CC BY
46
Б. С. Шалютин
Курганский государственный университет УДК 321.01
ТЕЗИСЫ О ПРОИСХОЖДЕНИИ, СУЩНОСТИ И УСМИРЕНИИ ЛЕВИАФАНА
Аннотация
В статье рассматриваются определение государства, становление вождества, переход от во-ждества к государству, раскрываются имманентные государству антиправовые начала, исследуется переход от доправового к правовому государству.
Ключевые слова: вождество, государство, империя, государствогенез, правовое государство, гражданское общество
B.S. Shalutin Kurgan State University
THESISES ABOUT THE ORIGIN, NATURE, AND SUBDUEDNESS OF LEVIATHAN
Annotation
The article deals with the definition of state, the origin of chiefdom, the transition from chiefdom to state, reveals the immanent anti-legal principles of state, and it describes the transition from prejural state to jural one.
Keywords: chiefdom, state, empire, the origin of state, jural state, civil society.
Левиафан - в библейской мифологии огромное мор. чудовище. Перен. - нечто огромное и
чудовищное
(Советский энциклопедический словарь) Левиафан - в книге Иова крокодил, изображенный как сила природы, принижающая человека. Гоббс использует этот термин для описания могущественного государства (Краткая философская энциклопедия)
Государство я определяю как институт, осуществляющий общесоциальную власть за счет силового превосходства над другими субъектами. Особенность этого определения в отказе от почти общепринятого идущего от Вебера указания на легитимную монополию насилия.
Нет другого, кроме государства, термина для обо-
значения, скажем, полпотовской машины смерти. Это государство, однако, нелегитимное, как и, например, сталинское (по крайней мере, до какого-то времени). Легитимность характеризует не всякое государство. Кроме того, легитимность может быть большей или меньшей, ее уровень меняется континуально, тогда как государство - или есть, или нет (что не исключает наличия краткосрочных промежуточных состояний).
Что касается монополии на насилие, она действительно присутствует, скажем, в национальных государствах, сформировавшихся в Европе в преддверии Нового времени, но обычно отсутствует, например, в государстве феодальном или, тем более, так называемом «раннем». Государство вполне может допускать не угрожающее ему самому насилие, а при возникновении угрозы имеет ресурс подчинения за счет указанного в предложенном определении силового превосходства.
Пятьдесят лет назад наметилась и вскоре стала общепризнанной теория вождества. Вождество - общество, обладающее институционально организованной централизованной властью, но не имеющее институтов силового принуждения. Большинство специалистов сегодня считают, что государство возникло на базе вождества. Таким образом, единый прежде вопрос о государ-ствогенезе кардинально меняется и трансформируется в два: о причинах и факторах возникновения вождества (1) и о причинах и факторах перехода от вождеской к государственной организации (2).
Простое вождество включает несколько общин, одна из которых возвышается над остальными, а ее вождь является вождем по отношению и ко всем остальным. Сложные вождества возникают через объединения простых, становящихся подсистемами. Существуют и формирующиеся из сложных суперсложные вождества, численность которых может исчисляться сотнями тысяч и даже миллионами людей.
Важным механизмом поддержания власти вождя является редистрибуция, возникающая через трансформацию реципрокного дарообмена. Преподносимые вождю обильные дары образуют общий фонд вожде-ства, которым он распоряжается в общих интересах, одаривая других и тем самым усиливая их зависимость. Возникшая в вождестве, редистрибуция широко используется как способ укрепления власти государствами и сегодня.
Исходно будучи лишь распорядителем, вождь со временем все больше использует дары на собственное потребление, а также своей общины, ближайших родственников и свойственников. Формируется имущественное расслоение. В противоположность марксистскому представлению, власть не производна, а первична по отношению к имущественному расслоению. Конвертация власти в материальные блага сохраняется как органический и системообразующий элемент всех докапиталистических государств и только в Новое время трансформируется в противозаконную коррупцию. Во многих современных странах, находясь формально вне закона, фактически этот механизм остается системообразующим.
Власть в вождестве обеспечивается прежде всего ИДЕОЛОГИЕЙ, носящей религиозный характер и представляющей вождя находящимся в наиболее близкой родственной связи с богами. Неподчинение вождю оказывается неподчинением богам. Религиозная легитимизация власти также сохраняется вплоть до Нового времени. Изучение вождества показывает, что действительным базисом любого общества и в целом, и в том числе системы власти, выступает идеология, тогда как
специфичные для государства силовые механизмы лишь надстраиваются над ней.
