CC BY
248
ВОПРОСЫ ФИЛОЛОГИИ
УДК 413.0
ТРОПИКА КАК СРЕДСТВО МАНИПУЛИРОВАНИЯ И УБЕЖДЕНИЯ (НА ПРИМЕРЕ ЭВФЕМИЗМОВ И ДИСФЕМИЗМОВ, ИСПОЛЬЗУЕМЫХ В ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ)
© 2011 г. П.П. Лобас
Южный федеральный университет, Southern Federal University,
пер. Университетский, 93, г. Ростов-на-Дону, 344006, Universitetsky St., 93, Rostov-on-Don, 344006,
[email protected] [email protected]
Исследуются свойства эвфемизмов и дисфемизмов, позволяющие, с одной стороны, использовать их в целях манипуляции, с другой - как изобразительные средства убеждающей речи. Особое внимание уделяется эвфемистическим и дисфе-мистическим перифразам. Эвфемизмы и дисфемизмы по своей природе - средства, пригодные скорее для манипулятивных целей, чем для аргументированного убеждения. Характерным для публичного языка вообще и политического дискурса в частности является использование дисфемистических и эвфемистических перифраз. Эвфемизмы и дисфемизмы могут служить и для усиления убеждающей речи.
Ключевые слова: манипуляция, убеждение, эвфемизм, дисфемизм, перифраз, троп, словесное воздействие, политический дискурс.
Investigated the properties of euphemisms and diseuphemisms which allow us to use them as means of manipulation and in the same time as devices of persuasive speech. The special attention is given to euphemistic and diseuphemistic periphrases. Euphemisms and dysphemism in nature - remedies, more suitable for manipulation purposes than for reasoned persuasion. All the public speeches including the political discourse are characterized by a frequent usage of diseuphemistic and euphemistic periphrases. Euphemisms and dysphemism may also serve to enhance the persuasive speech.
Keywords: manipulation, persuasion, euphemism, diseuphemism, periphrasis, trope, verbal impact, political discourse.
Настоящая статья лежит в русле исследования отдельных стилистических средств в плане их персуа-зивных и манипулятивных потенций. Исходя из того, что манипулирование и убеждение рассматриваются нами вслед за многими другими авторами [1, 2 и др.] как две различные стратегии речевого воздействия, мы стремимся к тому, чтобы провести грань между убеждением - открытым словесным воздействием - и манипулированием - скрытым воздействием - в пределах одного языкового средства.
Эвфемизация, широко используемая в быту в связи с действием всевозможных табу, более характерна «для различных сфер общественной жизни: военной, политической, экономической, дипломатической, судебно-правовой» [3, с. 757]. В частности, в высокой степени она присуща политическому дискурсу. Е.И. Шейгал, специально исследовавшая его, связывает эфвемизацию в нем с риторической стратегией демобилизации общественного мнения, когда ситуация описывается в сглаженных выражениях [4, с. 179 - 180]. Например, нехватка продовольствия звучит совсем не так тревожно, как голод, а русское беспорядки или английское unrest - как гражданская война или civil war. Подобная эвфемизация в первую очередь характерна для тоталитарных режимов. Так, М. Томан-Банке, изучавший немецкие выборные кампании, указывает на пристрастие национал-социалистического дискурса к эвфемизмам, придающим официальной речи благо-
душный вид [5, 8. 55]. Однако эвфемизация практикуется и во вполне демократических странах. При этом авторы, исследующие ее, отмечают манипулятивный характер использования эвфемизмов, в частности в политическом дискурсе. По образному выражению Р. Дентона и Г. Вуд-варда, они погружают описание в «словесный туман» [6, р. 334], т.е. дезориентируют реципиента речи. Можно ли, однако, отнести эвфемизм к приемам скрытого воздействия на адресата речи, что и является признаком манипулирования?
