CC BY
27
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Карпов А.О. Дискурс: классификация контекстов // Вопросы философии. 2008. № 2.
2. Карпов А.О. Интегрированное знание // Человек. М., 2003.
3. Леви-Стросс К. Структура и форма // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000.
4. Пирс, Ч.С. Элементы логики. ОКЛММЛТЮЛ БРЕСиЪЛПУЛ // Семиотика. М.: Радуга, 1983.
5. Соссюр Фердинанд де. Курс общей лингвистики. М., 2006.
6. Умберто Эко: Роль читателя. Исследования по семиотике текста. М., 2007.
7. Фуко М. Археология знания. Киев, 1996.
Л.Н. Лабунская
К ВОСПРОСУ О СУБЪЕКТЕ СОЦИАЛЬНОГО НАСЛЕДОВАНИЯ И ЕГО СПЕЦИФИКЕ
Ситуация инновационного «прорыва» в современной философии характеризуется в целом «утратой», «потерей» субъекта, однако в том его метафизическом смысле, который сопровождает классический философский дискурс. Тем не менее, не отвергая, но и не уповая на «методологический анархизм» и плюралистичность истины, ее «правдоподобие», следует констатировать: в субъекте социального наследования сходятся все известные его характеристики, интегрированные самим фактом онтологического статуса указанного процесса, отношения. Социальное наследование фактом своего существования определяет суть вышеприведенного высказывания. Субъект наследования - это и гносеологический субъект, субъект познания, и субъект коммуникации, и субъект деятельности, и субъект поведения. Пафос самого социального наследования в том и состоит, что раскрывает сущностные (классические) характеристики человека, фундирующие естественнонаучное и гуманитарное знание, придает легитимность, а не «призрачность», или в лучшем случае, мифологичность, этих знаний, утверждает и подтверждает антропный принцип Вселенной. Столь масштабное, панорамное изображение субъекта наследования может быть признано «игрой» языка, но не игрой сознания.
В философии языка условия возможности опыта, освоения социального наследия, стали условиями возможности осмысленных предложений, знаков и слов. Такой аспект рассмотрения специфики субъекта социального наследования предполагает логико-лингвистический анализ невыразимых условий осмысленности, что эксплицируется гипостазированием формы, в не имеющем границ языке. Здесь и особенность бытования субъекта, и его специфика. Интерпретация и переинтерпретация смыслов - механизм социального наследования - ключевая характеристика его субъекта. Под гипостазированием мы будем понимать приписывание отвлечённым понятиям самостоятельного существования, рассмотрение общих свойств, отношений и качеств как самостоятельно существующих объектов.
Смысл не допускает увековечивания в форме, т.к. текст, понятый окончательно нацелен на самоуничтожение: он умирает для чтения и интерпретации. Понимание, как конститутивная установка любого вопрошания, сообщает ему новое содержание в творческих актах рефлексии, являющейся коррелятом субъекта наследования. «Рефлексия кардинально меняет план деятельности, картину мира и характер коммуникации. В рефлексивном не-объективирующем понимании смысл находится в непрерывном становлении: он не может и не должен оставаться прежним, гипостазированным. В связи с возникновением герменевтики «я есть» приоритет мыслящего «я» подвергся радикальному сомнению» [5, 120].
Субъективность, согласно современной философии понимания, открывает себя в текстуальности: смыслы погружаются в бесконечные контекстуальные связи и становятся неисчислимыми в силу всякий раз нового осмысления рефлексирующим субъектом действительности знаков и текстов. Контекстуально определённое понимание всегда другое. Тем не менее, рефлексивное сознание постоянно стремится вернуться к уже осмысленному, признанному многими поколениями людей, к тому, что определяется концептом «наследие». Без должного уровня рефлексии в по-
нятийном мышлении происходит подмена абстрактного теоретизирования конкретной интерпретацией «непосредственно наблюдаемых» фактов. Отсюда мышление гипостазирует, овеществляя содержание знаков, при этом отказывая рефлексии в праве переосмысления всяческой видимости, отстаивая стабильность и неизменность форм бытия. Предельным случаем гипостазирования смысла знаков и текстов является гипостазирование самого средства гипостазирования - языка.