Понимание природы процесса кефализации возможно только при отказе от все еще распространенного в постмарксистском пространстве представления о том, что развитие сложных систем детерминируется, прежде всего, некими внутренними противоречиями. В действительности эволюция обществ (другие системы я здесь не рассматриваю) обусловлена, главным образом, их конкуренцией, в первую очередь - военной. Проигравшие исчезают. История обществ есть процесс их взаимного усиления относительно друг друга. Одним из ключевых факторов этой конкуренции является трансформация самих способов социальной организации. Именно в этой логике возникает централизованная власть, сначала в форме вождества, а затем - государства.
В акефальных обществах нет внутренних причин для того, чтобы некая подсистема (община, линидж и т.п.) обрела власть над другими. Более того, такое возвышение коренным образом противоречит устойчивому способу бытия подобных политий, характеру взаимодействия их подсистем, равенство, взаимопризнание и взаимоуважение которых являются важнейшими условиями самого существования этих обществ.
Централизованную власть порождает война. Когда численность воюющих сторон начинает превышать некоторый уровень, важным фактором военного успеха становится организация боевых действий. Последняя возможна только на основе командования. Все армии мира во все времена строились на принципе единоначалия.
Антропологами описано много случаев, когда равные в мирной жизни группы, подсистемы одного общества, иногда взаимно враждебные, объединялись в войне под командованием лидера одной из них, становившегося военным вождем. Однако по окончании военных действий все возвращалось на круги своя.
Логично думать, что в условиях длительной острой конкуренции политий за ресурсы - а такие условия раньше или позже обязательно возникают - боевые столкновения становятся постоянным фактором жизни обществ, и, соответственно, централизованная власть также устанавливается на постоянной основе. Следует иметь в виду, что в рассматриваемый период войско включает всех взрослых, даже женщин, так что войско и общество фактически совпадают, в силу чего власть распространяется не на обособленную силовую подструктуру, которой тогда еще не существовало, а на все общество. Этот тип социальной организации обретает подлинную устойчивость тогда, когда под него трансформируется идеология. Такая трансформация, утверждающая, как уже было упомянуто, родственную связь вождя со сверхъестественными силами, и знаменует собой формирование вождества.
Тезисы обычно не предполагают развернутой полемики, но здесь нельзя не коснуться гипотезы возникновения вождества почти уже классика политической антропологии Р. Карнейро, суть которой в том, что в условиях дефицита ресурсов одна акефельная полития завоевывает и подчиняет соседние. Ограничусь здесь двумя контраргументами.
Во-первых, акефальную политию, состоящую из неподчиненных друг другу сегментов, устойчиво подчинить невозможно, как невозможно водить на поводке стаю комаров. Подчинить можно только то общество, внутри которого уже существует институциональное социальное подчинение. Значит, подчиняемая полития
уже должна быть вождеством, происхождение которого мы как раз и рассматриваем.
Во-вторых, для того, чтобы удерживать завоеванные общества в подчинении, пока не сформируется идеология, легитимизирующая власть завоевателя в восприятии подчиненного населения (а это очень сложный и долгий процесс, обычно так и не достигающий завершения), нужны достаточно сильные и устойчивые принуждающие - то есть государственные - механизмы. Это означало бы, что государство появилось раньше вождества. Дело не только в том, что это противоречит позиции самого Карнейро и большинства антропологов, но, прежде всего, в том, что если бы такие механизмы сформировались на заре возникновения во-ждеств, они бы никуда не ушли, поскольку, хотя власть в вождествах, опирающаяся на идеологию и поддерживаемая редистрибуцией, обычно относительно устойчива как институт, тем не менее, ее стабильность нередко оказывается недостаточна, чтобы воспрепятствовать, например, распаду более сложных вождеств на более простые. Иными словами, принудительным механизмам вполне было чем заняться, поэтому их бесследное исчезновение в вождествах необъяснимо.
В вождествах не было институционального принуждения, поскольку этот сложный институт сформировался позже, и именно его возникновение составляло основное содержание перехода от вождеской власти к государственной.