Думается, что с оговорками, о которых речь пойдет ниже, эвфемизм можно отнести к приемам скрытого воздействия на получателя сообщения. Ведь любой эвфемизм хотя бы частично, но неизменно маскирует определенные стороны своего референта. Более того, он формирует нужные автору ассоциации [7] и оценки [8, с. 357]. Благодаря этим качествам он способен, не содержа в себе прямой лжи, вводить адресата речи в «добровольное» заблуждение, что и является признаком манипулирования: заставить человека сделать неправильные выводы из правильных посылок. При этом мера заблуждения адресата манипулирования зависит от многих обстоятельств. В том числе она зависит от языковой компетенции реципиента речи. Это также является типичным признаком манипулирования, всегда рассчитывающего на лакуны либо в реальной, либо в лингвистической компетенции жертв манипулирования.
Так обстоит дело с эвфемизмами и эвфемизацией, что же касается дисфемизмов, т.е. слов или оборотов, противоположных по функции эвфемизму, то в отношении речевого воздействия они устроены аналогично. Недаром некоторыми авторами даже предлагается родовой термин для эвфемизмов и дисфемизмов - «Х-фемизм» [9].
Разумеется, если в первых заключена положительная, а часто даже мелиоративная оценочность, то вторые однозначно связаны с пейоративной окраской. Различие состоит в том, что дисфемизм не выступает в функции замены табуированных слов, напротив, он связан с намеренным снижением стиля, с так называемой гумиляцией. Вследствие этого функции эвфемизма и дисфемизма в бытовой речи прямо противоположны: первый заменяет табуированное слово приемлемым синонимом, второй -нейтральное слово грубой или нецензурной лексикой. Однако в политическом дискурсе, как и в общественном дискурсе вообще, их функции легко объединяются в одной: те и другие вызывают желательные коннотации и служат инструментом формирования общественного мнения. Однако если эвфемизация служит стратегии демобилизации общественного мнения, как уже отмечалось выше со ссылкой на Е.И. Шейгал, то дисфемизация связана со стратегией мобилизации общественного мнения, о чем и пишет тот же автор. С помощью дисфемизмов нагнетается впечатление о том, что в какой-либо сфере общественной жизни создана нетерпимая ситуация. Так, слово повстанец заменяется словом бандит, а конфликт, вооруженное столкновение характеризуется английским словом massacre (резня), как это мы видим сегодня в текстах, посвященных арабским событиям.
На базе дисфемизмов и эвфемизмов строятся соответствующие перифразы (замены слова описательным выражением), что особенно характерно для политического дискурса, где они становятся газетными и телевизионными штампами: межэтнический конфликт, асимметричный ответ, военное решение вопроса и т.п.
Отмечаемая исследователями в качестве основной функции оценочность перифраза [10], как нельзя лучше подходит для роли создания клишированного восприятия действительности. Концептуализация политического ландшафта проводится в навязанных массовому читателю и зрителю устойчивых оборотах, а это и есть манипулирование сознанием, для которого в высшей степени характерно вмешательство в когнитивные структуры реципиента речи.
Нельзя, однако, не заметить, что манипулятивные возможности эвфемизмов и дисфемизмов ограничены, что отличает их от ряда других тропов. Нам следует подробнее остановиться на характере этих ограничений.
Первое из них состоит в том, что, как отмечают многие авторы, эвфемизм в целом «не способен ввести кого-либо в заблуждение» [11, с. 7 - 8; 12, с. 246]. В связи этим иногда даже употребляют термин «псев-доэвфемизация» [13, с. 99 - 100]. Аналогично обстоит дело и с дисфемизмами. Относительно эвфемизмов известно также, что со временем они приобретают те же нежелательные ассоциации, что и сами первоначальные наименования [14]. Правда, «неспособность
вводить в заблуждение» следует все же понимать как черту относительную, а не абсолютную.
Второе ограничение состоит в том, что как эвфемизмы, так и дисфемизмы легко становятся объектом лингвистической рефлексии и могут подвергнуться своеобразному дезавуированию в речи оппонента. Можно сформулировать мысль и так: из всех скрытых приемов речевого воздействия механизм эвфемизма или дисфе-мизма скрыт наиболее слабо. Не требуется больших аналитических усилий, чтобы догадаться о том, что именно достигается их употреблением. В языке существуют куда более изощренные способы манипулирования.
