CC BY
49
вильно определил его суть. Таким образом, например, люди «видят» в потоке конкретных данных некую структуру, хотя на самом деле ее там нет.
Еще одна замечательная особенность человеческой психики - сила воображения, заставляет людей предписывать их собственным действиям последствия, с которыми они не имеют ничего общего, и, соответственно, подразумевать, что они обладают большими возможностями воздействовать на положение дел, чем это есть в реальности.
Большинство людей страдают от «ложной непредусмотрительности»: когда что-то происходит, они чрезмерно переоценивают вероятность того, что они сами могли бы предсказать это происшествие заранее. С этим феноменом граничит так называемая «ложная память»: люди начинают сами убеждать себя в том, что они предсказывали это событие, хотя на самом деле этого не происходило.
Наибольшее влияние на рациональную мысль оказала так называемая «теория перспектив», разработанная Канеманом. Эта теория соединяет результаты ряда психологических исследований, и в значительной мере отличается от теории рациональных ожиданий, при этом она использует методы математического моделирования, применявшиеся последней. Теория перспектив основана на результатах сотен экспериментов, в ходе которых людям предлагалось совершить выбор между двумя вариантами действий. Результаты исследований Канемана говорят, что человек избегает нести потери, то есть его ощущения от потерь и приобретений несимметричны. В реальной жизни, избегая потерь, люди рискуют гораздо меньше, чем если бы они действовали строго рационально и стремились максимизировать для себя полезность. Теория перспектив также говорит о том, что люди неверно оценивают вероятности: они недооценивают вероятность событий, которые, скорее всего произойдут, переоценивают менее вероятные события и считают невозможными события, вероятность которых хотя и мала, но все же существует.
Позицией сторонников рационального подхода к социальной философии стали доказательства рациональных корней нерационального поведения человека.
Конфликт между сторонниками рациональной и поведенческой психологии сейчас уже во многом завершен. Традиционалисты больше не могут себе позволить просто игнорировать значение чувств и переживаний с точки зрения их влияния на поведение человека, точно так же как и защитники поведенческой школы больше не считают человеческое поведение полностью иррациональным. Вместо этого, большинство из них оценивают поведение людей как «квазирациональное», то есть предполагают, что человек старается вести себя рационально, но при этом продолжает делать ошибки.
Л.Г. Интымакова
РОЛЬ КОНТЕКСТА В ВЫЯВЛЕНИИ СМЫСЛОВОЙ ЗНАЧИМОСТИ КОНСТРУКТОВ ДИСКУРСА
В данной статье дискурс рассматривается как возникающий в ходе общения способ категоризации социального мира. Существуют различные подходы к исследованию данного понятия.
В философии дискурсы традиционно понимаются как открытая подвижная совокупность социальных практик, производящих, нормирующих, дублирующих и воспроизводящих типы мышления. В социологии дискурс рассматривается как речевые акты в рамках социальных условий, в культурологии он является социальной системой репрезентации, организованной с целью производства и обмена значениями на определенную тему, которая включает предмет обсуждения, культурную ситуацию, идеологию и т.д.
Дискурс, определяемый как использование языка в повседневных текстах и общении, является динамической формой социальной практики, которая строит социальный мир, личности и идентичности. Личность формируется путем усвоения социальных диалогов. Власть действует посредством позиционирования человека относительно различных дискурсивных категорий.
Субъективные психологические реальности формируются в дискурсе. Таким образом, дискурс сориентирован на социальное взаимодействие в определенном контексте.
Дискурсы структурируют и ограничивают общение в контексте взаимодействия. Люди, участвующие во взаимодействии друг с другом, рассматриваются и как продукты определенных дискурсов, и как их создатели, и как агенты социокультурного воспроизводства и изменения.
Таким образом, в широком смысле слова, дискурс - это устный или письменный обмен информацией между говорящими, это выражение мысли, облеченной в знаки и переданной мыслящим субъектом с целью произведения определенного эффекта в реципиенте.
Как известно, смысл дискурсивного выражения создается через интерпретацию его отдельных составляющих фрагментов, но к ней не сводится. Существенное значение имеет также их специфическая связь. Именно благодаря специфике связи, то есть типу синтеза, дискурс становится семиотической системой и обретает свою действительность в качестве конкретного выражения того или иного смысла.
