пропастей своего трагического опыта, непереизбрание Селенского заместителем секретаря он не мог воспринимать и оценивать иначе, как выведение из-под удара и себя самого, и всей партийной организации писателей. А заодно, кстати, и как смягчение удара по Селенскому: с рядового члена партии - спросу меньше.
Раз Закс, по авторитетному заявлению Рюмшина, был «редким гостем» в райкоме партии, где и решались подобные вопросы перед каждым отчетно-выборном собранием в каждой первичной партийной организации - значит, «вопрос Галишникова» он обсудил в обкоме партии, с Фоминым. И разумеется, он сделал это не за спиной Гаркуши, а предварительно изложив тому все аргументы за необходимость такого шага. Возможно, они вместе пришли в кабинет Фомина на втором этаже здания обкома.
Получается, решение о непереизбрании Селенского заместителем секретаря писательской «первички» по инициативе Закса приняли втроем - Фомин, Закс и Гаркуша. Разумеется, Гаркуша по-товарищески разъяснил Селенскому мотивы такого решения. И не только Селенскому, а и остальным писателям-коммунистам. Потому-то это непереизбрание и прошло на собрании столь гладко и без всякого обсуждения, без единого слова. Это тот случай, когда любое единственное слово стало бы лишним.
Так или иначе, Закс, Гаркуша, а также, вероятно, и все остальные писатели надеялись, что непереизбрания Селенского заместителем секретаря парторганизации и совместного с журналистами, намеченного на май, обсуждения его книги «Две пригоршни моря» будет вполне достаточно для благополучного исхода «выяснения отношений» с редакцией «Волги» и ее редактором Южаковым.
Никто из присутствующих на отчетно-выборном партийном собрании 23 апреля, включая представителя Кировского райкома КПСС Воронина, не знал, что за два-три дня до собрания Южаков принял решение опубликовать «разносную» рецензию на книгу «Две пригоршни моря»76. И заказал ее тому, кто, как он посчитал, лучше других справится с этим редакционным заданием особой идеологической важности. И он не ошибся.
До выхода в свет номера «Волги» с рецензией В. Алексеева «Вопреки правде» оставалось 28 дней.
* * *
Владимир Александрович Алексеев объявился в Астрахани в августе 1955 года: после успешного, с красным дипломом, окончания Факультета журналистики Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова его по распределению направили в редакцию областной газеты «Волга»77.
А родился он в Псковской области, в деревне Жигулиха Палкин-ского района, в 1932-м78. Отец его работал каменщиком в Пскове, в 1942-м погиб на фронте. Мать, до войны окончившая в Пскове школу медсестер, работала в учреждениях здравоохранения, направляемая из одного города в другой, пока не вышла на пенсию как инвалид труда и осталась жить в городе Остров Псковской области79.
Пойдя в 1-й класс школы в 1939-м в Пскове, Владимир Алексеев закончил среднюю школу в 1950-м в Зеленоградске Калининградской области. В 1948-м его приняли в Комсомол. Сразу по окончании школы он приехал в Москву и с первой попытки поступил на Журфак МГУ80.
В редакции «Волги» «молодого специалиста» в августе 1955-го назначили литературным сотрудником в Отдел писем81, который в редакции и не был, и никогда не считался «творческим»82.
В «Волге», как и на Журфаке, он сразу отличился. И не толь-
ко в работе с «письмами трудящихся», то есть жалобами «простых людей» на все и всех. Не дожидаясь милостей от редактора, «молодой специалист» предложил свою помощь Отделу культуры и быта: взялся писать на темы, которые были ему близки и интересны. В его комсомольской характеристике сказано: «С первых дней своей самостоятельной трудовой деятельности В.А. Алексеев проявил себя способным журналистом. Работая в Отделе писем редакции, он успешно сотрудничал и в Отделе культуры и быта, выступал в газете с фельетонами, острыми критическими корреспонденциями. Рецензии В.А. Алексеева на спектакли [Астраханского областного] драматического театра и Театра Юного зрителя всегда оценивались высоко»83.
В результате уже в сентябре 1956-го редактор Степанов перевел его на должность литературного сотрудника в Отдел культуры и быта, а в ноябре, с согласия Отдела пропаганды и агитации обкома партии, назначил его заведующим Отделом культуры и быта84. Так «растущий» и «перспективный» журналист меньше, чем за полтора года, выбился в руководящий состав редакции главной областной газеты.
Помимо профессиональной журналистской работы он активно включился в работу общественную - по «профсоюзной линии». И уже в 1957-м на областной конференции профсоюза работников культуры его избрали в члены областного комитета профсоюза85.
В том же 1957-м партийная организация редакции приняла его кандидатом в члены КПСС, в 1958-м - в члены КПСС. В обоих случаях бюро Кировского райкома КПСС без проволочек утвердило решения о приеме86. С тех пор он постоянно выступал на партийных собраниях - и с докладами, и в прениях. Выступал по делу и принципиально, даже самокритично87.
В 1958-м его приняли в Союз журналистов СССР88.
В марте 1960-го Степанов освободил Алексеева от должности заведующего Отделом культуры и быта и назначил заведующим Отделом информации. После того, как «в целях более рациональной расстановки литературных сил» освободил от обязанностей заведующего Отделом информации Галишникова, переведя того на должность «разъездного» собственного корреспондента «Волги»89. Причем в приказе Степанова о перемещении Алексеева с одной должности на другую особо отмечено: «Перемещение т. Алексеева В.А. вызвано необходимостью наиболее целесообразной расстановки литературных кадров редакции и произведено в соответствии с наклонностями, способностью и желанием самого т. Алексеева». Отдел пропаганды и агитации обкома партии согласился с назначением Алексеева на новую должность90.
Вот это пересечение журналистских карьер Алексеева и Галиш-никова (Селенского) требует дополнительного и тщательного изучения.
Но уже в августе 1960-го Алексеев вторично был назначен заведующим Отделом культуры и быта, а после реорганизации Отдела культуры и быта в Отдел культуры, искусства и науки («вопросы коммунального хозяйства, бытового, торгового и медицинского обслуживания трудящихся» были переданы Отделу советского строительства) он стал заведующим новым отделом91. Вероятно, Степанов как переназначение, так и реорганизацию Отдела культуры тоже провел «в соответствии с наклонностями, способностью и желанием» самого Алексеева.
Наконец, в феврале 1962-го новый редактор «Волги» Южаков назначил Алексеева временно исполняющим должность заместителя редактора газеты, и в апреле бюро обкома партии утвердило его в этой должности92. То есть меньше, чем через семь лет работы в главной областной газете он стал вторым по должности в редакции и был включен в учетно-распределительную номенклатуру обкома партии. Помимо самых разнообразных дел в его обязанности входило теперь и очень хлопотное руководство корреспондентской сетью газеты93, и «ректорство» в созданном при редакции Университете рабочих корреспондентов94.
Видимо, еще в студенческие годы в нем проснулась тяга к научно-исследовательской работе. Поступить в аспирантуру по каким-то причинам не получилось, но тяга осталась. И несмотря на крайнюю загруженность редакционными делами и общественной работой, у него получалось находить время и для историко-литературных изысканий: он взялся за написание научных статей по истории газеты «Волга» на том материале, который был у него под рукой. Больше всего его увлекала сатира на страницах советской печати. Он наладил и укреплял связи с преподавателями истории литературы Астраханского пединститута, участвовал в научных конференциях35.
Все рецензии преподавателей-литературоведов пединститута на книги астраханских писателей, которые печатались в «Волге», проходили через Отдел культуры и быта (затем Отдел культуры, искусства и науки), которым он заведовал, то есть через его собственные руки. Получается, что именно он принимал решение, печатать эти рецензии или нет, какие-то рецензии заказывал сам, предлагал авторам что-то изменить в тексте, правил самолично.
В январе 1966-го на XXIII Астраханской городской партийной конференции Алексеев был избран членом Астраханского городского комитета КПСС, а затем, уже на пленуме горкома, - членом бюро горкома36.
В апреле 1966-го, по представлению Астраханского обкома КПСС, указом Президиума Верховного Совета СССР заместитель редактора «Волги» Алексеев был награжден медалью «За трудовую доблесть». И вот за что конкретно: «За успехи в развитии картофелеводства, овощеводства и садоводства, увеличении производства и заготовок овощей, картофеля и фруктов»37. Оценка успехов замести-
теля главного редактора точно соответствовала взгляду Ленина на партийную газету: «Газета - не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но также и коллективный организатор».
Так что изобретенная «газетёром» Руженцевым классификация журналистов, основанная на их профессиональном пути - «в редакторы, в писатели и в мебель», - страдает неполнотой: из журналистов выходили и в партийные чиновники, в организаторы идеологической работы среди «трудящихся масс». Причем в «весьма высокопоставленные».
«Высокопоставила» журналистская судьба и Алексеева. В марте 1967-го бюро обкома партии рекомендовало его на учебу в Академию общественных наук при ЦК КПСС (готовила ученых-теоретиков, включая историков, для центральных учреждений КПСС, ее высших учебных заведений и журналов38). В августе 1967-го Алексеев уехал в Москву, и с 1 сентября его зачислили слушателем в ака-
демию39.
В 1970-м в Академии общественных наук при ЦК КПСС он защитил кандидатскую диссертацию по истории журналистики - о советской политической сатире и ее борьбе против «империалистической реакции» в 1965-1970 годы40.
В Астрахань он не вернулся. И об этом стоит пожалеть.
* * *
Когда в начале 20-х чисел апреля 1968-го, Алексеева нашла в Москве просьба редактора Южакова написать для «Волги» «разносную» рецензию на книгу Селенского «Две пригоршни моря», он согласился, скорее всего, без колебаний и сомнений.
И дело не только в том, что он не мог отказать Южакову, с чьей «легкой руки» стал слушателем Академии общественных наук при ЦК КПСС и переехал в Москву. Дело, несомненно, еще и в том, что он относился к Селенскому неприязненно. И причины этой неприязни, обстоятельства ее возникновения еще предстоит выяснить. Похоже, много лет он косо и недобро смотрел на Селенского как на человека, во многом ему противоположного, как на своего антипода.
Сев за письменный стол и вооружившись авторучкой, Алексеев первым делом, как полагалось, кратко, дежурными фразами сообщил будущим читателям о прежних «интересных сборниках» Ю. Селенского (Ю. Галишникова), о его «образном и ярком» языке, о «творческом росте» и ожидании «с интересом» читателями его новой книги. А затем сразу, уверенной журналистской хваткой, и Се-ленского, и Руженцева вместе с другими героями повестей «Две пригоршни моря» и «Крутая Рамень», что называется, «взял за рога».
«.Вот обе повести прочитаны. И возникает недоумение, желание возразить автору, ибо, на наш взгляд, в новой книге манера предвзятого, пронизанного иронией, одностороннего подхода к со-
временной действительности приводит автора (хотел он того или нет) к искажению жизненной правды.»
