CC BY
71
йоркских богемных кругов, к чему Т. Капоте оказался совершенно не готов.
Последние годы его жизни были омрачены неудачными попытками завершить свой magnum opus - «Отвеченные молитвы». Однако после смерти писателя никаких новых глав, кроме уже опубликованных, найти не удалось, хотя Капоте не раз утверждал, что работает над романом. На заданный незадолго до смерти вопрос подруги, где текст, он ответил, что его найдут, когда понадобится. Б. Боллинг рассматривает этот роман как нерукотворный памятник писателя самому себе, точку синтеза авторского имиджа и текста до такой степени полного, что он даже не нуждается в физическом тексте, чтобы быть реальным. Это подтверждают продолжающиеся поиски текста (так, в 2012 г. в журнале «Эсквайр» был опубликован вероятный фрагмент романа).
А.И. Кузьмичёв
2018.04.042. ЕВ. СОКОЛОВА. «ТРАВМА» И «ВИНА» В ТРЕТЬЕМ ПОСЛЕВОЕННОМ ПОКОЛЕНИИ НЕМЕЦКИХ ПИСАТЕЛЕЙ. (Обзор).
Ключевые слова: современная немецкая литература; тема «немецкой вины»; травматический опыт поколений; семейный роман.
Покончивший с собой немецкий писатель «третьего послевоенного поколения»1 Вольфганг Херрндорф (1965-2013), автор подросткового бестселлера «Чик»2, вспоминает, что отец впервые рассказал ему о Холокосте в 1973 г., когда ему было восемь лет. Но только став взрослым, он осознал «ничтожность временной дистанции», отделяющей его лично от тех ужасных событий: «Всего 23 года отделяют мое рождение от первых документальных свидетельств (дневник Анны Франк), одно поколение, не больше -взмах ресниц!»3, и это осознание стало для него шоком.
1 О поколениях писателей в послевоенной немецкой литературе см., напр.: Agazzi E. Erinnerte und rekonstruierte Geschichte. Drei Generationen deutscher Schriftsteller und die Fragen der Vergangenheit. - Göttingen, 2005. - 175 S.
2
Herrndorf W. Tschik: Roman. - Berlin, 2010. - 365 S. В рус. пер.: Херрндорф В. Гуд бай, Берлин! / Пер. с нем. Горбовой А. - М., 2015. - 288 с.
3 Herrndorf W. Arbeit und Struktur. - Berlin, 2013. - S. 333.
Хотя «рожденные после» («Danachgeborene»: Леа Кир-штайн1) не являются «прямыми» свидетелями событий военного времени, они все же остаются свидетелями «косвенными», поскольку с рождения соприкасаются с продолжающимся воздействием событий прошлого на родителей и других родственников. Сохраняя таким образом «вовлеченность» (3, с. 608), эти «свидетели чувств» (Удо Юргенс) еще в детстве (не достигнув психологической зрелости) «считывают» со старших родственников травму, вину, запрет - разнообразные комплексы тяжелых переживаний, для которых в языке длительное время в принципе не было слов, которые давали бы возможность проговаривать и осмысливать их (2).
Один из лидеров в области исследований травматического опыта поколений немецкий психоаналитик В. Болебер показывает серьезность воздействия коллективной памяти о травме на психологическое формирование последующих поколений (5, с. 13-60). Относительно ситуации в современной Германии он подчеркивает, что травматические переживания, вина, стыд и наследие национал-социалистской идеологии «образовали сложное переплетение, воздействие которого не ограничилось только первым поколением, но перешло на следующие», ставшие «контейнером» для «непрорабо-танного страдания и травматизаций, непризнанной вины и ответственности» (1, с. 14) родителей и других старших родственников. Как следствие, возникает особая «нарциссическая фиксация» между первым и последующими поколениями, препятствующая формированию личности у представителей последующих поколений -поскольку их естественное психологическое взросление затруднено «функционализацией» их со стороны старших для «сбрасывания» «психически не переработанной истории поколения родителей» (там же).
Сегодня нейробиологи связывают воздействие всякого человеческого опыта с усилением определенных нейронных связей внутри некоторого профиля нейронной сети. Таким образом, повторение (в снах, «вспышках памяти», определенных комплексах симптомов, складывающихся в синдромы), характерное для травматических переживаний, которое часто имеет характер неосоз-
1 Kirstein L. Die Zweite Generation. Autobiographische Reflexionen. -München, 2006. - S. 20.
нанного и внезапного, представляет собой попытку «я» справиться с непостижимым опытом, интегрировать его в свой образ реальности. Однако, если неспособность интегрировать травматический опыт по-прежнему сохраняется - что прямо коррелирует с интенсивностью переживания, - «травмирующий» паттерн в нейронной сети мозга при повторении «перезаписывается» вновь, раз за разом лишь «углубляясь» и связываясь к тому же с разнообразными (новыми) контекстами, каждый из которых, в свою очередь, может постепенно трансформироваться в «триггер» травматического переживания, что лишь усугубляет психологическое состояние человека.