Переход к государству включал целый ряд сложных взаимосвязанных процессов и, возможно, логически необходимых относительно дискретных этапов и переходных форм, в результате чего произошло, во-первых, возникновение подсистемы, обладающей несомненным силовым превосходством над другими надындивидуальными социальными субъектами, во-вторых, обретение этой системой внутренней репрессивной функции, т.е. силового принуждения по отношению к собственному обществу.
Внутри вождества отсутствуют силовые противостояния, поэтому искать здесь причины возникновения обособленной силовой подсистемы бессмысленно. Появление такой подсистемы означает изменение структуры вождества как силового субъекта, значит, истоки этого изменения лежат именно там, где общество действовало в качестве силового субъекта - в войне.
Одним из главных факторов военного успеха является вооружение. Оружие эволюционирует (думаю, что прогресс оружия, как правило, есть важнейший двигатель технического прогресса вообще). Когда появляются новые виды оружия, их не может хватать на всех воинов. В то же время тактика боя часто требует концентрации наиболее эффективных сил на решающих участках. Отсюда возникает целесообразность объединения лучше вооруженных воинов. На этой основе формируется особое, приоритетно вооруженное боевое подразделение.
По всей вероятности, существует тесная связь между возникновением такого подразделения и концентрацией имущества в руках вождя. По-видимому, именно вождь при общем одобрении играет важную, а со временем - ключевую, роль в вооружении этой особой группы, которая постепенно выводится из материального производства и превращается в профессиональную структуру, занимающуюся только войной, включая подготовку к ней и поддержание боеготовности. Такого рода структуры в исторической науке часто называют дружинами, и я далее буду использовать этот термин.
Процесс формирования дружины приводит к об-
разованию не просто нового элемента в структуре вождества, а к началу вытеснения института родства как системообразующего основания социальной структуры общества. Государственная власть уже не базируется на родстве, и это обстоятельство фиксируется антропологами как одно из ее главных отличий от вождеской. Дружина выходит за пределы ближайшего родственного круга вождя. При этом закономерно, что в нее попадают наиболее отличившиеся на поле боя воины, оказываясь тем самым в близком к вождю окружении и повышая, иногда очень значительно, свой статус. Следует обратить внимание, что сформировавшийся в вождестве социальный лифт через военные успехи оставался одним из основных вплоть до начала Нового времени, да и позже нередко играл важную роль.
Военная природа новой структуры порождает весьма существенную социально-психологическую особенность: дружина должна представлять собой боевое братство, в котором каждый готов отдать жизнь за другого. Именно этот, формирующийся на поле боя, перед лицом смерти, принцип взаимоотношений способен конкурировать с отношениями родства. Дружинник, конечно, принадлежит своей родственной группе, но одновременно он принадлежит и дружине, сконцентрированной вокруг вождя, а дружина как целое во главе с вождем в этом смысле отличается от всего остального общества, построена на иных началах, нежели все ранее существовавшие группы, и уже этим в какой-то мере противостоит им.
Дружина в зрелом виде, таким образом, представляет собой особую социальную группу, построенную на кардинально новом принципе, привилегированно вооруженную, приближенную к вождю и обладающую высоким социальным и имущественным статусом. Думаю, что вождество с дружиной - особая, логически закономерная стадия развития вождества. Однако вождество с дружиной - это еще не государственное общество. Внутренняя власть по-прежнему базируется только на идеологии и редистрибуции. Дружина не осуществляет внутреннего принуждения, которое бы коренным образом противоречило всей цементирующей вождество идеологии и просто разорвало бы его.
Следующий вопрос: как дружина перешла от внешней военной функции к осуществлению также и внутреннего принуждения? Этот вопрос надо подчеркнуть особо, поскольку он (по крайней мере, насколько я могу судить) совершенно новый. Имеющиеся гипотезы государствогенеза обсуждали единую проблему возникновения институциональной силовой конструкции, осуществляющей власть в обществе на основе принуждения. Я же разделяю возникновение силовой подсистемы и обретение ею внутренней репрессивной функции.