Такую синтезирующую роль играют не только связи непосредственно внутри самого дискурса, но также и внешние связи дискурса с его окружением, то есть с контекстом. Более того, внутренние дискурсивные связи между его составляющими фрагментами тоже могут быть рассмотрены в русле контекста, если понимать контекст расширенно, и как то, что включено в тело дискурса, и как то, что его окружает. Вне контекста дискурс теряет свой смысл и свое назначение в силу влияния на него деструктивных сил коммуникаций, которые представляют собой постоянно реализуемые возможности несовместимых интерпретаций сказанного, которые могут изменить понимание до неузнаваемости.
Мы можем придать абстрактное значение фрагментам дискурса вне контекста, но конкретная значимость у них в таком случае будет только потенциальной. Входя в состав системы, слово имеет не только значение, другими словами общий смысл, но еще и - главным образом - значимость, т.е. смысловой нюанс в данной конкретной речи, без которой значение остается лишь самой общей констатацией.
Нельзя непосредственно установить значимость какого бы то ни было явления, если не ознакомиться с тем, что его окружает. Так, например, в русском языке выражение «делать деньги» понимается через контекст, а есть такие языки, где это выражение просто немыслимо. Контекст дает возможность расширять или сужать круг потенциальных значений, как отдельных слов, так и фрагментов дискурса и его самого как целого [5, 115]. Таким образом, значимость конструктов дискурса определяется их со-бытием с контекстом, нагружающим их своей обращенностью к присутствию, т.е. конкретной системной ролью здесь-и-теперь, в реально присутствующей ситуации, что и создает содержательные различения и смысловые наполнения.
Контекстное содержание может иметь самую различную смысловую нагруженность. Оно также может быть структурировано от предельно общего - уровня социума, через национальные, культурные, исторические контексты до личностного индивидуализированного уровня. На высших ступенях этой иерархии дискурсы навязываются личности через различные механизмы социального воздействия и социального наследования. В частности, социальные классы и этнические группы продуцируют идеологически значимые дискурсы в целях установления и поддержания своей гегемонии, а также - изменения действительности.
Следовательно, дискурсивная практика вносит вклад и в воспроизводство социального и политического порядка, и в процесс социальной трансформации. Таким образом, демонстрируется властный эффект дискурса. Дискурс, таким образом, на этих уровнях можно трактовать как синоним практики социального конструирования. Так, М. Фуко считал, что все социальные практики носят дискурсивный характер в том смысле, что все очерчены правилами своего формирования, которые варьируются в зависимости от культурно-исторического времени и пространства [7, 53]. Таким образом, роль культурного контекста в выявлении смысловой значимости конструктов дискурса очевидна.
Однако роль контекстов жизненного пути конкретной личности не представляется многим исследователям столь же очевидной, в то время как эти контексты могут трансформировать дис-
курс практически до неузнаваемости. В зависимости от этого дискурсы можно различать по различным основаниям.
Так, А.О. Карпов предлагает различать слабоконтекстный и сильноконтекстный дискурсы. Он предположил, что в контекстное поле помещены сам дискурс и ментальный субъект как проникающие друг в друга субстанции. То, в какой роли проявляет себя эта ментальность - как «говорящая» или как «слушающая» - в большинстве случаев несущественно: говорение подразумевает и слушание себя, а слушание - фактическое воспроизводство услышанного [1, 76].
Для этой модели классификации контекстного функционирования дискурса существенны два вида таксономических расслоений, в специализации контекста и в его диспозиции.
Диспозиционно контекст делится на две таксономические категории, опосредованные отношением к индивиду и отношением к дискурсу. На диспозиционные формы существования контекста способен накладываться еще и специализированный контекст.
По отношению к дискурсу А.О. Карпов выделяет интрадискурсивный и экстрадискурсивный контексты. «Внешний (экстрасубъективный) контекст ограничивает семантическую энтропию дискурса конкретным раскладом обстоятельств, тогда как внутренний (контекстные структуры psyche) скорее предпочитает не обременять себя излишней семантической определенностью в поле меняющихся настроений» [1, 77].
С его точки зрения, внешний контекст - это опыт, в котором жизнь настигает дискурс. Подчеркивая аналогичную мысль, Ч.С. Пирс замечал, что «соответствующие интонация и мимика динамически воздействует на слушающего (следует отметить, что и на самого говорящего) и направляет его внимание на действительность» [4, 168]. В экстрасубъективный контекст включены регистры говорения, поведения, окружения, отношений, невербальных трансляций и тому подобного, которые собирают в себя те или иные феномены окружающего индивида контекстного поля.
