40ББК 74.03(0)323
В. М. Тюленев
ТРАДИЦИИ РИМСКОЙ ШКОЛЫ И ВИВАРИЙ КАССИОДОРА
Пожалуй, трудно переоценить роль Магна Флавия Кассио-дора — когда-то квестора, затем магистра оффиций в Остготской Италии, наконец ставшего частным лицом, сошедшим с политической сцены, — в деле становления средневековой западноевропейской культуры. Несмотря на существование весьма полярных оценок его как мыслителя и писателя, от восхищения1 до отказа ему в оригинальности мысли2, бесспорным остается его вклад в становление христианской педагогики на христианском Западе VI в.3 Когда же речь заходит об этом «педагогическом» вкладе Кассиодора, обычно и вполне справедливо исследователи обращаются к опыту создания им ок. 554 г. Вивария — монастыря и одновременно крупного интеллектуального центра на юге Италии, с богатейшей по тем временам библиотекой, а также к его сочинению «Наставления в науках божественных и светских»4.
Судя по предисловию Кассиодора к «Наставлениям», еще до основания Вивария он намеревался при поддержке папы Ага-пита (примерно в 536 г.) открыть в Риме богословскую школу (Cassiod. Inst. I. Pr. 1), а потому сами «Наставления» можно рассматривать как сочинение, предназначенное не только для монахов Вивария, но и отражающее понимание Кассиодором того, как должна быть устроена богословская школа вообще и какое место в ней должен (и должен ли) занять накопленный античной культурой багаж.
© Тюленев В. М., 2017
Тюленев Владимир Михайлович — доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры всеобщей истории и международных отношений Ивановского государственного университета. tyulenev.vl@yandex.ru Исследование проведено при финансовой поддержке Отделения гуманитарных и социальных наук РФФИ (проект № 16-06-00461а «Римская школа и античная образованность в Южной Галлии и Италии на рубеже V—VI вв.»).
Проблема отношения христианства к системе знаний и форме мышления, сформированным в языческой греческой и римской культурах, возникла, пожалуй, как только христианство еще в апостольские времена покинуло Иерусалим, а затем и Палестину5. По мере распространения христианства в неиудейской среде и по мере обращения в него представителей интеллектуальной элиты эллинистического мира этот вопрос занял важное место в апологетической христианской литературе, что, безусловно, отражало острую полемику, возникшую в Церкви вокруг него. Уже во времена гонений в Церкви сложилось два основных направления, в рамках которых этот вопрос получал то или иное решение.
С одной стороны, такие яркие писатели, как Юстин Мученик, Климент Александрийский и Лактанций, в своих сочинениях выступали за сближение христианства с греко-римской культурой, подчеркивая сопричастность самой греческой философии к библейской мудрости. И если Климент убеждал своих читателей в том, что греческие философы — «воры и разбойники», укравшие идеи у Моисея (Clem. Strom. I.87.2), выдав их за свои, само это обвинение демонстрировало, что в сочинениях Пифагора и Платона можно найти не только вымыслы и ложь, но и крупицы истины, рассмотреть которые является задачей читателя.
С другой стороны, в раннем христианстве существовало и явное неприятие не просто язычества, но всей системы знания и мышления, сложившейся в эллинском мире. Известное противопоставление Тертуллианом «Афин» и «Иерусалима», разума и веры, философии и религии (Tertull. De prescr. 7) — пожалуй, самый яркий, но далеко не единственный пример отрицания интеллектуального опыта Греции и Рима.
Очевидно, что и такие ригористы, как Тертуллиан, и христианские авторы, подвизавшиеся в свое время в качестве учителей грамматики или риторики, видели качественную разницу между «высокой» литературой Греции и Рима и «простым языком» Писания. Не случайно Лактанцию приходилось оправдывать «невежество» апостолов, указывая на то, что именно в простоте содержится правда, в то время как изощренность в образовании открывает путь измышлениям (Lact. Div. inst. V.3.1—2).
