CC BY
51
Э.Г. Куликова, И.В. Беляева
ТОЛЕРАНТНАЯ ЯЗЫКОВАЯ И КОМАНДНАЯ ПРАВОВАЯ НОРМА:
МАНИПУЛИРОВАНИЕ КАК НАРУШЕНИЕ ЭТИЧЕСКОЙ НОРМЫ
Статья посвящена пониманию нормативности в языке и праве. Языковая норма трактуется как толерантная, т.е. позволяющая использование вариативных языковых средств в зависимости от коммуникативных целей. Нормы права, в противоположность языковым, облигаторны. Правомерно введение еще одного типа нормативности -этико-речевой нормы. Манипулятивность квалифицируется как нарушение этой нормы.
Ключевые слова: нормативность, манипуляция, право, коммуникация, этика.
Чрезвычайно показательным для понимания изменений, происшедших с пониманием нормативности в языке, является название одной из последних статей Л.П. Крысина -«Толерантность языковой нормы» [6, с. 175-183]. Проявление толерантности Л.П. Крысин обнаруживает на всех ярусах языка: структурная толерантность - это допущение нормой вариантов, различающихся своей структурой (фонетической, акцентной, морфологической, синтаксической) при тождестве содержательной стороны; коммуникативная толерантность - это использование вариативных средств языка в зависимости от коммуникативных целей, которые преследует говорящий в тех или иных условиях общения; социальная толерантность - это допущение языковой нормой вариантов, распределенных по разным социальным группам носителей данного языка. Кроме того, можно говорить и о толерантности языковой нормы к новшествам. Таким образом, понятие толерантности, примененное к языковой норме, позволяет рассматривать ее как социальный конструкт, обусловленный не имманентной языковой системой, а важнейшими обстоятельствами жизни социума.
Если прежде основы нормативности излагались «чуть ли не на языке Уголовного кодекса» (В.А. Звегинцев), то теперь запретительной нормативности предпочитается рекомендательная, т.е. все чаще, наряду с наилучшим вариантом, словари перечисляют в качестве допустимого и другие варианты (прежде квалифицировавшиеся как ненормативные; ср.: средний род слова кофе или форму множественного числа именительного падежа договорб).
Итак, в современной лингвистике утвердилась новая теория нормы как «выбора», а не как «запрета». Это не в последнюю очередь связано с общими социальными процессами в стране. Характерно, что такое свойство современного языка, как демократизация, начинают понимать не как коннотированное оттенком одобрения и оправдания всех проявлений нового, а как «объективную характеристику сближения литературного языка с некодифицированными сферами» [4, с. 11].
Нормы права, в противоположность языковым, облигаторны - «..правовая норма по своей природе - команда. Совершенно очевидно, что команда, если она выражена неточным или двусмысленным языком, не будет понята и выполнена так, как этого хочет законодатель» [11, с. 72]. Именно поэтому правоведы желают получить от лингвистов (в ходе лингвоюридической экспертизы текста) точный ответ на вопрос: что имел в виду автор высказывания (текста)?
Таким образом, «командный» характер правовой нормы и вариативность, зыбкость и изменчивость нормы языковой входят в известное противоречие, вследствие чего лингвисты нередко оказываются не в состоянии вынести однозначный и окончательный «приговор». По-видимому, для характеристики прагматического аспекта нормативности правомерно введение еще одного типа нормативности - этико-речевой нормы.
Анализ использования термина «манипуляция» показал, что возможно, во-первых, понимание манипуляции как естественного и неизбежного свойства всех видов общения
(ср.: «Умелое манипулирование политическими аффективами является одним из
важнейших орудий в арсенале власти любого политика. От умения манипулирования ими в значительной мере зависят успех или неуспех политического лидера. Это умение является основной составляющей харизмы политического лидера») [10, с. 107] и, во-вторых, - понимание манипуляции как отрицательного, деструктивного явления. А.П. Сковородников и Г.А. Копнина [8, с. 534] связывают феномен манипуляции с нарушением нормативности: «Более сложным по своей природе нарушением этико-речевой нормы является речевое манипулирование, под которым мы понимаем скрытое (маскируемое) воздействие на сознание адресата посредством тех или иных речевых (риторических) приемов с целью навязывания ему определенных оценок, точек зрения или побуждения его к каким-то действиям». Вопрос о границах понятия «манипуляция» чрезвычайно актуален. С.Г. Кара-Мурза в своем бестселлере «Манипуляция сознанием» анализирует в качестве примеров манипуляции кинофильмы - российский «Ворошиловский стрелок» С. Говорухина и американский «Ночной экспресс». Последний, считает С. Говорухин, манипулирует зрителями, внушая им расистские взгляды. Но такое же обвинение можно предъявить самому С.Г. Кара-Мурзе, который, излагая основную коллизию фильма, упускает (намеренно?) важное обстоятельство: наибольшее негодование у зрителя вызывает не столько то, что «хороший» американец оказался в «плохой» турецкой тюрьме, сколько неоправданно большие сроки наказаний, возможность их продления после приговора, двойное наказание за одно и то же преступление. О фильме «Ворошиловский стрелок» сказано, что это - «прекрасный пример эффективной эксплуатации и канализирования стереотипов в манипуляции сознанием» [5, с. 646], ибо здесь в качестве «носителей зла» выбираются те, которые уводят внимание от реальных виновников всеобщей катастрофы; носителями зла представляются близкие, осязаемые социальные или этнические фигуры, а это - испытанный способ возбудить простые, черно-белые чувства и канализировать общественную ярость в сторону фундаментализма (характерно, что свою критическую статью о фильме в газете «Завтра» С.Г. Кара-Мурза назвал «Болотные огни»). Хотя анализ фильма «Ворошиловский стрелок» [5, с. 646-656] сделан очень интересно, но обвинение режиссера (у которого, очевидно, иные политические взгляды, чем у критика) в манипуляции массовым сознанием вряд ли правомерно.