Когда такое разделение проведено, сам факт логического различия этих двух вопросов становится очевидным. Далее возможны три варианта. Первый: силовая надстройка сразу формируется как внутренне репрессивная. Второй: она возникает как внешний силовой кулак, который лишь потом начинает грозить, а иногда и бить по собственному населению. Третий: внешняя и внутренняя силовые проекции возникают параллельно. Как ясно из предыдущего изложения, моей логике отвечает второй вариант, в котором формирование привилегированно вооруженной, превосходящей всех других социальных субъектов социальной подсистемы и обретение ею внутренней репрессивной функции разделены не только логически, но и хронологически как существенно разные стадии политогенеза.
Итак, еще раз: как дружина перешла от внешней военной функции к осуществлению также и внутреннего принуждения?
Вероятно, именно возникновение вождеств сделало возможным образование достаточно устойчивых политий, существенно различающихся между собой по размеру и силе, что, в свою очередь, создало условия для подчинения одного общества другим.
Подчинение сильным вождеством более слабого начиналось с военной победы и закреплялось, по-видимому, через два основных механизма. Один - угроза нового нападения и расправы. Однако, во-первых, такая угроза эффективна только при наличии достаточно очевидного и устойчивого силового превосходства одной политии над другой. Во-вторых, при наличии реальной угрозы, причем не только имуществу, но и жизни, даже оседлое население предпочтет покинуть опасную территорию и поселиться как можно дальше от мощного и свирепого соседа. Поэтому главным становится другой механизм - заложничество.
Институт заложничества, вероятно, является ровесником человеческого общества. Однако ранее оно носило горизонтальный, добровольный, взаимный характер и служило миру, начиная от краткосрочных перемирий, сопровождавшихся временным обменом заложниками, и заканчивая формированием устойчивой замиренной среды, поддерживаемой экзогамными браками, когда жены, проживавшие в общностях мужей, в случаях обострения отношений общностей превращались в заложниц, что препятствовало войне и принуждало к мирному поиску путей разрешения конфликтов. Теперь же заложничество трансформировалось из горизонтального и двустороннего в вертикальное и одностороннее. Победившее в военном столкновении более сильное вождество захватывало в плен сыновей или других ближайших родственников вождя побежденной политии, тем самым привязывая к себе соседей, заставляя их платить дань и в целом подчиняя своей воле. Эффективность такой практики доказывает вся история расширения империй, от Шумер до, скажем, движения России через Сибирь до Дальнего Востока и Аляски.
Однако чисто силовое удержание в подчинении периферических вождеств не было достаточно надежным и в силу попыток отбить заложников, и в силу того, что вообще силовой баланс - вещь неустойчивая, зависящая, например, от наличия возможности заключения военных союзов и прочих изменчивых обстоятельств. Поэтому институт заложничества претерпел дальнейшую трансформацию: дети вождей и отчасти иной знати покоренных вождеств превращались из обычных пленников в привилегированных гостей, приближались ко двору победившего вождя, обретая положение воспитанников. Эта практика также хорошо известна вплоть до XX века.
Новая структура, сохраняя «заложническую» основу, имела шансы обрести весьма длительную устойчивость в силу ряда дополнительных факторов. Во-первых, конструкция предполагала защиту центром периферийного вождества от других угрожающих политий. Во-вторых, периферийной аристократии реально открывались головокружительные, выражаясь нынешним языком, карьерные перспективы в гораздо более крупном и сильном обществе. В-третьих, периферийные вожди получали со стороны центра дополнительную мощную поддержку против возможных внутренних конкурентов. Тем самым создавалась объективная база для взаимопроникновения центральной и периферий-
ных элит и, в конечном счете, для интеграции центрального и периферийных вождеств в новый тип политии - империю.
Разумеется, закрепление нового общества было возможно только через утверждение единой имперской идеологии. При всем многообразии известных - и тем более неизвестных - исторических вариантов ключевым моментом новой идеологии должна была стать достаточно серьезная легитимизация власти центрального вождя на периферических территориях, а также взаимное признание населением всех вождеств, метрополии и периферии, друг друга как «своих», хотя бы отчасти, хотя бы в противопоставлении с внешними и безусловно враждебными «чужими». По всей видимости, первые империи имели в качестве метрополии мощное сложное вождество с дружиной и гораздо более слабые вождества в качестве провинций.