В результате в христианской литературе складывается устойчивое представление о торжестве «непросвещенной учености»
или «святой простоты» над «лукавым мудрствованием» и утонченным знанием6. Вспомним хотя бы рассказ Руфина Аквилей-ского о Никейском соборе, сюжет которого строится вокруг победы неискушенного в логике исповедника христианства над философом-диалектиком, защищавшим Ария (Rufin. HE I.3).
Два направления мысли — примиряющее христианство с языческим знанием и отвергающее последнее для христианина — продолжали уживаться одно с другим и в V—VI вв. Несмотря на утверждение христианства и заметное оттеснение им язычества, несмотря на появление в числе христианских писателей и руководителей христианских общин образованных аристократов типа Сидония Аполлинария, для которых имена языческих богов, судя по всему, перестали нести традиционную смысловую нагрузку, обретя скорее аллегорический смысл, душа рефлексирующего христианина не освобождалась от внутренних терзаний. Так, Эн-нодий, старший современник Кассиодора, постоянно разрывался между стремлением к безмолвию, освобождающему душу для мыслей о Боге, и к эпистолографии, обеспечивающей сохранение социальных связей и место в обществе7.
Кассиодор, интересующий нас в данном случае, был, вне всякого сомнения, хорошо знаком с аргументами как одной, так и другой стороны. Он не просто прекрасно знал Августина, потратившего немалую долю своего таланта на обоснование пользы риторики для христианского проповедника, но во многом следовал именно этому отцу Церкви8. С другой стороны, Виварий создавался Кассиодором действительно как монастырь, для насельников которого аскетический идеал не должен был стать простой лишь формой. Но именно в кругах теоретиков монашества идея отрицания языческой литературы оказалась наиболее устойчивой и получила наиболее последовательное обоснование. Западное монашество V—VI вв. немыслимо без Иоанна Кассиана, и Кас-сиодор, наставляя насельников Вивария, в числе первых авторов, необходимых для монаха, называет именно Иоанна (Cassiod. Inst. I.29.2). Между тем, в беседе с аввой Нестероем Иоанн Кассиан, говоря о своих переживаниях по поводу довлеющего над ним знания языческих поэм, ставит классическую античную литературу в резкую оппозицию монашескому служению: «...когда я пою псалмы и молюсь о прощении грехов, то на память мне
невольно приходят поэмы, либо перед глазами у меня встают образы сражающихся героев, и появление таких видений, постоянно обманывая меня, не допускает, чтобы дух мой возносился к горнему созерцанию, так что даже каждодневными слезами нельзя избавиться от этого» (Cass. Coll. XIV.12).
Кассиодор, приступая к наставлению монахов, именно тезис преподобного Кассиана о роли откровения в постижении истины ставит во главу угла. В предисловии к первой книге «Наставлений» он вспоминает рассказ Иоанна о том, как необученный грамоте муж, «исполнившись божественного вдохновения», отвечал на сложные вопросы Писания. Но, что не менее важно, вспомнив этот рассказ, Кассиодор предостерегает читателей: «не следует ожидать частых происшествий подобного рода» (Cassiod. Inst. I. Pr. 7). В результате, с одной стороны, опираясь на слова апостола Павла, он говорит о том, что совершенная мудрость даруется каждому Богом, и «многие неграмотные достигают верного понимания и по вдохновению свыше обретают правильную веру» (Cassiod. Inst. I.28.2). С другой стороны, он вспоминает Ки-приана Карфагенского, Лактанция, Викторина Петавийского, Илария Пиктавийского, Амвросия Медиоланского Августина, Иеронима, которые пришли к христианству украшенными мирским знанием (Cassiod. Inst. I.28.4). «Давайте же, — призывает Кассиодор, — в подражание им (пусть и осторожно, но обязательно), поспешим, если сможем, изучать и ту и другую науку, — ибо кто дерзнет поколебаться, имея многочисленные примеры такого рода мужей?» (Там же). Более того, Кассиодор, воспринимая греко-римскую языческую культуру не столько чуждой (враждебной) христианству, сколько чужой (иной), для защиты тех, кто обращается к ней, приводит вслед за Августином в пример Моисея, который, несмотря на свою принадлежность к избранному народу, тем не менее «постиг всю мудрость египтян» (Там же). Предлагая монахам того или иного писателя и давая ему характеристику, Кассиодор нередко соединяет воедино «простоту» и «мудрость», еще недавно резко противопоставленные в христианской литературе друг другу. Так, он подчеркивает, что в Дионисии Младшем, его современнике, «соединялась простота с великой мудростью, смирение с ученостью, лаконичность с красноречием» (Cassiod. Inst. I.23.2).