Таким образом, переход субъекта наследования от гипостазирования к рефлексивному воспроизводству смысла становится важным этапом на пути от норм действия к нормам дискурса. К примеру, в психологической теории Ж. Пиаже рефлектирующая абстракция как механизм обучения, определяет сам способ социального наследования, который в исследовании онтогенеза может объяснить переход от одной ступени нравственного и познавательного развития к другой. В то же время развитие стремится к децентрированному пониманию мира, а его образцы выступают инвариантными для разных культур. Механизм действия рефлектирующей абстракции подобен трансцендентальной рефлексии в том, что доводит до сознания первоначально скрытые в содержании познания формальные элементы как схемы действия субъекта познания и наследования. Он дифференцирует их и воспроизводит на следующей, более высокой ступени рефлексии. Ю. Хабермас замечает по этому поводу, что данный механизм выполняет функцию, подобную той, которая у Гегеля отведена отрицанию, диалектически преодолевающему формообразования сознания, как только они приходят в противоречие с самими собой [6, 17-18]. Стало быть, внутренняя логика социального наследования эксплицируется в процессе обучения, механизмы которого включают интернализацию схем действия: инструментального, социального или дискурсивного (по Ж. Пиаже) [3].
В свою очередь Л. Кольберг, устанавливает иерархию уровней и ступеней обучения. В этой процедуре просматриваются отношения наследования во взаимовлиянии морально-нравственного и познавательного развития, а значит, взаимовлиянии самоограничения субъекта и его способности понимать и быть понимаемым. В его теории рациональная реконструкция нравственного самоограничения сознания сочетается с эмпирическим анализом морального развития. Определение морали даётся в последовательности ступеней развития от преконвенционального и конвенционального уровней к постконвенциональному или принципиальному [3]. Рассмотрим данную структуру развития субъекта наследования.
Первая ступень - подчинение правилам и авторитету в стремлении избежать наказания. В горизонтальном срезе - это авторитарный стиль и способ наследования. Затем субъект научается следовать индивидуальным инструментальным целям и целям обмена, они традиционны, а следование им, как правило, осуществляется без рефлексивного выхода и проявляется в нерефлексивном понимании. В нашем случае рассмотрения специфики субъекта наследования - это традиционный стиль. Конвенциональный уровень определяется тем, что субъект стремится выглядеть хорошо как в своих собственных глазах, так и в глазах окружающих, а также с осознания им того, что взятые на себя обязательства выполнены. Данный субъектный уровень развития процесса социального наследования характеризуется сохранением базисных прав и ценностей, принятых в обществе, даже если они противоречат конкретным правилам и законам какой-либо группы. Это и есть конвенциональный стиль.
Рефлексивный субъект начинает сознавать договорную мораль, состоящую в том, что большинство ценностей и правил относительны, наряду с которыми сосуществуют определенные безотносительные ценности и права, такие как жизнь и свобода, охраняющиеся в любом обществе вне зависимости от тех или иных мнений. Наконец, формалистская мораль выявляет универсальные этические принципы - равенство человеческих прав и уважение достоинства отдельного человеческого существа как индивида, в дискурсе волеобразования и рефлексивного осмысления. Если общественные законы попирают эти принципы, рефлексивный субъект действует в соответствии с принципами, что определяет по существу высший уровень и соответствующую стилистику наследования.
Рефлексия это способность не только знать, но и осознавать предельные основания своего опыта. Всё, что прежде при натуралистическом подходе к вещам и событиям считалось «фактом», рефлексивное мышление позволяет рассматривать как то, что может существовать, так и то, что не существует. Знание о собственном знании (и незнании) превращает факты в привычные социаль-
ные нормы - варианты урегулирования, которые могут быть либо приняты к действию, либо отвергнуты как лишённые смысла. Этот скепсис по отношению к гипостазированному миру необходимости, как и переход с одного уровня понимания на другой - от руководствующегося нормами действия субъекта к испытующей нормы рефлексии, - требует перемены установки, перемены механизма осмысления. В процессе социального наследования взор социального субъекта обращен, прежде всего, на самого себя. Он отвращает его от внешнего, от социальной традиции и открывает соотносительность перспективы «Я - Другой». Только так субъект познания, субъект наследования, обнаруживает пагубность гипостазирования, что эволюционно формирует рефлексивное, не-объективирующее осмысление. Таким образом исторически натуралистическая, естественная установка воспринимающая вещи такими, какие они есть, которой наука обязана классическому рационализму и метафизике, уступает место гипотетической установке, допускающей всё мыслимое разнообразие возможностей и саму естественную установку как один из возможных подходов к развитию субъекта социального наследования.
Рассмотрим механизм реализации становления социального субъекта как субъекта социального наследования. Гипотетическая установка свободна от объективирующего действия: рефлексивное мышление способно оперировать как объективированным, так и не-объективированным смыслом. С точки зрения гипостазированного значения, «беспредметный» смысл представляется совершенно недоступным для общего понимания или общего взгляда на вещи. Тем не менее, именно благодаря рефлексивному пониманию конституируется человеческая субъективность, которую нельзя привязать ни к какому установленному предметному значению, хотя в то же время в мире существуют моральные и эстетические суждения. Децентрированное понимание мира впервые становится возможным, когда культура отказывается от какого-либо обоснования и поэтапного деления, а науки избавляются от элементов картин мира и пренебрегают интерпретацией природы и истории в целом. Вместе с крушением картины мира рушится и объективирующий её субъект, что порождает темы «смерти человека», «конца субъекта», ставшие общим местом постмодернистского дискурса.
