CC BY
138
И.Б. Тазьмина
ТИПОЛОГИЯ ВНУТРЕННИХ ФОРМ ОБРАЗНОЙ ЛЕКСИКИ ДРЕВНЕРУССКОГО ЯЗЫКА
Анализируется проблема типологии внутренних форм образной лексики древнерусского языка. Понятие внутренней формы слова рассматривается в рамках научного направления томской мотивологической школы. Морфосемантическая структура слова в древнерусском языке могла быть эксплицитной и имплицитной, метафорической и неметафорической, однако и в том и в другом случаях она служила выражению образного содержания слова.
Ключевые слова: внутренняя форма слова; образная лексема; магическое (мифотворческое) сознание; эксплицитность; им-плицитность внутренней формы; метафорическая; неметафорическая внутренняя форма.
Как известно, положенный в основу наименования признак носит название «внутренняя форма слова».
Понятие внутренней формы связано с учением о слове А. А. Потебни. Определение внутренней формы у Потебни неоднозначно и достаточно сложно. Как отмечается в современной лингвистической литературе, Потебня видит во внутренней форме то этимологическое значение слова, то знак предыдущего значения в последующем значении, то механизм развития значения слова, то представление образов и понятий в текущих делах мысли, то средство доведения до сознания нового значения [1. С. 19].
К представленному обзору взглядов А. А. Потебни относительно внутренней формы слова добавим еще одно определение рассматриваемого понятия: «способ, каким выражается содержание» [2. С. 51]. Подобным образом трактует внутреннюю форму слова В.В. Виноградов: «способ представления значения в слове» [3. С. 20]. На наш взгляд, это последнее толкование наиболее близко к современному взгляду на внутреннюю форму слова как на его морфосемантическую структуру, позволяющую объяснить связь звучания и значения слова [4. С. 61].
Настоящая статья посвящена типологизации внутренних форм образных лексем древнерусского языка, т. е. лексических единиц, способных выражать содержание посредством наглядного представления образа [5. С. 28], обладающих способностью вызывать наглядное представление о называемом предмете.
Образные лексемы - всегда непрямые номинации, в структуре значения которых обнаруживаются два семантических плана - предметно-понятийный и ассоциативно-образный [6. С. 33]. Семантическая двупла-новость и создает наглядное представление называемой реалии. Так, в «Словаре древнерусского языка XI-XIV вв.» отмечено слово померкновение (померъкнове-ние). Предметно-понятийный план содержания этого слова - затмение, ассоциативно-образный план связан с глагольным словом меркнути (померкнути) - утрачивать свет, блеск, тускнеть. Этимологически меркнуть родствен литовскому шегкй, шегкш - мигать, зажмуриваться. Этимология слова выявляет ассоциат образа -представление о том, что при зажмуривании, мигании на долю секунды свет тускнеет, утрачивается, наступает темнота. Отсюда меркнути - утрачивать свет, тускнеть. Утрата света, в свою очередь, означала наступление тьмы, мрака, затмение (выделено мной. - И.Т.). Отмеченный ассоциативно-образный план обнаруживается в других словах словообразовательного гнезда с корнем мерк-, мьрк-, мрък-: морочьныи - мрачный,
темный; мьрчати - меркнуть, погружаться во мрак; мьрцание - помрачение, затмение (по данным «Материалов для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского).
Архаическое слово было образным «по необходимости», отмечал А.А. Потебня, так как отражало образ предмета в целом - в совокупности его свойств [2]. Значительно позже эта мысль получила развитие у В.В. Колесова: история каждого древнего слова и есть сгущение образов исходных представлений в законченное понятие о предмете [7. С. 11]. Истоки этого образного содержания - в особенностях мышления древнего человека. Архаическое мышление (Ф. Кликс) образно по самой своей природе, поскольку сам процесс зарождения мышления связан с образом. Для наиболее ранних этапов развития человеческого общества характерно так называемое магическое, мифологическое (мифотворческое) сознание, которое, как указывала в свое время О.М. Фрейндерберг, имело три особенности: конкретность, нерасчлененность и образность [8. С. 23]. М. М. Маковский характеризует его как особый вид мироощущения, специфическое, образное, чувственное представление о явлениях природы и общественной жизни. Вслед за О. М. Фрейденберг он подчеркивает, что мифологические представления могли быть только образами и ничем иным, потому что «образ» есть зрительный «внешний вид», зрительная «наружная сторона» предмета. Пространственные, ограниченные внешней зрительной данностью, однократные и неподвижные представления порождали «образы» [9. С. 15-17].