Первым из западных подвижников Кассиодор попытался на практике достичь баланса между откровением, получаемым через молитву, веру, и знанием, преподаваемым в школах разного уровня. В предисловии к своим «Наставлениям» он довольно четко определяет свое намерение создать школу, качественно отличающуюся от традиционной римской школы, где ведется преподавание мирских наук (studia saecularium litterarum), создав учебный центр, где преподавание строилось бы на изучении «Божественных Писаний» (Cassiod. Inst. I. Pr. 1).
До Кассиодора монастырь уже стал учебным центром, но в монастырях того времени акцент делался на изучение текстов Писания, «Правил» Василия Великого, Пахомия Великого, сочинений Иоанна Кассиана и творений других Отцов Церкви9. Основатель же Вивария намеревался оставить в системе теологического образования место светскому знанию, которым в прочих обителях по большей части пренебрегали. Выбирая между Иоанном Кассианом, видевшим опасность мирской науки для монахов, и Августином, считавшим, что светские науки могут помочь постижению религиозной мудрости, Кассиодор, безусловно, встает на сторону гиппонского епископа.
Оправдывая необходимость опыта римской школы для монахов Вивария, Кассиодор повторяет в принципе тезисы, уже давно сформулированные в святоотеческой литературе, прежде всего тезис о божественном происхождении самого знания. Так, он знакомит своих читателей с тем, что Августин «показал, что общие обороты речи, то есть выражения грамматиков и риторов, произошли оттуда (из Священного Писания. — В. Т.)» (Cassiod. Inst. I.1.4). По мнению Кассиодора, преподаваемые в светской школе грамматика и риторика генетически связаны со Священным Писанием, а потому их изучение направлено в том числе на постижение религиозной истины. В заключительных главах «Наставлений» Кассиодор повторяет этот тезис и еще раз утверждает, что светское знание должно способствовать толкованию священных текстов: «Мы полагали, что должно быть уяснено следующее: поскольку в священных текстах, как и в ученейших изложениях, мы можем многое понять через иносказания, многое через определения (per definitiones), многое через искусство грамматики, многое через искусство риторики, многое через диалектику,
многое через дисциплину арифметику, многое через музыку, многое через дисциплину геометрию, многое через астрономию, то уместно в следующей книге затронуть наставления светских учителей, то есть искусства и дисциплины с их разделами» (Cassiod. Inst. I.27.1).
Кассиодор не только рассуждает об общей пользе мирских знаний для монахов, но и обосновывает эту пользу требованиями монастырской жизни или необходимостью грамотного прочтения и копирования священных текстов. Так, отдельную главу «Наставлений» он посвящает книгам по медицине и подчеркивает, что важнейшей составляющей монашеского служения является странноприимство и забота о здоровье ближнего. Для этого он специально оставляет в библиотеке Вивария книги Гиппократа и Галена, переведенные на латинский язык, «Гербарий» Диоскори-дия, «О медицине» Целия Аврелия (Cassiod. Inst. I.31.2), а также показывает, что в книгах, посвященных садоводству, можно найти немало советов, следование которым укрепит телесное здоровье (Cassiod. Inst. I.28.6).
