CC BY
50
ОНТОЛОГИЯ И ТЕОРИЯ ПОЗНАНИЯ
УДК 165.19
О. Б. Соловьев Типология непонимания в коммуникативной среде
Понимание, определённое как снятие непонимания, может быть представлено как «расклейка склеек» посредством методологического анализа, открывающего диспозицию смысла и возможности для достижения общего понимания. Описание типологических ситуаций непонимания - необходимый этап теоретической работы на пути от феноменологии понимания к знанию об антропологической природе понимания.
Ключевые слова: понимание, смысл, значение, референция, гипостазирование, опредмечивание, образец деятельности, рефлексия, коммуникация.
Для современной философии науки и социологии знания проблематика феномена понимания выступает как путь для анализа взаимодействия индивидуального и надындивидуального способов бытия научных знаний. Возможность обнаружения у двух феноменальностей понимания - как части социокультурного опыта и как факта «внутренней» жизни сознания - одной сущностной основы позволяет надеяться на постижение общей природы и механизмов взаимодействия двух форм бытия научного знания. Их различие как по способу бытия, так и по содержанию, настолько очевидно, что отнесение К. Поппером одной из них ко второму миру, а другой - к третьему может показаться вполне обоснованным.
И вместе с тем совершенно очевидно, что мы не смогли бы понимать друг друга и самих себя, если бы понимание не было общим, одним на всех пониманием как в социокультурном опыте, так и во «внутренней» жизни сознания. Не случайно Г.-Г. Гадамер определил феномен понимания как основной человеческий феномен. В противном случае мы оказываемся в ситуации непонимания или в ситуации намеренного обмана, когда думается одно, говорится другое, а делается третье.
По замечанию Р. Рорти, как раз тогда, когда Л. Витгенштейн понял, что язык есть не более чем игра, обмен знаками и звуками среди человеческих существ, необходимый для достижения определённых целей, М. Хайдеггер отчаянно пытался мыслить разные дома Бытия как подарки Бытия, а не как самопонимания людей. Поздний Хайдеггер гипостазирует язык. В науке язык гипостазируется как речь, это применяется по отношению к объектам, соответствующим словам, и носит опредмечивающий характер. В фундаментальной онтологии позднего М. Хайдеггера язык гипостазируется как знаковая система, как господин человека, говорящего (и понимающего!) только лишь когда он соответствует языку, внимает его призыву, и это отрывает язык от социальной практики, конституирует его как субстанциальную сущность. По мнению немецкого философа, язык говорит человеком, он его создаёт и задаёт, в то время как традиционная точка
зрения, представленная, в том числе и марксистской философией, привыкла видеть в языке лишь одно говорение - человеческую деятельность, выражающую внутреннее содержание, посредством которой изображается нечто действительное или недействительное.
Вместе с тем у раннего М. Хайдеггера мы находим чёткое осознание природы гипостазирования научного факта [5: 44]. Немецкий философ указывает на то, что строгость научного исследования, «исчисляющего опредмечивания сущего», обеспечивается методом. При помощи метода постигается предметная сфера, изначально изменчивая и подчинённая закону этого изменения. Наука есть не что иное, как получение объективного истинного знания, строение которого предполагает обязательную референцию смысла к его значению в предметной сфере. Классическая рациональная наука занимается не смыслами самими по себе, остающимися прерогативой метафизики, но знаниями о смыслах: смыслы, которыми она оперирует, имеют свой абстрактный теоретический или конкретный предметный референт. Закон - это гипостазированное представление о природе объективного мира. Язык закона математичен, а если нет, то предельно формализован. Эта формализация закона в языке - свидетельство гипостазирования закона как самостоятельной сущности, определяющей многообразие наблюдаемых явлений-существований. И то, что закон гипостазирован в формализованном языке, создаёт предпосылку экспериментирования - условия, при котором ту или иную систему естественных объектов можно сделать заранее поддающейся расчёту.