Возможно, именно в этот момент у него и родилось название статьи - «Правде вопреки». Но, быть может, это жесткое обличительное название - плод творчества редактора Южакова или кого-то из его ближайших помощников.
«.Почти все конфликты в новой книге Селенский строит на надуманных противопоставлениях личности коллективу, образованных - малообразованным, трудового люда - "начальству", земли -асфальту. При этом симпатии автора неизменно на стороне поэтизируемых им героев - протестующих неудачников, одиноких скитальцев, раздраженных "правдоискателей", словом, людей ущербных. Писатель умышленно затушевывает ту истину, что быть в обиде на всех и вся у них, по сути дела, нет достаточных оснований.»
Тут Алексеев, кстати, сам противопоставляет (хотел он того или нет) протестующему, одинокому, раздраженному «правдоискателю» Руженцеву (в общем-то самому Селенскому) себя самого - успешного карьериста от партийной журналистики.
«.Особенно этими предвзятостями грешит повесть "Две пригоршни моря".
В сущности, это повесть об индивидуалисте. Георгий Руженцев - скептик, эгоист, желчный ироник, "человек, затерявшийся в мире подобных". Автор нарочно усложняет и без того насквозь противоречивый характер героя.
Собственно, Руженцевых двое. Первый - манерный циник, философствующий критикан. Ему ужасно нравится разыгрывать из себя оригинальную личность. Другой - невероятно самокритичный, сугубо положительный. Он наглухо загнан во внутрь, не любит "выставляться для всеобщего обозрения", неразличим за щитом иронии и грубости первого. Он взывает: "Не принимайте всерьез моей болтовни, я только кажусь, будто весь в пороках, как в коросте; мои слова отнюдь не соответствуют желаниям и поступкам". Увы, по воле писателя именно дела первого перечеркивают благие порывы второго.
Руженцев считает себя умным, незаурядным человеком и всячески старается подчеркнуть свое превосходство над остальными, свою псевдопечоринскую исключительность.
Что же за нравственные критерии, с высоты которых он судит обо всем окружающем?
Во-первых: люди живут в дремучем лесу условностей и давно заблудились в нем [Здесь и далее выделения жирном шрифтом принадлежат автору статьи. - С.К.]. Условно все на свете: мир, обжитый человечеством, работа, цель жизни, коллектив, отношения между людьми, даже любовь. Безусловны только неустроенность Руженце-ва, его разочарование в судьбе. Тоска снедает Руженцева. Она преследует его повсюду - взглядом нарисованной обезьяны в матрос-
ском костюме; за рабочим столом - строкой из Луговского и грустным взглядом знаменитого ученого; в санатории - всей "курортной бутафорией"; в командировке - бессмысленностью задания.
Руженцев, полагая, что ирония - единственное прибежище в наш век, желчно иронизирует по любому поводу. Он развязно издевается над всем, что попадает в поле его зрения - над критикой ("снизу и до определенного верха"), над молодыми товарищами по работе ("шестидесятники" - огонь-ребята: на том месте, что пониже спины, блины печь можно"), над худенькой девочкой на пляже ("зачахший отводок своей маман - слона в купальнике"), над жизнью редакционного коллектива, родным городом, гостеприимством столицы, современной мебелью, заочной учебой и т.д.
О войне Руженцев говорит с особым озлоблением как о бессмысленном кровопролитии. Он, бывший летчик-офицер, вспоминает о ней лишь в связи с тем, что война однажды сделала из него "котлету, смешанную с землей, копотью и кровью". И нигде в его высказываниях не встретит читатель ни ненависти к врагу, навязавшему нам эту жестокую войну, ни гордости за нашу победу над гитлеризмом.
Теперь он, по словам автора, "вместе со всем прогрессивным человечеством" размышляет, сколько осталось до новой войны. И опять - ни слова осуждения в адрес тех, кто угрожает миру новой войной, ни мысли о необходимости крепить оборону Родины, быть готовым к разгрому любого врага, который дерзнул бы посягнуть на святость ее границ.
Чем же автор обосновывает моральное право Руженцева говорить людям гадости и так же думать о них? Тем, что его герой, видите ли, дурно воспитан, прошел не те университеты, или, как он выражается, пансионы (рабфак, армию, редакцию), достаточно потрепан жизнью. Наконец, тем, что сам он старается не делать гадостей.
Оказывается, все горе Руженцева - от избытка ума. "Я знаю все, что стоит знать на этом свете, и многое из того, что знать не стоит",
- бравирует он. Невольно напрашивается вопрос: не слишком ли много берет на себя герой Ю. Селенского, становясь в позу эдакого "судьи вселенского"?
Во-вторых: у "газетера" три пути - в редакторы, в писатели и в мебель.
Георгий - журналист. Он проработал в редакции областной газеты десять лет. Хотя автор уверяет нас, что Руженцев прекрасный очеркист и фельетонист, лучший знаток родного края, трудно поверить этому. Ведь фактически Руженцев работает по принципу
- "если ты не можешь делать то, что тебе нравится, то пусть тебе нравится то, что ты делаешь". Да, он любит работу, но "только за то, что она позволяет ему встречать множество людей, быть в потоке и много ездить". Да, он против серости в газете, однако на редакционных летучках предпочитает дремать, в крайнем случае, огрызнется ядовитой репликой, если его ненароком заденут. Как же, он слиш-
ком малая "фита", всего лишь зав. отделом, пусть о газете думает начальство повыше. Да, он чувствует свежую тему, мысль, но ему все осточертело - командировки, дисциплина, служебная офици-альщина, бесконечные заседания. Все, кроме "караванки", где он на правах капитана дает волю своему критиканству.
Мы не видим Руженцева как бойца переднего края жизни, как гражданина, партийного работника, не ведаем, за что же он больше всех в редакции имеет выговоров и нагоняев.
Карикатурно представлен коллектив редакции. Ни одного светлого лица! И чем все они плохи? Тем, что добросовестно выполняют свою "черновую работу", которая претит "талантливому" капитану "караванки". Сам Руженцев снисходительно считает себя способным лишь потому, что "остальные еще бездарнее меня".
Мудрено ли, что на такой основе зиждется теория Руженцева о трех основных путях газетчика, которую он исповедует практиканту Игорю. Впрочем, таков удел не только газетчика. Лично Руженцев убежден, что "мебелью можно стать в любом деле". Для вящей убедительности Руженцев непрочь даже себя отнести к "мебели, притом уже вышедшей из моды". Но это наигранное кокетство. Внутренне Руженцев давно причисляет себя к лику писателей. На эту стезю наставляет он и Игоря. Правда, в конце повести, когда Игорь усомнился в истинности теории своего шефа, Руженцев пытается дать ход назад: де, у него такой метод воспитания молодежи - от противного. Однако такая оговорка не убедительна. Наш философ, который бьет себя кулаком в грудь, что у него "середка - мужицкая", порывает с газетой и подается в мотористы (понимай - писатели) или, как бросает реплику Двуиван, "они ушли в народ".
В третьих: "Только умный человек избирает для себя уединение, а при великом уме и одиночество". Ни склонность к артельности, ни "едкая ухмылка сатира" не спасают Руженцева от одиночества. У него нет семьи, нет друзей ни в коллективе редакции, ни среди тружеников области - героев его очерков, ни среди почитателей его таланта. Правда, он поясничает: мол, одиночество я чувствую только среди чинов, московской толпы, ханжей и карьеристов, что выбились "из грязи в князи". Но это опять ширма. Единственно ради оправдания своей обособленности от общества он и сочиняет приведенную выше "теорию".
Он ненавидит город. Все здесь его утомляет, раздражает. "У меня нет своего города, разве что когда-нибудь появится своя ограда на погосте", - мрачно резюмирует наш остряк. Он ругает на все корки Москву, будучи одержим одной никчемной заботой, куда бы ушагать от нее подальше в пески, в лиманы, чтоб "не натоптать сапогами на столичном паркете". Нет, ему не по нутру асфальт, комфорт, "многоэтажные человекохранилища". То ли дело, какая-нибудь деревенька Ковыряиха в лесной глуши или сакля в горах или, еще лучше, безлюдное взморье. И Руженцев бежит, бежит от шума городского, от
суеты сует к людям сродни ему по духу, таким же отщепенцам и бедолагам, как и он. Таков егерь Михаил Белов, скиталец, сбежавший с молодайкой от состарившейся жены и двух детей на дальний кордон. Только тут Руженцев чувствует себя отлично.
Есть и другая возможность заполнить пустоту и заглушить сомнения - напиться до паралакса мозга, до смешения понятий, до выпадения в осадок. И Ю. Селенский частенько побуждает своих героев прибегать к такому средству.
В-четвертых: не бывает счастливых браков; схожие характерами негодяи образуют стойкий союз, не схожие - калечат жизнь друг другу.
Очевидно, руководствуясь такой моралью, Руженцев оказывается несостоятельным и в любви. Лишь в 35 лет он случайно встретил свой идеал - женщину умную, красивую, понимающую его. Похоже, что он влюбляется с первого взгляда, скучает по Ольге, ревнует ее, не выдерживает долгих разлук и готов на лишения ради мимолетных свиданий с ней. Но каким шутом гороховым он рисуется перед Ольгой! Лжет, поясничает, "словечка в простоте не скажет, все с ужимкой". Объяснение в любви он превращает в словесную дуэль. Всякий раз их встречи оканчиваются ссорой. Формально ничто не мешало им соединить свои судьбы; кончилось же все решительным разрывом, потому что Ольгу не устраивало положение любовницы и заочная любовь по почте, а Руженцев, с его психологией бобыля, не мог представить себя в роли ее мужа. И можно понять Ольгу, когда она в слезах отчаяния восклицает:
- Ты не только жестокий, ты невероятный, нелепый человек. Ты отнял девять лет моей жизни и хочешь отнять все в будущем? Уйди.
И здесь автор всячески выгораживает Георгия, дав нам почувствовать, что Ольга оказалась обычной городской мещанкой, да еще и склонной к измене. Только для читателя-то уже не секрет, что Руженцев способен лишь на банальную интрижку, и что такая развязка понадобилась автору для подтверждения "логических" выводов своего героя: "время сжирает все человеческие отношения", кругом изменяют все и всем.
Таковы в общем нравственные критерии Руженцева. Вглядишься в него попристальнее, вслушаешься в его мудрствования и невольно подумаешь: "Полноте, да неужто это наш советский человек, наш современник?".
Ну а Селенский? Какова же его позиция? Весьма недвусмысленна. Автор очень любит своего героя, любуется, восхищается им. Неспроста Селенский прибегает к прозрачной символике - образу красивого, но ядовитого горного цветка - ясенца. Характерно, что поначалу он предполагал назвать повесть "Неопалимая купина". Трогательно, поэтично воспевает писатель цветок-отшельник, что не горит и не сгорает. "Такие цветы не поливают из лейки, они живут одиноко, как орлы на вершинах". В этой фразе весь Руженцев.
