CC BY
58
2. Политические процессы в посткоммунистических
странах
В.В.ЛАПКИН
ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ РОССИЙСКИХ
ИЗБИРАТЕЛЕЙ
Итоги политических трансформаций 1999-2000 гг.1 и с формальной точки зрения, и с более глубоких, сущностных позиций обозначили завершение эпохи Ельцина в России. Ее политическим содержанием было интенсивное освоение демократической политической культуры, современных политических практик и институтов, радикальная смена прежней системы социально-политических ценностей.
После марта 2000 г. градус политической жизни в стране заметно снизился. Инновации стали монопольной прерогативой выстраиваемой заново «исполнительной вертикали». Оппозиция, лишенная рычагов влияния как на процесс принятия решений, так и на формирование массовых политических установок, окончательно утратила «непримиримую» составляющую, стала «системной». Вместе с тем исполнительная власть, блестяще реализовавшая в 1999-2000 гг. свой собственный электоральный проект2 и претендующая сегодня на главенство в политической жизни страны, обрела перспективу построения отношений с обществом напрямую, минуя всякого рода институциональных посредников.
В целом же в качестве тренда, обобщающего политические итоги ушедшей эпохи, отмечалось принципиальное упрощение ряда важнейших механизмов политического развития, ослабление потенциала формирующихся институтов демократии.
Вступление России в новую, послеельцинскую, эпоху оказалось для многих исследователей знаковым, рубежным событием, побуждающим к переосмыслению как пройденного пути демократизации (демократического транзита), так и ключевых парадигм на предмет их релевантности российским социально-политическим
1 См., например: Саква Р. Россия: двойные выборы 1999-2000 годов // Конституционное право: Восточноевропейское обозрение. - М., 2000. - № 1 (30). - С.57; Авдонин В.С. Трансформации текущего избирательного цикла: Структура и динамика российского электорального пространства (Круглый стол). // Полис. - М., 2000. - № 2. - С.93-96.; Моммен А. Заявка Путина на власть: конец российского федерализма? // Полис. - М., 2000. - № 5. - С. 70-80.
2 «...не парламент будет формировать правительство, а правительство выбрало для себя и под себя парламент», - так прокомментировал итоги Думских выборов 1999 г. известный политик и политолог В.Шейнис сразу после оглашения их предварительных результатов (Шейнис В. После битвы: итоги парламентских выборов и новая Государственная Дума. // Независимая газ. - М., 1999 - 29 дек. - С. 8).
трансформациям1. Ключевое для большинства демократических общества значение свободы самовыражения и политического участия в постельцинской России заменяется, на первый взгляд, прямо противоположной тенденцией: отходом от публичности в сферу частной жизни и политической апатией.
Актуализация проблемы теоретической и методологической недостаточности исследовательского инструментария применительно к российскому посткоммунизму, завершившему процесс становления формальных институтов демократии (и в частности, цикл так называемых «учредительных выборов», в широком смысле охватывающих весь период 1989-2000 гг.), весьма примечательна. Вместе с тем многие классические и новые теоретические модели, пытающиеся проанализировать перемены в постсоветской России и апеллирующие к факторам разного рода, как правило, лишь самым поверхностным и не всегда корректным образом прибегают к аргументации, связанной с трансформацией мировоззрения, ценностей и ориентаций россиян.
При исследовании локальной динамики личностных диспозиций (например изменения электоральных предпочтений в ходе предвыборной кампании) более оправдана ориентация на изучение личности через систему аттитюдов, более подвижных, чем политические ценности или убеждения2. Если же рассматривать более фундаментальные трансформации общественного сознания, то анализ ценностных трансформаций дает более достоверную и глубокую картину перемен, нежели отслеживание «сиюминутных» изменений установок личности в условиях переходного общества.
Для большинства российских граждан последние десять лет стали периодом "ценностной революции" - глубокой и весьма болезненной трансформации базисных, основополагающих установок и жизненных ориентиров. Но «революцией» так и не завершенной, поскольку даже императив выживания (не говоря уже о сохранении своих статусных позиций в обществе) отнюдь не всегда оказывался соразмерен инерции уже сложившегося мировоззрения. Рискну предположить, что именно эта сохраняющаяся до сих пор незавершенность ценностных трансформаций определяет многие противоречия и парадоксы современной российской действительности. Непреодоленность кризиса ценностей, неадекватных стремительно меняющейся социальной реальности, обусловливает в конечном счете сохраняющуюся (и обещающую стать перманентной) общую кризисность современного развития России.
1 См., например: Гельман В.Я. Постсоветские политические трансформации. Наброски к теории. // Полис. -М., 2001. - № 1. - С. 15-29.; Капустин Б.Г. Посткоммунизм как постсовременность // Полис. - М., 2001. - № 5. - С. 6-28.; Силади А. Беда и катастрофа в России. // Россия и современный мир. - М.,2000. - № 2. - С.
2 Дилигенский Г.Г. Российские архетипы и современность. // Вестник РОПЦ. - 1996. - № 2. - С. 46.
На первый взгляд кажется, что переход к демократии и адаптация к ценностям современного рыночного общества представляют для российских граждан не большую сложность, чем для граждан других посткоммунистических стран, например государств Восточной Европы. Те, кто разделяет этот взгляд, указывают на то, что уже в советский период российское общество стало урбанизированным, индустриальным, секулярным, способным к политической мобилизации, а ценности архаичного, традиционного социума в советский период были уничтожены вместе с патриархальным бытом и прежними сословиями. Однако при этом не учитывается ряд важных обстоятельств, свойственных исключительно советскому обществу (и отсутствовавших в бывших социалистических странах Восточной Европы). Речь идет о глубине социальных разрушений, когда вместе с архаикой были истреблены и ростки самосознания личности, автономной от государства, и представления о верховенстве права (rule of law), а на расчищенном поле сформировалась совершенно особая, по-своему уникальная система ценностей советского человека (всецело рассчитывающего на государство как на источник своего материального существования и всецело стремящегося эмансипироваться от государства в аспекте социально-политическом, «жить обеспеченно, но не по указке»).
Эта система ценностей существенно отличалась от тех ценностных ориентаций, которые преобладали в странах Западной и Восточной Европы или Латинской Америки, совершавших более или менее успешный переход к демократии и рынку. Поэтому попытка укоренения институтов и практик современной демократии и рынка в России привела спустя более чем десятилетие к весьма противоречивым и неоднозначным (а в какой-то мере и беспрецедентным) результатам с еще более неопределенной перспективой.
В какой же мере трансформации системы ценностей россиян обусловливают политический процесс? Пытаясь ответить на этот вопрос, мы предпримем нарративный анализ ценностных трансформаций, используя эмпирически мотивированную периодизацию, отчасти соответствующую, но отнюдь не тождественную российским электоральным циклам 1990-х годов; затем попытаемся концептуализировать взаимозависимость ценностных трансформаций и политического процесса. В третьей, заключительной части, статьи перемены 1999-2000 гг. соотнесены с результатами ценностной трансформации 90-х годов и перспективами формирования современной системы ценностей россиян.
Этапы ценностной трансформации
Система ценностей советского общества (представляющая собой своеобразный сплав архаики, ценностей традиционного общества с ценностями модифицированного социалистической индустриализацией модерна1) стала исходным пунктом эволюции ценностных ориентаций подавляющего большинства жителей современной России2.
Безусловно, ценности позднего советского общества несли на себе отпечаток как официальной идеологии, так и специфических советских «традиций», советской «мифологии» (вплоть до вполне искреннего почитания «доброго дедушки Ленина»). Но они отнюдь не являлись слепком с пресловутого «морального кодекса строителя коммунизма»; во многом они были результатом специфического компромисса между реальными отношениями в обществе, идеологическими догмами и патерналистским сознанием, унаследованным от прежней, традиционной России, - в итоге сформировалась своеобразная "религия тотального государства".
Реальным ядром системы советских ценностей, как показывают отечественные и западные исследования3, были не идеи социализма и коммунизма, а представления о государстве как порождающем начале всех социальных благ, всех прав и обязанностей граждан. "Государство", дающее свет и тепло, жизнь и благоденствие, выступало центральной советской ценностью, под которую подстраивались и в соответствии с которой видоизменялись все остальные4. Здесь мы имеем дело с одним из наиболее ярких примеров «советского прочтения» ценностей, когда специфический комплекс государственного патернализма (в корне отличного от "классического" патернализма, известного из истории других стран) по существу исключал возможность формирования системы договорных отношений между гражданами и властью.