Чтение священной истории и понимание того, что произошло в истории евреев или истории Церкви и где, требует от читателя как знаний по истории (историкам Кассиодор посвящает отдельную главу), так и по географии. Поэтому он рекомендует познакомиться не только с описаниями Константинополя и Иерусалима, сделанными христианским хронистом Марцеллином Ко-митом, но и с кодексом язычника Птолемея. Он, увещевает монахов Кассиодор, «настолько ясно описал все места, что вы сочтете, будто каждая область была для него родной. Благодаря ему вы, находясь в одном месте (как положено монахам), душой сможете обозреть то, что другие с большим трудом усвоили в ходе своих путешествий» (Cassiod. Inst. I.25.2).
О Виварии и его насельниках мы можем судить исключительно по «Наставлениям» Кассиодора и лишь по сделанным в них оговорках можем представить, какого рода людей видит автор в числе адресатов своих увещеваний. Очевидно, что монастырь принял в лоно свое людей самого разного социального происхождения и соответственно в разной степени образованных. Так, Кассиодор допускает, что кто-то из братии «не сможет вполне изучить ни человеческих, ни божественных наук», но и таких
он погружает в мир книжной культуры. Он не просто рекомендует им заняться садоводством и прочими видами аграрной жизни (тем более что вилла, отданная под монастырь, находилась в весьма благоприятном для таких занятий месте), но призывает идти к такого рода трудам через чтение соответствующей литературы. Он рекомендует прочесть сочинение о садах Гаргилия Марциала, особо обращая внимание на то, что труд его не только обстоятелен, но и красиво написан; называет Луция Колумеллу «красноречивым и изысканным писателем» (Cassiod. Inst. I.28.6).
Кто-то из обитателей Вивария был достаточно просвещен, хотя подавляющее большинство братии (что также отражает состояние тогдашней римской школы10) не знало греческого языка. Поэтому Кассиодор особенно позаботился о том, чтобы важнейшие греческие тексты были переведены на латинский язык. Он называет имена своих друзей Беллатора, Епифания, Муциана, чье знание греческого языка позволило обеспечить библиотеку Вивария латинскими переводами восточных Отцов. Биограф и исследователь Кассиодора Дж. О'Доннелл даже предполагает, что эти ученые мужи могли некоторое время жить в Виварии и составлять основу преподавательского штата11. Тем не менее, оговариваясь, что некоторые места Писаний, если они окажутся темными в латинской версии, можно было бы уточнить, обратившись к греческому тексту, Кассиодор оставляет в библиотеке греческие кодексы, в том числе знаменитый пандект из семидесяти пяти библейских книг (Cassiod. Inst. I.14.4). Кассиодор явно рассчитывал, что кто-то из братии окажется в состоянии самостоятельно работать с греческими писаниями.
Некоторые отрывки «Наставлений» убеждают нас в том, что Кассиодор обращался и к вполне искушенному в латинской грамматике читателю. Именно для такого читателя должны быть понятны пояснения к особенностям латинского текста Священного Писания, которые дает Кассиодор. Стародавняя проблема, касавшаяся несовершенства языка Библии, на что обращали внимание языческие критики христианства, получила у Кассиодора новое решение. Он уже не использует прежних аргументов и говорит о том, что истина проста, а изощренность лжива. Он относит отступления библейского слога от школьной нормы к числу божественных тайн и показывает, что божественный авторитет
следует ставить в данном случае выше правил грамматики, придуманных людьми. В главах, касающихся особенностей языка Библии, он особо говорит об идиомах, встречающихся в псалмах и не используемых в обычной речи (Cassiod. 1.15.2), и приводит примеры: «слабы очи мои для слова Твоего» (Пс. 118:82), «к Тебе прилепилась душа моя» (Пс. 62:9), «изливайте пред Ним сердце ваше» (Пс. 61:9). Особо он говорит, обращаясь к переписчикам, что «не следует изменять те слова, которые, хотя порой и кажутся написанными вопреки человеческому искусству [грамматики], но защищены авторитетом многочисленных кодексов» (Cassiod. 1.15.5). Кассиодор указывает на то, что в Писании нередко существительные или местоимения получают падеж или число, а глаголы — времена и наклонения вопреки грамматической норме. Так, он вспоминает фразу из Псалтыри: «блажен народ, у которого Господь есть Бог их» (Пс. 143:15), в которой одно и то же существительное «народ», стоящее в единственном числе, выражено местоимениями, которые стоят в единственном числе («у которого») и во множественном («их») (Cassiod. 1.15.6).