Не так ли и он - неприкаянный, очерствевший, - вознесен писателем в немыслимое поднебесье, дабы оттуда изливать на большой и сложный мир свое возмущение им? Думается, так.
Идейная ущербность персонажей обусловила слабость повести в целом. Сюжет ее "сшит" на живую нитку. Ее язык - сплошная словесная эквилибристика, нередко сбивается на жаргон. Назойливые поучения героев в форме афоризмов, литературных и философских изречений, сомнительные остроты и каламбуры, вроде "Любовь до гроба - это гроб для любви", "Рассчитались наличными и расстались приличными", "Землю по ночам не следует освещать слишком ярко, она грешна для этого", - попросту надоедают.».
Разделавшись с повестью «Две пригоршни моря», Алексеев перешел к повести «Крутая Рамень», и тут его журналистская живость изложения и критический запал резко увяли с первого же абзаца. Похоже, вдохновение почти иссякло с исчезновением со страницы, заполняемой строчками, родной редакции «Волги» и «газетёра» Ру-женцева, сильно напоминающего самого Селенского.
«.Вторая повесть "Крутая Рамень" - в художественном отношении значительно лучше. Колоритно воссозданы Ю. Селенским характеры основных персонажей: Степана Тиндова и Логина Разина. В описании Волги, займища, заволжской степи, быта людей сквозит тонкая наблюдательность автора, умение нарисовать впечатляющую картину, передать настроение, богатство народной речи.
Но опять-таки предвзятость писателя в выводах относительно среды, создавшей характеры, группировка образов, акцентирование дурного в жизни приводят к одностороннему отражению действительности.
События и характеры развиваются по той же схеме, какую мы проследили по первой повести.
На сей раз олицетворением "истинно народного характера" выступает восьмидесятилетний паромщик Логин Разин. Но странное совпадение, он, как и Руженцев, одинок, "аки перст", всю жизнь провел в скитаниях, обозлен, раздражителен.
Районные и областные руководители (все!) до предела оглуплены и обюрокрачены автором. Ничего-то они не видят, ничего не слышат. Оторвались от масс, не могут решить даже простых вопросов, не говоря уже о сложных.
С симпатией автор описывает лишь председателя сельсовета Степана Тиндова, который "один обо всем заботу имеет". В молодости Степан занимал пост председателя райисполкома, да дальше не пошел. А вот друг его, Столбов, получил образование, выдвинулся в председатели облисполкома. Столбов во всем противопоставлен Тиндову, начиная от костюма, внешнего облика, манеры "смотреть вперед, насквозь и выше глаз" людей и кончая стилем. Тем самым автор отчетливо проводит свою концепцию: чем выше пост занимает руководитель, тем больше он отрывается от народа.
Автор игнорирует один из незыблемых принципов советской литературы: сила критики тем действеннее, чем полнее раскрыты перспективы положительного. Однако положительное начало почти не чувствуется в повести. Отсюда безысходность, к которой приходит Селенский: в жизни торжествуют и благоденствуют лишь карьеристы и приспособленцы вроде Столбова да кулака Рекутина.
Спору нет, в жизни встречаются лицемеры, бюрократы, приспособленцы, демагоги. Никто не отнимает у художника права на обличение пороков того или иного персонажа, независимо от занимаемого им положения в обществе или должности. Беда в другом - в той тенденциозности, с какой Ю. Селенский подходит к трактовке затрагиваемых проблем, в создании им определенной моральной атмосферы вокруг действующих в произведении лиц.
И тут мы вправе поставить вопрос об идейном кругозоре, мировоззрении и высокой гражданской ответственности писателя... »
Тут, похоже, Алексеев посчитал, что написал достаточно, чтобы дать убедительную идейно-политическую оценку книге в целом и ее автору. И нет нужды, решил он, делать это прямолинейно и категорично: читатели рецензии, люди образованные и начитанные, без труда поймут, что хочет им сказать газета «Волга».
«.Еще В. Воровский подметил: "Как цветное стекло пропускает лучи определенной окраски, так и авторская психика пропускает соответствующие ей понятия и образы". Нетрудно уловить, что в рецензируемых повестях Ю. Селенскому больше по душе копание в отрицательном, выпячивание в своих произведениях теневых сторон бытия. Его герои лишены больших мыслей, горячих чувств и страстей. А это есть отход от правды, отражение ее вкривь. Субъективистский, эстетический идеал, из которого Селенский исходит, зачастую приводит его к негативному пафосу, к разладу с принципами социалистического реализма, ведущим из которых является принцип партийности. Для советского читателя существенно не только то, что писатель отрицает, но главным образом то, что он утверждает своим творчеством.
На наш взгляд, отмеченные пороки последней книжки Ю. Селен-ского являются результатом его недостаточной идейной зрелости и писательской культуры. Мастерство писателя не сводится только к художественной технике. Главное - идейная позиция литератора. Творческое отношение к действительности заключается прежде всего в умении писателя отобрать из тысяч наблюдений за жизнью основное, классово нужное. А этого-то и не хватает Ю. Селенскому.
Плохую услугу молодому писателю оказало и Нижне-Волжское издательство, выпустившее неполноценную книгу солидным тиражом. Издательству следовало бы взыскательнее отнестись к автору, помочь ему доработать обе повести.
Ю. Селенский сейчас, по существу, еще в начале своего писательского пути. Читатели ждут от него новых интересных произ-
ведений. И для того, чтобы эти надежды оправдались, автору нужно внимательно прислушаться к критике, сделать из нее выводы для своей дальнейшей работы.
Только ленинская партийность писателя, его верность правде помогает разносторонне показать нашу жизнь в ее революционном развитии, трезво осмыслить самые сложные процессы и противоречия, глубоко постичь характеры советских людей. Только произведения, отображающие жизнь с высоких общественно-эстетических позиций, могут плодотворно утверждать передовое, ведущее начало, быть действенным оружием советского народа в борьбе за коммунизм»41.
* * *
Можно лишь предполагать, как много времени ушло у Алексеева на прочтение книги и написание рецензии объемом в почти половину авторского листа. Невозможно выяснить, когда почта доставила ее текст в Астрахань, кто отредактировал ее в «Волге» и какие изменения были внесены в текст при редактировании. Правда, фраза «отмеченные пороки последней книжки Ю. Селенского» уж слишком созвучна фразе из выступления Южакова на областном партактиве «книга страдает серьезными пороками». Так что весьма вероятно, что редактор «Волги» самолично правил текст.
Но вот что известно точно, так это то, что на партийном собрании редакции «Волги», проведенном 25 июня 1968 года, заведующий Сельскохозяйственным отделом Самаркин в своем выступлении среди прочего сказал: «О книге товарища Селенского. Газета за месяц дала рецензию...»42 И произнес он эти слова явно с большой гордостью за газету, хотя в протоколе и не поставлен восклицательный знак.
Получается, что с момента заказа рецензии Алексееву до ее появления на третьей полосе «Волги» в номере от 22 мая прошел месяц. И такой срок публикации для рецензии на произведение художественной литературы в редакции считался, как видно, «стахановским».
Много чего можно сказать об этой рецензии Алексеева на книгу Селенского.
Но сейчас важнее всего сказать совсем о немногом.
Алексеев, конечно, добросовестно отработал дарованную ему редактором «Волги» Степановым и Астраханским обкомом партии счастливую возможность перебраться в Москву, уйти в науку и дальше подниматься по карьерной лестнице ученого и партийного идеолога. Никто лучше него эту статью не написал бы.
И возможность излить на бумагу - не просто на бумагу, а на газетную полосу - неприязнь к Галишникову (Селенскому) он не упустил, реализовал сполна.
Но вот в чем ирония, и притом злая: текстом своей рецензии Алексеев в целом подтвердил правдивость повести «Две пригоршни моря» о провинциальном «газетёре» и редакции областной газеты. Рецензия написана будто бы не им, реальным бывшим журналистом Алексеевым, краснодипломным выпускником Журфака МГУ «предоттепельных» времен, а вымышленным «газетёром» Иваном Ивановичем (Двуиваном) из повести «Две пригоршни моря», пережившим времена сталинские: почти весь текст ладно, набиторуко сколочен из агитпроповских идеологических штампов «согласно спущенным директивам».
Хотя такая оценка, наверное, страдает упрощением и не совсем справедлива: газетная образность, живость и хлесткость в тексте рецензии тоже присутствуют, как и обычные человеческие чувства самого Алексеева. Но вот явились они в текст благодаря порыву вдохновения, порожденного все той же неприязнью к Галишнико-ву (Селенскому). Вдохновение помогло Алексееву прекрасно, точно рентгеновскими лучами, «просветить» Руженцева, ибо за восемь лет совместной работы в редакции «Волги» он прекрасно изучил своего антипода - Галишникова (Селенского), «давшего жизнь» Ру-женцеву.
Но, думается, именно хорошее знание Селенского как человека, многолетний опыт совместной работы в «Волге» не позволили Алексееву опуститься до примитивного и провокационного шельмования автора книги «Две пригоршни моря».
И последнее: текст рецензии (а вот этого ее автор точно не хотел), без сомнений, сильно увеличил число желающих купить и прочитать книгу Селенского. Увеличил намного больше, чем посвященная
обсуждению книги неудачная телепередача с участием писателей.
* * *
А вот неудачно провести обсуждение книги Селенского на собрании своей партийной организации астраханские писатели не могли никак: слишком высоко поднялись ставки. Молнии обкомовской грозовой бури, разразившейся над головой Селенского и всей областной писательской организации, не могли ограничиться одним лишь устрашающим громовым грохотом: Южакову и кому-то еще в редакции «Волги», а то и в обкоме требовалось показательное наказание «отступника». А потому никак нельзя было допустить, чтобы брошенные Южаковым и «Волгой» в адрес Селенского и его книги упреки в «недостаточной идейной зрелости» и «порочности» обратились в грозное и все перечеркивающее обвинение в «идеологической диверсии».
Соколов - если кто-то ему это и предлагал, - похоже, отклонил
идею рассмотрения персонального дела Галишникова как преждевременную. Во всяком случае, идею эту он наверняка придерживал, считая ее крайней мерой воспитательного воздействия на писателей. Как в случае с персональным делом Поливина. Наверняка, ему показалась разумной идея Южакова: пусть писатели в своей организации, в своем кругу, обсудят книгу и представят в обком «коллективное мнение». Но теперь, после того, как «Волга» опубликовала «разносную» рецензию Алексеева, ему особенно пришлась по душе новая идея, третья уже: пусть писатели проведут открытое партийное собрание, на котором обсудят и книгу Селенского, и рецензию Алексеева. И выскажутся принципиально, по-партийному. И сделают это в присутствии заведующего Отделом пропаганды и агитации обкома партии товарища Живковой.