Для большинства работ, рассматривающих феномен манипулирования, характерна оценочная позиция. При этом манипуляция рассматривается либо как негативное социально-психологическое явление, оказывающее разрушающее воздействие на личность, либо как позитивный феномен социального взаимодействия, позволяющий заменить явное принуждение человека на скрытое психологическое воздействие, т.е. перейти от грубых форм насилия и открытого принуждения к скрытым формам и тайным способам управления личностью. Особенно часто положительную оценку дают манипуляции как допустимому средству защиты, используемому в ответ на явное принуждение (с использованием силы) или в ответ на манипуляцию (контрманипуляция).
Е.И. Шейгал [10, с. 231] относит манипуляцию к одному из видов вербальной агрессии.
Думаем, что обоснование понятия этико-речевой нормы и квалификация манипулятивности как нарушения этой нормы позволят более адекватно описать интересующее нас явление. Понятие манипулирования коррелирует с ложью или полуправдой (чаще всего манипуляцию определяют как нечестный прием). Однако ложь не входит в число «:смертных грехов». Ср.: Моисей не включил в десять божьих заповедей «Не лги!». Ибо тот, кто говорит «Не лги!», должен прежде сказать: «Отвечай!». А Бог никому не дал права требовать от другого ответа. «Не лги! Отвечай правду!» - все это слова, которые человек не посмел бы говорить другому человеку, считай он его равным себе. Только Бог, пожалуй, имел бы право сказать ему эти слова, но у Него для этого нет никакого основания, коль Он все знает и в нашем ответе не нуждается. Между тем, кто
приказывает, и тем, кто должен слушаться, нет такого неравенства, как между тем, кто имеет права требовать ответа, и тем, кто обязан отвечать. Поэтому право требовать ответа издавна давалось лишь в исключительных случаях. Например, судье, расследующему преступление (М. Кундера «Бессмертие»).
Нередко между манипуляцией и обманом вообще ставится знак равенства. Однако более правомерным представляется разведение этих понятий на основании противопоставленности разным категориям истины - онтологической и гносеологической. Гносеологическая истина определяется с бульшими трудностями, ибо фактически для ее установления необходимо проанализировать влияние высказывания (текста) на реципиента. Сложность этой процедуры хорошо понятна на примере рекламы, которая на одних потребителей оказывает существенное влияние, манипулирует ими, в то время как другие остаются невосприимчивыми к рекламным ухищрениям и не теряют критического отношения к рекламе. Речевое манипулирование коррелирует с феноменом диффамации, ибо в обоих случаях наносится ущерб личности. Статья 10 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод (ч. 1) гласит: «Каждый человек имеет право на свободу самовыражения. Это право включает свободу мнений, свободу получать и распространять информацию и идеи...». На естественном национальном языке осуществляются такие речевые действия, которые могут быть квалифицированы как оскорбление, обман, диффамация. Коммуникативная свобода пишущей личности ограничена не только социокультурными нормами общения, но и юридически (ср.: ст. 131 УК РФ; согласно данной статье, «оскорбление в печатном произведении. наказывается исправительными работами на срок до двух лет»).
В сферу интересов юриспруденции неизбежно попадает коммуникативно-прагматический аспект языка.