В современную эпоху неклассической науки эпистемический авторитет владения истиной принадлежит научному сообществу. В пространстве языка науки феномен понимания возникает в поле предпонимания, имеющего природу социальной практики. Понимание - это не просто метафизическое умозрение смысла, но результат сложного процесса мышления, протекающего на определённом социокультурном материале. Этот материал - общая отнесённость и связь всех относящихся к ситуации явлений [8: 564]. Именно эту действительность Г. П. Щедровицкий называл «смыслом».
Негативное определение понимания как снятия непонимания [1], может быть использовано в инструментальных целях, в качестве шага на пути от феноменологии понимания к выявлению антропологических основ понимания. Такое определение привязывает понимание к описанию некоторых наиболее типичных методологических «склеек» в реализации образцов деятельности и поведения, возникающих при непонимании. Мы получаем возможность определить понимание как «расклейку склеек», как преодоление непонимания, достижение согласия, изменяющего коммуникативное пространство языковой игры, но не изменяющего сами правила. Случаи «склеек» - это наиболее типичные феномены непонимания. Если «склейки» не снимаются, понимания не возникает; если склейки преодолеваются, мы начинаем понимать и как следствие присваиваем некоторое объективное содержание и/или объективируем смысл.
Итак, в пространстве гипостазированного языка объектов науки понимание может быть определено как «расклейка склеек». Охарактеризуем наиболее распространённые «склейки» непонимания. Такая характеристика предполагает возможность «расклеек», обещающих общее понимание или его
диспозицию.
Подмена смысла субъективным переживанием. Понимаемое субъективно. И ни при каких условиях и обстоятельствах мы не сможем увидеть мир буквально глазами другого человека, поменяться с ним местами; мы можем лишь опосредованно реконструировать то, как и что он мыслит. Пытаясь достичь понимания, мы можем копировать его действия. На этом основана концепция личностного знания М. Полани, согласно которой в развитии науки фундаментальные навыки передаются непосредственно от учителя к ученику на основе личного примера и имитации. Перед нами пример существования социальной памяти - традиции обучения, традиции последовательного воспроизведения образцов.
Объективное содержание, которое «выносится вовне» и является учебным предметом, закрепляется в знаковых формах. Объективное содержание - это тот самый смысл, который извлечён из бесконечного числа индивидуальных субъективных переживаний и объективирован в форме понятия, знания, предметного действия. И хотя адресат сообщения может позволить себе говорить о «своём понимании», мотивируя это мыслью о том, что «каждый понимает по-своему», оценить его понимание возможно, только если оно находит отражение в деятельности. В то же время утверждения типа «я так вижу» ничего не проясняют и не могут прояснить для других. В данном случае мы имеем дело со «склейкой» смысла и субъективного переживания смысла: адресат, как ему кажется, понимает смысл текста сообщения, но не понимает его объективного содержания - того инвариантного остатка текста, формирующегося в общем деле, при общем понимании, объективируемого в ходе совместной мыслительной и предметной деятельности с адресантом. Подмена смысла субъективным переживанием «я так вижу», «я так чувствую» - причина «глухого непонимания» друг друга.
Подмена понимания пересказом. Изложение своими словами смысла текста сообщения вызывает к жизни другой текст, что, однако, совсем не означает воспроизведение смысла первоисточника. Этот вторичный текст обладает самостоятельным смыслом и может рассматриваться как действие ради понимания исходного текста. Тем не менее смысл первоисточника так и не сообщён, понимание не наступило, хотя и создалась основательная и удовлетворяющая адресата сообщения иллюзия действий во имя понимания. Будучи убеждён в своей правоте, адресат ставит вопрос: «А существует ли вообще некоторый исходный смысл сообщения? Быть может, он только и делает, что трансформируется всякий раз при новом сообщении? Не претендуя на глубину понимания, каждый из нас может пересказать своими словами тот или иной текст и утверждать своё вйдение и понимание проблемы. И если уже кто-то что-то говорит, спрашивает, отвечает, пересказывает, находит свои слова, значит, что-то он всё-таки понимает». Однако, это именно та ситуация непонимания, когда адресант сообщения вправе заявить: «Простите, я не о том говорю».