Возможно, эта третья идея родилась в голове самого Соколова. А возможно, ее деликатно подсказал Фомин, который, несомненно, старался поскорее разогнать грозовые тучи, нависшие над Селен-ским и писательской организацией. И эта его подсказка сразу же удостоилась соколовского «хорошо». Позиция секретаря обкома партии по идеологии понятна: вот это - действительно хорошая возможность проверить «идейную зрелость» всей писательской организации и ее готовность, ее способность «исправить ошибки».
Фомин, пригласив в свой кабинет Закса и Гаркушу, по-обкомовски требовательно передал это «товарищеское предложение» секретаря обкома партии по идеологии. И они тут же, втроем, стали намечать
дату собрания, присутствующих, повестку и председателя.
* * *
Итак, в «день тяжелый» понедельник 24 июня 1968 года, спустя месяц и два дня после выхода «разносной» рецензии в «Волге», состоялось открытое партийное собрание астраханских писателей. Его повестку составил один вопрос: «Обсуждение критической статьи тов. Алексеева, опубликованной в газете "Волга" о книге Ю. Селенского "Две пригоршни моря"». То есть обсуждение именно рецензии, а не книги.
На собрании присутствовали: Андреас Закс, Адихан Шадрин, Юрий Селенский, Федор Субботин, Валентин Булычевский, Михаил Кравчик, Игорь Бодров, Сергей Калашников, Юрий Кочетков, Николай Травушкин, а также заведующая Отделом пропаганды и агитации Астраханского обкома партии П.С. Живкова.
Бросается в глаза отсутствие Бориса Жилина. Конечно, как стоящий на партийном учете по месту работы - в первичной партийной организации Енотаевской районной санитарно-эпидемиологической станции, где он занимал должность врача-эпидемиолога43, -формально он мог не посещать партийных собраний писателей. Но это формально. А если по существу, то в такой сложный и острый
момент в судьбе писательской организации ему следовало быть вместе с «собратьями по перу». Тем более с его склонностью к морализаторству44 и с его немалым авторитетом среди партийных работников области, который он обрел благодаря избранию в 1965-м членом Енотаевского районного комитета КПСС45 и еще по некоторым причинам. Но вот именно в такие моменты он обычно находил какую-то исключительно важную «производственную необходимость», которая не позволяла ему приехать из Енотаевки в Астрахань.
Председателем собрания писатели-коммунисты избрали Булы-чевского - уже известного астраханцам драматурга, но слабо связанного с писательской организацией. Вероятно, потому и решили избрать председателем именно его: и для внешней непредвзятости, и для ограждения профессиональных писателей от лишней ответственности и лишних претензий. Секретарем же избрали Субботина, известного своей аккуратностью в нелегком протокольном деле46.
Далее Шадрин зачитал рецензию Алексеева. Ее, конечно, уже все давно прочитали, а некоторые - даже не по одному разу, вдоль и поперек. Но эту важную формальность партийного собрания требовалось соблюсти, чтобы вероятные будущие читатели протокола, подписанного председателем и секретарем, не усомнились в строгом соответствии порядка ведения собрания всем процедурным партийным требованиям.
Члены Союза писателей СССР не выказывали желания попросить слова, и начало обсуждению положил прозаик и поэт Кочетков, уже хорошо известный астраханским любителям поэзии, человек исключительной порядочности и совестливости47:
«Скажу первое впечатление о книге. Повесть "Две пригоршни моря" показалась неудачной. Автор сразу сбивается. То Руженцев лирик, то он выходит из своей роли, а больше Руженцев - схема. Руженцев индивидуалист. Здесь прав рецензент. Но критик иногда ошибается. Например, упрекает автора за то, что Руженцев мрачно говорит о войне. А как ему говорить о ней? Критик упрекает автора за то, что тот делает из Руженцева шута горохового. Нет, у Руженце-ва немало светлого. Но в целом скажу: повесть не является удачей автора
Я совсем не согласен с оценкой автора [рецензии] повести Се-ленского "Крутая Рамень". Автор охаивает ее, а повесть неплохая. Она не искажает правду жизни. Характеры суровые, но правдивые. Возьмем Разина и других. Это настоящие русские типы. Нельзя же лакированно показывать жизнь, наших людей. Автор не оглупляет
Адихан Шадрин
никого из своих героев, как говорит критик. Не оглупляет автор и Столбова. Критик пишет, что у героев мало хорошей мысли, мало хороших чувств. Я не согласен здесь с критиком»48.
Своими откровенными оценками и многозначительными, хотя и малословными, фразами Кочетков сразу обозначил, будто красными флажками, «линию защиты»: критика рецензентом «идейной незрелости» писателя в принципе не признается, но признаются некоторые чисто художественные недостатки двух повестей, и все это - без конкретики, в самом общем виде. В результате критик сам попал под огонь критики: по сути, ему были поставлены в упрек и отрыв идейности от художественности, и неспособность в этой самой художественности разобраться.
Конечно, Кочетков, человек прямой и твердый в своих взглядах, уже успел не раз высказать другим писателям свое мнение и о книге Селенского, и о рецензии Алексеева. Так что, скорее всего, Гаркуша расчетливо попросил его выступить первым - все и дали ему возможность выступить первым.
Вот кто не нуждался в подобных просьбах Гаркуши - так это Михаил Кравчик. Он поднял руку дважды - сначала буквально, то есть попросил слова вслед за Кочетковым, а потом фигурально:
«Появления этого критического материала - статьи Алексеева -надо было ожидать: Селенский показал уродливость в работе редакции газеты "Волга". Большой вред приносила литературе бесконфликтность, показ жизни в розовом цвете. Селенский взялся за острую тему. У нас многие кичатся успехами, а недостатков ведь очень много. Трудно искать правду в нашей стране. Селенский сказал правду, его надо поддерживать, а не бить»49.
Своим резким и прямодушным выступлением Кравчик изменил конфигурацию красных флажков - из оборонительной в наступательную. Он всегда и повсюду ощущал себя, как при лобовом штурме Станички.
Следом выступил Шадрин, и первой же фразой он подчеркнуто отстранился от позиции Кравчика:
«Я согласен с выступлением Кочеткова. Критик недооценил повесть Селенского "Крутая Рамень". О газетчиках Селенский написал хуже. О тоне рецензии: тон ее злой, недоброжелательный. Прежде чем дать эту рецензию в газете, редакции стоило бы познакомить с ней писательскую организацию. Поручили статью писать Алексееву, который не уважал и не уважает автора. И вот в статье его - только недоброжелательность»50.
Две последних фразы - момент истины. Ведь ту самую комсомольскую характеристику на Алексеева, в которой сказано, что «с первых дней своей самостоятельной трудовой деятельности» он «проявил себя способным журналистом», подписал не кто иной как секретарь комсомольской организации редакции «Волги» Шадрин51. В газете Шадрин проработал с сентября 1958-го до апреля 1967-го
- почти девять лет. И все эти годы он воочию наблюдал отношения между Алексеевым и Галишниковым (Селенским)52. Он имел все основания и полное право сказать то, что сказал. Тем более, свой выбор между журналистикой и писательством он уже сделал, когда ушел из «Волги». На следующий год, 1969-й, Гаркуша наметил вторую попытку приема Шадрина в Союз писателей СССР (и завершилась она успешно)53.
Следом попросил слова Андреас Закс - первым из профессиональных писателей. Он хорошо понимал, как много значит его, партийного секретаря, слово на этом партийном собрании. Опыт 1930-х научил его: если на собрании, где пишется протокол, есть выбор между сказать и промолчать - лучше промолчать, а если промолчать нельзя - лучше сказать как можно меньше и проще. Так он и сделал:
«Я прочитал книгу Селенского и сразу сказал ему, что первая повесть мне не понравилась, что герой ее очень лукавит, путает. А вторая повесть мне понравилась. Газета "Волга" плохо относится к писателям. Вот только недавно я увидел в "Волге" литературную страницу.
Рецензия на книгу Селенского - разносная. Редакция огульно охаивает автора»54.
Сказанное Шадриным дало многоопытному Заксу возможность повернуть дело отчасти против редакции «Волги»: заказ рецензии на книгу журналисту, исполненному недоброжелательности к писателю, автору книги, - это не по-партийному. «Разносная», «огульно охаивающая», то есть необъективная и даже тенденциозная, рецензия способна только навредить идейно-воспитательной работе партии в неоднородной, отчасти избалованной и не всегда покладистой писательской среде. Так что теперь у обкома появились и основание, и необходимость указать редакции на ее «ошибку» и «поправить» руководство газеты.
Подход и оценку Закса подхватил и развил Гаркуша:
«Редакция газеты выступила с окончательным приговором [книге], критикуя ее.
Первая повесть неудачная. Герой выписан схематично. Он говорит, говорит. Ему не веришь, и я ему не верю. Неубедительно показана и его любовь. Издательство торопилось, автор тоже поторопился. Все делалась в спешке. Поэтому никто из наших писателей не видел книгу Селенского в рукописи - она поступила в издательство минуя отделение Союза писателей.
Вторая повесть ("Крутая Рамень") мне во многом нравится. Показан живой человек - председатель сельсовета, показан ярко Разин. Я не вижу также плохого в образе Столбова. Непонятно, почему он так обруган критиком?
Я знаю, что написали рецензии также товарищи Мамаев и Чиров, но в газетах "Волга" и "Комсомолец Каспия" не дали хода статьям.
Статья Алексеева написана грубо, разносно. Зря товарищи из ре-
дакции не пришли [сегодня] на наше собрание: мы поговорили бы о том, как лучше наладить отношения газеты с писателями»55.
Гаркуша хорошо осознавал: ему много дано, в смысле полномочий ответственного секретаря писательской организации, - с него и спросу больше. Выступая, он строго придерживался «линии защиты»: некоторые чисто художественные недостатки в первой повести, о журналисте Руженцеве, имеют место (вот почему «ему не веришь»), а какие-то там «идейные незрелости» и «порочности» - о них и говорить не стоит, потому как они надуманы редакцией газеты ради «окончательного приговора».
Да и о чем говорить, если все претензии к Селенскому насчет «недостаточной идейной зрелости» и к его книге по поводу «серьезных пороков» перечеркиваются разрешением Волгоградского об-ллита выпустить ее в свет. Раз цензура разрешила к печати - у нас, писателей, есть свобода маневра и языки не прикушены.
Но этого мало - Гаркуша выставил напоказ свою начальственную осведомленность: дескать, Южаков помешал публикации в двух главных областных газетах объективных рецензий на книгу Селенского. Хорошо, что нашлись в обеих редакциях принципиальные, порядочные люди, которые ему, Гаркуше, открыли глаза на эти неблаговидные факты.