Человек не в состоянии проникнуть непосредственно в говорение другого с его собственной ментальной стороны. Он может лишь воспринимать экстрасубъективное окружение, в котором, в частности, репрезентируется дискурс и динамический образ его производителя (в явной или латентной формах). Этот образ - часть контекста этого дискурса, определяющая способ бытия дискурса. Динамический образ производителя дискурса насыщает процесс его функционирования паралингвистической символизацией (невербальные средства коммуникации), которая обязана своим происхождением семиотической активности индивидуального ментального субъекта и его коммуникативному посылу.
Рассмотрим, как создаются семантические инновации, т.е. конкретно-ситуативные значимости (смысловые нюансы) дискурса и его фрагментов в контексте. Фердинанд де Соссюр, определяя объект лингвистики, подчеркнул эту способность интрасубъективного контекста конструировать свой собственный мир в, на первый взгляд, одинаковом для каждого без исключения дискурс-событии: «Объект вовсе не предопределяет точки зрения; напротив, можно сказать, что точка зрения создает самый объект; вместе с тем, ничто не предупреждает нас о том, какой из этих способов рассмотрения более исконный и более совершенный по сравнению с другими» [5, 33].
Внутренний (интрасубъективный) контекст дискурса, другими словами, контекст внутренних содержаний говорящего или слушающего ментального субъекта Фердинанд де Соссюр разделяет на интериоризованный и экзекутивный, что отражает, соответственно, статический (память) и динамический (эмоции и т.п.) моменты внутренней жизни субъекта.
«Внутри локализуемой в мозгу психической части можно называть экзекутивным (выполняющим) все, что активно», т.е. идет от понятия к акустическому образу, полагал Ф. де Соссюр [5, 115]. Экзекутивный контекст дискурса представляет собой, попросту говоря, то, каким образом этот реальный субъект в данный момент и в данных обстоятельствах представляет себе предмет беседы.
Можно провести аналогию между экзекутивным контекстом и иконической функцией знака во внутреннем семиозисе. При оперировании с понятиями он определяет формирование их эмоционально-образного выражения.
Интериоризованный контекст психики субъекта наделяет дискурс усвоенным опытом жизнедеятельности индивида. Он опирается на когнитивные структуры сознательной и бессознатель-
ной памяти. По мнению А.О. Карпова, посредством памяти внерациональное знание может функционировать в автоматизированном, имплицитном, интуитивном и т.п. состояниях. В частности, «интеграция знания протекает при взаимодействии сознания и бессознательных слоев психики в результате наполнения содержанием архетипических форм, возникновения интуитивных представлений об объектах и окружении, их внутриличностного отождествления и принятия. Это путь к творчеству, инсайту, интуиции» [2, 81 -85].
В интериоризованном контексте индивидуального ментального субъекта обнаруживаются как все мельчайшие детали его жизненного опыта, как актуальное восприятие ситуации «здесь-и-сейчас», так и его планы, идеи и мечты, способные оказывать весьма существенное влияние на восприятие ситуации. Память, в отличие от актуального взгляда, обычно проявляется менее явно, часто, как намек или подсказка.
В результате интериоризованный контекст в семиозисе создает функции знака как символа и индекса.
При оперировании с понятиями он может менять их смыслы через изменение направления этих подсказок или коррекцию восприятия через призму идеалов и т.п., которые и задают общую «экзистенциальную тональность» предмета дискурса.
Хотя понятие для всех одно, но представления, его выражающие, могут быть самыми разными. Такие индивидуальные представления-интерпретации одного и того же понятия входят в сферу «памяти», т.е. интериоризированного контекста. Индивиды, имеющие различный опыт интерпретации общих и частных понятий, наделяют их только им присущими семантическими характеристиками, реализуемыми в разных дискурсивных практиках - профессиональных, сословных, полоролевых и т.п.
Невозможно даже теоретически предположить, что контекст восприятия у всех людей идентичен. Это привело бы к тому, что разные дискурсивные ментальные субъекты оперировали бы понятиями, обладающими идентичным контекстным представлением. Невозможно также представить дискурсивную практику, в которой понятия как психические субстанции функционировали бы в чистом виде, а не в виде того или иного конкретного образа этого понятия. Естественно, что у отдельных индивидов или их групп эти конкретные образы одного и того же понятия могут существенно отличаться в рамках общепонятийного единства.
Мы согласны с А.О. Карповым, что каждое понятие, которым оперирует субъект, имеет дополнительный контекст психического свойства, причем неотделимый от этого понятия на протяжении продолжительного периода функционирования индивидуальной ментальности. Присоединенные в качестве разъясняющих смысл понятия контексты способны изменять онтологическую «нагруженность» понятия, в связи с чем смысл, который сопутствует в дискурсе одной и той же семантической единице (взятой, так сказать, в «очищенном» виде, вне связи с любой другой кон-текстностью), обладает определенной степенью вариативности. Результатом является ситуация, когда сказанное «в пространство» слово - акт говорения, как бы не отсылающий ни к каким контекстам - для разных синхронизированных этим актом внимающих ментальных субъектов, как и для самого актанта-производителя данного слова может иметь различающиеся или совершенно разные значения.