Очевидно, что в этом «конфликте» школьных правил и божественного авторитета Кассиодор встает на сторону последнего и призывает своего просвещенного читателя: «не во всем следуй правилам латинского красноречия... ибо необходимо иногда пренебрегать нормами человеческой речи и, скорее, держаться строя божественного красноречия» (Cassiod. 1.15.7). Однако не следует думать, что «римская школа» полностью капитулирует у него перед Священным Писанием. Кассиодор призывает тщательно следить за соблюдением грамматических правил, исправлять ошибки прежних переписчиков и сверять различные рукописи между собой, чтобы понять, является ли встреченное отступление от нормы особенностью библейского языка или результатом невнимательности копииста. Он постоянно подчеркивает велеречивость отцов и учителей Церкви, отмечая практически у каждого из них «изящный слог», «сладостное красноречие». Иероним «блистательно обогатил латинский язык (Cassiod. 1.5.4), Амвросий — «ручей сладостного красноречия» (Cassiod.
1.20.1). Августин восхищает его не только своими глубокими толкованиями, но и знанием математики, которую тот освоил, правда, без помощи учителей (Cassiod. 1.22.1). К тому же
Кассиодор специально оговаривается, что все его собственные рекомендации пренебрегать грамматическими правилами касаются исключительно работы с текстами Священного Писания, в мирской же литературе законы грамматики по-прежнему должны оставаться нормой.
Ничто так не показывает степень интеграции традиционной римской школы в христианское образование, как использование в процессе обучения языческой «учебной» литературы. Текст «Наставлений» позволяет создать, пусть и неисчерпывающий, но довольно полный список книг виварийской библиотеки12, в том числе кодексов, которые могли быть использованы как учебники по светским наукам. Конечно, Кассиодор, обращаясь к монахам, стремится всякий раз (даже когда речь не идет о вопросах теологии) опереться на авторитет христианских писателей, многих из которых именует учителями (magistri). Но их учительство он понимает всё-таки в рамках теологического просвещения. Он, конечно, вспоминает, что блаженный Августин написал небольшое сочинение по грамматике, но весь свой экскурс в грамматическую науку во второй книге «Наставлений» строит на Ars gram-maticae Доната (Cassiod. Inst. II. 1.1), где даются базовые знания по латинскому языку. Дальнейшее изучение грамматики строилось на знакомстве с классической римской литературой. Не случайно человека, достигшего в грамматике достаточных высот, Кассиодор называет «идущим вслед квадриге Мессия» (Cassiod. Inst. 1.15.7), намекая на автора трактата «Примеры выражений из Вергилия, Саллюстия, Теренция и Цицерона» (Exempla elocutionum ex Virgilio, Sallustio, Terentio, Cicerone).
Несмотря на наличие в Виварии августиновской «О христианской науке», где гиппонский епископ дал множество советов для церковного проповедника, весь свой небольшой раздел о риторике Кассиодор строит на данных сочинений Цицерона и Квинтиллиана. Он также был бы не против знакомства монахов с сочинением Марциана Капеллы, далеко не христианина, однако труд Капеллы «О браке Филологии и Меркурия», который Кассиодор именует нейтрально — «О семи науках», оказался ему недоступен (Cassiod. Inst. II.2.17). Диалектику он излагает на основе Аристотеля, неоплатоников Порфирия и Мария Викторина; арифметику — по Пифагору; музыку — по Эвклиду, Птолемею,
Цензорину; геометрию — по тому же Цензорину, а также по Эвк-лиду; астрономию — по Варрону и Птолемею.