Но и этого мало - Гаркуша должен был дать, и формально он дал ответ на самый «больной» вопрос: как получилось, что писательская организация не видела книгу Селенского в рукописи и не помогла автору исправить художественные недостатки? Ведь из всех выступлений следовало, что каждый читал уже изданную книгу. Ответ он свел, в самом общем виде, к «торопливости» автора и НижнеВолжского книжного издательства. И этот самый общий вид помог Гаркуше не вскрыть произошедшее год назад, а скрыть.
Он не стал обвинять в «торопливости» редактора Красильникова - даже без упоминания его фамилии не стал, - и это понятно: не хотелось ему осложнять и без того непростые отношения с издательством, от которого зависело издание произведений астраханских литераторов. Да к тому же вопрос этот - обкомовского уровня: Отдел пропаганды и агитации должен связаться с директором и главным редактором Нижне-Волжского книжного издательства и напомнить им, что в план издания следует включать только те рукописи писателей из Астрахани, которые рассмотрены и рекомендованы Астраханской областной писательской организацией.
Он не назвал и бывшего старшего редактора Астраханского отделения издательства Карпенко. Хотя, скорее всего, всем писателям и Фомину уже давно стало очевидно: «поторопился» именно он, и чисто из симпатий к Селенскому, использовав свои добрые отношения с директором издательства Богомоловым и главным редактором Андриановым. Все знали и все молчали: человек много сделал для писательской организации, жаль, что переехал в Ульяновск, но в
Астрахани оставил по себе хорошую память - так и незачем «ворошить прошлое». Главное теперь - впредь избегать подобной «торопливости», чреватой «разносными» рецензиями в «Волге» и «неудовольствием» обкома партии.
Так Гаркуша уверенно и умело оградил писательскую организацию от ответственности за издание книги Селенского, но при этом на кого-то другого, возможно ответственного, пальцем не указал. Проще говоря, не донес прилюдно, на собрании, как это делалось в 1930-е.
После выступления Гаркуши Калашников легко прошел по хорошо проторенной дороге, строго придерживаясь коллективной «линии защиты»:
«Газета "Волга" недоброжелательно относится к писателям, недооценивает их творчество. Редко даются литературные страницы, о творчестве литераторов газета говорит неуважительно. Так "Волга" сказала свое слово и о книге Селенского. Я уже говорил Селенско-му, что первая его повесть мне не понравилась. Много утомляющих изречений в ней. Но в рецензии напрасно все же грубо разносится эта повесть. Критик упрекает автора, что он оглупляет начальство. Но он их не оглупляет. Откуда автор [рецензии] взял это? Во второй повести Селенский напоминает Носова, Никитина, Астафьева, Цы-бина и других писателей лирической прозы. В этой повести много хорошего, лирического. Прочитал эту повесть я и спрашивал себя: где здесь неправда? Неправды я не нашел»56.
После Калашникова слова попросил Николай Сергеевич Тра-вушкин, заведующий кафедрой литературы Астраханского педагогического института имени С.М. Кирова, кандидат филологических наук57. Писатели уже хорошо знали его как энтузиаста и знатока литературного краеведения, активно изучающего литературную историю Астраханской земли, щедрой не только на рыбу, помидоры и арбузы, но и на литературные таланты. Куда хуже они знали о его крайней осторожности в суждениях о писателях и их произведениях, о склонности чутко реагировать на малейшие перемены «идеологического курса» партии, на замечания и пожелания областного партийного руководства, на сегодняшние «мнения» партийной печати. На то были свои серьезные причины.
Гаркуша пригласил Травушкина на это собрание то ли по своей инициативе, то ли по совету Фомина. С дальним прицелом пригласил.
Травушкин аккуратно, взвешенно, по-ученому выразил несогласие с писателями, даже упрекнул их тактично:
«Чувствуется, у писателей есть обида на газету. Но почти все сходятся на том, что первая повесть и его герой Руженцев не удались автору. Я не могу смотреть на жизнь глазами Руженцева. Он всех осуждает, но сам почти ничего не делает. О нем даже неприятно читать. Селенский здесь работал вопреки правде. Получается,
у нас все гниет, все портится.
Вторую повесть я читал с удовольствием. Образы кристальные.
Тон статьи Алексеева мне не нравится тоже, как и многим товарищам»58.
Травушкин не просто выразил несогласие с писателями, с их непризнанием упреков в «идейной незрелости» и «порочности» - он попытался прорвать их «линию защиты». По существу, в вопросе идейности он принял сторону рецензента Алексеева, которого хорошо знал лично. И для вящей убедительности даже прибег к использованию в своем тщательно взвешенном выступлении словосочетания, послужившего названием рецензии, - «вопреки правде». А как же иначе: в нескольких шагах от него, в просторной комнате писательской организации, сидела и внимательно всех слушала сама заведующая Отделом пропаганды и агитации обкома партии товарищ Живкова. В целом ученая взвешенность его выступления свелась к элементарному «и нашим, и вашим».
У Травушкина был собственный дальний прицел: вступить в Союз писателей СССР по секции критики. Но для этого требовалось установить очень тесные, добрые отношения с писательской организацией, а еще требовалось оказывать ей помощь квалифицированной критикой рукописей и уже изданных произведений. В последующие годы Травушкин доставит астраханским писателям и радостей немало, и огорчений не меньше. Но эта история - дело будущего.
Выступивший после Травушкина молодой литератор Бодров, редактор газеты «Комсомолец Каспия», высказался кратко, будто нехотя, но случая покритиковать «Волгу», своего «конкурента», не упустил:
«Я говорил Селенскому, что повесть "Две пригоршни моря" получилась неудачной, что Руженцев - не герой, а пассивный человек. Скажу также, что газета "Волга" недоброжелательно относится к местным авторам, недооценивает их творчество. А газета нуждается в ярких писательских материалах»59.
Ярочкин выступил столь же кратко:
«Вторая повесть - "Крутая Рамень" - мне понравилась. Первая, о журналистах, - нет. Газета "Волга" плохо относится к писателям. Несколько раз приносил я свои материалы в редакцию газеты - она отвергла мои произведения. Так она относится и к другим писателям»60.
Так, с легкой руки Бодрова репрессированный офицер-фронтовик Ярочкин расширил «фронт контрнаступления» на редактора и редакцию газеты «Волга». Но упрекнул он их лишь в отказе печатать публицистические очерки астраханских писателей. Ярочкин не единым словом не поддержал решительную, обличительную позицию Кравчика. Вообще до Субботина все выступали так, будто выступления Кравчика не слышали, будто его и не было вовсе.
После Ярочкина слово взял Субботин. Но что он сказал - нам узнать не суждено: половина страницы протокола партсобрания осталась пустой61, как «белое пятно» в дореволюционной русской газете после того как по набранной и сверстанной полосе безжалостно прошелся карандаш бдительного цензора.
Многое мог сказать Субботин в порыве возмущения и разящей откровенности. Мог в очередной раз обвинить «Волгу» в публикации «антисоветского» стихотворения Колесникова. Мог обвинить и Селенского, обнаружив что-то «антисоветское» в двух его повестях. Мог назвать Красильникова и Карпенко главными виновниками «торопливости» в издании книги. Мог, в конце концов, запальчиво заявить вслед за Кравчиком, что в повести «Две пригоршни моря» Се-ленский изобразил именно редакцию «Волги» и в его изображении - далеко не все «вопреки правде». Ведь выступившие до него - все, кроме Кравчика, - даже полунамеком не коснулись этого момента, точно боялись взяться голой рукой за раскаленную чугунную сковороду, на которой жарится сом в томатном соусе.
Но судя по последовавшей за выступлением Субботина реплике Булычевского, он в очередной раз набросился на Гаркушу, обвиняя его в неспособности или нежелании устраивать обсуждения рукописей профессиональных писателей прежде чем рекомендовать их издательству. Страстность и обличительность его выступления были, вероятно, таковы, что, остыв после собрания, Субботин осознал: своей партийной принципиальностью он сыграл на руку Южакову и всю писательскую организацию поставил под удар обкомовских идеологов. Возможно, Закс, под каким-то предлогом задержав его для разговора один на один, своими многомудрыми словами помог ему и остыть, и осознать.
И Субботин воспользовался данными ему правами секретаря собрания - решил «отредактировать» свое выступление. Но, как видно, его редакторские усилия не принесли благого результата, и тогда он решил правами секретаря злоупотребить. Александра Зилотина, оставившая при перепечатке протокола пустое место в 11 строчек, то есть в восемь-девять десятков слов, не дождалась от Субботина ни слова. Не дождалась она от него и подписи под протоколом.
А председателя собрания Булычевского, очень редкого гостя в писательской организации, выступление Субботина прямо-таки поразило:
«А почему раньше не состоялся этот разговор? Ведь можно было бы подготовить книгу, помочь автору как следует советом и делом!»
Дружным ответом писателей на этот неуместный вопрос стало неловкое молчание, которое поспешил прервать Селенский - поднятием руки попросил слово. И присутствующие на этот раз не услышали никаких колких шуток и двусмысленных афоризмов:
«В литературе немало произведений, в которых еще не разобрались критики. Бывают в литературе такие вещи: писатель задумал
одно - вышло другое. Я не о редакции, не о журналистах писал, а писал о людях с некоторыми особенностями. Но у меня не получилось так, как я хотел сделать.
Несколько слов о газете. Южаков на собрании партийного актива критиковал мою книгу. Но вот мне звонят секретари райкома, заведующие отделами обкома, что, мол, держись, ничего страшного нет. Я не буду работать с таким коммунистом, как Южаков»62.
Выдающийся астраханец Александр Сергеевич Марков, историк, краевед и писатель, отметил в своем дневнике 1983 года, что «неповторимую индивидуальность» Селенского «не передать никаким описанием»63. Сказанное Селенским на партсобрании 24 июня 1968-го тоже неповторимо. И едва ли возможно разложить его по полочкам, извлечь из глубины все смыслы, проникнуть в их истоки.
Из много сказанного в этих немногих словах сейчас достаточно извлечь и понять одно - самое в тот критический момент важное: Селенский не признал никаких своих «ошибок» - он будто бы признал только недостаточность своей литературной одаренности. «Мерило партийное» добра и зла расценивало «признание ошибки» коммунистом «перед лицом своих товарищей-коммунистов» как получение права на товарищеское снисхождение, как предоставление партийной организации основания для смягчения партийного взыскания, налагаемого на коммуниста, совершившего «ошибку», тот или иной «проступок». А за недостаток таланта партийное взыскание Уставом КПСС не предусматривалось.
* * *
Последнее слово на собрании, как и положено, осталось за представителем обкома партии.
Прасковья Сергеевна Живкова (в девичестве - Кучерова) родилась в 1922 году в деревне Тамышево Клепиковского района Рязанской области, в семье крестьянина-бедняка, батрачившего на богатеев.
