CC BY
33
могут влиять на способность сознавать, предвидеть.
Таким образом, косвенный умысел характеризуется наличием такого интеллектуального элемента как «сознательное допущение», характеризующееся осознанием субъектом того факта, что его действия с какой-то вероятностью могут повлечь последствия в совокупности с отсутствием желания на наступление таких последствий.
Использованные источники:
1. Дагель П. С. Субъективная сторона преступления и ее установление / Д.П. Котов, П. С. Дагель ; под общ. ред. Г. Ф. Горского - Воронеж: Изд-во Воронеж. Ун-та, 1974. - 243 с.;
2. Дубовиченко С. В. Волевые моменты умысла [Электронный ресурс] // Научная электронная библиотека eLIBRARY.ru. - Режим доступа: https ://elibrary. ru/defaultx. asp?;
3. Рарог А. И. Вина в советском уголовном праве / А. И. Рарог. - Саратов: Сартов. Ун-т, 1987. - 183 с.
УДК 140
Левченко А.А. студент 2 курса факультет «Лечебное дело» СГМУ им. И.В. Разумовского научный руководитель: Чебан А.Г.
ассистент Россия г. Саратов ТЕЗИС О «СМЕРТИ СУБЪЕКТА» ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ФИЛОСОФИИ ХХ ВЕКА Аннотация: В данной статье рассматривается переосмысление и дальнейшее развитие тезисов Фридриха Ницше относительно идеи смерти субъекта во французской философии второй половины ХХ века.
Особое внимание уделяется изменениям в литературной критике, произошедшим благодаря введению в её горизонт Роланом Бартом и Морисом Бланшо идеи «смерти автора» и проблемы «иного».
Ключевые слова: субъект, объект, смерть субъекта, смерть автора, Ролан Барт, Морис Бланшо.
Levchenko A.A. Student 2 course
Saratov State Medical University them V.I. Razumovsky
Russia, Saratov Scientific director: Cheban A. G.
Assistant
THESIS OF "DEATH OF A SUBJECT" IN THE FRENCH PHILOSOPHY OF THE 20TH CENTURY
Abstract: This article examines how Nietzsche's theses related to the
concept of "death of a subject" were developed in the French philosophy of the second half of the twentieth century.
Particular attention is paid to changes in literary criticism, that occurred due to the introduction into its horizon by Roland Barth and by Maurice Blanchot of the " death of author" idea and the problem of "another."
Key words: subject, object, subject's death, author's death, Roland Barth, Maurice Blanchot.
Начиная разговор, связанный с проблемой субъективности, мы должны учитывать, что полюса субъект-объектной связки в истории философии не всегда были строго закреплены. Для нас являются привычными такие понятия как «мыслящий субъект», «субъект действия». При этом объекту вменяется роль сугубо пассивная, т.е. роль вещи, испытывающей на себе влияние совершенных операций. Но разграничение такого толка становится возможным только после переворота в новоевропейском мышлении, который позже фиксируется рядом мыслителей, например, Гегелем: «Право особенности субъекта получить удовлетворение, или, что то же самое, право субъективной свободы, составляет поворотный и центральный пункт в различии между античностью и Новым временем. Это право в его бесконечности высказано в христианстве и сделано всеобщим действенным принципом новой формы мира. В число ближайших его форм входят любовь, романтическое восприятие мира, стремление индивида к вечному блаженству и т. д.» [3, с. 170 ]. Уже Декартом окончательно формируются эти изменения в отношениях человека с миром и именно в XVII веке субъект становится субъектом действия, направляющей инстанцией, и тем самым перестает отождествляться с субстанцией (как это мыслил Аристотель, формулируя категории в своем «Органоне»). Понятие субъекта более не используется в значении unoKsi^svov (подлежащего), которое ему приписывалось со времен Аристотеля и сохранялось вплоть до Средних веков. Более того, мы должны сказать, что и после с данным понятием происходил ряд трансформаций. Не говоря уже о том, что в рамках отличающихся друг от друга школ субъект -объектная связка интерпретировалась по-разному (хоть и в явной зависимости от того смысла, который ей придавали мыслители, следующие за Декартом), мы видим то, как в разных областях науки образуются такие обозначения как «социальный субъект», «субъект политики», «субъект договора» и т.п. Поэтому внимательный взгляд обращающегося к наследию философской мысли может обнаружить немало моментов, в которых мысль не обнаруживает в понятии «субъект» привычных для нас смыслов, а вместе с тем и ту отправную точку, от которой мы отталкиваемся, начиная разговор о субъект-объектных отношениях. С другой стороны, исторические разрывы в понимании слова «субъект» окажутся не столь существенными, если прислушаться к истории Бытия М. Хайдеггера, в которой раскрывается происхождение современной субъект-объектной оппозиции из основанной
на «онтологии наличного сущего» логической связки «субъект («подлежащее») - копула - предикат» [6, с. 49].