Наиболее полная характеристика этих первичных образов содержится в работе О.М. Фрейденберг «Миф и литература древности». Она подчеркивает, что «мифологический образ... есть семантическая реакция первобытной мысли на ощущение предмета именно в его чувственном наличии. Образ строился зрительно, потому что шел именно от зрительных впечатлений. Образотворчество первобытного человека непроизвольно; оно не соуживается ни с какой иной познавательной системой» [8. С. 33-34].
По мере семантического наполнения первые звуковые сигналы превращаются в знаки, наделенные звуковой формой и определенным содержанием. В виде такого содержания на первых порах выступает умственный образ внутренней формы как основа будущего лексического значения [10. С. 12]. Так объясняет Т.Р. Кияк генетику внутренней формы слова. Он выделяет имплицитную и эксплицитную внутреннюю форму слова, связывая эти разновидности с непроизводно-стью / производностью единиц.
Образные лексемы древнерусского языка в большинстве своем обладали, как свидетельствует материал «Словаря древнерусского языка ХІ-ХІУ вв.», эксплицитной внутренней формой, что определяется их производностью. Например, безвазньство - несчастье, неудача (от вазнь - удача); безокъ (без ока) -безглазый; зазорникъ - тот, кто жалуется на свою судьбу (от зазоръ - многозначное слово в древнерусском языке, среди значений представлены в том числе такие, как укор, упрек и зависть); жадьныи - 1. испытывающий жажду; 2. терпящий нужду (от жажа - желание, жажда) (как предполагает Д.Н. Шмелев, значение «сильное желание» у слова жажа (жажда) - исконное, первичное; метафорическое употребление слова жажда в современном языке генетически оказывается не «вторичным», а «пережиточным»: оно не возникло в языке на основе метафоризации слова, а отражает прежнее - более широкое и абстрактное -значение слова [11. С. 118-119]); изжитие - расход, трата (от жити), хотя встречаются и примеры с имплицитной внутренней формой: говор - шум, жьга -зной, завора - запор. Примером слова с имплицитной внутренней формой выступает многозначное в древнерусском языке слово туга, все значения которого связывает сема «несчастье».
В работах представителей томской мотивологической школы под руководством О. И. Блиновой подчеркивается, что внутренняя форма имеет билатеральный характер, представляя собой материально-идеальный компонент структуры слова, включающий мотивационную форму и мотивационное значение. Из предложенной О. И. Блиновой типологии внутренней формы слова для анализа образных лексем древнерусского языка актуальным является прежде всего такое основание классификации внутренних форм слова, как характер мотивационного значения [4]. Если мотивационное значение отражает отношения подобия, говорят о метафорической внутренней форме слова, у неметафорической внутренней формы мотивационное значение не отражает отношения подобия. Несколько иная точка зрения представлена в работах В.В. Колесова. Он считает, что отождествление (подобие) лежит в основе символа, метафора же развивается на основе сравнения [12. С. 42]. В рамках настоящей статьи образные лексемы рассматриваются с позиций теории лексической мотивации, поэтому типология их внутренних форм основана на характере мотивационного значения с учетом отраженных / неотраженных в мотивационном значении отношений подобия.
В древнерусском языке образные лексемы представлены двумя группами: с метафорической внутренней формой слова и неметафорической внутренней формой слова.
Сравним две образные лексемы, взятые из «Словаря древнерусского языка ХІ-ХІУ вв.»: доутиса - «чваниться, кичиться» - и заморие - «местность, находящаяся за морем, чужая страна». Как увеличивается объем чего-либо наполненного, надутого, так увеличивается в собственных глазах значимость горделивого, хвастающего собой человека. Метафорический план значения глагола создает яркий словесный образ. В этом отношении неслучайна этимология слова надмен-
ный - «надутый», «чванливо-гордый, высокомерный» из общеславянского *паёъшеиъ в значении «надутый» - страдательное причастие прошедшего времени от общеславянского глагола *nadqti надути (надути), который восходит к *nadъmti [13. С. 556-557].