В объективирующей установке любая текстуальная реальность интерпретируется как доступное наблюдению или мысленному сосредоточению событие и в то же время как понимаемый субъектом коммуникации объективированный смысл. Представим себе этот аспект социального наследования, в котором ключевой фигурой выступает его субъект.
Для того чтобы понимать текст сообщения, субъект должен участвовать в коммуникации и коллективной деятельности. Без сообщения смысла от одного участника деятельности другому, без выражения своего мнения и налаживания коммуникации с другим социальным субъектом понимание не наступает. Присвоение инвариантного остатка знаков и текстов обозначает такое отношение между языком и реальностью, в котором субъект этого присвоения обладает пониманием. Однако присвоения смысла ещё недостаточно для того, чтобы смысл был сообщаем от одного участника коллективной деятельности другому. Герменевтика и деятельностный подход рассматривают не только отношение между текстом сообщения и действительным положением дел, но и коммуникативное употребление языка, связывающее это отношение с отношениями «быть выражением чего-либо» и «сообщать что-либо кому-либо».
Коммуникативное употребление языка является деятельностным, перформативным, допускающим чередование позиций объективирующей, правилосообразующей и экспрессивной установок. Объективирующая установка характерная для натуралистической науки и нерефлексивного понимания, ограничивает рефлексию картиной мира; перформативная (гипотетическая) установка выделяет субъекта интерпретатора рефлексивно эксплицирующего значения объективаций той или иной ситуации деятельности. При сравнении объективирующей установки (т.н. третьего лица) с перформативной установкой интерпретатора выявляется, кто говорит, с тем, что говорится. Совершая рефлексивный выход невозможно оставаться пассивным наблюдателем, а вместе с тем и уверенности, что наблюдаемые события имеют именно тот смысл, который им приписывается. Следует учитывать, что поле предпонимания содержит множество социальных практик, а значит, контекстных зависимостей интерпретаций сообщения и ситуации деятельности, знания о которых
формируются. Понимание того, что говорится требует участия интерпретатора как деятельного субъекта коммуникации, адресата, умеющего правильно установить смысл полученного сообщения и констатировать его с позиции третьего лица.
В процессе социального наследования рефлексивный субъект самостоятельно эксплицирует значение объективированного смысла, объясняет его и поэтому суждения на более высокой ступени рефлексии имеют большую силу, чем на предшествующей. Очевидно, что рефлексивный субъект, как и вообще любой субъект деятельности, обладает одним сознанием, феноменально данным в суперпозиции мыслящего «я», которое является и нравственным, и познающим одновременно. Из этого следует, что философский и психологический аспекты теории морального и когнитивного развития находятся в отношениях дополнительности, что, в целом, соответствует дополнительности лингвистической и экстралингвистической эстафет теоретической деятельности.
Рефлексивное, философское осмысление социального субъекта наследования позволяет утверждать, что последующие ступени его развития по моральным и когнитивным критериям являются более предпочтительными для исследователя т.к. выступают адекватными его характеристиками. В противном случае, т.е. в противопоставлении моральных и когнитивных критериев, получается диаметрально расходящиеся предметная и мыслительная деятельность, наука и её нравственное обоснование, теоретический и практический разум.
Примером когнитивного развития от гипостазированного понимания действительности к рефлексивному её осмыслению выступают философские принципы Л. Витгенштейна [1, 2]. Исходя из логически обоснованного убеждения, что предложение имеет смысл независимо от факта, следует - достижение понимания возможно с помощью предложений. Данная австрийским философом в «Логико-философском трактате» базовая модель языка, представляет его как выражение логических инвариантов со-бытий, из которых образуется смысл предложений. В свою очередь возможности понимания таковы, что можно сравнивать язык с живописью, а предложения - с картиной. Л. Витгенштейн, так же как и Платон, обосновывает уподобление словесных и художественных произведений сходством «механизмов творения»: в языке звуки и слова смешиваются таким же образом, как в картине - краски и фигуры. Предложение может определять действительность настолько, что для приведения его в соответствие с ней требуется лишь сказать «да» или «нет». «Для этого нужно, чтобы действительность полностью описывалась им. Предложение -описание какого-то со-бытия. Предложение конструирует мир с помощью логического каркаса, и поэтому в предложении, если оно истинно, действительно можно усмотреть все логические черты реальности» [1, 13,20,21].
Остается фактом развития современной философии, что сравнение раннего Витгенштейна с поздним Хайдеггером, не случайно: они оба заняты гипостазированием языка, как условия возможности всякого опыта, как некоторую область логических возможностей человеческой исследовательской деятельности и предметов, доступных для изучения. Поэтому «Трактат» Л. Витгенштейна стал моделью, по которой была сформирована дисциплинарная, предметная матрица аналитической философии.