Тем не менее, наиболее плодотворным для разработки темы «смерть субъекта» мы находим обращение к ряду работ Фридриха Ницше, а также к произведениям французских мыслителей, так или иначе испытавших на себе влияние мысли Ницше. В первую очередь речь идет о Мишеле Фуко, Ролане Барте, а также о мыслителях, разрабатывавших во Франции второй половины ХХ века проблемы «сообщаемости» и существования «иного»: Жорже Батае и Морисе Бланшо.
Немаловажным является тот факт, что для самого Ницше утверждение об отказе от признания главенствующей роли «субъекта действия» связан с критикой положений, являющихся опорными для последователей картезианской философии. В 17-м афоризме своей работы «По ту сторону добра и зла» он пишет: «мысль приходит, когда «она» хочет, а не когда хочу «я»; так что будет искажением сущности дела говорить: субъект «я» есть условие предиката «мыслю». Мыслится: но что это «-ся» есть как раз старое знаменитое Я, это, выражаясь мягко, только предположение, только утверждение, и прежде всего отнюдь не «непосредственная данность»» [4, с. 28]. Ницше обращает внимание на то, как, принимая ставшее знаменитым высказывание Декарта «cogito ergo sum» за безусловное положение, мы оказываемся в плену привычки и, говоря о действии, всегда вместе с этим предполагаем действующими нас самих. Положение «я мыслю, следовательно, существую» становится для нас слишком понятным, и, как следствие, для нас становится все более трудным мыслить, полагая для себя пассивную роль по отношению к миру. Ницше обращает внимание и на другой момент: сама неоспоримость существования «действующего субъекта» предполагает за собой апелляцию к артикулируемой этим субъектом истине. При этом упускается простой факт того, что эта истина будет относиться только к миру «человеческого, слишком человеческого». Там, где мы в нашем мышлении открываем себя для отыскания истины, мы закрываемся от мира в тех границах достаточности, что были порождены самим этим актом. Ницше показывает, как мир раскрывается для человека и в том, что в рамках научного познания отвергается как обманчивое, эфемерное и лживое. И он указывает на то, во взгляде из перспективы субъекта как пассивного открывается гораздо большее и предлагает его (этот взгляд) в качестве мерила вещей и явлений, при этом отказавшись от притязаний на объективное познание. Здесь приходится признать, что, пусть и бесполезные для дискурса о выявлении причин наших поступков (в рамках которого только и могут отслеживаться субъект-объектные отношения), явления иного рода имеют свою силу и накладывают отпечаток на путь мыслящего. Более того, признавая для себя эту их силу, мы обязаны строить речь, открывая пространство для проявления этой силы, а значит -отказываясь от притязаний на успокоительную роль субъекта, свободного в своем мышлении.
Мишель Фуко, сужая горизонт проблемы до задач науки антропологии, в своей книге «Слова и вещи» говорит не о смерти субъекта, но о «конце человека». При этом он обращается к Ницше, делая вывод о том, что говорить о «конце человека», о «последнем человеке» мы должны, удерживая для себя его мысль о смерти Бога: «задача, которую это предвестие возлагает на нашу мысль, заключается в том, чтобы устроить человеку надежное убежище на той земле, где больше нет богов. В наше время - причем Ницше уже давно указал на этот поворотный момент -утверждается не столько отсутствие или смерть бога, сколько конец человека» [5, с. 402]. Таким образом, ход мысли Фуко позволяет нам подчеркнуть еще один момент, связанный с разговором о смерти субъекта; возлагая на себя пассивную роль, человек не обнаруживает внешнего для себя трансцендентального измерения, он признает себя, по словам Фуко, как «единство эмпирического и трансцендентального» [там же, с. 18]. Именно здесь встает вопрос о том, каким же образом будет происходить продвижение мысли, если ее ход более не подкрепляется божественной инстанцией. Если для Декарта его дедуктивный метод подкреплялся интуицией здравого смысла, а существование истины покоилось на доказательстве существования Бога, то мыслитель, принимающий на себя условия концепта-метафоры «смерть субъекта» должен искать новые способы легитимизации продвижения мысли в мире.