В качестве другого примера «советского прочтения» можно указать на «порядок» -одну из ключевых ценностей советского и постсоветского сознания5.
1 По ряду параметров, прежде всего связанных с процессами индустриализации, научно-технического прогресса, массового образования и т.п., СССР в период его выдвижения на позиции «второй сверхдержавы» мог быть отнесен к категории современных обществ.
2 В определенном отношении традиционные ценности и архетипы выступают необходимой основой социального механизма адаптции инокультурных образцов (Мостовая И.В., Скорик А.П. Архетипы и ориентиры российской ментальности. // Полис. - М., 1995. - №4. - С. 69-76).
3 Левада Ю. "Человек советский" пять лет спустя. // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. - 1995. - № 1; Левада Ю. Координаты человека. К итогам изучения "человека советского". // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. - 2001. - № 1; Левада Ю. "Человек советский": проблема реконструкции исходных форм. // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. - 2001. - № 2.; Politics, Work and Daily Life in the USSR. / A Survey of Former Soviet Citizens. / Milar J.R. (ed.). - Cambridge, 1987.
4 Даже эмигранты, уезжавшие из Советского Союза в страны Запада, как показали авторитетные исследования, проведенные в США в начале 1950-х годов ("Гарвардский проект интервью с эмигрантами") (Inkeles, Bauer 1959) и в 1980-х годах. ("Проект советских интервью") (Politics, 1987), во многом разделяли представления о всемогущей роли государства в области обеспечения социальных прав и жизненных стандартов.
5 См. Лапкин В.В., Пантин В.И. Русский порядок. // Полис. - М., 1997. - № 3. - С.
Оборотной стороной господства государственного патернализма, как это ни парадоксально, стало подспудное формирование так называемого «потребительского эгоизма», или «потребительского индивидуализма», развивавшегося по мере того, как пресс государственного принуждения по отношению к лояльным советским гражданам ослабевал, а всеобъемлющая зависимость рядового потребителя от государства сохранялась. При этом ценности российского традиционного сознания претерпевали своего рода инверсию: навязанное государством потребительское иждивенчество становилось нормой, а стремление к хозяйственной самостоятельности - аномалией. Официальные ценности "советского коллективизма" и "трудового энтузиазма" все слабее воздействовали на сознание людей. Аскетизм воспринимался архаичным, с 1970-х годов люди все больше руководствовались гедонистическим принципом "красиво жить не запретишь". В недрах советской системы ценностей, основанной на обожествлении Государства, вызревало ее своеобразное, хотя и не вполне продуктивное самоотрицание.
Вместе с тем, несмотря на процессы социальной дифференциации, которые происходили в советском обществе в 1970-1980-е годы, в ценностном аспекте вплоть до конца 1980-х годов оно оставалось достаточно однородным. И хотя его "монолитное единство" было не более чем мифом, свойственные ему идеальные представления и ценности в совокупности своей были удручающе бедны и однообразны.
Лишь в конце 1980-х годов прежняя система ценностей советского общества начала размываться; переосмысливались такие понятия, как личность, государство, свобода, справедливость, демократия, права человека, деньги, - сначала на уровне отдельных людей - диссидентов, а затем и отдельных социальных групп. Обновляющаяся российская политическая культура взрастала как бы на основе различных модификаций (или "мутации") системы ценностей, сформировавшейся в советское время. Фактически начала меняться картина мира, господствовавшая в сознании россиян, подготавливая те тектонические сдвиги в ценностной сфере, которые - по итогам первой половины 1990-х годов - дали повод ряду исследователей говорить о начавшемся «процессе конвергенции политических культур», о «смягчении различий между Россией и Западом в плане фундаментальных политических ценностей, ориентаций и политического поведения масс»1.
Начальный период трансформации (1990-1993) характеризовался распадом господствовавшей системы идеологизированных советских ценностей и массовым
1 Рукавишников В., Халман Л., Эстер П. Политические культуры и социальные изменения. Международные сравнения. - М. 1998. - С. 89.
пересмотром жизненных позиций, поиском новых целей и жизненных ориентиров1. Это дало импульс дрейфу ценностных ориентаций в самых различных направлениях, привело к заметному ценностному размежеванию среди россиян. На основе разных систем ценностей начали формироваться массовые альтернативные модели поведения и социокультурные типы отношения к политическим и экономическим изменениям - в частности, основные паттерны электорального поведения. Либерально-демократические ценности современного западного общества сосуществовали с "традиционными" в их почвенническом прочтении и с асоциальными ценностями маргинальных и люмпенизированных слоев. Более или менее однородное в ценностном отношении советское общество превращалось в ценностно гетерогенное. С одной стороны, массовое сознание осваивало такие важные ценности современного (в противоположность традиционному) общества, как "профессионализм", "личное достоинство", "свобода выбора убеждений и поведения", "деловитость", "неприкосновенность частной собственности", "невмешательство государства в частную жизнь граждан" и др. С другой - многие ценности советского общества обретали как бы "второе дыхание", принимая облик становящихся популярными "традиционных русских ценностей"
(сс " сс " сс " сс
например, терпеливость , выносливость , равенство , гарантии социальных прав личности", "чувство долга").
Этот период отличался высокой политизацией большинства россиян, проявлявшейся, в частности, в возросшем рейтинге таких ценностей, как "свобода", "демократия", "права человека"; напротив, идеологизированные советские ценности ("интернационализм", "коллективизм", "энтузиазм", "борьба" и т.п.) стремительно теряли свою значимость. Так же как политическое и социальное, ценностное размежевание, порой, достигало степени открытой конфронтации, раскола.
Однако в большинстве случаев причиной происходивших сдвигов было разочарование в государстве, ощущение несоответствия происходящего должному (большинство россиян в своих представлениях о должном по-прежнему исходило из обязанности государства контролировать цены, регулировать неравенство в доходах, решать жилищную проблему и обеспечивать гарантии занятости). Поэтому освоение новых ценностей зачастую сопровождалось не столько «вытеснением» старых, сколько эклектичным сосуществованием старого и нового. Различные, в том числе противоречащие друг другу ценности и блоки ценностей (даже столь полярные, как
1 Лапин Н.И. Модернизация базовых ценностей россиян // Социс. - М., 1996. - № 5. - С. 3-23; Динамика ценностей населения реформируемой России / Отв. ред. Лапин Н.И., Беляева Л.А. - М. 1996.
"либерально-демократические" и "советские") нередко сосуществовали в рамках одной и той же социальной группы, более того, уживались в сознании одного и того же человека.
Если в начальный период трансформации основное ценностное размежевание наблюдалось между политизированными и довольно многочисленными сторонниками "демократов", с одной стороны, и их противниками - с другой, то после политического кризиса осени 1993 г. это размежевание становится, по существу, второстепенным.
В период 1994-1997 гг. самым значимым становится процесс интенсивного ценностного размежевания между элитными группами и массой, а также между молодежью и людьми старших возрастов. Элитные и примыкающие к ним группы к этому времени уже укрепили свое политическое господство в постсоветском обществе, в их сознании утверждаются новые ценности, соответствующие их чрезвычайно выгодным социальным позициям. В то же время массовые слои российского общества, ощущавшие себя брошенными государством на произвол судьбы, осваивали совсем иные ценности, представлявшие собой сложный конгломерат "старого" и "нового", продукт адаптации прежних социально-политических, патерналистских установок к реальности, в которой государство «самоустранилось».
Социологические исследования зафиксировали в этот период наличие в политической культуре постсоветского общества ценностей дифференцирующих (разделяющих) и ценностей интегрирующих (объединяющих) различные социальные группы и общество в целом1. С позиций профессиональной градации в числе наиболее дифференцирующих отмечены образованность, профессионализм, личное достоинство, трудолюбие, права человека2. Среди представителей элитообразующих групп рейтинг этих ценностей, как правило, существенно выше3, чем среди представителей массовых
1 Клямкин И.М. Советское и западное: возможен ли синтез? // Полис. - М., 1994. - № 4-5; Горяинов В.П. Эмпирические классификации жизненных ценностей россиян в постсоветский период // Полис. - М., 1996. - № 4.
2 Размежевания, фиксируемые на основе распределения рейтингов ценностей среди профессиональных групп, прежде всего выявляют различия между массовыми слоями населения и отдельными узкими (как правило, «элитообразующими», в число которых входят (представители местных органов власти, директора бывших государственных предприятий, руководители бывших колхозов и совхозов, предприниматели) группами. Они характеризуют не столько расколотость общества, сколько разъединенность общества и власти (понимая последнюю в широком смысле, включающем как политическую, так и экономическую элиту, как государственную, так и негосударственную, как «старую», тяготеющую к формам и методам прежнего «советского» управления, так и «новую», сформировавщуюся на наших глазах).