Однако очень скоро выяснилось, что язык не может избежать релятивизации в истории т.к. условия осмысленности языковых выражений невыразимы и не существует единой сущности и единых условий возможности их описания. Действительная языковая практика расходится с идеалом употребления знакового языка, который избежал бы ошибок, исключая применение одинаковых знаков для разных содержаний и не используя одинаковым образом знаки с разными способами обозначения.
Исследуя предметную область философского знания, (т.е. проясняя смысл предложений), Л. Витгенштейн убеждается в практической невозможности приведения языка к конечной познаваемой логической структуре [2]. И, прежде всего, этот факт связан с тем, что язык способен выдвигать всё новые требования, отчего любое объяснение становится несостоятельным, поскольку обнаруживаются словоупотребления, несовместимые с понятием, к которому вела вся предшествующая языковая практика. В конечном счете, Витгенштейн выходит к рефлексивному понима-
нию действительности как языковой игры. Тогда язык - это совокупность «игр», не объединённых в единое целое, но находящихся в «семейном родстве», а смысл - один из возможных вариантов контекстуального употребления слова и знака-предложения [2, 113].
В социальной практике, практике наследования, мы имеем дело с образцами жизни и деятельности, которые принимаем как всеобщие. Но разве могут существовать всеобщие образцы?
В этой связи Ж. Лошак, в частности указывает, что гипостазированное определение, даже если и не сопровождается остенсивным указанием, всякий раз навязывает сознанию понятие определяемой вещи в виде некоего образца или картины [4]. Мышление обращается к образцам вещей с целью более ясного их представления, однако тем самым ещё более затрудняет понимание смысла - непредставимого и не имеющего референта в ощущении. Как правило, смыслы воспринимаются без их представления в мысленном воображении. Между тем гипостазируются ли смыслы в виде образцов и картин или, напротив, гипостазируются смыслы негативно, избавляясь от навязываемого представления, нам всё равно не удаётся выйти за пределы социальной практики и коммуникации. Субъект социального наследования раскрывает, таким образом, свою особенность. Поэтому от способа применения образцов зависит, будет ли образец понят в качестве всеобщего, а не в качестве одного из образцов.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Л. Витгенштейн. Философские работы: в 2-х ч. М.: Гнозис, 1994. Ч. 1. С. 13, 20, 21.
2. Витгенштейн Л. Философские исследования // Л. Витгенштейн. Философские работы: в 2-х ч. М.: Гнозис, 1994. Ч. 1. С. 113.
3. История философии: Запад - Россия - Восток. Кн. 4: Философия XX в. / под ред. Н.В. Мотрошиловой. М., 2004.
4. Лошак Ж. Эволюция идей Луи де Бройля относительно интерпретации квантовой механики // Л. де Бройль. Соотношение неопределённостей Гейзенберга и вероятностная интерпретации волновой механики. М., 1986.
5. Соловьёв О.Б. Философско-лингвистические размышления о языковых средствах рефлексивного понимания // Вестник Москов. гос. обл. ун-та. Серия «Философские науки». 2008. № 3. М.: Изд-во МГОУ. С. 119-124
6. Хабермас Ю. Философия как «местоблюститель» и «интерпретатор» // Ю. Хабермас. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб.: Наука, 2001. С. 17-18.
И.В. Лапшина, А.В. Алексеева
О ВЕРБАЛЬНЫХ И НЕВЕРБАЛЬНЫХ КОМПОНЕНТАХ ВОЗДЕЙСТВИЯ В ИСТОРИИ РАЗВИТИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ
К вербальным и невербальным компонентам воздействия относятся те, которые создают первое впечатление о человеке. К этим компонентам, или каналам получения информации, относятся: тон голоса, то, что произносится, лицо, прическа, одежда, манера поведения, жесты.
Внимание заслуживает публичная речь и сила ее воздействия на аудиторию. Этим компонентам всегда уделялось серьёзное внимание, например, голос диктора Ю. Левитана являлся частью имиджа Советского Союза. Ораторское искусство существовало с незапамятных времен в силу необходимости что-нибудь доказывать публике. Сила устной речи - в её эмоциональной напряжённости, проникновенности, в способности передать тонкие оттенки мысли и чувства. В условиях античного мира живое слово оратора играло исключительно важную роль, существовал культ слова. Великий Цицерон утверждал: «Оратор должен владеть двумя основными достоинствами: во-первых, умением убеждать точными доводами, а во-вторых волновать души слушателей внушительной и действенной речью» [22, 272]. Можно привести в пример речи софиста Горгия. Своими речами он был способен производить огромное впечатление на афинскую молодежь.