Перейдем к примерам, которые наглядно продемонстрируют относительную слабость обоих как манипулятив-ного приема. В советское время в языке дипломатии активно использовался довольно эластичный оборот «добрососедские отношения». В этот же самый период в контексте вторжения советских войск в Чехословакию западногерманская газета «Франкфуртер Альгемайне Цай-тунг», цитируя Вилли Брандта, писала, что советская дипломатия использует эвфемизм ... gute Nachbarkeit als eine besonders raffinierte Form der Aggression zu verteufeln. Оружие эвфемизма, таким образом, оказалось повернутым в другую сторону, а это в свою очередь позволило оппонентам советской дипломатии перейти в атаку: обвинить советские источники в изощренном цинизме, в казуистике, в том, что за словами добрососедские отношения (gute Nachbarkeit) скрывается изощренная форма агрессии. Высказывание канцлера позволило «выжать» из выражения, задуманного как дипломатическое, то, чего оно не заключало, и обратить эвфемизацию в контраргумент.
Рассматриваемые ограничения эффективности эвфемизма и дисфемизма как средства манипулирования снимаются, однако, при условии монополии на слово, а первое ограничение - еще и при наличии достаточно мощных пропагандистских резервов. Например, советский читатель не имел никакой возможности ознакомиться с подобной приведенной выше точкой зрения на язык советской дипломатии, и для него эвфемизм добрососедские отношения сохранял весь запас своей эффективности и не грозил заказчикам пропаганды обратиться ей во вред (по крайней мере в публичном пространстве). В то самое время, когда в немецкой прессе высмеивался советский эвфемизм и говорилось об агрессивном вторжении в Чехословакию, советская пропаганда использовала для обозначения ввода войск выражения братская помощь и интернациональный долг, т.е. эвфемистические перифразы. Отметим, что в современном уже дискурсе выражение братская помощь часто используется иронически, например, в электронной газете «ПЕДСОВЕТ.oig» заголовок «Братская помощь» относится к статье, описывающей платное образование (имеется в виду материальная помощь братьям в прямом смысле слова). Это говорит о том, что культурная память сохраняет представления об условностях клишированных эвфемизмов.
Мощный пропагандистский аппарат и без монополии на слово вполне способен смягчить первое ограничение, т.е. то обстоятельство, что свойства референта так или иначе «просвечивают» через его эвфемистическое или
дисфемистическое обозначение. Недаром Е. Чайка отмечает, что при эвфемии хотя все и знают, о чем речь, но знание это все равно отступает на задний план [15, p. 266]. Отсюда следует, что массированное употребление эвфемизмов, которое и характерно для политической пропаганды, является вполне действенным манипулятивным средством. Изолированный эвфемизм легко поддается анализу, противопоказанному манипулированию, и даже может быть использован политическим оппонентом при его «закавычивании», ср. выражение, например, во фразе «Так называемые "точечныеудары "».
До сих пор мы рассматривали эвфемизмы и дис-фемизмы с точки зрения их способности реализовать манипулирование общественным сознанием. Такая способность состоит в том, что они, минуя открытую аргументацию, самим фактом обозначения референта формируют желательное представление о нем, актуализируя одни его стороны и замалчивая другие. Именно так устроено манипулирование в его отличие от убеждения, которое так или иначе должно рассмотреть все «за» и «против», как это бывает, например, в судебном состязании. И все же сам факт эвфе-мизации или дисфемизации лежит на поверхности и может быть легко замечен адресатом пропаганды в отличие от, скажем, концептуальной метафоры [16].
Когда мы говорим о строительстве коммунизма или о перестройке (концептуальные метафоры), мы имплицитно принимаем в качестве аксиомы вещи, в действительности требующие доказательств. Метафора строительства подразумевает, что речь идет о каком-то вполне определенном объекте, который можно построить, что все члены общества заинтересованы в этом строительстве и принимают в нем участие и т.д. Чтобы поставить все эти вопросы, т.е. эксплицировать скрытый в концептуальной метафоре смысл, необходимо некое аналитическое усилие. Утверждение, построенное на концептуальной метафоре, можно оспорить лишь подвергнув эту метафору изощренному препарированию. Но чтобы соотнести референт с его обозначением в эвфемизме или дис-фемизме, нужно совсем немного критического анализа. «Тайна» эвфемизма и дисфемизма спрятана не глубоко.