Внутренняя форма слова заморие: за-мор-ие - за морем, -и] выступает суффиксом принадлежности. Это неметафорическая внутренняя форма. Но, тем не менее, слово не только называет, но и «рисует» образ чужой далекой стороны. В образованном от него за-морьць - иноземец - образный компонент в структуре лексического значения еще более очевиден - человек, находящийся в чужой земле, за морем - «иноземец».
Метафорическую внутреннюю форму имели глагольные лексемы възваряти - закипать, бурлить - и възварити - возмутить, поссорить. Мотиватором (мотивирующим словом) глагольного слова възваряти выступает слово варъ - жар, зной, которое в древнерусском языке являлось словом с абсолютным типом мотивированности. Метафорическая внутренняя форма обеспечивала второй, ассоциативно-образный план содержания лексической единицы: варъ - зной, жар; то, что связано с предельно высокой температурой, приводящей к кипению, бурлению ^ възваряти - закипать, бурлить.
Пропозитивная структура образной глагольной лексемы възварити - возмутить, поссорить - более сложна, чем в первом случае, что связано с вторичностью ассоциативных связей, предопределяющих ассоциативно-образный план приведенного слова. Ассоциатом образа в данном случае выступает представление о бурлении как о неупорядоченном движении жидкости. Физическая нестабильность ассоциируется с нарушением привычных представлений древнерусского человека о покое как норме поведения: възваряти - закипать, бурлить ^ възварити - возмутить, поссорить. Л. В. Балашова, отмечая регулярность данной метафорической модели в древнерусском языке и ее стабильность во времени, подчеркивает, что покой ассоциируется с душевным комфортом, убежденностью в правильном выборе цели, позиции, тогда как любой вид неустойчивости положения в пространстве - с эмоциональной, идеологической, социальной нестабильностью [14. С. 19].
Образные лексемы с неметафорической внутренней формой, в свою очередь, делились на слова с наглядночувственной внутренней формой, с метонимической внутренней формой, с символической внутренней формой и контаминированной внутренней формой.
В древнерусском языке немало примеров образных лексем, внутренняя форма которых основана на конкретно-чувственном представлении. Вот некоторые из них: жьга - зной; тутьнути - греметь, гудеть; зави-да - зависть; жьгома - жар, зной; бряцанье - звон, звучание; верескати - громко, пронзительно кричать; до-бель - толстый, плотный; добельство - плотность. Однако характер чувственного сигнала, составляющего основу будущего образа, различен [15. С. 39]. Это могли быть тактильные, как в жьга, жьгома, слуховые, как в верескати или бряцанье, зрительные впечатления, как в добель, добельство. Это могло быть звукоподражание, как в тутьнути. Например, внутренняя
форма лексемы жьга - зной - связана с тактильными ощущениями древнего человека. Что такое зной? Удушливая летняя жара, когда воздух раскален палящим солнцем, когда солнце обжигает. Такой же характер имела внутренняя форма в синонимичном рассматриваемому слове варъ - жар, зной. Конкретночувственное представление - первая ступень в образной номинации. Собственно об этом же писал в свое время и А.А. Потебня: «В первобытном человеке, которому не у кого было заимствовать, подобные звуки могли быть лишь отражением впечатления» [16. С. 23].
Примером образного слова с метонимической внутренней формой может служить слово жирование - пастбище, место откорма. Мотиватором данного слова является глагол жировати - кормиться, который, в свою очередь, связан с жир. Мотивационное значение внутренней формы слова жирование отражает отношения ассоциативной связи: действие ^ место действия. Представленная модель пространственной метонимии является самым древним и конкретным видом метонимического переноса [17. С. 25]. В слове доумьница внутренняя форма тоже метонимична. Ассоциативнообразный план лексического значения этой образной лексемы основан на смежности сопоставляемых явлений: действие (думати) ^ результат действия (доумьница - совет, собрание).