Сравним анализ манипулятивного потенциала заголовка статьи в «Аргументах и фактах» - Почему мы не любим лиц кавказской национальности? Мы - здесь всеобъемлющее, создающее эффект сопричастности. Формулируя заголовок (а заголовок в СМИ, как известно, является доминантой, репрезентирующей главную идею текста)* таким образом, автор вводит пресуппозицию: русские не любят «лиц кавказской национальности». По ходу текста происходит «легитимизация» этого чувства за счет «аргументов» типа «черные все заполонили», «выходцы с гор» организуют в столице криминальные структуры и т.п. И с помощью словесной манипуляции осуществляется дискурсивное конструирование ненависти, националистических настроений и межэтнических конфликтов.
Диффамацию (распространение сведений, порочащих кого-либо) относят к числу концептов, которые на современном этапе межкультурного взаимодействия еще не внедрились в систему ценностей нашего общества. Дефиниции в Большом толковом словаре русского языка и в Англо-русском юридическом словаре (defamation - клевета) не совсем полно раскрывают значение этого слова и, соответственно, стоящий за ним концепт. Диффамация - это нанесение ущерба репутации кого-либо путем ложных или клеветнических высказываний, характеризующих этого человека как заслуживающего презрения, насмешки, ненависти или остракизма.
Интересно, что данный концепт не внедрился полностью в отечественную концептосферу не оттого, что не было соответствующей номинации. Слово диффамация использовал в контексте освоенного заимствования (без комментариев и пояснений) еще А.П.Чехов:
Все эти русские мореплаватели, химики, физики, механики, сельские хозяева -популярны ли они? Известны ли нашей образованной массе русские художники, скульпторы, литературные люди? Иная старая литературная собака, рабочая и талантливая, тридцать три года обивает редакционные пороги, исписывает черт знает сколько бумаги, раз двадцать судится за диффамацию, а все-таки не шагает дальше своего муравейника! («Пассажир 1-го класса»).
Поскольку явные инвективы не поощряются в институциональном дискурсе, коммуниканты чаще применяют так называемые «ярлыки» - лексические наименования с яркой отрицательной оценочностью и обвинительной направленностью (например, пейоративно окрашенные экспрессивные наименования политических партий и движений типа красно-коричневые). Если вместо преступления говорят о катастрофе, то тем самым снимают разговор об ответственности, поскольку у преступления есть виновник, а у трагедии - нет.
В рамках юридической лингвистики сегодня поставлены важнейшие лингвоправовые вопросы,
в частности - о лингвистической дискриминации. Рекламные объявления (или их фрагменты), эргонимы и маркировки, выполненные латиницей, делают человека (особенно - пожилого) исключенным из полноценной коммуникации (ср.: описанный в лингвистике случай, когда написанное латиницей соса было прочитано пожилым человеком как написание в рамках русского алфавита). Без его согласия человека фактически вынуждают находиться одновременно в нескольких семиотических системах. В современной лингвистике поставлена проблема права человека на лингвистическую экологию, по которому человек не должен оказываться во враждебной языковой среде, где он унижен как якобы недостаточно культурный или малообразованный гражданин, где он терпит подобные коммуникативные неудачи.
Манипуляция еще не стала постоянным объектом исследования юридической лингвистики, однако и эта проблема уже поставлена. Ср.: «Исключительно важна юрислингвистическая и лингвоюридическая разработка вопросов, связанных со специально организованным суггестивным функционированием языка, манипулированием языковым механизмом для достижения тех или иных (далеко не всегда благородных и законных) целей. Политика (выборы, пропаганда), реклама (псевдо), психотерапия - вот далеко не полный перечень сфер возможного нечестного использования языка. Юрислингвистический и лингвоюридический аспекты каждой из этих сфер образуют особые подсистемы, требующие специальных теоретических и научно-практических разработок» [3, с. 28]. Или ср.: «Актуальность приобретает анализ многоуровневых текстов, т.е. текстов, смысл которых не очевиден. Проблема заключается в том, что применяемый сегодня в судах анализ оспариваемого текста, как правило, ограничивается ссылками на толковый словарь русского языка или здравый смысл. В действительности, если мы ожидаем от судебного решения справедливости, адекватности и законности, то очевидно, что метод анализа должен соответствовать его предмету» [2, с. 322].
Объективная трудность решения проблемы квалификации манипулятивных действий связана с тем, что вопрос переносится в сферу интенций. Т.-Х. Том-мола [9, с. 514] пишет: «Трудно представить себе, чтобы языковед мог убедительно доказать, что “имел в виду” говорящий, употреблявший то или другое слово или выражение». Ср. также: «Доказать умысел предельно трудно, и юрислингвистика (как теоретическая, так и практическая) пока не готова к обоснованию принципов анализа значимостей внутренней формы вообще и в инвективной ситуации, в частности» [1, с. 261]. Чаще всего подчеркивается, что разрешение таких вопросов врастает в область морали, общей и языковой культуры, профессионализм авторов и редакторов. Однако массовость манипуляций показывает, что стихийных путей регулирования явно не достаточно, требуется введение правовых механизмов, причем таких, которые опирались бы на сложившуюся систему правовых норм.