Воспоминание возникает вследствие актуализации паттернов, повторяющих в нейронной сети мозга картину возбуждения, которая наблюдалась при первоначальном опыте или при его последующих повторениях, порожденных, возможно, уже другими контекстами. Поэтому вопрос об истинности связи прошлых событий и воспоминаний о них с точки зрения современной психологии не вполне осмыслен, ибо воспоминания во многом представляют собой «нарративные конструкции», составленные из историй, постепенно заполнявших возникавшие с течением времени пробелы, и порождающие искажения и смыслы, в действительности соответствующие актуальной ситуации «я» (1, с. 18).
Тяжелая травматизация оказывает межпоколенческое воздействие, поскольку превышает психические возможности людей, которые не в силах ее переработать. «Она проникает в жизнь детей и порождает специфические конфликты поколений» (1, с. 23). Обобщая опыт психоаналитического лечения детей лиц, переживших Холокост, он констатирует, что «у родителей, которые могли защититься от массивной травматизации только с помощью замалчивания, отрицания и дереализации, дети бессознательно перенимали выстраданное, перерабатывали его признаки в своей фантазии и отыгрывали эти фантазии во внешнем мире» (там же). Такие дети жили свою жизнь как бы в двух реальностях - своей собственной и той, которая связана с травматической историей родителей. Воздействие травмы передается через поколения за счет такого рода «трансгенерационных процессов идентификации» (1, с. 29) и закрепляется посредством «трансгенерационного молчания», считает В. Болебер.
На материале литературы последних лет Л. Кёлле прослеживает путь от «реальной вины» поколения бабушек и дедушек, участвовавших в войне, к «чувству вины» их внуков. В автобиографическом тексте Давида Вагнера (р. 1970) «Прекрасные чувства немецкой вины»1 она находит подтверждения изложенным выше тезисам В. Болебера. При этом текст Д. Вагнера, по ее мнению, во многом продолжает также и мысли из «Работы и структуры» В. Херрндорфа2 - беллетризованного дневника последних трех лет жизни писателя, совершившего самоубийство в 2013 г.
У Д. Вагнера автобиографический герой впервые узнает о преступлениях нацизма в семилетнем возрасте - от преподавательницы религии. Услышанное оказывает на него очень сильное воздействие: «Снова и снова я видел долину Рейна за окном - заваленную трупами. Чем больше, благодаря фрау Клингман, узнавал я о Гитлере, о войне, об уничтожении европейских евреев, чем больше ярких образов видел и чем больше жестокостей для себя открывал, тем выше громоздились в моем воображении горы трупов - выше виноградников, выше Лорелеи, выше городских крыш»3. Из разговоров родителей автобиографический герой Д. Вагнера понял, что его бабушка познакомилась с дедушкой в день партийного праздника НСДАП4 в 1938 г. в Нюрнберге: рядом с дедом, «особенно молодцевато» выглядевшим в нацистской форме, шагал фюрер, и бабушка мгновенно влюбилась. Услышав эту семейную историю, внук мгновенно почувствовал, что об этом не стоит сообщать учительнице: появилась раздвоенность.
Поначалу остро ощущавший вину, ребенок в какой-то момент привык к этому чувству: привык переживать его в одиночестве и даже получать от него своеобразное наслаждение, поскольку огромная вина придавала его жизни значительность и масштаб. Бомбардировки немецких городов союзниками казались ему справедливыми: «Я думал, что, по самому высокому счету, только лишь справедливо, что у моей тети осталось от всей довоенной жизни, от
1 Wagner D. Schöne deutsche Schuldgefühle // Merkur. - Stuttgart, 2001. -Jg 55, H. 627. - S. 636-641.
2 Herrndorf W. Arbeit und Struktur. - Berlin, 2013. - 448 S.
3
Wagner D. Op. cit.
4 Национал-социалистическая рабочая партия Германии (NSDAP).