Тем самым в каждом понятии при его представлении субъекту всегда проявляется некое дополнительное «сопровождающее» его понятие. Это дополнение понятия различается для разных субъектов. Например, эпоха перестройки в нашей стране, как единичное понятие, для кого-то -политическая ошибка, а для кого-то - единственно верная политика.
Интериоризованный контекст индивидуального ментального субъекта определяет индивидуализацию различных ментальных интерпретант. Поэтому представляется невозможным выявить и зафиксировать все варианты различий между индивидуальными дискурсами. Это нельзя сделать даже по отношению к конкретному коммуникативному акту, поскольку в этом процессе активно проявляет себя «отсылающая» функция понятия, задействующая память индивида. Становится очевидным, что знакомство других субъектов, даже непосредственных участников коммуникации, с содержанием смыслов, хранящихся в памяти индивида, и «подправляющих» социально фиксированный дискурс, принципиально невозможно. Поэтому существование у индивидуального
субъекта семантически «чистых» понятий в реальном функционировании семиозиса вряд ли возможно.
Еще один аспект анализа роли контекста в выявлении смысловых констант дискурса - относительность спектра значений для самых, казалось бы, общепринятых понятий. Индивидуализирующая понятие сила, идущая от экзистенциального опыта ментального субъекта, действует противоположно культурному насилию. И здесь трактовки понятия «репрезентамен» начинают существенно различаться.
Увязанный Пирсом с процессом восприятия знак, по определению, не обязательно должен быть знаком языка. Более специализированный термин репрезентамен воплощает само понятие, явленное в слове-логосе (ставшем для сознания мыслью в словесном знаке). Это как бы сама действительность мысли, хотя одновременно репрезентамен предстает как процессуальное или - в более строгой терминологии - диалектическое отношение между мыслью и объектом (формирующимся образом предстоящей сознанию реальности). Причем невозможно мыслить под объектом человеческого внимания («интенции») саму вещь в ее сущностных качествах, но только оп-редмеченный ее образ - собственно предмет (предмет мысли) в его конкретной значимости (вещь для человека). Следовательно, речь и должна идти не о некоем абстрактно мыслимом процессе семиозиса (порождения знаков вообще) и оперирования чистыми категориями, а о «намерении», превращающем данную вещь и сопутствующую ей вещь («знак») в предмет, который можно понимать только как предмет мысли. Пирс разводит «объект» (предмет в понимании человека) и вещь (сущность) как разные отношения триады, представляющей собой репрезентамен, ориентированный одновременно на внутренний и внешний аспекты самого процесса репрезентации.
Можно согласиться с Ч.С. Пирсом, что репрезентамену «данный код приписывает определенное содержание посредством определенных интерпретант» [6, 297]. Однако, кажется, отсюда совершенно не следует то, как Пирса прочитывает У. Эко, а именно, что «репрезентамены - это типовые выражения, соотносимые в данной культуре с тем или иным типовым содержанием»[6, 298]. Их можно интерпретировать таким образом, если не учитывать то, что это очень относительная типичность, зависящая как от социокультурной группы интерпретант, воспринимающих ре-презентамены, так и от контекста символьной коммуникации; контекста, понимаемого в самом широком и индивидуализирующем смысле. Так же, как знак (репрезентамен, среди интерпретант которого есть ментальные) создает свою проекцию в интерпретанте; в свою очередь, и сама ин-терпретанта, в форме действующего ментального субъекта, способна к обратной проекции, т.е. к внедрению в семиотическую конструкцию знака собственных символьных субстанций, обусловленных динамически изменяющимся контекстном.
Следовательно, мы приходим к выводу, что знак через внешнее воздействие задает реакцию на него индивида, а индивид, через личное восприятие, определяет свою реакцию на данный знак. Это не попытка при помощи конвенционалистских уловок уйти от типичности. Это взаимное влияние А.О. Карпов характеризует как способность к взаимоинтерпретации, когда и знак, войдя в индивидуальное сознание, сам интерпретирует собственную коллективную интерпретанту.