3 Близость ценностных диспозиций «элитообразующих» групп обусловлена не только тем, что все они являются экономически самостоятельными группами собственников, играющих особую, ключевую роль в распределении материальных ценностей и ресурсов, в распоряжении и владении ими (включая и представителей местной администрации, de facto выступавших в роли стратегического партнера новых предпринимательских слоев и старого директорского корпуса в деле приватизации). Важнее то, что в отличие от большинства россиян, охватываемых "массовыми" группами, представители этих групп обладали возможностями участвовать в принятии хозяйственных и/или политических решений (и активно пользовались этими возможностями). Кроме того, именно они самым активным образом участвовали в процессе конвертации власти в собственность (что характерно для постсоветского чиновничества) и
слоев населения (пенсионеры, рабочие, служащие, работники села и др.). Отметим, что и среди ряда других ценностей, по отношению к которым элитообразующие группы в целом отличаются повышенной активностью и в этом смысле солидарно противостоят массовым группам, большинство составляют «западные» по своей природе ценности. Иными словами, по отношению к большинству ключевых ценностей современного западного общества, - в том числе и тех, что ясно осознаются таковыми значительной частью россиян, - существует отчетливое размежевание между элитообразующими группами, для которых характерно их активное освоение, и массой российского населения, воспринимающей эти ценности гораздо пассивнее.
Наблюдающийся устойчивый отрыв элитообразующих групп характеризует стремление российского истеблишмента консолидировать общество на приемлемых для него ценностных основах - образованности, профессионализме, личном достоинстве, трудолюбии, правах человека1. Проблема в том, что такому стремлению противостоит пассивное, но весьма устойчивое сопротивление большинства населения, оказавшегося в положении социальных аутсайдеров и не заинтересованного в консолидации общества по правилам, предложенным элитой, и на основе таких ценностных приоритетов, которые не оставляют им надежды на изменение своего бедственного положения. Этот наметившийся в середине 90-х годов конфликт ценностей лежит в основе отчетливо выраженного взаимного непонимания российской власти и рядовых граждан. По своей остроте и возможным социальным последствиям подобный конфликт гораздо более опасен, чем отчетливо выявленный в многочисленных эмпирических исследованиях ценностный разлад между "отцами" и "детьми"2, высокообразованными и малообразованными и даже
собственности во власть (что характерно для директорского корпуса, «агробаронов», а также крупного и среднего предпринимательства, в том числе и теневого капитала). Именно с учетом этого последнего обстоятельства данные группы и следует именовать «элитообразующими».
1 Единственным эмпирически выявленным исключением оказалась такая ценность, как деньги. Общественно-консолидирующий потенциал этой ценности минимален, но она является одной из ключевых для сформировавшегося за годы советской власти массового атомизированного (индивидуализированного) потребителя - того, чью практику Г.Г.Дилигенский справедливо определяет как «адаптационный индивидуализм» (Дилигенский Г.Г. Реформы и общественная психология. // Власть. - М.,1998. - № 5). Общественное восприятие этой ценности порождает своего рода инверсию социального размежевания. Пассивность характерна для профессиональных групп, в значительной степени по-прежнему склонных к идеологическому самоконтролю («старых элит» и неработающих пенсионеров), либо же, скажем иначе, по традиции прежних лет предпочитающих лукавить, скрывая свои личные приоритеты в нынешней «игре на выживание». Напротив, активное ее восприятие свойственно большинству массовых групп, а также «новых элит», которым чуждо стремление камуфлировать свой эгоистический интерес. Отметим, что рейтинги ценности «денег» почти не зависят от уровня доходов респондентов, и потому отношение к этой ценности определяется не столько тем, сколь успешно человек адаптировался к новым условиям «игры без правил», и даже не тем, сколь дефицитен для него этот предмет, а в большей степени тем, какую стратегию адаптации к новым условиям, - беззастенчивую или лукавую, - он избрал.
2 Межпоколенческие различия можно было бы сопоставить с теорией межгенерационного изменения ценностей (Inglehart R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. - Princeton, 1990), весьма эффективной для передовых индустриальных стран. Однако в России эмпирические наблюдения в ряде случаев расходятся с положениями этой теории; авторы, в частности, обращают внимание на существенно более
между "бедными" и "богатыми". В этом смысле невнимание элиты к ценностным приоритетам и ориентациям большинства населения формирует углубляющийся раскол общества1, усиливает латентный потенциал социально-политической конфликтности.
Выявленная общая картина ценностного размежевания общества становится принципиально иной при переходе от характеристик профессиональных групп к социально-демографическим, различающимся по уровню образования, возрасту и уровню доходов. Ценности, которые существенно дифференцируют российское общество на уровне профессиональных групп, при социально-демографической градации, как правило, обретают качество интегративности. Так, из общего числа 59 ценностей, использованных в исследовании Фонда "Общественное мнение", только 10 дифференцируют социально-демографические группы2. При этом лишь пять из их числа можно счесть действительно общественно значимыми: это "демократия", "справедливость", "деньги", "равенство" и "терпеливость ". Именно в отношении этих ценностей наблюдалось размежевание между основными социально-демографическими группами населения России, на основе этих ценностей сплотить российское общество в настоящее время невозможно.
Дифференцирующим общество тенденциям противостоят, однако, противоположные, интегрирующие различные профессиональные, элитные и массовые группы. Среди наиболее значимых - "семья", "безопасность", "свобода", "духовность", "гуманизм", они по природе своей обладают высоким потенциалом общественной консолидации и стабильности, который, к сожалению, крайне неэффективно используется. Особенно это относится к первым трем ценностям, которые имеют
высокий уровень межличностного доверия, характерный для старших возрастных групп в сравнении с молодым поколением россиян. Одним из наиболее очевидных объяснений такого рода российских «аномалий» может (среди прочего) служить катастрофический дефицит «чувства экзистенциальной безопасности» у российских граждан.
1 Противостояние элитарность/социальность определяет (согласно К.Г. Холодковскому; см. Холодковский К.Г. Социальные корни идейно-политической дифференциации российского общества// Полис. - М., 1998. -№ 3) одну из четырех важнейших линий размежевания в сегодняшней общественной жизни России (еще три формируются другими важнейшими «кливажами», - модернизация/традиционализм, авторитаризм/демократия, западничество/почвенничество). Вместе с тем сокрытый в этом противостоянии разрушительный - по отношению к процессу политической консолидации - потенциал выделяет его, по моему мнению, в качестве ключевого дифференцирующего фактора. Отмечу, что мое понимание «элитообразующих групп» близко к определению элиты К.Г.Холодковским, - условное обозначение «групп, обладающих, благодаря занимаемым ими позициям, возможностью принимать решения в политической сфере или оказывать на этот процесс серьезное влияние...» (Холодковский К.Г. Консолидация элит: общественный пакт или верхушечный сговор? // Куда идет Россия?.. Общее и особенное в современном развитии. - М. 1997. - С. 125-132). Добавлю лишь, что элита («группы-лидеры», -их иногда еще условно называют «элитными группами») выделяется не только по своим позициям, но и по социально-психологическим установкам.
2 Лапкин В.В., Пантин В.И. Ценности постсоветского человека.// Человек в переходном обществе. - М. 1998. - С. 2-33.
достаточно высокий и устойчивый рейтинг среди российских граждан и вместе с тем являются важнейшими ценностями современного общества1.
В период с 1993 по 1995 г. среди россиян статистически значимо увеличилась распространенность такой ценности, как порядочность, усилилась значимость таких ценностей, как успех, семья, достаток2. Все их нельзя однозначно отнести ни к "советским", ни к "западным", ни к полностью "традиционным", ни к полностью "современным"; они фиксируют важнейшие экзистенциальные запросы российского человека безотносительно к идеологии и культуре. В то же время было отмечено существенное снижение значимости таких идеологически окрашенных ценностей, как могущество, процветание, держава, демократия, порядок, мир, справедливость.
В целом российское общество оставалось в этот период более однородным (по крайней мере, что касается базовых, значимых для большинства ценностей), нежели можно было ожидать, руководствуясь представлениями о присущих ему глубоких перманентных расколах3. Ценностное ядро в сознании российского общества (как бы ни относиться к его содержательному наполнению) противостояло процессам его размывания и поляризации; «социальные архетипы» эволюционно трансформировались, но не разрушались. Несмотря на существенные изменения и сдвиги в системе ценностей, ценностное единство для большинства россиян по-прежнему сохранялось.