Внутренняя форма лексемы заморие имеет символический характер. Предметно-понятийный план содержания слова заморие - чужая страна, ассоциативнообразный план - за/морем - связан с символизацией: все, что за морем, далеко, а значит, чужое. Символизация отражает распространенную в древности оппозицию «свой - не свой (чужой)», о чем писал в свое время О.Н. Трубачев: ключевое слово для древних славян и их культуры - свой [18. С. 157]. Символический характер внутренней формы образной лексемы отражает специфику мифологического мышления, которое, как заметила Юлия Кристева, «вращаясь на орбите символа, оперирует символическими единицами» [19. С. 414].
На наш взгляд, символическую внутреннюю форму имело и слово безобьщьнъ, предметно-понятийный план содержания которого - отлученный, а ассоциативно-образный план - без / обьщ/ьнъ - основан на символизации: без общего; без общины человек оказывается вне мира привычных социальных и личностных отношений и связей, он отлучен от общего мира, так как главное для него - невыделенность личности из социума [20. С. 11].
Рассматривая образные лексемы с символической внутренней формой в контексте типологии их внутренних форм, следует подчеркнуть, что в символах всегда имеется или подразумевается какое-то подобие - метафорично-метонимическое [21. С. 39]. С учетом этого следует говорить не столько о символическом типе внутренней формы, сколько о ее контаминированном характере. Под контаминацией в данном случае понимается совмещение, синтез признаков разных единиц классификации в одном языковом факте [22. С. 7].
Так, в структуре лексического значения слова без-постелие - лишение имущества, нищета - два содержательных плана: предметно-понятийный (нищета) и ассоциативно-образный (без постели). Мотиватором
данной лексемы является слово постель - место для отдыха, для восстановления сил человека. Мотивационное значение рассматриваемой внутренней формы отражает отношения ассоциативной связи сопоставляемых явлений. Однако базовым тропом для создания образа выступает в данном случае не просто метонимия. В силу значимости постели в системе ценностей древнего человека (постель - один из наиболее важных атрибутов личного имущества) метонимические отношения приобретают символический смысл: отсутствие постели становится символом неимущества, нищеты, а внутренняя форма слова приобретает контаминирован-ный характер.
Синкретичный характер внутренней формы предопределял изменение ее типа. Древнерусское клюка -хитрость, обман - пример слова с метафорической внутренней формой. Однако, как свидетельствуют этимологические словари, старшее значение слова клюка -нечто непрямое, изогнутое [13. С. 257]. В основе первичной номинации лежит зрительное впечатление, ставшее ассоциативом образа. Кривизна, изогнутость ассоциировались в сознании древнего человека с хитростью, обманом, коварством. Так возникла данная метафорическая модель, в основе которой лежат отношения подобия, однако она является вторичной по отношению к исходной конкретно-чувственной форме. Подобное развитие семантики отмечает у корня -лоук-Е.В. Генералова, исследовавшая семантическое поле прямизны / кривизны в диахронии. Она подчеркивает, что если в праславянскую эпоху переносные значения корня -лоук- формировались в двух направлениях: «съежиться, скорчиться, бояться, беспокоиться» и на основе представления о моральных «искривлениях» (извилистый - «изворотливый»), то в древнерусском языке семантическая эволюция пошла только по второму пути [23. С. 28], что подтверждает и приведенный пример со словом клюка.
В слове говор - шум - изменение типа внутренней формы и дальнейшее развитие семантики этого слова происходило иначе. Первоначально ассоциативнообразный план в структуре значения этой лексемы был связан со слуховыми впечатлениями, т. е. внутренняя форма носила конкретно-чувственный характер. Затем в мотивационном значении внутренней формы слова говор появляется признак каузальности: говор (шум) ^ ропот ^ мятеж, и она приобретает метонимический характер. Аналогичным образом развивалась семантика глагола тутьнути - греметь, гудеть - и его производного тутенъ - шум, гул. Первичное значение этих слов связано с конкретно-чувственной формой, в основе которой лежит звукоподражание стуку лошадиных копыт [24. С. 127], затем тип внутренней формы меняется, она приобретает метонимический характер.