Описывая данную «склейку», мы обнаруживаем, что определение смысла
как инвариантного остатка знаков и текстов, инварианта синонимического перефразирования недостаточно для обнаружения самой «склейки» и последующего преодоления непонимания. Здесь мы сталкиваемся с проблемой атрибутивности - как отличить понимающего человека от непонимающего. Критерии однозначного различения возникают, когда мы занимаем место вне системы деятельности коммуницирующих субъектов и описываем феномен понимания на уровне целостного акта коммуникации, включая такие его структурные составляющие как мышление, деятельность, текст, речь и язык. В этой исследовательской позиции смысл текста сообщения конструируется не как таковой, а в форме знания о смысле, которое выступает в качестве средства, организующего понимание. Смысл, таким образом, конституируется как общая соотнесённость и связь всех относящихся к ситуации деятельности явлений. У нас появляются критерии оценки того, осмыслен ли текст сообщения, овладел ли адресат его смыслом, правильно ли мы поняли нашего собеседника. Занимая рефлексивную позицию осознающего смысл ситуации и смысл текста-сообщения методолога, мы руководствуемся следующими критериями, которые одновременно являются и атрибутами понимания: присвоение адресатом понятийного содержания; ориентированность субъектов коммуникации на единый социокультурный норматив, образец действия; одинаковая рефлексия субъектами совместной предметной деятельности в поле гипостазированного понимания языка.
В результате присвоения смысл текста переходит из системы коммуникации «Я - Он» в систему автокоммуникации «Я - Я». Полная взаимозаменяемость пересказов, неотнесённость их к конкретному понимающему субъекту - свидетельство самопротекающей «моторной» процедуры, а не действия, направленного на понимание. Будучи вовлечён в социальные эстафеты, отличные от эстафет, в которых работает адресант, адресат присваивает, понимает смысл мысли-коммуникации, исходя из своего свободного выбора. Но в любом случае его точка зрения определена ценностными установками, например: отношением к религии, представлением о справедливости, позицией, которую адресат занимает в спорных вопросах. При добросовестной направленности на понимание адресат находится в ситуации выбора: чему, для чего и в какой степени отдать предпочтение. При отсутствии такого личностного, ценностного отношения к смыслу, понимание подменяется процедурой варьированных повторов и пустых словесных перестановок.
Гипостазированное понимание между тем не исключает рефлексии, возникающей в пространстве гипостазированного языка. Понимание -результат не только целенаправленного, но и свободного человеческого действия. Здесь мы говорим не о «свободном» самопротекающем «понимании», когда действие, направленное на понимание, подменяется «психомоторной» процедурой квазипонимания: «Перескажите текст, озвучьте ваше понимание». Парадокс свободного действия состоит в том, что случайно, само собой оно не происходит: ничто, в том числе и человеческое мышление, предоставленное самому себе, не ведёт себя свободно. Как отмечает М. А. Розов, свободный поступок возможен только при наличии двух типов предпосылок. Во-первых, это объективное наличие нескольких степеней
свободы и, во-вторых, субъективные основания выбора: «Человек должен уметь выбирать; объективные обстоятельства должны это разрешать» [4: 6]. К субъективным предпосылкам свободы М. А. Розов относит ценностные установки, без которых этот выбор невозможен как сознательное действие, а также знание обстоятельств или закономерностей, которые допускают этот выбор.
Рефлексивная мысль эпохи классической рациональности, как правило, не выходит за пределы гипостазированного языка. Так, при методологическом подходе к классификации С. С. Розова отмечает ряд особенностей, принципиально отличающих этот подход и ту картину классификации, которую он даёт, от подхода и картины гносеолога. Методолог науки, занимающий позицию научной рефлексии, не видит нормативы, в соответствии с которыми осуществляют свою работу учёные-классификаторы, а значит, не осознаёт их роли в бытии феномена классификации. Его рефлексия не исторична [5: 134]. Выразители научной рефлексии убеждены в том, что решение классификационной проблемы может быть достигнуто с помощью целенаправленной деятельности людей, строящих классификации. Построение и использование классификаций рассматривается ими исключительно как совокупность целенаправленных актов. В то время как рефлексивный выход в позицию гносеолога, за пределы гипостазированного языка, обнаруживает естественноисторическую составляющую познавательной деятельности и её развития. Всеобъемлющим контекстом научной деятельности является культура в целом. В своей методологической деятельности учёные не могут не опираться, помимо специально научного, ещё и на философское знание. Восполнение научной деятельности до культуры в целом помогает им в поиске методологических аналогий, «оживлении» гипостазированных смыслов в рамках традиционных научных методов и приёмов и затем в конструировании новых.