Окончив Клепиковскую среднюю школу, в 1939-м поступила в двухгодичный Рязанский учительский институт, входивший в состав Рязанского педагогического института, на Отделение русского языка и лиП. С. Живкова тературы. В 1941-м, после окончания 2-го курса, была направлена на работу в сельскую школу, но при этом ее перевели на 3-курс педагогического института, где она продолжила учиться заочно.
Закончить институт помешала война: в апреле 1942-го, по «комсомольской мобилизации», ее направили в части Московского фрон-
та противовоздушной обороны, где она служила телефонисткой, а затем секретарем политотдела в 340-м зенитно-артиллерийском полку (с 1943-го полк входил в состав Западного, а затем Северного фронтов противовоздушной обороны). В 1944-м ее приняли в партию. Участвовала в боях за освобождение Польши от гитлеровских оккупантов. Была награждена медалями «За отвагу» и «За оборону Москвы».
После демобилизации в октябре 1945-го ее восстановили на 4-м курсе Рязанского педагогического института, переведя при этом на Исторический факультет. Однако перед государственными экзаменами ей пришлось отчислиться: из-за тяжелого материального положения нечем было заплатить за учебу.
В конце 1946-го Советский райком КПСС города Рязани направил ее на работу в Рязанский мотороремонтный завод, на должность начальника отдела кадров, и сразу «провел» ее в секретари комсомольской организации завода. В начале 1947-го ее избрали вторым секретарем Советского райкома ВЛКСМ.
В конце 1947-го она обратилась с просьбой освободить ее от работы, чтобы она смогла переехать в Хабаровск, где проходил военную службу ее жених - Михаил Живков, тоже 1922 года рождения. Ей пошли навстречу и перевели на должность инструктора Хабаровского горкома ВЛКСМ, а затем перевели в Николаевск-на-Амуре, на должность заведующей лекторской группой Нижне-Амурского обкома ВЛКСМ.
В начале 1948-го она вышла замуж, и в мае, после демобилизации мужа из рядов Советской армии, они переехали в Астрахань, где жили его родители. В 1949-м в молодой семье родился сын, названный Владимиром.
В 1950-1951-м она заочно закончила последний курс на Историческом факультете Астраханского педагогического института и получила высшее образование по специальности «учитель истории». Пять лет проработала преподавателем истории в астраханских ремесленных училищах64.
В июне 1954-го ее перевели на партийную работу: в Астраханский горком КПСС, на должность инструктора Отдела пропаганды и агитации. В июле 1962-го ее избрали вторым секретарем Ленинского райкома КПСС, а в октябре 1965-го - первым секретарем Ленинского райкома КПСС65.
Первым секретарем райкома партии она проработала недолго. В январе 1966-го в постановлении Астраханского горкома КПСС было «указано» Ленинскому райкому КПСС - а значит и первому секретарю товарищу Живковой - «на беспринципный подход к фактам бесхозяйственности, нарушениям партийной и государственной дисциплины» руководителями Астраханского мясокомбината66.
По этой причине бюро обкома партии, с учетом ее «большого опыта руководящей партийно-политической работы», переместило
Живкову с должности первого секретаря Ленинского райкома КПСС на должность заведующего Отделом пропаганды и агитации обкома партии. Эта должность освободилась после того, как занимавший ее Ю.Н. Пугачев был избран секретарем обкома КПСС. И в этой должности - второй, после секретаря по идеологии, в обкомовской идеологической иерархии - ее утвердили сначала пленум обкома партии в сентябре 1966-го, а затем ЦК КПСС67.
В результате такого, как выражались в партийном аппарате, «понижения наверх» Живкова, выполняя поручение Соколова, и оказалась 24 июня 1968-го на открытом партийном собрании Астраханской областной писательской организации. Внимательно всех выслушала и выступила вполне принципиально, но по-женски мягко, даже благожелательно. Она, конечно, заметила, что Кравчика никто не поддержал, но никто и не «поправил» за неправильные слова о правде, которую якобы «трудно искать в нашей стране». «Поправила» она, и не одного только Кравчика:
«Мы собрались, чтобы отметить недостатки книги. А недостатки в книге Юрия Селенского, отмеченные газетой, имеются. Не надо обижаться - надо принимать меры к улучшению нашей работы. Критика должна быть доброжелательной в газете - это истина. Тон статьи Алексеева действительно не выдержан. Я доложу о вашем мнении руководству обкома партии.
Не могу умолчать о выступлении Кравчика. Оно неправильное, именно демагогическое.
Критические замечания писателей мы учтем, примем меры к улучшению писательской деятельности»68.
В общем, каждая «сестра» получила от Живковой свою «серьгу». И свою «пригоршню» обкомовской принципиальности и вразумления. Многозначительным словосочетанием «меры к улучшению нашей работы» она подчеркнула: партийный аппарат, писатели и журналисты делают вместе одну общую работу - «идейно воспитывают строителей коммунизма».
Селенский шутливо жаловался, что ему постоянно не везет в жизни69. Но не в этот раз: ему повезло, что весной-летом переломного 1968-го должность заведующего Отделом пропаганды и агитации Астраханского обкома КПСС занимала Прасковья Сергеевна Живкова. А нет тот, кого поставили на эту должность уже в начале октября 1968-го, в разгар «Пражской осени», - товарищ Виноградов.
Постановление открытого партийного собрания Астраханской областной писательской организации, которое следовало представить в Отдел пропаганды и агитации обкома партии, сочинили, скорее всего, Закс и Гаркуша. Сочинили с учетом мнения Живковой и рекомендаций Фомина. Все, что от них требовалось, уместили в три пункта:
«1. Признать рецензию В. Алексеева на книгу Ю. Селенского "Две пригоршни моря", опубликованную 22 мая в газете "Волга", в
основном правильной, отметив вместе с тем порой излишне резкий ее тон.
2. Просить Отдел пропаганды и агитации областного комитета КПСС еще раз напомнить руководству Нижне-Волжского книжного издательства о необходимости включать в план издания только те рукописи, которые рассмотрены и рекомендованы писательской организацией.
3. Считать необходимым созыв в ближайшее время совместного совещания бюро Астраханского отделения Союза журналистов и писательской организации для согласования совместных планов усиления идеологической работы в свете решений апрельского Пленума ЦК КПСС»70.
* * *
Вот такой оказалась лебединая песнь «оттепели» в отдельно взятой областной писательской организации.
Что же так сильно задело, обидело редактора Южакова и некоторых сотрудников редакции «Волги» в повести Юрия Селенского «Две пригоршни моря» - над этим размышляли участники и свидетели тех событий. Не лишено смысла поразмышлять и в наше время. Одно объяснение сразу напрашивалось тогда и напрашивается сейчас: рассуждения Руженцева об уходе самых одаренных в литературном отношении журналистов - в писатели. Если так, то обиду эту воспламеняла зависть. Зависть, которая ведет человека прямиком к низости, подлости.
Зависть чувствуется в тексте рецензии Алексеева. Зависть бывших коллег-газетчиков ощущали на себе многие астраханские писатели, вышедшие и ушедшие из редакционного коллектива «Волги».
Ощущение этой зависти бывших коллег-журналистов - несколько эмоциональное, но вряд ли сильно преувеличенное - раскрывает на собственном опыте Юрий Щербаков:
«.В июне 1985-го Шадрин предложил мне работать в Союзе писателей, заведовать бюро пропаганды художественной литературы. Я тогда корреспондентствовал на областном радио, много печатался, что вызывало естественное раздражение у пишущей братии. Вернее, у той ее части, которая всю жизнь ходит в журналистах, косоротясь на тех, кто вдруг выскакивает из ярма строчкогонной подёнщины в "чистую" литературу. Носят такие несчастные люди фигу в кармане с многозначительным видом: вот ужо выну ее, то есть рукописи, - ахнете! Нет, конечно, правил без исключений, но чаще всего фига так и остается фигой.
Без зависти в творческом мире не прожить. Просто у одних зависть к удачливому товарищу по перу трансформируется в желание написать лучше коллеги, у других - в лютую жажду подставить ему ножку.»71
Пусть зависть хоть всем миром правит, но в «случае с Селен-ским» сводить все к ней - скатываться к упрощению. У вспышки в редакции «Волги» самых недобрых чувств к автору повести «Две пригоршни моря» была и другая причина - «поуважительнее» зависти к его писательскому дару. На причину эту прямо и четко указал Кравчик: «Селенский сказал правду».
Еще за три недели до резкого критического выпада Южакова против Селенского и всей писательской организации на областном партийном активе, 29 марта 1968-го, состоялось партийное собрание редакции газеты «Волга». В ходе прений по докладу Южакова «Об итогах XIII областной партийной конференции и задачах коллектива редакции газеты "Волга"» выступил литературный сотрудник Федечкин, участник войны:
«...К сожалению, похвалиться нечем. За последнее время "Волга" все больше "сереет", хотя по праздникам и воскресным дням выходит в красных и голубых цветах. Образно говоря, мы, журналисты, "мелко пашем", проходим мимо тех больших проблем, которые в области надо решать в первую очередь. На полосах "Волги" все меньше появляется критических материалов, словно нет в области недостатков и все идет хорошо»72.
С его высказыванием о "серости" "Волги" согласился заместитель редактора Кравец, назначенный на эту должность после отбытия Алексеева на учебу в Москву, и главной причиной этой "серости" он посчитал "серость" корреспонденций:
«Журналисты мало еще работают над улучшением своих материалов, иногда небрежно готовят к печати письма рабселькоров. Критических статей в "Волге" появляется немало, но они не всегда глубоки по содержанию, не отвечают требованиям сегодняшнего дня»73.
А журналист Абрамов добавил:
«В последнее время в кисках "Союзпечати" нашу газету покупать стали меньше. Раньше она не лежала. Это говорит о том, что изменения в газете произошли не в лучшую сторону, а в худшую. Мы немало печатаем материалов на экономические темы, но они скучны»74.
По всему, лебединая песнь «оттепели» звучала тоскливо и в отдельно взятой областной партийной газете.
* * *
Михаила Кравчика после открытого партийного собрания 24 июня 1968-го сняли с партийного учета в первичной партийной организации писателей. Чтобы он никогда больше не появлялся на их партийных собраниях и своими «демагогическими выступлениями» идейно не разлагал писательский коллектив. Так, вероятнее всего, решил сам Соколов, выслушав доклад Живковой о ходе и итогах
партийного собрания писателей. И Кировский райком КПСС его решение сразу же выполнил.
Поставили его на партийный учет в парторганизацию Управления морского флота «Каспар», где он уже год как работал литературным сотрудником газеты «Морской рейд».