Таким образом, на конкретно-чувственное представление наслаивались новые семантические признаки, характеризующие предмет называния, в результате чего внутренняя форма приобретала иной, метонимический или метафорический характер. Эти наблюдения подтверждают, что образные слова, основанные на конкретно-чувственной внутренней форме, являются наиболее ранними по сравнению с образными лексемами с иными типами внутренних форм. Как
показала попытка типологизации внутренних форм образных лексем древнерусского языка, морфосемантическая структура слова в древнерусском языке могла быть эксплицитной и имплицитной, метафорической и неметафорической, однако и в том и в другом случаях она служила выражению образного содержа-
ния слова. Неслучайно, подчеркивает Ю. И. Минералов, Потебня не раз писал, что главное во внутренней форме, ее смысловых возможностях то, что она представляет собою образ. В образе присутствует в сгущенном, «сконденсированном» виде множество разнообразных смыслов [25. С. 159].
ЛИТЕРАТУРА
1. Вышкин Е.Г. Учение о слове А.А. Потебни и некоторые проблемы лексической семантики : автореф. дис. канд. ... филол. наук. Саратов,
1981.
2. Потебня А.А. Мысль и язык. Русская словесность. Антология. М., 1997.
3. ВиноградовВ.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М. : Высшая школа, 1972.
4. Блинова О.И. Мотивология и ее аспекты. Томск, 2007.
5. Скляревская Г.Н. Языковая метафора как категория лексикологии (К вопросу о семантических границах языковой метафоры) // Языковые
категории в лексикологии и синтаксисе. Новосибирск : Изд-во НГУ, 1991.
6. Юрина Е.А. Комплексное исследование образной лексики русского языка // Вестник Томского государственного университета : Бюллетень
оперативной научной информации. Томск : Томский государственный университет, 2004. № 38.
7. Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. СПб., 2005.
8. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М. : Восточная литература РАН, 1998.
9. Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: Образ мира и миры образов. М. : Гуманит.
изд. центр «ВЛАДОС», 1996.
10. Кияк Т.Р. Мотивированность лексических единиц. Львов : Вища школа, 1988.
11. Шмелев Д.Н. Очерки по семасиологии русского языка. М. : Просвещение, 1964.
12. Колесов В.В. Слово и дело: Из истории русских слов. СПб. : Изд-во СПб. ун-та, 2004.
13. ЧерныхП.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М. : Русский язык, 1993. Т. 1-2.
14. Балашова Л.В. Роль метафоризации в становлении и развитии лексико-семантической системы (на материале русского языка XI-XX веков)
: автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Саратов, 1999.
15. ТюхтинВ.С. О природе образа (Психическое отражение в свете идей кибернетики). М. : Высшая школа, 1963.
16. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. М. : Учпедгиз, 1958. Т. 1-2.
17. Генералова Е.В. Метонимия имен существительных в обиходном русском языке XVI-XVII вв. // Русское слово в историческом развитии
(XIV-XIX вв.) : материалы секции «Историческая лексикология и лексикография» XXXV Междунар. филол. конф. (13-18 марта 2006 г.).
СПб., 2006.
18. Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М. : Наука, 1991.
19. Кристева Ю. Избранные труды: разрушение поэтики. М. : РОССПЭН, 2004.
20. Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. М. : Наука, 1993.
21. Комлев Н.Г. Слово в речи. Денотативные аспекты. М. : Изд-во МГУ, 1992.
22. Бабайцева В.В. Переходные конструкции в синтаксисе. Конструкции, сочетающие свойства односоставных и двусоставных предложений. Воронеж : ВГПИ, 1967.
23. Генералова Е.В. Семантика корней -лоук- и -прост- в связи с историей выражения понятий «прямое» и «кривое» // Семантика русского языка в диахронии : сб. науч. ст. Калининград, 1996.
24. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М. : Прогресс, 2008. Т. 4.
25. Минералов Ю.И. Филология и православное богословие о силе слова // Русский язык, культура, история : сб. материалов II науч. конф. лингвистов, литературоведов, фольклористов. М. : МПГУ им. В.И. Ленина, 1997. Ч. 1.
Статья представлена научной редакцией «Филология» 14 января 2012 г.