И сложное вождество, и империя в отличие от современного унитарного государства состоят из относительно автономных социальных подсистем. Однако это сходство не должно закрывать принципиального различия (которое, еще раз повторю, не замечает Карнейро). Оно состоит в том, что простые вождества объединяются в сложные добровольно, пусть и ввиду необходимости противодействия внешним угрозам, тогда как провинции присоединяются метрополией силовым путем. Это отличие генезиса империи сохраняется в ней, пока она остается империей. Империя может распасться (видимо, такова, в конечном счете, участь большинства), может интегрироваться в национальное государство (вероятно, гораздо реже), но пока она остается империей, каковы бы ни были идеологические конструкции, они не могут ни затушевать факта силового захвата и удержания, ни стереть клейма второсортности с населения провинций.
Является ли описанная империя, метрополией которой выступает вождество с дружиной, государством, точнее - государственным обществом? Думаю, что здесь мы уже входим в зону терминологических условностей. Но во всяком случае это начало выхода за пределы вождества и вхождения в формат государственности. Еще не вся империя, но уже ее часть - состоящая из провинций периферия - живет по правилам, соблюдение которых поддерживается принуждением, хотя и имеющим существенно иную форму, чем привычная современному человеку.
Ощущающее свою «второсортность» население провинций, несмотря на всю внешнюю атрибутику лояльности, часто гипертрофированную, в действительности мечтает о самостоятельности. Поэтому когда в силу каких-либо обстоятельств власть вождя в метрополии ослабевает (а колебания прочности власти -дело нередкое и в государстве, тем более в вождестве), то в провинциях начинаются сепаратистские процессы. Однако если центральная власть вновь обретает силу, то сепаратистов ждет кара. Дружина обрушивает всю мощь на мятежную провинцию, восстанавливая подчинение метрополии.
Подавление дружиной провинциального мятежа -это не внешняя война, а карательная акция внутри собственной политии. Обагрив руки в крови «своих» (пусть не до конца, пусть «второсортных», но все же хотя бы относительно «своих»), дружина начинает переходить Рубикон, превращаясь из чисто внешнего кулака также и во внутреннюю репрессивную структуру. И когда в самой метрополии, представляющей собой сложное вождество, намечаются процессы, направленные против вождя, он задействует уже готовую к этому дружину
для их подавления. Конституирование силовой власти разрушает институт родства в качестве «несущей конструкции» общества. Место ее занимает государство.
Вопреки легизму государство не создает права. Более того, в действительности государство исходно формируется именно как принципиально АНТИПРАВОВОЙ институт. Сущность права, возникшего задолго до государства, состоит в замене силового противостояния рациональным договором равных, нарушение которого (или подозрение в нарушении) порождает не нападение, а разрешающую конфликт рациональную судебную процедуру. Возникновение государства есть возврат к силовому началу в отношениях различных социальных субъектов, в чем и состоит его антиправовой характер.
Последнее не означает, что возникновение государства есть нечто сугубо отрицательное. Государство возникает в логике эволюции политики, т.е. деятельности, направленной на усиление социального целого. Логика политики и логика права принципиально различны; в разных исторических и социальных обстоятельствах они соотносятся по-разному. Государство усиливает общество относительно окружения, поэтому государственные политии постепенно вытесняют другие формы социальной организации. Но будучи силовой надстройкой над собственным обществом, государство превращается в репрессивно-эксплуататорскую структуру, начинает относиться к своим как к чужим и принудительно перераспределяет в свою пользу социальные, в том числе материальные блага. Лица, причастные к осуществлению государственной власти, превращаются в особый социальный слой, присваивающий эти блага. Количественный рост этого слоя требует возникновения механизма его институционального воспроизводства, который и формируется на наследственной основе, трансформируя «государственных людей» в устойчивый класс.
В значительной мере подавив правовые начала общественной жизни, государство, однако, их не уничтожило. Право продолжало действовать в отношениях равных, да и вообще, в той мере, в которой оно не вступало в противоречие с доминирующим политико-силовым порядком. Последний поддерживался также религиозной идеологией, в развитых обществах институционально организованной в виде церкви, предполагающей особую связь главы государства, как бы он ни назывался, со сверхъестественными силами и утверждающей ценности патернализма (отеческая забота со стороны власти, сыновнее почитание со стороны подданных). Повсеместно конкурируя, церковь и государство в то же время выступали стратегическими партнерами.