Тем самым такой признак манипулирования, как скрытое воздействие оказывается в рассматриваемых нами явлениях под ударом. Дисфемизм может быть дезавуирован оппонентом пропаганды или попросту может оказаться неэффективным, потому, что «все знают, о чем идет речь». Действия этих факторов существенно меняются в зависимости от того, существует ли у авторов эвфемизмов и дисфемизмов монополия на слово. В тоталитарных дискурсах политические эвфемизмы и дисфемиз-мы оказываются действенным средством манипулирования общественным сознанием. В условиях отсутствия информационной блокады решающим является возможность их тиражировать, доводя подобное словоупотребление до автоматизма.
Обратимся теперь к другой стороне эвфемизмов и дисфемизмов, поставив вопрос, могут ли они рассматриваться как средства убеждения?
Эвфемизмы и дисфемизмы некоторые исследователи рассматривают как тропы [17, с. 137, 521]. Что же касает-
ся эвфемистических и дисфемистических перифраз, их принадлежность к тропам не оспаривается. В последнее время много писалось о манипулировании с помощью тропов, особенно метафор, но поставим вопрос в общем виде: имеют ли тропы отношение к убеждению?
Убеждение - открытое, верифицируемое речевое воздействие. Осуществляется оно с помощью аргументации, проясняющей спорный вопрос. При этом ясность речи признается решающим для убеждения качеством (в античных терминах - «достоинством речи»), о чем писал еще Аристотель, а современные авторы считают ясность речи - главной целью риторики, что отличает ее от культуры речи, сосредоточенной на уместности последней [18, с. 35].
Ясность речи поддерживается таким ее свойством, как изобразительность, тропы же являются изобразительными средствами речи, средствами, специально усиливающими изобразительность. Отсюда та роль, которая им отводится в теории убеждающей речи - риторике, с самого своего возникновения интересующейся тропами. Сам по себе троп, скажем, метафора, не может рассматриваться как аргумент убеждающей речи. Однако он может участвовать в прояснении мысли, в частности, метафора в традиции Аристотеля рассматривается как способ прояснить мысль и облегчить ее восприятие. Вот почему риторика, настороженно относящаяся к манипулированию (например, к логическим уловкам), числит тропы в своем арсенале.
Как, однако, обстоит дело с эвфемизмами, дисфе-мизмами и эвфемистическими и дисфемистическими перифразами в отношении усиления изобразительности?
Перифраз, несомненно, можно рассматривать как средство усиления изобразительности, что и дает основание исследователям единодушно считать его тропом. Если обратиться к опыту художественной литературы, то он усиливает изобразительность, помогая автору раскрыть образ. При этом, однако, нельзя не отметить зависимость перифраза от определенной художественной традиции, что подчеркивает конвенциональность, условность его. Например, скандинавская поэзия использовала особые перифразы, кеннинги, которые вне ее поэтической традиции не существуют.
Если обратиться к словарю русского языка, где отражены перифразы, широко употребляемые в публицистике, то обращает на себя внимание обилие украшающих перифрастических выражений [19]. Сюда относятся, в частности, такие названия стран и городов, как «Северная Пальмира» (Петербург), «Страна восходящего солнца» (Япония), «Страна гейзеров» (Исландия). Их конвенциональность очевидна, что же касается изобразительных возможностей, то они достаточно скромны, и хотя страну гейзеров легко себе вообразить, но насколько это облегчает нам представление об Исландии - вопрос спорный. Еще в большей степени это относится к перифразу «Страна утренней свежести» (Корея).
Исследователи риторических средств отмечают, что уже древние рассматривали перифраз главным образом как украшение речи [20, 8. 306]. В самом деле, выражения, подобные приведенным выше, спо-
собствуют усилению изобразительности речи, но мало пригодны к раскрытию какой бы то ни было аргументации, к усилению ее ясности и прозрачности. Их возможности в качестве вспомогательных средств убеждения ограничены.
Обычные, не перефрастические эвфемизмы при прочих равных вообще не обладают особой изобразительностью, вот почему большинство авторов и не рассматривает эвфемизм как троп (ср. глагол встречаться как эвфемизм сексуальной близости). В некоторых случаях, когда эвфемизм основан на метонимической или метафорической замене, определенная слабо выраженная изобразительность эвфемизмам все же присуща. Что касается дисфемизмов, то они еще слабее связаны с усилением изобразительности. Их экспрессия создается всецело за счет выразительности, резко выделяющей их на фоне обычной речи. Таково, например, восприятие грубой или обсценной лексики в публичном пространстве.