Использование в Виварии труда Доната по грамматике, сочинений Цицерона и Квинтиллиана по риторике вовсе не означало, что монахи погружались в мир образов и героев языческой религии. Самое общее знакомство современного читателя с «Искусством грамматики» Доната и с прозаическими частями «Грамматики» Марциана Капеллы (если бы поэма всё-таки оказалась в распоряжении Кассиодора) способно убедить его в том, что довольно сухой материал справочного характера вряд ли мог нанести какой-либо урон монашескому благочестию. В то же время эти тексты давали необходимые для христианина сведения
0 нормативной стороне латинского языка и, в конечном счете, позволяли непросвещенному читателю начать свой путь к истине.
Подводя итог нашему небольшому исследованию, необходимо еще раз обратить внимание на особую роль Кассиодора, который одним из первых на христианском Западе не просто примирил античную школу с религиозным служением, но и попытался этот союз осуществить на практике, утвердив школу в монастыре как важную помощницу в постижении истины и в поиске пути ко спасению. Если его современник Эннодий оставлял школу, прежде всего, для желающих прославиться на форуме, в суде и при дворе, подчеркивая, что невозможно разделить единую душу на две части (для Христа и для свободных искусств)13, то Кас-сиодор, напротив, увидел единство человеческого знания, восходящего к единому источнику.
Примечания
1 См., напр.: Jones L. W. Influence of Cassiodorus on Medieval culture //
Speculum. Vol. 20. 1945. P. 433—442 ; Courcelle P. Late Latin Writers and Their Greek Sources. Cambrige, 1969. P. 336—338.
2 См., напр.: Momiglaino A. Cassiodorus and Italian culture of his time //
Proceeding of the British Academy. 1955. Vol. 41. P. 208—209.
3 Dales R. C. The Intellectual Life of Western Europe in the Middle Ages.
Leiden, 1992. P. 51 ; Уколова В. И. Античное наследие и культура раннего Средневековья. М., 1989. С. 124—132.
4 Ссылки на это произведение будут даны в тексте с указанием номера
книги, главы и отрывка по изданию: Cassiodori Senatoris Institutiones / ed. by R. A. B. Mynors. Oxford, 1963.
5 Напряжение, неизбежно возникшее между представителями разных
культур, можно видеть уже в истории разговора ап. Павла с философами-эпикурейцами и стоиками на афинском ареопаге (ср. Деян. 17:15—32).
6 Gigon O. Die antike Kultur und das Christentum. Gütersloh, 1969. S. 106—
120 ; Heck E. Lactanz und die Klassiker // Philologus. 1988. Bd. 132, Heft. 1. S. 169—172.
7 Schröder B. Bildung und Briefe im 6. Jahrhundert : Studien zum Mailänder
Diakon Magnus Felix Ennodius. Berlin, 2007. S. 63.
8 О влиянии дидактических идей Августина на Кассиодора см., в част-
ности: Vukovic M. The Library of Vivarium: Cassiodorus and the Classics. Budapest, 2007. P. 58—62.
9 Riehe P. Education and Culture in the Barbarian West. Columbia : Univer-
sity of South Carolina Press, 1976. P. 118—119.
10 Уже в V в. знание греческого языка становится элитарным, а человек, не владеющий греческим, уже не считался необразованным. См.: Riehe P. Op. cit. P. 44—45.
11 O'Donnell J. J. Cassiodorus. Berkeley : University of California Press, 1979. P. 106.
12 Vukovic M. Op. cit. P. 42.
13 Тюленев В. М. «Школа Эннодия» в Милане: миф и реальность // CURSOR MUNDI : человек Античности, Средневековья и Возрождения. Иваново, 2014. Вып. 6. С. 42.