Все более важной подсистемой в системе правоотношений выступали отношения экономические. Экономика представляет собой механизм движения социальных благ на основе института собственности; собственность же есть признание другими субъектами права данного субъекта на нечто отчуждаемое. Вопреки марксистскому тезису об объективном экономическом базисе общества, который в правовой надстройке получает лишь юридическую оболочку, в действительности собственности нет, где нет подписанного или подразумеваемого договора признания, то есть где нет права.
В преддверии Нового времени население Европы в основном организуется в так называемые национальные государства, утверждающиеся в военной конкуренции друг с другом. Важнейшим фактором роста военной мощи становится производственный и финансовый
потенциал политий, мобилизуемый государством для ведения войны. Преимущества оказываются у тех обществ, где большее значение имеет система экономико-правовых отношений, способствующих устойчивому росту производства, денежного обращения, развитию систем кредитования и т.п. Появляется выраженная тенденция повышения роли экономико-правовых механизмов в сравнении с политико-силовыми. Революции Нового времени представляют собой качественный скачок в этом процессе. Закрепившееся за ними обозначение « буржуазные » верно указывает руководящую силу, но не историческую сущность этих революций, состоящую в том, что это революции экономические, то есть преодолевающие доминирование политико-силового и устанавливающие доминирование экономического механизма поддержания социального порядка.
Возникающая принципиально новая социально-политическая конструкция означает и кардинальное изменение типа легитимности, ранее опиравшейся на иррациональную веру в сверхъестественные силы, стоящие за земной властью.
Рационализация самого христианского сознания, происходившая бок о бок и во взаимозависимости с усилением рациональных экономико-правовых начал в социокультурном пространстве, привела в конечном счете к появлениям доказательств бытия Бога, и это было началом конца прежней ментальности: если бытие Бога ставится в зависимость от рационального доказательства, то уже не Бог, а сама рациональность превращается в основу основ. В этом же контексте оказывается возможным и начинается становление науки, ее инсти-туционализация и проникновение в образование.
Институционально организованная наука, ее гносеологическая рефлексия, становятся важнейшими факторами изменения сознания, а через него и бытия. Организованный скептицизм как одна из конституирующих норм науки принципиально противоречит и слепой вере, и иерархической организации общества: в науке нет власти, кроме власти рациональной аргументации. Декартово внутринаучное требование поставить все перед судом разума превращается в универсальный стандарт рациональности. Намечается, а затем возникает и распространяется атеизм. Религиозно-идеологический фундамент прежней государственности начинает рассыпаться, и в конце концов здание рушится.
Единственной альтернативой религиозной легитимизации централизованной социальной власти, сформировавшейся в вождестве и сохранявшейся тысячелетия, является концепция общественного договора. Последующая политическая эволюция представляет собой поиск, развитие и совершенствование институциональных механизмов организации рационального социально-политического дискурса, функцией которого и является формирование и поддержание общественного договора.
Легитимизирующая новое государство идея общественного договора - имманентно правовая по самой своей сути, поскольку право есть система взаимных обязательств, возникающих из договоров равных свободных субъектов. С утверждения этой идеи начинается движение к правовому государству, то есть к государству, в котором законодательство есть результат общественного договора. Движение это долгое и трудное, неразрывно связанное со становлением гражданского общества, то есть общества, в котором, во-первых, базовым социальным субъектом выступает индивид (а не группа типа рода, клана и т.п.), во-вторых, существует система негосударственных институтов, причем та-
кая, которая способна контролировать государство.
Только связанное и контролируемое правом и институтами гражданского общества государство перестает возвышаться над обществом как репрессивная эксплуататорская надстройка. Отсутствие или разрушение этих уз чревато страшными последствиями, особенно в современных условиях, когда сила оружия, концентрируемого в руках государства, позволяет подчинять огромные массы населения, истребляя всех, кто оказывает сопротивление. Тоталитарные режимы разного образца - не исторические эксцессы, а закономерные проявления эволюции собственной сущности государства в условиях слабости права и гражданских институтов.
Государство - важнейший социальный институт, без которого сегодня и, по крайней мере, еще очень долго обойтись на Земле невозможно. Но предоставленное само себе оно несет колоссальные угрозы, избежание которых возможно лишь через постоянный правовой и институциональный контроль над ним со стороны общества.