В целом можно заключить, что изобразительные свойства эвфемизмов и дисфемизмов не позволяют им полноценно участвовать в подкреплении убеждающей речи наглядностью. Их участие, во всяком случае, значительно слабее, чем у других тропов.
Таким образом, и те и другие по своей природе являются средствами, пригодными скорее для манипу-лятивных целей, чем для аргументированного убеждения. Хотя, конечно, в отдельных случаях они могут усиливать аргументацию убеждающей речи. Однако и как средство манипулирования общественным сознанием эвфемизмы и дисфемизмы имеют существенный недостаток. Целью всякого манипулирования является скрытое, неверифицируемое словесное воздействие. Однако в ряду других тропов, в сравнении с метафорой эвфемизация и дисфемизация легко обнаруживаются реципиентом речи и могут быть подвергнуты своеобразному демонтажу в речи оппонента. И все же эвфемизмы и дисфемизмы выступают главным образом как средства манипулирования общественным сознанием. В этой роли они становятся эффективными, когда есть возможность широкого тиражирования данных эвфемизмов и дисфемизмов, превращения их в штампы, а также в условиях монополии на слово, когда у оппонента нет возможности дезавуировать тот или иной эвфемизм и дисфемизм. Наиболее же характерным для публичного языка вообще и политического дискурса в частности является использование дисфемистических и эвфемистических перифраз.
Поступила в редакцию
Литература
1. Беляева И.В. Феномен речевой манипуляции: лин-гвоюридические аспекты. Ростов н/Д, 2009. 244 с.
2. ХазагеровГ.Г. Партия, власть и риторика. М., 2006. 48 с.
3. Баринова А.В. Эвфемизм // Культура русской речи : энциклопедический словарь-справочник. М., 2003. С.757 - 758.
4. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М., 2004. 326 с.
5. Toman-Banke M. Die Wahlslogan der Bundestagswahlen 1949 - 1994. Wiesbaden, 1996. 417 S.
6. Denton R.E., Woodward G.C. Political Communication in America. N.Y., 1985. 366 p.
7. Кацев А.М. Роль ассоциативности в эвфемии // Проблемы синхронного и диахронного описания германских языков. Пятигорск, 1981. С. 140 - 146.
8. Шапошников В.Н. О стилевой конфигурации русского языка на рубеже XXI века // Словарь и культура русской речи. К 100-летию со дня рождения С.И. Ожегова. М., 2001. С. 353 - 363.
9. Allan K., Burridge K. Euphemism and Language Used as Shield and Weapon. N.Y.; Oxford, 1991. 263 p.
10. Синельникова Л.Н. К вопросу о сущности перифразы как функционально-семантической единицы речи // Вопросы грамматического строя современного русского языка. М., 1972. С. 147 - 151.
11. Ковшова М.Л. Семантика и прагматика эвфемизмов: краткий тематический словарь. М., 2007. 320 с.
12. Земская Е.А. Язык газет // Язык как деятельность. М., 2004.
13. Васильев А.Д. Некоторые манипулятивные приемы в текстах телевизионных новостей // Политическая лингвистика. Екатеринбург, 2006. Вып. 20. С. 95 - 115.
14. Босачева Н.Ц. Контекстуальные условия реализации эвфемистической функции дейктических слов // Вопросы английской контекстологии. Л., 1990. С. 43 - 46.
15. Chaika E. Language: the social Mirror. Cambridge; Newbury, 1989. 274 p.
16. Лобас П.П. Метафора в политическом дискурсе как средство убеждения и манипулирования // Научная мысль Кавказа. 2009. №4. С. 101 - 106.
17. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966.
18. Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Общая риторика: курс лекций. Словарь риторических примеров. Ростов н/Д, 1999. 320 с.
19. Новиков А.Б. Словарь перифраз русского языка. М., 2004. 352 с.
20. Lausberg H. Handbuch der literarischen Rhetorik. München, 1960. 957 S.
4 мая 2011 г.