Наконец, обратим внимание и на обнаружившиеся важные (с точки зрения последующей - в 1997-2001 гг. - эволюции российской политической системы) «проблемные зоны» элитного ценностного консенсуса. Определенный конфликт ценностных предпочтений обнаруживается между группами элиты, преимущественно
1 В этом отношении весьма показательны результаты массового международного опроса, проведенного по инициативе фирмы ROPER весной 1997 г. среди жителей США, Восточной Европы (Чехия, Венгрия, Польша), Казахстана и России. Согласно им, наиболее важной индивидуальной ценностью и у граждан России, и у граждан США является "безопасность семьи"; в десятку наиболее важных индивидуальных ценностей и у жителей США, и у жителей России входит также "свобода в действиях, мыслях" (США - 7-е место, Россия - 10-е место) (см. Голов А. Индивидуальные ценности и потребительское поведение в России и в США // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. - М., 1997. - № 6. - С. 32-33.).
2 Ментальность россиян (Специфика сознания больших групп населения России). / Под общей редакцией И.Г.Дубова. - М. 1997.
3 Наиболее важные направления ценностной поляризации определялись возрастом («рыночная» генерация россиян характеризуется заметно пониженным интересом к таким ценностям, как труд, трудолюбие и, напротив, повышенным - к таким, как деньги) и образованием (в данном случае линии размежевания проходят по важнейшим позициям, характеризующим современную политическую культуру: права человека, свобода, личное достоинство, чувство долга, собственность, образованность, гуманизм, профессионализм) (см. Пантин В., Лапкин В. Ценностные ориентации россиян в 90-е годы. // Pro et Contra. -М., 1999. - Т. 4, № 2. - С. 151). В последнем случае традиционное сознание (представленное позицией россиян с начальным образованием) устойчиво сопротивляется переменам, тогда как россияне с высшим образованием выступают социальной группой, наиболее подготовленной к освоению либерально-рыночных ценностей (точнее, ценностей "идеализированной" либеральной демократии, ее "идеологии", без поправок на реалии и деформации, привносимые опытом российского «транзита»).
ориентирующимися на рыночные либо на административно-государственные механизмы управления. Отказ от принципа «монополии» (ключевого для прежней советской руководящей элиты) в пользу «конкуренции» коррелирует с девальвацией не только антилиберальных ценностей, но и таких, как справедливость и равенство. Если учесть также довольно пассивное отношение «новых» элитообразующих групп к ценностям законности, чувства долга и коллективизма, то можно констатировать известный дефицит ответственности этих групп перед обществом. Еще более острый конфликт характеризует отношение к таким ценностям, как деньги, богатство, верховенство государственных интересов над интересами личности. Именно в этих словах-ценностях (а также уже в упоминавшихся коллективизме, справедливости и равенстве), воплощающих собой наиболее серьезные ценностные размежевания постсоветского общества, сокрыты смыслы, вызывающие наибольшее непонимание и наиболее полярные оценки россиян. Эти ценности подверглись самой значимой трансформации. Отсутствие консенсуса по отношению к ним среди элитообразующих групп вполне закономерно проецируется на общество в целом, порождая в нем конфликтность и расколы, в наибольшей степени препятствует формированию непротиворечивой системы ценностей современного российского общества.
Переходя к периоду 1998-2001 гг., некоторые предварительные итоги ценностной трансформации постсоветского развития можно обозначить на примере ключевых маркеров современной политической культуры.
Это, во-первых, справедливость, ценность, по-прежнему входящая в первую квартиль наиболее значимых для россиян (наряду с такими, как семья, безопасность, порядок, труд, деньги, свобода). Обостренной потребностью в справедливости характеризовались не только группы, представляющие беднейшую часть общества, но, и казалось бы, вполне благополучные категории лиц с относительно высокими доходами и с высшим образованием. По-видимому, дефицит справедливости в наибольшей степени ощущался теми социальными группами, которые в прежние годы наиболее приблизились к достижению приоритетных в тот период (период «зрелого застоя») жизненных целей (выслуга лет и высшее профессиональное образование), но так и не успели или не сумели в должной мере воспользоваться плодами своих усилий. Обманутые в своих ожиданиях, они склонны рассматривать реалии сегодняшнего дня как вопиющую несправедливость по отношению к ним, поскольку ни годы прежней работы на вторых и третьих ролях, ни приобретенные ими образование и квалификация (в прежней, нерыночной системе координат) сегодня не востребованы и социально не оценены.
По отношению к другой важной ценности, равенству, в постсоветском обществе наметилось устойчивое размежевание. В его основе лежало, с одной стороны, стремление
преодолеть - путем уравнения богатых и бедных - разрастающуюся пропасть социального неравенства, а с другой - уберечь свое хрупкое благосостояние от уравнительных покушений на него. Иными словами, восприятие равенства по-прежнему оставалось отягощенным традиционными для российской политической культуры «уравнительными» обертонами. Проблема достижения социального равенства путем обеспечения равенства возможностей, - за неимением таковых для большинства россиян, - в сознании значительной части общества легко подменялась логикой пресловутой «уравниловки».
Более того, рейтинги равенства и демократии в большинстве социальных групп находились в противофазе: демократия как бы представлялась наиболее эффективным средством достижения не-равенства, средством преодоления прежнего равенства, освобождения от диктата социальной «уравниловки». Ощущение дефицита демократии и потребность в его восполнении в наибольшей степени были характерны для тех групп, социальные ожидания которых оставались не вполне удовлетворенными, - т.е. высокообразованных, старших (предпенсионных), групп с высоким (но не сверхвысоким) уровнем дохода, массового предпринимательства (т.е. предпринимательства мелкого), -иными словами, тех самых групп, которые десять лет тому назад составляли основу средних слоев предперестроечного советского общества, горячо поддержавших провозглашенную сверху демократизацию. Значительная часть представителей этих групп была по-прежнему верна ценностям демократии, но в то же время оказывалась обреченной противостоять пассивному по отношению к демократии большинству. Напротив, те массовые слои, которые наиболее успешно адаптировались к новым «правилам игры», к новой реальности - молодежь и материально обеспеченное меньшинство, - проявляли заинтересованность в демократии в самой незначительной степени, по-видимому, не считая существенной зависимость своего жизненного успеха и будущего процветания от ее наличия или отсутствия.
Наконец, упомяну и ценность свободы, по-прежнему остающуюся одной из наиболее значимых для россиян политических ценностей, обладающих большим интегрирующим общество потенциалом, в равной мере значимую и для социальных лидеров, и для аутсайдеров. Свобода в ряду политических ценностей оказалась одной из тех немногих, что почти «без потерь» перенесли период социальной и духовной смуты первой половины 1990-х годов.
Вместе с тем ко второй половине 90-х в российском обществе все отчетливее формируется запрос на порядок. Категорическое неприятие беспорядка объединяет людей независимо от возраста, образования, места жительства, рода занятий, получаемых доходов, подчас затеняя существующие между ними политические разногласия и
различия в жизненных установках. Идея наведения порядка консолидирует абсолютное большинство нации. Впрочем, политическая нейтральность этой идеи исчезает, как только речь заходит о реальных контурах желаемого порядка и о конкретных действиях, которых потребует его утверждение. Солидарность, порожденная массовым неприятием существующего беспорядка, уступает место привычному размежеванию.
Тем не менее, если советский человек вынужден был принимать навязываемый ему "сверху" порядок, то теперь россияне недвусмысленно демонстрируют, что порядок в их представлении непременно предусматривает свободу от диктата государства. Вместе с тем ни в себе лично, ни в себе подобных россиянин еще не видит той силы, которая должна продиктовать государству важнейшие параметры порядка, четко оговорив при этом, какие способы его обеспечения приемлемы. Поэтому он скорее готов предоставить государству " карт-бланш" в выборе методов наведения порядка.
Одно из ключевых составляющих порядка - представление о законности. Однако в понимании законности многие россияне непоследовательны. Главное предназначение закона видится им в том, чтобы пресекать нарушения порядка, с максимальной строгостью наказывая виновных. Созидательная, конструктивная, регулирующая конфликт интересов функция права осознается несравненно слабее. В таком подходе очевиден двойной стандарт. Стремление к свободе — но только лично для себя, требование запретов и ограничений — но только применительно к другим. В этой логике конфликт свободы и порядка в постсоветском массовом сознании не получает социально-конструктивного разрешения.