Подмена рефлексивной объективации гипостазированием. Линия опредмечивающего понимания имеет долгую и богатую историю - историю культур-интентумов понимания мира, друг друга и самих себя. Распредмечивая содержание деятельности, в качестве логико-понятийного аппарата описания действительности Э. Гуссерль получал ноэмы и ноэматы, Л. Витгенштейн - языковые игры, М. Хайдеггер - дома Бытия, Г.-Г. Гадамер -горизонты понимания, Ж. Деррида - бесконечные цепи отсрочивающих восполнений и значащих замен, Ж. Делёз - резонирующие серии и симулякры, Р. Рорти - возможные миры.
Учёный-натуралист, как правило, имеет дело с естественными объектами, про которые может сказать: «Я там был и это видел». В этом проявляется наивность естественной установки, вера в существование предзаданного природой естественного объекта, причины и действия. Между тем с начала прошлого века в понятие природы начинает вкладываться рефлексивное (объективированное, но не гипостазированное) содержание. Приведём мысль В. И. Вернадского: «До сих пор историки, вообще учёные гуманитарных наук, а в известной мере и биологи, сознательно не считаются с законами природы биосферы - той земной оболочки, где может только существовать жизнь. Стихийно человек от неё неотделим. И эта неразрывность только теперь
начинает перед нами точно выясняться» [2: 236].
Утверждение о том, что «стихийно человек от неё неотделим», означает не что иное, как предложение заменить наивную естественную установку, классические категориальные представления о природе и её законах принципиально иными «законами природы биосферы». О чём это говорит? С точки зрения учёного-нату рал иста, в научном исследовании человек может быть «вынесен за скобки» и как бы со стороны посмотреть на природу (или, во всяком случае, к этому следует стремиться). При использовании понятия «биосфера» познавательная связка должна охватывать весь мир, в том числе и человеческую личность «за скобками», которая, как в предельном случае ноосферы, оказывается решающим «множителем» научной картины.
Ныне учёные и методологи науки нередко вкладывают в понятие природы новое содержание, знаниевую связку нового типа и понимают окружающий мир как биосферу: определённую геологическую оболочку, облик которой в последнее время стал определять человек и в которой всё более усиливается его геологическое влияние. В силу этого возникают коллизии в мировоззрении самих учёных и в предметно-педагогической деятельности, когда новое категориальное содержание накладывается на старое и исследователь, а за ним и преподаватель пытаются совместить в одном понятии два - понимать окружающий мир и как природу, и как биосферу одновременно [6].
Подмена последовательно проведённой рефлексивной объективации единичным актом рефлексии. На уровне индивидуальной деятельности и сознания рефлексия выступает в формах мышления, понимания и коммуникации. Не будучи отделена от них, она не может быть реализована как последовательно проведённый принцип исследования, чётко разграничивающий позицию исследователя от той мыслительной и предметной деятельности с изучаемым объектом, которая осуществляется в соответствии с нормами и традициями исследования. Рефлексивные механизмы и закономерности рефлектирования отражают мыслительные и предметные практики, сложившиеся в определённых социокультурных условиях. Они могут быть выделены в ситуации коммуникации и коллективной предметной деятельности, когда путём постановки вопросов, направленных на осознание понятого содержания (вопрос «Что ты понял?») и процессов действия и мышления (вопросы «Что ты хотел сказать?», «Что сделал?»), мы конструируем знание о её смысле. Эти механизмы подлежат кардинальному преобразованию при перестройке деятельности. Без их изучения невозможен анализ норм и идеалов рациональности, ситуаций плюрализма в интегративном знании, при изучении нелинейных и неравновесных процессов, неустойчивостей и флуктуаций.