Но, похоже, в нем росло горькое, беспросветное разочарование в профессии журналиста. Ни о какой работе в редакции областной газеты он больше не мечтал. Возможно, свою роковую роль тут сыграла и повесть Селенского: «две пригоршни моря» оказались для него «двумя пригоршнями» отравляющей правды о мире советской журналистики, «уродливость» которого он и сам представлял не понаслышке. Вдобавок семья его распалась, потянулась череда конфликтов с бывшей женой и даже взрослой дочерью75.
Не стоит сейчас вдаваться в рассуждения о мере его литературного дарования и о причинах, почему герой войны не нашел себя в послевоенной, мирной жизни. Его прямодушное и безоглядное «правдоискательство» далеко отстояло от «партийной принципиальности», которая подразумевала самокритику и критику конкретных ответственных работников, но совершенно исключала перенос критики на партию в целом, тем более - осуждение партии и ее «коллективного руководства».
В конце 1970-го он перешел из газеты «Морской рейд» в Дом культуры моряков, на должность заместителя директора. Продержался он на этой руководящей должности чуть больше года. А в конце 1971-го резко изломал своей жизненный путь: поступил вальцовщиком на Астраханский завод резинотехнических изделий.
Кончилось тем, что он почувствовал себя никому не нужным в Астрахани, а свое дальнейшее проживание в «столице рыбалки, арбузов и лотосов» посчитал бессмысленным, безысходным.
Уволившись с завода в июле 1976-го, в начале осени он вернулся в родную Ленинградскую область.
Поселился в городе Волхов, где прошла часть его детства и началась взрослая жизнь. Семь лет работал грузчиком - сначала в Волховском гортопсбыте, а потом на Волховской мебельной фабрике. На пенсию вышел в 62 года.
Умер Михаил Михайлович Кравчик в марте 1988-го, пережив Селенского почти на пять лет.
* * *
14 мая 1970 года состоялось очередное отчетно-выборное собрание Астраханской областной писательской организации. В отчетном докладе ответственный секретарь Гаркуша веско высказал свое руководящее мнение о творческих успехах и неудачах каждого писателя. О Селенском он отозвался тепло, ободряюще:
«Много работает самобытный, интересный прозаик Юрий Се-
ленский. В его творчестве бывают срывы, неудачи - достаточно вспомнить его "Две пригоршни моря", вызвавшие суровую оценку критики. Но даже самый взыскательный критик не может сказать, что произведения Селенского неинтересны, написаны серо, буднично. Юрий Селенский - ярко выраженный новеллист. Он хорош в малоформатных вещах - рассказах и повестях, где юмор органически сплетается с серьезными раздумьями. Языку героев Селенского свойственна афористичность, к ней нередко прибегает и сам автор, хотя допускает при этом излишества.»76.
Несмотря на «суровою оценку критики» книги «Две пригоршни моря», Нижне-Волжское книжное издательство продолжало печатать произведения Селенского: в 1970-м вышел сборник повестей и рассказов «Одна тревожная ночь»77, в 1971-м - сборник юмористических рассказов «Автограф на вобле»78, а в 1972-м - сборник из двух повестей «Хороша в золе картошка»79.
Но писательских гонораров на жизнь не хватало. Как-то в разговоре с Александром Сергеевичем Марковым Селенский горько изрек: «Некоторые думают, что писатели загребают деньги лопатой, а ведь нам приходится выкручиваться.»80. И в январе 1971-го он устроился ведущим инженером в Центральное проектно-конструк-торское бюро «Каспрыба».
Но уже в сентябре 1971-го его приняли слушателем на Высшие литературные курсы при Литературном институте имени А.М. Горького, и он уехал в Москву81. После успешного завершения учебы на курсах он в июле 1973-го вернулся в Астрахань, отклонив предложения доброжелателей как-то устроиться в столице. Теперь уже он окончательно перешел на творческую работу.
В том же 1973-м его книгу впервые издали в Москве. Издательство «Современник» дало название 300-страничному сборнику произведений Селенского по названию первой из пяти включенных в него повестей - «Крутая Рамень»82.
В обкоме партии, однако, Селенского продолжали считать «неблагонадежным». Отдел пропаганды и агитации бдительно вслушивался в сказанное им на встречах с читателями, вчитывался в напечатанное под его именем. Его не выпускали за границу, даже в туристическую поездку в Болгарию: Кировский райком КПСС просто не давал ему обязательно полагавшуюся характеристику для выезда за границу83. Разумеется, и Управление КГБ по Астраханской области не стояло в стороне.
На пике «застоя» издательства стали относиться к новым произведениям Селенского настороженно: их отпугивал его юмор. И они изворотливо находили повод отказать в издании84.
Умер Юрий Васильевич Галишников (Селенский) 22 июля 1983 года. «Скоротечная болезнь расправилась с человеком, еще полным интереснейших творческих замыслов и непоколебимого жизнелюбия», - скорбно написал в своих воспоминаниях журналист Игорь
Бодров, его большой почитатель и друг85.
Когда писатели пришли на квартиру Селенского, чтобы вынести тело и перевезти в клуб журналистов для прощания, они увидели висящую на стене деревянную аптечку, которую он сам смастерил. Ее украшала надпись: «Тяжело в лечении - легко в гробу»86.
Попрощаться с покойным пришли многие журналисты газет, радио и телевидения87.
Селенский не дождался выпуска Нижне-Волжским книжным издательством его повести «Не расти у дороги»: она была подписана к печати 28 июля, на шестой день после его смерти, и выпущена в свет осенью 1983-го88. Основанная на его детских впечатлениях и воспоминаниях, повесть ярко и достоверно изображает жизнь, быт и нравы жителей Астрахани 1920-х - 1930-х годов. Помимо литературного таланта Селенского в повести в полной мере проявились его тонкое ощущение прошлого и склонность к нетривиальным историческим наблюдениям и обобщениям. Одну из страниц рукописи украшала фраза: «Но в том-то и закавыка, что памятью о мертвых правят живые, а мертвые сраму не имут»89.
То ли начинающий астраханский редактор Ю.А. Никитин перестраховался, очистив текст от всего, что могло бы дать цензуре основание запретить книгу к печати, то ли неведомый волгоградский цензор постарался, - но в изданную книгу эта фраза, как и некоторые другие фрагменты, не попала и света не увидела.
* * *
Повесть «Две пригоршни моря» не издавалась больше никогда.
Примечания Notes
1 Немировская Д.Л. Шестидесятых тополиный пух: Литературно-художественные очерки о судьбах и творчестве астраханских поэтов-«шестидесятников». Астрахань, 2016. [Электронное издание].
2 Памяти Геннадия Колесникова // Астраханские известия. 1995. 5-11 окт. № 40; Коломенко Герман. Памяти поэта-земляка: «Он растворился в иглах сосен». // Горожанин (Астрахань). 1995. 20 окт. № 42.
3 ГААО. Ф. П-325. Оп. 53. Д. 64. Л. 31.
4 Немировская Д.Л. Шестидесятых тополиный пух: Литературно-художественные очерки о судьбах и творчестве астраханских поэтов-«шестидесятников». Астрахань, 2016. [Электронное издание].
5 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 2.
6 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 2.
7 Щербаков Ю.Н. И современники, и тени: Очерки и посвящения. Астрахань, 2013. С. 72.
8 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 6163. Л. 1-2об.
9 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 6163. Л. 13, 15.
10 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 6163. Л. 17, 18.
11 Бодров И.П. Встречи в пути. Астрахань, 1994. С. 31.
12 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 6163. Л. 19.
13 Бодров И.П. Встречи в пути. Астрахань, 1994. С. 31.
14 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 1.
15 Колесова И.В. Легендарная кафедра: Воспоминания. Астрахань, 2019. С. 13-15.
16 Чиров Д. Писатель и жизнь: Литературные заметки // Волга. 1968. 14 янв.
17 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 2.
18 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 4.
19 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 4.
20 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 5.
21 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 5.
22 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 5-6.
23 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 6.
24Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 153, 157, 181, 182, 216; Щербаков Ю.Н. И современники, и тени: Очерки и посвящения. Астрахань, 2013. С. 56, 57.
25 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 7054. Л. 14.
26 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 7.
27 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 1.
28 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 9.
29 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 12-14.
30 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 2.
31 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 2.
32 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 4.
33 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 3.
34 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 3.
35 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 4.
36 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 54.
37 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 5-6.
38 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 27. Л. 20.
39 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 49.
40 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А. Маркова. Ч. 3. Астрахань, 2018. С. 273.
41 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 54.
42 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 23. Л. 8.
43 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 15.
44 Собрание актива областной партийной организации // Волга (Астрахань). 1968. 19 апр.
45 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 17.
46 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 47.
47 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 47-49.
48 Карпенко В. Отава: Роман. Книга первая. Астрахань, 1963.
49 Карпенко С.В. Писатель Владимир Карпенко: Четыре года в Ульяновске // Симбирскъ. 2017. № 6 (48). С. 33, 34.
50 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 49.
51 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 49.
52 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 51.
53 Собрание актива областной партийной организации // Волга (Астрахань). 1968. 19 апр.
54 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 51-54.
55 ГААО. Ф. П-325. Оп. 57. Д. 25. Л. 54.
56 Пермяков И.А., Антоненко С.Г. Попытка спасти дружбу, или Что делал освободитель Праги в Чехословакии в мае 1968 г. // Вестник МГИМО-Университета. 2020. Т. 13. № 4. С. 98-100.
57 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 17.
58 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 1295. Л. 3об.
59 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 7384. Л. 5.
60 Герман А.А. Немецкая автономия на Волге, 1918 - 1941. 2-е изд. Москва, 2007. С. 307.
61 Личный архив В.В. Карпенко и С.В. Карпенко.
62 Юркина Я.В. Андреас Закс: путь в литературу и в бюрократический аппарат Союза советских писателей СССР (1920-е - 1930-е годы) // Новый исторический вестник. 2023. № 1 (75). С. 147-178.
63 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 14-15.
64 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 15-16.
65 Карпенко С.В. Судьба рукописи «Крепость не сдается», или История о том, как Андреас Закс возглавил «непартийную» парторганизацию астраханских писателей (1964 - 1966 годы) // Новый исторический вестник. 2020. № 3 (65). С. 111-147.
66 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 15.
67 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 16.
68 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 16-17.
69 Антипина В.А. Повседневная жизнь советских писателей: 1930 -1950-е годы. Москва, 2005. С. 48-197; Тюрин А.В. Союз писателей и жилищное строительство в Ленинграде в 1950-е - начале 1960-х гг. // Вестник Ленинградского государственного университета имени А.С. Пушкина. 2012. Т. 4. № 4. С. 36-42.
70 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 17-18.
71 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 18.
72 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 21.
73 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 17.
74 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 22.
75 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 25.
76 ГААО. Ф. П-1668. Оп. 1. Д. 59. Л. 21.
77 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 9.
78 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 3, 6.
79 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 6.
80 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 6-6об.
81 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. Зоб.