Манипулятивные методы предпочитаются потому, что они позволяют избежать разоблачения и применения правовых санкций. Но если можно «диагностировать» прямую ложь (клевету), то, очевидно, то же самое можно сделать (хотя, по-видимому, с бульшими усилиями) и в отношении «полуправды», манипуляции. Если семантическая деструкция как метод манипулирования наносит ущерб участникам избирательной
кампании, то это может и должно стать предметом юридической лингвистики. Сегодня хорошо известно о радикальной дифференциации социальных представлений о нравственно должном, морально приемлемом, которая в постсоветском обществе пришла на смену привычной системе норм, единой и очевидной для всех. Тем более актуальны опознавание и описание феномена речевой манипуляции, которая, очевидно, наносит вред социуму в целом.
Но коль скоро известны (хотя бы в общих чертах) способы манипулирования, о них может идти речь как об отступлении от этико-речевой нормы.
Как пишет Н.Б. Лебедева, сегодня «остро стоят вопросы юридической защиты языка от деструктивного влияния извне, защита литературной нормы от засилья грубо просторечной и иноязычной лексики. защита прав личности на лингвистическую свободу и комфортность пользования языком» [7]. Н.Б. Лебедева разграничивает разные междисциплинарные области, объединяющие лингвистику и юриспруденцию -юрислингвистику и лингвоюриспруденцию. В отличие от юрислингвистики, которая останавливается на пороге юриспруденции, т.е. не занимается вопросами права, лингвоюриспруденция «дотягивается» до правовых вопросов. Если юрислингвистика говорит, какой способ манипуляции языком использован в том или ином случае (правовом документе или судебном процессе), то «лингвоюристы» решают вопрос о том, как подвести эти случаи к существующему законодательству или судебной практике.
Конечно, возможность квалифицировать манипулирование словами как преступление пока что очень сомнительна. Необходима длительная скрупулезная совместная работа лингвистов и правоведов. Нарушение этико-речевой нормы, т.е. манипуляция с использованием единиц языка, должно стать, прежде всего, общественно осуждаемым явлением.
Литература
1. Базылев В.Н. Общее языкознание. М.: Гардарики, 2007.
2. Войниканис Е.А. Язык СМИ: правовые проблемы // Язык средств массовой информации: Учеб. пособие для вузов / Под ред. М.Н. Володиной. М.: Академический проект; Альма Матер, 2008.
3. Голев Н.Д. Юридический аспект языка в лингвистическом освещении // Юрислингвистика-1. Проблемы и перспективы. Барнаул, 1999.
4. Иванчук И.А. Риторический компонент в публичном дискурсе носителей элитарной речевой культуры: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. Саратов, 2005.
5. Кара-Мурза С.Г. Манипуляция сознанием. М.: Изд-во «Эксмо», 2006.
6. Крысин Л.П. Толерантность языковой нормы // Язык и мы. Мы и язык: Сб. статей памяти Б.С. Шварцкопфа / Отв. ред. Р.И. Розина. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2006.
7. Лебедева Н.Б. О метаязыковом сознании юристов и предмете юрислингвистики (к постановке проблемы) // http://pusic.ucoz.ru/publ/4-1-0-19
8. Сковородников А.П., Копнина Г.А. Экспрессивные средства в языке современной газеты: тенденции и их культурно-речевая оценка // Язык средств массовой информации: Учеб. пособие для вузов / Под ред. М.Н. Володиной. М.: Академический проект; Альма Матер, 2008.
9. Томмола Х.-Т. Лингвистика на службе права: что предусмотрено языком? // Слово в тексте и словаре: Сб. статей к семидесятилетию академика Ю.Д. Апресяна. М.: Языки русской культуры, 2000.
10. Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М.: ИТДГК «Гнозис», 2004.
11. Чернышева Т.В. Особенности взаимодействия естественного и юридического языка в юридической практике (конструкция на основе сочинительной связи с союзом и как объект лингвистической экспертизы) // Юрислингвистика-5. Юридические аспекты языка и лингвистические аспекты права: Межвузовский сб. науч. статей. Барнаул, 2004.
* Газетные заголовки представляют собой элемент ситуации коммуникативного воздействия «автор-читатель». Их общение не сводится к элементарной передаче информации, а предполагает глубокое социальное содержание. Речевое воздействие заголовка запрограммировано на рассчитанный эффект.