Этот конфликт предстает тем более драматичным, что для многих россиян политические и экономические свободы существуют как бы независимо друг от друга, причем политическим свободам отдается явное предпочтение. Что такое политическая свобода, они успели хорошо узнать. В то же время экономическая свобода нередко ассоциируется лишь с переживаемыми трудностями. Она зачастую представляется постсоветскому человеку свободой других действовать в ущерб его личным интересам.
Непоследовательность постсоветского сознания конца ельцинского правления проявлялась и в вопросе о цене, которую общество готово заплатить за наведение порядка. Неприятие государственного диктата уже разрушило стереотип спасительной «железной руки» власти. Даже среди сторонников ее вмешательства совсем немного было тех, кто во имя порядка согласен был полностью отказаться от обретенных свобод. Торг представлялся уместным лишь в тех случаях, когда речь шла не о тотальном закрепощении человека государством, а о частичном ограничении свобод. При этом, если
бы дело решалось большинством голосов, то угроза нависла бы прежде всего над экономическими свободами. К свободам политическим отношение иное: тут можно сказать, что даже наведение порядка не выглядело достойным возмещением столь значительной жертвы.
В связи с этим весьма шаткой представлялась распространенная накануне дефолта 1998 г. аргументация сторонников специфического российского «бюрократического либерализма» (как его идеологов, так и действующих политиков), суть которой в том, что, дескать, самый надежный способ провести рыночные реформы — ввести режим, который сохранит "полезные" для рыночных преобразований свободы, а "вредные", т.е. политические, подавит или ограничит. Подобный сценарий входил в острое противоречие с приоритетами массового сознания, которому импонировала прямо противоположная комбинация — государственный контроль в экономической сфере при сохранении политических свобод.
Реальной проблемой российского массового сознания оставалось приспособление к новым правилам жизни с целью обрести безопасность и личное благополучие. Прежде всего это касалось преодоления кризиса трудовой мотивации, связанного не только с низкими заработками, но и с утратой чувства общенародной, общенациональной значимости работы, превращение ее зачастую исключительно в средство выживания. Наряду с этим на первый план выходили ценности материального достатка и стабильности жизни1. По мере ухудшения материального положения значительного числа россиян и усиления нестабильности их жизни эти основополагающие ценности все более оттесняли на задворки сознания идеологически «нагруженные» ценности2. В обществе вызревал настрой на перемены в государственной политике, в формировании новой социальной атмосферы, помогающей большинству населения включиться в
1 Так, опрос, проведенный Фондом "Общественное мнение" в апреле 1998 г., показал, что в ряду ценностей индивидуальной жизни "материальный достаток, благоустроенное жилье, хорошие бытовые условия" занимают второе место (61%) после "собственного здоровья, здоровья близких" (76%), а "стабильность жизни, отсутствие потрясений" - третье место (33%) (Сообщения Фонда общественное мнение. - М., 1998. - № 305).
2 Отметим, что все три основные, выделяемые К.Г.Холодковским, субкультуры, образующие политическое поле современной России, - «квазитрадиционалистская», «индивидуалистическая» и субкультура деклассированных и люмпенизированных слоев - характеризуются отчетливым преобладанием «материалистического» компонента в ущерб постматериалистическим, постмодерным ценностям и потребностям (Семененко И.С. Трансформация критериев самоидентификации в социокультурном и политическом пространстве: западная парадигма и российский контекст. // Полис. - М., 2000. - №3. - С. 8089; см. также Андреенкова А.В. Материалистические/постматериалистические ценности в России. // Социс. - М., 1994. -№ 11. - С. 73-82).
рыночные отношения, а значит - строить новый порядок на приемлемых для конкретного человека условиях личной заинтересованности в успехе преобразований1.
Эти настроения россиян накануне нового цикла общенациональных выборов адресовали своего рода электоральный запрос к наиболее динамичным слоям российской политической и хозяйствующей элиты. По существу, российский избиратель обещал поддержку тем политическим силам, которые смогут консолидировать новую российскую элиту для формирования устойчивого социального порядка, устраивающего элиту, но и дающего массам гарантии избавления от психологически непереносимого беспорядка периода ельцинского правления.
Действительно, ощущение россиянами нарастающего беспорядка стало после августа 1998 г. главной политической проблемой правящего режима. Естественная человеческая потребность в порядке в условиях политического кризиса политизировалась и превращалась в эффективное политическое оружие высочайшей мобилизующей и консолидирующей мощи. Разочарование значительной части россиян как в политике «партии власти», не сумевшей навести порядок, так и в альтернативах, предлагаемых коммунистами и иными оппозиционными политическими силами, создавало накануне вступления страны во второй электоральный цикл (1999-2000) новую политическую ситуацию. В обществе усиливалось стремление доверить управление страной, в частности, наведение порядка тому, кто предложит альтернативную всем уже известным стратегию. Политические ставки в этой игре были весьма высоки. Речь вновь шла о возможном частичном или временном ограничении свободы - во имя порядка. При этом нельзя было исключать и такого поворота событий, при котором правящий режим вынужден был бы переломить хребет формирующейся российской демократии.
Общая модель ценностной трансформации
Взаимосвязь и динамическое взаимодействие политической культуры (как системы ценностей, ориентаций и установок, регулирующих поведение людей в ситуациях, имеющих отношение к политике) и политических институтов и структур в процессе социально-политических преобразований представляет проблему политической науки, скорее, в смысле содержательного наполнения этой интеракции, нежели с точки зрения принципиальной оспариваемости ее наличия. «Перемены в мироотношении (worldviews) людей, глубинные и массовые, изменяют облик экономической, политической и
1 Башкирова Е., Федоров Ю. Лабиринты посттоталитарного сознания. // Pro et Contra. - М.,1999. - Т. 4, № 2. - С. 128.
социальной жизни: трансформируются политические и экономические цели, религиозные нормы и семейные ценности, а эти изменения, в свою очередь, влияют на темпы экономического роста, на стратегические установки политических партий и на перспективы для демократических институтов. экономическое развитие, культурные, а также политические изменения идут рука об руку, образуя целостные и даже до некоторой степени предсказуемые паттерны.»1.
Процессы, давшие толчок российским преобразованиям последнего десятилетия, довольно типичны для третьей волны демократизации, — в том смысле, что, вопреки классической теории, первоначальная стадия транзита (либерализация и зарождение демократических институтов) предваряла распространение и утверждение в обществе демократических ценностей и ориентаций. В ценностном отношении советское общество оказалось фактически не готовым к тем масштабным изменениям во всех сферах жизни, которые начались с конца 1980-х годов. Все это обусловливало выбор, скорее, в пользу форсированной, насильственной со стороны власти стратегии преобразований, в ущерб более компромиссным, щадящим социальных аутсайдеров вариантам2.
Изначальная стратегия либерализации коммунистического режима типологически соответствовала модели "навязанного перехода"3, при которой устойчивость движения к демократии и его траектория определяются способностью инициаторов перехода (относительно узкой группы элиты, начинающей реформы) сохранять контроль над развитием политического процесса. В СССР периода перестройки, где отсутствовали необходимые структурные предпосылки демократизации, такая способность всецело определялась тем, сможет ли власть, навязавшая обществу направление и способ движения, сохранить единство элиты, удерживая отдельные ее части от соблазна воспользоваться в своих интересах плодами либерализации. Средством решения данной задачи стал пакт-сговор верхов союзной партноменклатуры и предпринятые в его рамках
1 Инглхарт Р. Постмодерн: меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Полис. - М., 1997. - №4. - С. 6-32.
2 Н.Ф. Наумова, определяющая такую модернизацию как «рецидивирующую», отмечает ее, по существу, революционный характер в отношении ценностей, цивилизационных основ, культуры и духовности народа: «Выбирая не мягкую европейскую модель развития, с ее определенной заботой о слабых и проигравших", а американскую, "для которой характерна более конкурентная и жесткая модель выживания", реформаторы действовали "не без давления извне. И в результате идет смена цивилизационных ценностей, духовных ориентиров, что не может проходить безболезненно... Экономическое и культурное насилие как почти обязательная черта запаздывающих модернизаций, в том числе российских реформ, — следствие исторической паники элиты, страха перед отставанием, неверия в народ и самостоятельный путь собственной страны, неспособности найти, понять, почувствовать этот путь.» (Наумова Н.Ф. Рецидивирующая модернизация в России: беда, вина или ресурс человечества? - М. 1999. - С. 11-12).