Таким образом, «понимание» является не только социальным феноменом, но и в большой степени индивидуально субъективизированным. В современной литературе не подвергается сомнению, что одни и те же тексты в разных культурно-исторических условиях понимаются по-разному. Дискурс рассматривается как совокупность социальных практик, в рамках которых конструируются и воспроизводятся значения и смыслы. Дискурс принято рассматривать как атрибут любой социальной деятельности и любой социальной институализации.
Немаловажным представляется сконцентрировать внимание на том, что в одно и то же время - в синхронии этих культурно-исторических условий - индивидуальности, имеющие уникальный жизненный опыт и различные интеллектуальные и познавательные возможности, эмоциональный склад, разный психогенез, другими словами, индивидуализированный контекст бытия, создают различия в дискурсах тех или иных понятий. Различные люди, следовательно, имеют различные контексты существования, существенным образом определяющие процессы индивидуального понимания смыслов и создания принципов, которые и создают в итоге бесконечное разнообразие синхронической субъективности.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Карпов А.О. Дискурс: классификация контекстов // Вопросы философии. 2008. № 2.
2. Карпов А.О. Интегрированное знание // Человек. М., 2003.
3. Леви-Стросс К. Структура и форма // Французская семиотика: от структурализма к постструктурализму. М., 2000.
4. Пирс, Ч.С. Элементы логики. ОКЛММЛТГСЛ ВРБСиЪЛПУЛ // Семиотика. М.: Радуга, 1983.
5. Соссюр Фердинанд де. Курс общей лингвистики. М., 2006.
6. Умберто Эко: Роль читателя. Исследования по семиотике текста. М., 2007.
7. Фуко М. Археология знания. Киев, 1996.
Л.Н. Лабунская
К ВОСПРОСУ О СУБЪЕКТЕ СОЦИАЛЬНОГО НАСЛЕДОВАНИЯ И ЕГО СПЕЦИФИКЕ
Ситуация инновационного «прорыва» в современной философии характеризуется в целом «утратой», «потерей» субъекта, однако в том его метафизическом смысле, который сопровождает классический философский дискурс. Тем не менее, не отвергая, но и не уповая на «методологический анархизм» и плюралистичность истины, ее «правдоподобие», следует констатировать: в субъекте социального наследования сходятся все известные его характеристики, интегрированные самим фактом онтологического статуса указанного процесса, отношения. Социальное наследование фактом своего существования определяет суть вышеприведенного высказывания. Субъект наследования - это и гносеологический субъект, субъект познания, и субъект коммуникации, и субъект деятельности, и субъект поведения. Пафос самого социального наследования в том и состоит, что раскрывает сущностные (классические) характеристики человека, фундирующие естественнонаучное и гуманитарное знание, придает легитимность, а не «призрачность», или в лучшем случае, мифологичность, этих знаний, утверждает и подтверждает антропный принцип Вселенной. Столь масштабное, панорамное изображение субъекта наследования может быть признано «игрой» языка, но не игрой сознания.
В философии языка условия возможности опыта, освоения социального наследия, стали условиями возможности осмысленных предложений, знаков и слов. Такой аспект рассмотрения специфики субъекта социального наследования предполагает логико-лингвистический анализ невыразимых условий осмысленности, что эксплицируется гипостазированием формы, в не имеющем границ языке. Здесь и особенность бытования субъекта, и его специфика. Интерпретация и переинтерпретация смыслов - механизм социального наследования - ключевая характеристика его субъекта. Под гипостазированием мы будем понимать приписывание отвлечённым понятиям самостоятельного существования, рассмотрение общих свойств, отношений и качеств как самостоятельно существующих объектов.
Смысл не допускает увековечивания в форме, т.к. текст, понятый окончательно нацелен на самоуничтожение: он умирает для чтения и интерпретации. Понимание, как конститутивная установка любого вопрошания, сообщает ему новое содержание в творческих актах рефлексии, являющейся коррелятом субъекта наследования. «Рефлексия кардинально меняет план деятельности, картину мира и характер коммуникации. В рефлексивном не-объективирующем понимании смысл находится в непрерывном становлении: он не может и не должен оставаться прежним, гипостазированным. В связи с возникновением герменевтики «я есть» приоритет мыслящего «я» подвергся радикальному сомнению» [5, 120].
Субъективность, согласно современной философии понимания, открывает себя в текстуальности: смыслы погружаются в бесконечные контекстуальные связи и становятся неисчислимыми в силу всякий раз нового осмысления рефлексирующим субъектом действительности знаков и текстов. Контекстуально определённое понимание всегда другое. Тем не менее, рефлексивное сознание постоянно стремится вернуться к уже осмысленному, признанному многими поколениями людей, к тому, что определяется концептом «наследие». Без должного уровня рефлексии в по-