82 ГААО. Ф. П-1668. Оп. 1. Д. 59. Л. 2.
83 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 10.
84 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 8, 10, 11, 12.
85 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 8.
86 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 2об., 15.
87 ГААО. Ф. П-1668. Оп. 1. Д. 54. Л. 2-3, 9-12, 19.
88 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 8.
89 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 1283. Л. 1, 34, 35.
90 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 8, 17, 18.
91 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 19-22.
92 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 23-27.
93 Харитонов Я. Собственный корреспондент // Волга. 2012. 15 июня.
94 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 29.
95 Алексеев В.А. Сатирические страницы «Чилим» в астраханской областной газете «Волга» (1962 - 1965 гг.): Научные доклады литературоведов Поволжья: Материалы VI зональной конференции литературоведческих кафедр университетов и пединститутов. Астрахань, 1967. С. 158-160.
96 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 2.
97 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 2.
98 Грудзинская В.С., Метель О.В. Академия общественных наук при ЦК КПСС и развитие советской историографии второй половины 1940-х - 1950-х гг.: К постановке проблемы // Диалог со временем. 2022. № 80. С. 222-235.
99 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 1, 28-30.
100 Алексеев В.А. Советская политическая сатира в борьбе с империалистической реакцией (1965 - 1970 гг.): Автореферат дисс. ... канд. ист. наук. Москва, 1970.
101 Алексеев В. Вопреки правде: Рецензируем книгу Ю. Селенского «Две пригоршни моря» // Волга (Астрахань). 1968. 22 мая.
102 ГААО. Ф. П-1668. Оп. 1. Д. 59. Л. 21.
103 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 39. Л. 125об.-126; Д. 45. Л. 6.
104 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 150.
105 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 39. Л. 126об.; Д. 45. Л. 6.
106 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 31.
107 Немировская Д.Л. На грани веков: Очерки. Астрахань, 2000. С. 191-197; Щербаков Ю.Н. И современники, и тени: Очерки и посвящения. Астрахань, 2013. С. 74-77.
108 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 31-32.
109 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 32.
110 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 32.
111 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 145. Л. 10.
112 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 7054. Л. 1, 4об.
113 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 32. Л. 25.
114 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 33.
115 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 33.
116 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 33-34.
117 Колесова И.В. Легендарная кафедра: Воспоминания. Астрахань, 2019. С. 5, 6.
118 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 34.
119 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 34.
120 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 35.
121 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 35.
122 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 35-36.
123 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 94.
124 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 2127. Л. 7-11, 17.
125 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 2127. Л. 11об., 18-28.
126 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 2127. Л. 30-31.
127 ГААО. Ф. П-325. Оп. 11. Д. 2127. Л. 34-37.
128 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 36.
129Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 95.
130 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 4. Л. 36.
131 Щербаков Ю.Н. И современники, и тени: Очерки и посвящения. Астрахань, 2013. С. 56.
132 ГААО. Ф. П-1668. Оп. 1. Д. 59. Л. 6-7.
133 ГААО. Ф. П-1668. Оп. 1. Д. 59. Л. 10.
134 ГААО. Ф. П-1668. Оп. 1. Д. 59. Л. 11.
135 ГААО. Ф. П-93. Оп. 1. Д. 3. Л. 7-9.
136 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 36. Л. 37.
137 Селенский Ю.В. Одна тревожная ночь: Повести и рассказы. Волгоград, 1970.
138 Селенский Ю.В. Автограф на вобле: Юмористические рассказы. Волгоград, 1971.
139 Селенский Ю.В. Хороша в золе картошка. Волгоград, 1972.
140 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 27.
141 ГААО. Ф. Р-749. Оп. 1. Д. 45. Л. 83.
142 Селенский Ю.В. Крутая Рамень: Повести. Москва, 1973.
143 Бодров И.П. Встречи в пути. Астрахань, 1994. С. 34.
144 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 11.
145 Бодров И.П. Встречи в пути. Астрахань, 1994. С. 33.
146 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 94.
147 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 94.
148 Селенский Ю.В. Не расти у дороги.: Повесть. Волгоград, 1983. С. 304.
149 Марков А.С. Ускользающее время: Из дневниковых записей писателя А.С. Маркова. Ч. 1. Калининград, 2015. С. 70.
Автор, аннотация, ключевые слова
Карпенко Сергей Владимирович - канд. ист. наук, профессор, Российский государственный гуманитарный университет (Москва) ORCID ID: 0000-0002-7271-7874 skarpenk@mail.ru
Историко-документальный очерк повествует об уже забытых событиях, произошедших в жизни молодой Астраханской писательской организации в период ужесточения идеологической политики Коммунистической партии после прихода к власти Л.И. Брежнева. Эти события, реконструировать которые помогли протоколы общих и партийных собраний астраханских писателей 1965-1968 гг., едва не сломали судьбу Юрия Васильевича Селенского (1922 - 1973), известного астраханского писателя, едва не перечеркнули его литературную деятельность. В изданной в 1967 г. повести «Две пригоршни моря» он критически изобразил журналистов и редакцию астраханской областной газеты «Волга», в которой сам проработал почти 12 лет. Как талантливо показано в повести, журналисты и редакция газеты превратились в часть идеологического аппарата областного комитета Коммунистической партии, в орудие идейно-политического воспитания населения. В ответ «Волга» опубликовала резкую, даже враждебную рецензию на повесть. В этой рецензии Юрий Селенский был обвинен, по большому счету, в очернительстве советской журналистики и в отказе от «социалистического реализма». Такое обвинение грозило писателю исключением из Коммунистической партии и Союза писателей СССР. В этих событиях «областного масштаба» можно увидеть трагедию уникальной творческой личности, которая не могла, не хотела приспосабливаться к изменению политического режима в стране. Но трагедия эта была «обыкновенной историей», одной из сторон советской писательской повседневности, когда КПСС в послесталинские времена стала широко практиковать «идейное воспитание» советских писателей.
Союз писателей СССР, Коммунистическая партия Советского союза (КПСС), областная писательская организация, областной комитет КПСС, номенклатура, «оттепель», писатель, литературная деятельность, книгоиздание, периодическая печать, журналистика, литературная критика, идеология, Астрахань.
Author, Abstract, Key words
Sergey V. Karpenko - Candidate of History, Professor, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia) ORCID ID: 0000-0002-7271-7874 skarpenk@mail.ru
The historical and documentary essay tells about already forgotten events that occurred in the life of the young Astrakhan writers' organization during the period of tightening the ideological policy of the Communist Party after L.I. Brezhnev came to power. These events, which were reconstructed by the minutes of general and party meetings of Astrakhan writers of 1965-1968, almost broke the fate of Yuri Vasilyevich Selensky (1922-1973), a famous Astrakhan writer, and nearly crossed out his literary activities. In his story "Two Fistfuls of the Sea," published in 1967, he critically portrayed journalists and the editorial office of the Astrakhan regional newspaper "The Volga," where he himself worked for almost 12 years. As the story skillfully shows, the journalists and the newspaper's editorial staff became part of the ideological apparatus of the regional committee of the Communist Party, an instrument for the ideological and political education of the population. In response, "The Volga" published a harsh, even hostile review of the story. In this review, Yuri Selensky was accused, by and large, of denigrating Soviet journalism and abandoning "socialist realism". Such an accusation threatened the writer with expulsion from the Communist Party and the USSR Union of Writers. In these events of a "regional scale" one can see the tragedy of a unique creative personality who could not and did not want to adapt to the change in the political regime in the country. But this tragedy was an "ordinary story," one of the aspects of Soviet literary everyday life, when the CPSU in post-Stalin times began to widely practice "ideological education" of Soviet writers.
USSR Union of Writers, Communist Party of the Soviet Union (CPSU), regional writers' organization, CPSU Regional Committee, nomenclature, "thaw", writer, literary activities, book publishing, periodicals, journalism, literary criticism, ideology, Astrakhan (City of).
References (Articles from Scientific Journals)
1. Grudzinskaya, V.S. and Metel, O.V. Akademiya obshchestvennykh nauk pri TsK KPSS i razvitie sovetskoy istoriografii vtoroy poloviny 1940-kh -1950-kh gg.: K postanovke problemy [Academy of Social Sciences under the Central Committee of the CPSU and Development of Soviet Historiography in the Second Half of the 1940s - 1950s.]. Dialog so vremenem, 2022, no. 80, pp. 222-235. (In Russian).
2. Permyakov, I.A. and Antonenko, S.G. Popytka spasti druzhbu, ili Chto delal osvoboditel Pragi v Chekhoslovakii v mae 1968 g. [Attempt to Save Friendship, or What the Liberator of Prague Did in Czechoslovakia in May 1968.]. Vestnik MGIMO-Universiteta, 2020, vol. 13, no. 4, pp. 92-108. (In Russian).
3. Karpenko, S.V. Sudba rukopisi "Krepost ne sdaetsya", ili Istoriya o tom, kak Andreas Zaks vozglavil "nepartiynuyu" partorganizatsiyu astrakhanskikh pisateley (1964 - 1966 gody) [The Fate of the Manuscript, "The Fortress Does
Not Surrender." Or the Story of How Andreas Saks Headed the "Non-Party" Communist Party Organization of Astrakhan Writers (1964 - 1966).]. Novyy istoricheskiy vestnik, 2020, no. 3 (65), pp. 111-147. (In Russian).
4. Tyurin, A.V. Soyuz pisateley i zhilishchnoye stroitelstvo v Leningrade v 1950-e - nachale 1960-kh gg. [The Union of Writers and Housing Construction in Leningrad in the 1950s and Early 1960s.]. Vestnik Leningradskogo gosudarstvennogo universiteta imeni A.S. Pushkina, 2012, vol. 4, no. 4, pp. 36-42. (In Russian).
5. Yurkina, Ya.V. Andreas Zaks: put v literaturu i v byurokraticheskiy apparat Soyuza sovetskikh pisateley SSSR (1920-e - 1930-e gody) [Andreas Saks and the Union of Soviet Writers: At the Crossroads of Literature and Bureaucracy (1920s - 1930-s).]. Novyy istoricheskiy vestnik, 2023, no. 1 (75), pp. 147-178. (In Russian).
(Monographs)
6. Antipina, V.A. Povsednevnaya zhizn sovetskikh pisateley: 1930 - 1950-e gody [The Everyday Life of Soviet Writers, 1930s to 1950s.]. Moscow, 2005, 408 p. (In Russian).
7. German, A.A. Nemetskaya avtonomiya na Volge, 1918 - 1941 [German Autonomy on the Volga, 1918 - 1941.]. 2nd ed. Moscow, 2007, 576 p. (In Russian).
8. Nemirovskaya, D.L. Na grani vekov: Ocherki [On the Verge of Centuries: Essays.]. Astrakhan, 2000, 207 p. (In Russian).
DOI: 10.54770/20729286 2024 2 192