3 По классификации Т.Карл и Ф.Шмиттера, см.: Karl T.L., Schmitter P.C. Modes of transition in Latin America, Southern and Eastern Europe. // International social science journal. - 1991. - Vol. 43.; Демократические переходы: варианты путей и неопределенность результатов (Круглый стол). // Полис. - М.,1999. - № 3.
шаги по легитимации коммунистического режима (всенародные выборы Съезда народных депутатов, избрание генсека КПСС Президентом СССР и т.п.). Будучи сугубо верхушечным, этот пакт-сговор не мог, однако, стать основой полноценного и всеобъемлющего политического соглашения между властью и обществом. Соответственно, он не изменил тип перехода и, как показали дальнейшие события, не создал каких-либо дополнительных гарантий устойчивого развития процесса либерализации режима.
Последующие действия властей лишь углубляли раскол между ними и обществом в отношении целей и способов осуществления преобразований. Именно ценностно-идеологическая самоизоляция союзной власти от общества спровоцировала последующий раскол номенклатуры и позволила ее радикальному крылу создать новый центр консолидации элиты вокруг руководства Съезда народных депутатов России и Верховного совета РСФСР. Институциональные формы, на которые опирался этот новый центр консолидации, отчасти копировали те, что были предложены инициаторами перестройки (Съезд народных депутатов, президентство), но вместе с тем активно трансформировались; при этом использовалось преимущество непосредственной апелляции к радикальным настроениям и ориентациям политически мобилизованных масс1. Следствием описанных процессов стал институциональный кризис, чреватый "двоевластием" в стране.
Победа Б.Ельцина на президентских выборах в России в 1991 г. форсировала раскол в партноменклатурной элите. Власть (в лице М.Горбачева), сделавшая ставку на достижение легитимного консенсуса на основе верхушечного пакта-сговора, оказалась в изоляции. Разрыв этого пакта в августе 1991 г. как решившимися на государственный переворот партноменклатурными консерваторами, так и их антагонистами из российского руководства завершил первую фазу перехода. Но поскольку консервативный путч потерпел фиаско, транзит не был прерван, а всего лишь принял типологически иной характер.
Новая консолидация элиты (на сей раз обеспеченная безоговорочной победой российской власти над союзным центром) вскоре (с апреля 1992 г.) сменилась новым расколом, который достиг своего апогея в декабре 1992 г. в противостоянии Президента и Верховного Совета РФ, завершившемся отставкой правительства Е.Гайдара. Однако
1 Так, институт российского президентства, всенародно одобренный на референдуме 17 марта 1991 г., после июньских 1991 г. выборов стремительно оформился в легитимное и пользующееся поддержкой большинства населения орудие борьбы радикального крыла элиты с союзным руководством.
теперь та часть элиты, которая консолидировалась вокруг Ельцина и структур исполнительной власти, сохранила политический контроль над большинством населения, оставшись в его в глазах олицетворением демократических преобразований, носителем ценностей «антиноменклатурной революции». Фактор массовой поддержки, совпадения настроений и политических ориентаций большинства населения с декларируемыми (по крайней мере) властью целями и ценностями (вспомним хотя бы результаты референдума апреля 1993 г.) оказался во многом решающим в откровенно силовом противостоянии двух основных групп российской посткоммунистической элиты в октябре 1993 г., в ходе которого определился победитель, получивший возможность вновь перекроить на свой лад институциональное пространство России1.
Последовавшая за этим новая консолидация элит осуществлялась на основе безоговорочного признания права победителя диктовать свои условия: легитимацию получили одобренная на общероссийском референдуме новая Конституция, новый парламент, многопартийность. В то же время было институционализировано и прямое участие коммунистов (в лице КПРФ) в политическом процессе. Принципиально важно, что новый институциональный дизайн получил поддержку не только подавляющего большинства постсоветской элиты, но и (с небольшими коррективами, проявившимися в успехе ЛДПР и относительной неудаче ДВР) значительной части простых россиян, увидевших в нем залог политической стабилизации и улучшения ситуации в экономике.
Миновав период типологической неопределенности (1991-1993), страна вновь вернулась к модели "навязанного перехода", на этот раз с иной ведущей властной группировкой и другим характером легитимации и институционализации, а потому и с более благоприятным для власти балансом массовых политических ориентаций и политических ценностей. Тем не менее возврат (после октября 1993 г.) к "навязанному" типу перехода позволяет предположить наличие определенной повторяемости в ходе российского транзита.
Иными словами, главной особенностью российского переходного периода является отсутствие как долгосрочного, интенсивного и устойчивого взаимодействия между элитой, различными ее группировками и основной массой населения, так и единой ценностной системы, принимаемой как элитой, так и всеми слоями общества (особенно, если речь идет о политических ценностях). Отчуждение подавляющей части населения России от политических институтов, формируемых вопреки отечественной традиции
1 Речь, прежде всего, идет о решительном отказе от пережитков советской системы и закреплении
(если только не считать традицией именно эту практику власти действовать по своему произволу), создаваемых "сверху" элитой и (по мнению обывателя) для элиты, — одна из важнейших причин неудовлетворенности процессом демократизации1.
В целом наблюдаемая уже более десятилетия коэволюция политических институтов и массовых политических ориентаций имеет весьма своеобразный, специфический характер: те и другие взаимодействуют и во многом обусловливают друг друга, но данное взаимодействие происходит главным образом в кризисных, критических точках, когда назревает и происходит существенное, иногда радикальное изменение политических институтов и когда часть политической элиты оказывается вынужденной обратиться к обществу за поддержкой и минимальной легитимацией новых (или трансформировавшихся старых) институтов и правил игры. В промежутках между этими критическими точками усиливается отчуждение основной массы общества от властных и иных политических институтов, включая партии и движения. В итоге коэволюция политических институтов и массовых политических ориентаций проходит через несколько стадий, или фаз, которые формируют определенную повторяемость политических трансформаций постсоветской России.
Каждый такой "повтор" начинается с раскола внутри политической элиты ("политического класса"), вызванного нарастанием социально-экономического кризиса, перерастающего в кризис политический. Раскол внутри элиты ведет к выделению в ней различных групп, которые заинтересованы в формировании новых политических институтов и "правил игры" или в существенной модификации прежних. При этом разные
монополии президента на руководство исполнительной властью страны.
1 Сошлюсь на данные проведенного Фондом "Общественное мнение" (ФОМ) в феврале 1995 г. опроса, в ходе которого россияне выразили свое отношение к демократии как таковой. При возможности выбора из довольно широкого спектра суждений о месте и роли демократии в постсоветской России, практический консенсус (поддержка 60-73% при неприятии 3-9%) был достигнут лишь по трем позициям: во-первых, "нынешний государственный строй не является демократическим, демократию России еще только предстоит построить"; во-вторых, "демократия в России необходима, но находящиеся у власти демократы ее компрометируют"; и в-третьих, "нынешняя демократия не имеет ничего общего с подлинной социалистической демократией — властью человека труда". Очевидно, что существующие формы демократии и олицетворяющие их акторы вызывали у большинства людей четко выраженное неприятие и одновременно стимулировали идеализацию недавнего прошлого. (Цит. по Лапкин В.В., Пантин В.И. Общественное мнение и изменение политических институтов в России и на Западе// Политические институты на рубеже тысячелетий. - Дубна. 2001. - С. 119). Симптоматично, что удовлетворенность развитием демократии в России заметно ниже, чем в странах Запада (там этот показатель в среднем составляет около 50%), и проявляет тенденцию к дальнейшему сокращению (с 15% в ноябре 1991 г. до 8% в ноябре 1996 г.), а неудовлетворенность — намного выше (ее обычно выражают более 4/5 опрошенных) (Central and eastern Eurobarometer. - January 1992, february 1993, autumn 1994, march 1997). Почти 60% россиян полагают, что демократия в России терпит поражение, причем более половины наших соотечественников отказывают нынешнему режиму в праве называться демократическим, а людям, стоящим у власти, — демократами. Вместе с тем неудовлетворенность реальными результатами демократизации отнюдь не ведет к отторжению демократического идеала как такового (пусть даже и существующий в
группы отстаивают разные варианты изменения политических институтов, что ведет к открытой конфронтации между ними. Внутриэлитное противоборство разрешается либо силовым способом (как в 1991 и 1993 гг.), либо путем выборов (как в 1995-1996 гг. или в 1999-2000 гг.). Для утверждения своего варианта изменения политических институтов победившие или еще находящиеся в состоянии конфронтации группы элиты вынуждены привлекать массы, добиваясь хотя бы формальной и ситуативной поддержки с их стороны (на ранних этапах постсоветской трансформации - преимущественно используя фактор политической мобилизации масс, позднее - в основном с помощью все более совершенствующихся средств воздействия на общественное мнение, прежде всего контролируемых данной группировкой СМИ).