всего имущества только одно одеяло, которое она захватила с собой в бомбоубежище. Я думал, мы заслужили это - жить в кошмарных новостройках, в уродливых, заново отстроенных городах. Не иметь настоящей столицы. И отлитая в бетоне немецкая разде-ленность представлялась мне заслуженным итогом Второй мировой войны»1.
И хотя текст в целом написан с отчетливой иронической интонацией, в нем нисколько не преувеличено то место, которое период национал-социализма занимает в современных школьных учебных планах. Но несмотря на это, по мере взросления главного героя его «прекрасное, возвышенное чувство вины» постепенно теряет силу. До такой степени, что к концу повествования (настоящему моменту) от него остается лишь «маска участия», натянутая поверх потерявшей всякое значение реальной вины дедушки с бабушкой, приговоренных к тюремному заключению на Нюрнбергском процессе. «Чувство вины и ответственности переросло в отторжение вины и отказ от ответственности», - признается Д. Вагнер (цит. по: 3, с. 610).
У того взрослого, каким стал ныне герой Д. Вагнера, по его признанию, наличествует лишь некая «производная чувства вины» -поскольку взгляд его лишен теперь страстной серьезности детства, к которой с чрезмерной навязчивостью апеллировала некогда учительница. Ему остается лишь «смутное существование виновного» без всякого чувства ответственности2. При этом, как подчеркивает Л. Кёлле, ссылаясь на современные психоаналитические исследования (В. Болебер и др.), подавленная (вытесненная) вина продолжает внутренне воздействие: вытесненная несущим ответственность первым поколением и превратившаяся во «вторую вину» («zweite Schuld»: Ralph Giordano3), она падает грузом на поколения последующие (детей войны, поколение 68-го, внуков войны), кото-
1 Wagner D. Op. cit.
2 «Там, где виновны все, никто, по сути, не вправе выносить приговор... До тех пор, пока наказание остается правом преступников. убежденность в способности человека отвечать за свои действия причисляется к наказаниям». См.: Arendt H. Organisierte Schuld // Die Wandlung. - Heidelberg, 1946. - Jg 1, H. 4. -S. 339.
Giordano R. Die zweite Schuld, oder Von der Last, Deutscher zu sein. - Hamburg, 1987.
рые «по наследству» перенимают тяжесть неискупаемых преступлений (3, с. 611).
А. Рутка из Люблинского университета, анализируя послевоенную художественную литературу в Германии в сопоставлении с историческими трудами (4), показывает, как поначалу в ней конструировался миф о «чистом вермахте» (т.е. о существовании принципиальной возможности для представителей «военного поколения», служивших в вермахте, не участвовать тем не менее лично ни в каких военных преступлениях), а позднее - деконструировался.
Распространением мифа о «чистом вермахте» занимался «литературный мейнстрим» в ФРГ (1945-1960). В эту - первую - группу литературных текстов послевоенного времени исследовательница включает, например, «героические» романы Г. Гайзера, Г. Тюрка, Г. Кирстса, в целом позитивно изображающие солдат вермахта. Отчасти противостоявшую им - вторую - группу составляли романы, тематически сосредоточенные на страданиях жертв и мирного населения в ходе войны, в которых, однако, не поднимались вопросы о целях самой войны и «о том, что, собственно, загнало немцев на восток» (4, с. 344). К этой группе причислена нашумевшая в свое время трилогия Т. Плифирса «Большая война на востоке», в особенности первая ее часть - «Сталинград» (1946). Третью группу литературных произведений, в которых «нормальные» солдаты вермахта отделяются от «страдающих психическими патологиями военных преступников», представляют, в частности, знаменитый роман Э.М. Ремарка «Время жить и время умирать» (1952) и нашумевшая драма К. Цукмайера «Генерал дьявола» (1945).
В некотором смысле «литературному мейнстриму» ранней послевоенной литературы противостоят «истории о дезертирстве», характерные в первую очередь для литературы ГДР. В ФРГ наиболее яркий пример подобной литературы дает роман А. Андерша «Вишни свободы» (1952). Однако в целом, как подчеркивает А. Рутка, в период 1945-1960 гг. лишь отдельные литературные тексты в действительности «нарушали табу» на негативную оценку вермахта. Среди них рассказ Г. Бёлля «Смертный приговор: крючковатый нос» (1947, впервые опубл. 1983), его же первый роман «Где ты был, Адам?» (1951), повесть «Товарищи» (1955) Франца Фюмана.