Изучение литературных произведений, рассчитанных на рефлексивное понимание, требует проведения последовательной рефлексии, аналогичной рефлексии ученика, пытающегося решить трудную для него задачу. Потеря внимания и сосредоточенности лишает субъекта возможности интенционального осмысления, оставляет проделанную работу за горизонтом понимания. Тем более отдельный, необусловленный ходом исследования акт рефлексии, ничего не проясняет и только усугубляет непонимание. В юмористическом стихотворении «Философы» Ф. Шиллер высмеял
категорический императив Канта, чем обнаружил полное непонимание и беспомощность одиночного, как холостой выстрел, акта рефлексии.
Сомнение совести
Ближним охотно служу, но - увы! - имею к ним склонность.
Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я?
Решение
Нет тут другого пути: стараясь питать к ним презренье
И с отвращеньем в душе, делай, что требует долг.
Понимание категорического императива требует последовательного проведения рефлексии. Знание о том, поступаем ли мы нравственно в данной ситуации, возникает в результате ответа на вопрос, может ли всё, что мы делаем и продолжаем делать, иметь силу принципа всеобщего законодательства. Природа нравственных обязанностей не выводима из эмпирически многообразных культур, а тем более из чувства удовольствия или неудовольствия при выполнении нравственного долга. Прагматическое философствование Канта открывает нам, что человек, как свободно действующее существо, делает или может и должен делать из себя сам. Для того чтобы это понять, недостаточно отдельного акта рефлексии, в котором деятельность может быть представлена как угодно - с какой угодно точки зрения и в какой угодно интерпретации. М. К. Мамардашвили отмечал: «С точки зрения Шиллера, согласно категорическому императиву человек уже как бы заранее должен стыдиться тех чувств, которые он испытывает, совершая доброе деяние. Ведь императив требует от него исполнения долга, а это едва ли приятно. Так, во всяком случае, считает поэт. И, казалось бы, если взять текстуру кантовского положения, то в ней действительно есть основания для такого вывода. Но при условии, конечно, если при этом не видеть главного, а именно, что Кант чётко отделяет в своём рассуждении об императиве то, что он называет долгом, от чувств и ощущений, которые могут сопровождать человеческие деяния и даже отождествляться нами с самим долгом. И тем не менее это не было понято безусловно великим человеком, великим поэтом. Он иронизировал над кантовским положением» [3: 4].
В мыслительной деятельности, действительно направленной на понимание категорического императива и, по сути, являющейся рефлексивной объективацией, мы шаг за шагом рационально реконструируем кантовскую философию практического разума. И только таким, и маловероятно, чтобы каким-то иным образом, мы можем достичь понимания кантовской мысли, состоящей из непростых ходов, абстракций, предметов, которые нельзя упускать из вида.
Список литературы
1. Богин Г. И. К онтологии понимания текста // Вопросы методологии. - М.: СКМЦ «Касталь», 1991. - № 2. - С. 33-46.
2. Вернадский В. И. Научная мысль как планетное явление. - М.: Наука, 1991.
3. Мамардашвили М. К. Сознание как философская проблема / М. К. Мамардашвили // Вопросы философии. - М.: Наука, 1990. - № 1. - С. 3-18.
4. Розов М. А. Философия и проблема свободы человека // Философская культура личности и научно-технический прогресс: сб. науч. тр. / Новосиб. гос. ун-т. -
Новосибирск, 1987.
5. Розова С. С. Классификационная проблема в современной науке. -Новосибирск: Наука, 1986.
6. Соловьёв О. Б. О пространственно-временной инверсии интегративного знания // Философия науки. - Новосибирск: ИФПР СО РАН, 2005. - № 3 (26). - С. 319.
7. Хайдеггер М. Время картины мира / М. Хайдеггер // Время и бытие: статьи и выступл.; пер. с нем. - М.: Республика, 1993. - С. 41-62.
8. Щедровицкий Г. П. Смысл и значение / Г. П. Щедровицкий // Избр. тр. - М.: Школа Культурной Политики, 1995. - С. 543-576.