После того как один из вариантов изменения политических институтов получает, пусть не надолго, поддержку общества, наступает фаза принудительной и тоже кратковременной консолидации политической элиты. Важную роль в этом процессе играют выборы - прежде всего и как правило - президентские (в 1993 г. решающее значение имело принятие на референдуме новой Конституции). Институты трансформируются, и на политическом поле устанавливаются новые правила игры.
Однако через непродолжительный промежуток времени следует очередное обострение социально-экономического и политического кризиса, воздействие которого усиливается тем обстоятельством, что большинство ничего (или почти ничего) не выигрывает от изменения политических институтов и правил игры. В элите нарастает временно смягченный, но по-настоящему не преодоленный раскол. Возникает новая конфронтация между элитными группировками, которые представляют прежние или новые лидеры. Вновь актуализируются разные варианты изменения политических институтов и правил игры (прежде всего Конституции), вновь начинается борьба за влияние на общественное мнение, за политические симпатии и доверие населения.
В других условиях и на другом уровне вновь воспроизводятся предпосылки развития ситуации по уже знакомому сценарию.
Как можно заметить, процессы консолидации элиты находятся в противофазе с процессами сближения политических позиций большинства населения и правящих кругов. В этом смысле логика "повтора" такова: импульс массовой политической мобилизации, обеспечивающей временное (предвыборное) сближение политических
массовом сознании в несколько несовременных формах). Стране необходима демократия, полагают свыше половины россиян, не согласны с таким суждением лишь менее четверти респондентов.
ориентаций населения и политических целей власти (что, собственно, и обусловливает последующее — в ходе выборов — подкрепление легитимности последней), задается состоянием максимального раскола элиты; напротив, новая принудительная консолидация элиты — после того, как одна из ее частей легитимирует свое право на политическое лидерство (псевдопакт) — сопровождается, как правило, нарастанием взаимного отчуждения власти и общества. В целом же воспроизводится своего рода инвариантный механизм эволюции, траектория политической системы "замыкается" (используя терминологию "теории катастроф"1) в некоем "предельном цикле".
Политический поворот 1999-2000 гг. в аспекте ценностной трансформации
Описанная выше повторяемость коэволюции политических институтов и массовых ориентаций в советском и постсоветском российском обществе в общем виде может быть распространена и на процессы политических трансформаций 1989-2000 гг. Закономерен вопрос: если вплоть до лета 2000 г. политическая система России циркулировала по траектории, пролегающей между двумя равно непродуктивными состояниями: "навязанного единства", обусловливаемого победой одной части элиты над другой, и раскола элиты и бескомпромиссных внутриэлитных "войн" за власть, то что ждет страну после «явления Путина»? Сможет ли он предложить стране стратегию продвижения к консолидированной демократии или ограничится принудительной консолидацией элиты, удовлетворяя тем самым авторитарный рефлекс общества, переживающего кризис? А быть может, ему не под силу окажется разорвать порочный круг, сформировавшийся в период ельцинского правления?.
Особенности реализации второго электорального цикла в России и его итоги (а в их свете - и итоги всего периода демократических реформ) требуют более детального ответа, по крайней мере, еще на два вопроса. Во-первых, какие конкретные ценностные предпочтения масс оказались столь эффективно использованы той элитой, что в ситуации политического кризиса лета 1999 г. сделала ставку на Путина? И во-вторых, насколько исчерпан ресурс данной повторяемости, т.е. насколько новая власть (олицетворяемая «командой В.Путина») продвинулась в обладании средствами реального контроля над политическим процессом и в первую очередь - средствами предотвращения нового раскола элит, - и тем самым политически эмансипировалась от общества, элиминировала необходимость сверять в ситуации внутриэлитного кризиса вектор своей политики с
1 См.: Арнольд В.И. Теория катастроф. - М., 1990.
настроениями и ориентациями широких слоев населения. Либо, напротив, насколько общество продвинулось в освоении современной политической культуры, институциональных и процедурных практик демократической политики?
Институциональные преобразования становятся действительно необратимыми только тогда, когда они восприняты обществом и закреплены в системе ценностей, на которые это общество ориентируется. В современной России это еще далеко не так. «На уровне абстракции, когда речь идет о демократии и гражданском обществе вообще, многие высказывают позитивное отношение к этим институтам... Однако при оценке конкретных процедур и правил демократии, их эффективности в нынешних российских условиях согласие с демократическими ценностями резко падает. Иными словами, на сегодняшний день демократические ценности, признаваемые в принципе, почти не воспринимаются массовым сознанием в качестве реального инструмента решения стоящих перед обществом проблем»1. В качестве иллюстрации этого тезиса сошлюсь на множественные данные, приводимые в работе Т.Колтона и М.Макфола2, из коих упомяну лишь три: в середине 1999 г. в целом 52% выражали несогласие с наименованием российской политической системы демократией, в то же время 56% выражали неудовлетворенность процессом демократизации в России, и еще 24% - выражали крайнюю степень неудовлетворенности им.
Об итогах ценностных трансформаций десятилетия «реформ» можно в определенной мере судить и по результатам проекта "Исследование мировых ценностей' (1995-1999 гг., руководитель — Р.Инглхарт). Выстраивающаяся иерархия приоритетов россиян (по мере снижения их значимости) такова: 1 — семья; 2 — работа; 3 — друзья, знакомые; 4 — свободное время; 5 — религия; 6 — политика33. Российское общество все более деполитизируется, интерес к политике сохраняется преимущественно в пассивной форме, в отслеживании политических новостей и комментариев к ним в СМИ, в обсуждении текущей политики с друзьями и знакомыми. К этим формам «политического участия» можно добавить разве что сохраняющийся интерес к выборам федерального уровня, возможность участия в которых в иерархии политических ценностей россиян по-
4
прежнему значима .
1 Башкирова Е.И. Трансформация ценностей российского общества // Полис. - М., 2000. - № 6. - С. 56-57.
2 Колтон Т., Макфол М. Верно ли, что русские не демократы? // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. - М., 2001. - № 4.
3 Цит. по Башкирова Е.И. Трансформация ценностей российского общества // Полис. - М., 2000. - № 6. - С. 51; см. также Abramson P.R., Inglehart R. Value change in global perspective. - Ann Arbor, 1995.
4 Лапкин В.В., Пантин В.И. Общественное мнение и изменение политических институтов в России и на Западе// Политические институты на рубеже тысячелетий. - Дубна, 2001. - С.133.
Отмечаемое многими исследователями определенное сходство политических процессов в России и на Западе, сопряженных с падением уровня доверия к традиционным институтам власти1, имеет, по-видимому, принципиально разную природу. Так, по мнению Е.Башкировой, «в постиндустриальных странах политическая система не вполне адекватна ценностям, присущим процветающим обществам, тогда как в России она не обеспечивает даже ценности, необходимые для выживания»2.
Резюмируя причины столь драматического положения демократии в России по итогам десятилетия реформ, Г.Дилигенский отмечает ключевой фактор: «отсутствие или дефицит в российском обществе достаточно благоприятной «среды приема» цивилизованной рыночной модернизации»3. Десятилетие реформ так и не позволило постсоветскому человеку преодолеть глубинное культурное и ценностное неприятие Запада, западной культуры и ментальности. Так, всероссийский опрос, проведенный в самом конце 2000 г., выявил резко отрицательный баланс оценок влияния западной системы ценностей на характер отношения между людьми в России (положительно оценили это влияние 17% опрошенных россиян, отрицательно - 45%). Отрицательное (по балансу) влияние западной системы ценностей россияне ощущают и в сфере трудовых отношений, и в сфере художественных вкусов (лишь применительно к областям правового сознания и отношения к знаниям, обретению профессиональной квалификации баланс оценок становится положительным). 48% россиян считают, что люди в России становятся хуже под влиянием западной культуры (и только 12% - что лучше). Вместе с тем россияне как правило, чужды ксенофобии: лишь 10% из их числа считают, что между Западом и Россией должен быть «железный занавес», тогда как 20%, - что достаточно было бы символической «черты», а 34% полагают, что между ними вообще не должно быть никакой границы4.