Последовательная деконструкция «мифа о чистом вермахте» начинается лишь во второй половине 1990-х годов. Толчком к такому повороту А. Рутка считает, в частности, подготовленную Гамбургским институтом социальных исследований в 1995 г. (в обновленном варианте - в 2001 г.) выставку «Преступления вермахта: 1941-1944», вызвавшую в обществе огромный интерес. Вскоре последовали сразу несколько «семейных романов» крупных писателей «второго» и уже «третьего» поколений. Исследовательница называет романы Уве Тимма (р. 1940) «На примере брата» (2003), Уллы Хан (р. 1946) «Размытые образы» (2005), Томаса Ме-дикуса (р. 1953) «Глазами моего деда» (2004), Тани Дюкерс (р. 1968) «Небесные войска» (2003).
Таким образом, с начала 2000-х годов - т.е. с момента массового прихода в литературу писателей «третьего послевоенного поколения» - развенчание мифа о «чистом вермахте» представляется принципиально возможным. Все больше писателей включают исторически объективированное изображение недавнего прошлого в реальность собственных литературных текстов, а осмысливая и принимая его в качестве собственной семейной истории, нынешние авторы семейных романов осуществляют «психологическую переработку» травматического опыта, которая, по мнению психоаналитиков, долгое время оставалась невозможной в силу огромной интенсивности травматических переживаний. Психологическая возможность интегрировать, наконец, травматическое прошлое в свою «личную» историю во многом и порождает скачкообразный рост количества «семейных романов» в литературе Германии в 2000-2010-е годы, считает А. Рутка.
Список литературы
1. Болебер В. Воспоминание и историзация: трансформация индивидуальной и коллективной травмы и ее трансгенерационная передача // Травма прошлого в России и Германии: Психологические последствия и возможности психотерапии. - М., 2010. - С. 13-36.
2. Кёлле Л. Немецкое молчание: Настоящее прошлого в семейной памяти, литературе, религии и общественной жизни.
Koelle L. Deutsches Schweigen: Die Vergangenheit Gegenwarten im Familiengedächtnis, in Literatur, Religion und öffentlichem Raum. - Berlin, 2014. - Mode of access: http://www.kas.de/wf/doc/kas_40005-544-1-30.pdf7141217163207
3. Кёлле Л. Изувеченные войной: Третье поколение в современной немецкой литературе.
Koelle L. Kriegsversehrte. Die Dritte Generation in der Gegenwartsliteratur // Zeitschrift für deutsche Philologie. - Berlin, 2016. - Bd. 135, H. 4. - S. 607-633.
4. Рутка А. Литература и историография. «Чистый вермахт» - литературная конструкция и деконструкция мифа.
Rutka A. Literatur und Historiographie. «Saubere Wehrmacht» - literaische Konstruktion und Dekonstruktion des Mythos // Sprache. Literatur. Erkenntnis / Hrsg. von Hackl W., Kupczynska K., Wiesmüller W. - Wien: Praesens Verlag, 2014. - S. 342-354.
5. Травма прошлого в России и Германии: Психологические последствия и возможности психотерапии / Материалы Российско-немецкой конференции. НОУ Институт практической психологии и психоанализа / Пер. с нем. Асписовой О. -М., 2010. - 203 с.
2018.04.043. Т.Н. КРАСАВЧЕНКО. АНГЛОЯЗЫЧНАЯ КРИТИКА О «КУЛЬТОВОМ» АМЕРИКАНСКОМ ПИСАТЕЛЕ ДЭВИДЕ ФОСТЕРЕ УОЛЛЕСЕ. (Обзор).
Ключевые слова: современная американская проза; постпостмодернизм; роман.
Известность американского писателя Дэвида Фостера Уоллеса (1962-2008), представителя постпостмодернизма, с течением времени все более растет. В США, Европе, Австралии, Канаде о нем написано уже около двух десятков монографий (не говоря уже о многочисленных статьях); в январе 2017 г. создано Международное общество Дэвида Фостера Уоллеса; начал издаваться «Журнал исследований творчества Дэвида Фостера Уоллеса» (Journal of David Foster Wallace Studies); в Гарвардском и других университетах проводятся конференции, посвященные его творчеству. Международное издательство «Блумсбери» создало серию «Изучение творчества Дэвида Фостера Уоллеса» (David Foster Wallace Studies), что свидетельствует об интересе к творчеству этого американского писателя и одновременно популяризирует его. В англоязычном литературоведении общепризнанным стало мнение, что Уоллес изменил современную литературу, вывел ее за пределы «лишенной эмоций» постмодернистской иронии к тому, что получило в критике название «новая искренность».
За свою недолгую жизнь (46 лет) он написал три романа, издал несколько сборников рассказов и эссе, но в истории литерату-