Попытки применения социокультурного подхода (в рамках которого выбор избирателя осуществляется под воздействием ценностей и норм политической культуры сообщества, к которому он принадлежит) в его наиболее распространенном (и наиболее упрощенном) варианте для интерпретации причин столь неожиданного для многих
1 Дилигенский Г.Г. Глобализация: перспективы демократии // Полития. - М., 1999. - № 3. - С. 88-93; Холодковский К.Г. Партии: кризис или закат? // Политические институты на рубеже тысячелетий. - Дубна. 2001. - С. 61-80.; Левин И.Б. Италия после Первой республики// Политические институты на рубеже тысячелетий. - Дубна. 2001. - С. 330-357.
2 Башкирова Е.И. 2000. Цит. соч. - С. 57.
3 Дилигенский Г.Г. Президент Путин, реформы и российское общество. Россия в условиях трансформаций. // Вестник Фонда развития политического центризма. - М. 2001. - № 12. - С. 46.
4 Доминанты. Поле мнений. Социологические сообщения Фонда "Общественное мнение". - М. 2001. - № 036; см. также Лапкин В.В., Пантин В.И. Образы Запада в сознании постсоветского человека // МэиМО. -М., 2001. - № 7. - С. 68-83.
выбора российского избирателя в кампаниях 1999-2000 гг. дают далеко не однозначные результаты. Проблема в том, что, как правило, внимание обращается лишь на две («традиционалистскую» и «модернистскую»1) или три модели (две уже упомянутые дополняются «субкультурой деклассированных и люмпенизированных слоев»2). Эти упрощенные концепции социокультурного пространства России и механизма формирования электорального выбора явно не достаточно продуктивны в описании и осмыслении «казуса Путина».
По существу даже столь полярные по своим базовым признакам субкультуры, как «традиционалистская» и «модернистская», - не более чем идеальные конструкции, весьма ненадежные при попытке дифференцировать на их основе общество. Как уже говорилось, в сознании человека сосуществуют и традиционалистские, и модернистские ценности и установки, - наряду со многими другими «субкультурными комплексами». Более того, по существу, наблюдаемая картина определяется заданной «оптикой» анализа. И не только при изучении механизмов принятия решений и поведения избирателей, но и при формировании политического предложения основными акторами электорального состязания.
Вместе с тем одна из ключевых особенностей «феномена Путина» в том, что его «команда» нашла способ радикально изменить «оптику» субкультурной дифференциации. Она смогла освободиться от господствующей идеологемы ельцинского периода (навязчиво стремящейся поляризовать общество, культивируя размежевание на противостоящих друг другу сторонников и противников реформ) и сделала основную ставку на витальные потребности того самого электорального «болота», которое упорно уклонялось от поддержки как «реформаторов», так и их антагонистов. Основой электоральной мобилизации осени 1999 г. (по эффективности не уступающей «ельцинскому» триумфу июня 1991 г.) стало противопоставление надвигающегося хаоса, фрустрирующего избирателя (взрывы домов, новый виток военного конфликта вокруг Чечни, лавины компромата, дискредитирующего известных политических акторов России, и т.п.) и надежного, уверенного, жесткого (сакраментальное «. будем мочить в сортире») молодого и «незасветившегося» еще политика, готового дать стране порядок и стабильность. Без каких бы то ни было «традиционалистских» или «модернистских» заморочек. Вот - суть электорального проекта власти в ситуации политического кризиса,
1 См., например, Страхов А.П. Изучение электорального поведения россиян: социокультурный подход // Полис. - М., 2000. - № 3. - С. 90-96.
2 Холодковский К.Г. Цит. соч. - М., 2001. - С. 64.
острого конфликта, раздирающего политический класс России1, когда казалось, что власть остается в изоляции не только по отношению к обществу, но и к основной массе элиты.
С другой стороны, свойственный россиянам катастрофический дефицит «чувства экзистенциальной безопасности»2, в сравнении с гражданами благополучных, постиндустриальных стран, интенсивно осваивающих культуру постмодерна3, может интерпретироваться именно как потребность преодоления культурного разрыва между практикой зрелого индустриализованного и урбанизированного общества (коим по-прежнему останется Россия, отдельными сегментами уже вступающая в постиндустриальную фазу развития4) и социальной нерешенностью элементарных «проблем выживания».
До настоящего времени В.Путину удается поддерживать устойчивость новой, принудительной консолидации политической элиты. Исполнительная власть контролирует и парламент, и подавляющее большинство региональных элит. Федеральный центр последовательно усиливает контроль над могущественным и почти неуправляемым прежде сообществом бизнес-элит. Власть уже длительное время строго выполняет свои минималистские обязательства по отношению к населению (за редким исключением регулярно выплачивает пенсии и зарплаты бюджетникам, эффективно контролирует курс рубля и т.п.). Все это обеспечивает сохранение аномально высоких значений рейтинга В.Путина, общественного доверия к его курсу5.
Этот последний фактор (доверие к В.Путину как национальному лидеру) принципиально меняет установки большинства российского общества на социальные преобразования: «при переходе от оценки прошлого опыта реформирования к отношению к перспективам реформирования грядущего меньшинство сторонников реформ. превращается в большинство...»6.
1 См., например, Клямкин И.М., Щевцова Л.Ф. Как власть и оппозиция борются против государства. К вопросу о новой политической реформе в России // Независимая газ. - М., 1999. - 7 июля. - С. 8.
2 Порядок для россиян по-прежнему важнее демократии (согласны с этим 75% россиян; Общественное мнение. - М., 2000. - С. 68).
3 Inglehart R. 1997. Op. cit.
4 Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. - М. 1999.
5 Баланс значений рейтингов доверия/недоверия В.Путину на конец 2001 г. - 39% к 2% (для сравнения: у Г.Зюганова - 13% к 12%, у М.Касьянова - 6% к 1%), значение электорального рейтинга - 52% (Доминанты. Поле мнений. Социологические сообщения Фонда "Общественное мнение". - М., 2001, № 046). 74% россиян одобряют работу В.Путина на посту президента; 59% расценивают ее результаты как соответствующие их личным ожиданиям; 29% указывают на улучшение своего отношения к В.Путину за прошедший год (при том, что об ухудшении отношения говорят лишь 6%). В целом положительный баланс изменений, связанных с результатами работы В.Путина, отмечается респондентами в области экономики, социальной и внешней политики, государственного управления и обороноспособности страны (Доминанты. Поле мнений. Социологические сообщения Фонда "Общественное мнение". - М., 2001, № 037).
6 Дилигенский Г.Г. Цит. соч. - 2001, С.51.
Основная политическая проблема В. Путина, так или иначе взявшего на себя всю полноту политической ответственности за происходящее в стране (а это понимают и с этим соглашаются большинство, 56% россиян1) и тем самым жестко определившего свой политический «коридор возможностей», - суметь избежать соблазнов политизации, уклониться от вхождения в новый цикл внутриэлитной поляризации и политического размежевания общества.
С другой стороны, стратегия, успешная с точки зрения стабилизации нынешнего политического режима, вряд ли может быть признана столь же безусловно успешной с точки зрения стратегических перспектив эволюции российской политии. Помимо наблюдающегося принципиального упрощения ряда важнейших механизмов институционального и политического развития происходит своеобразная консервация установок, ценностей, политической культуры населения в состоянии, еще очень далеком от минимально необходимого для функционирования современной демократии (вспомним хотя бы историю с утверждением российским парламентом государственной символики в конце 2000 г.).
Если российская элита так и не смогла, пользуясь относительной слабостью власти в период 1991-1999 гг., утвердить демократию в качестве внутренней нормы согласования интересов и принятия решений, сможет ли формирующаяся авторитарная власть, избравшая эту новую элиту в качестве своего стратегического союзника, удерживать общество от раскола, а элиту с ее естественными эгоистическими поползновениями, безудержными в силу отсутствия и традиционных, и правовых норм, от эксцессов, грозящих гибелью всему режиму? В этом смысле президентскому режиму присущи качества, как бы компенсирующие неспособность элит к выработке устойчивого согласия. Объективно наделенная элементами авторитарности президентская власть в этой ситуации принимает ответственность за происходящее, замыкает на себя общественное недовольство и тем самым отводит - до поры - грозу общественного гнева от элиты. Быть может, приветствуя авторитарные трансформации политического режима, российское общество берет своего рода тайм-аут, подмораживая «демократию» и стремясь тем самым обрести, наконец, столь вожделенные порядок, стабильность и благополучие?
1 Там же.