В таком контексте во Франции второй половины ХХ века Жоржем Батаем и Морисом Бланшо разрабатывается проблематика «иного». Если Фуко в упомянутой нами работе обращается к истории литературы (в основном - французской: Стефан Малларме, Маркиз де Сад, Антонен Арто) как к одной из граней антропологического кризиса, то для Бланшо литературный опыт становится отправной точкой его изысканий. При таком подходе сообщество любовников, сообщество политическое будут являться своего рода метафорами литературного сообщества. Для него процесс нахождения нового, «иного» сопряжен с опытом письма и пассивность, о которой мы говорили ранее, он находит в подчинении форме литературного произведения. Таким образом, в борьбе за полноту выражения этой формы автор должен избежать двух крайностей. Первая из них состоит в том, какой страх он может испытать при столкновении с силой формы, которая всегда превышает силы конечного субъекта. Часто такой опыт приводит к отказу от письма. Во втором случае в опыте письма он не удерживает в себе силу, превышающую его. Результат здесь тот же - процесс письма обрывается (и к примерам такого рода столкновений с чрезмерностью проявлений воли часто обращался Ницше). Отсюда - различие в философии Мориса Бланшо между речью повседневной и речью литературной [2, с. 36], вторая из которых сдерживает в себе неоднозначность существования между этими двумя крайностями. Отсутствие субъекта, его бытийственная неразличимость находит свое воплощение в противоречивости литературного языка.
Подчеркивая в своих работах важность литературного опыта, Жорж
Батай обращает внимание на суверенное мгновение, на опыт приближения к смерти. Как он пишет, именно в нем человек может обрести собственное существование. В суверенном мгновении снимаются возможное понимание явлений как приносящих пользу, а значит - приостанавливается мышление в категориях «субъект-объект». При этом Батай характеризует мир мышления, ориентирующегося на познание (на извлечение пользы) как мир рабства. Выход из него он предполагает через разделение определенного рода аффектов - плачь, смех. Эти эмоции всегда обладают человеком непосредственно и к тому же не всегда могут быть отождествлены с объектом, их вызвавшим. При этом мы не можем говорить также и об определенных последствиях этих аффектов, что позволяет Батаю называть их «непроизводимыми». В них он видит особой способ коммуникативного сообщения, в форме которого человеком и может быть осознано время.
Несколько иным образом к данной проблеме подходит Ролан Барт. В своей работе «Смерть автора» он пишет: «ныне мы знаем, что текст представляет собой не линейную цепочку слов, выражающих единственный, как бы теологический смысл («сообщение» Автора-Бога), но многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным; текст соткан из цитат, отсылающих к тысячам культурных источников» [1, с. 388]. Если для Батая и Бланшо форма, которая открывается в литературном сообществе, сугубо бытийственна (может быть анализируема лишь в рамках онтологии или особого рода литературной теории, которую разрабатывал Бланшо), то для Барта текст раскрывает себя навстречу читателю, а значит, - является порождением огромного количества культурных смыслов, распространенных в культуре. Поэтому его структурный анализ предполагает за собой также обращение к культурным мифам, их критику с целью нахождения истоков. Пассивная роль субъекта, о которой мы говорили в связи с Ницше, истолковывается у Барта психологией иного рода - психологией тотального подчинения культурным формам. Там, где Бланшо подводит дискурс «иного» для обнаружения посредством письма другого автора-друга, Барт в своем критическом методе находит исток порождения смыслов, инкриминированных произведению читателями.
Таким образом, во Франции второй половины ХХ века образуются свои методы работы с тезисами, сформулированными Фридрихом Ницше. Мишель Фуко, работая в том же поле мысли, разрабатывает важное для Батая и Бланшо положение: тезис о «смерти Бога» провозглашает собой тождественность сакральной и профанной областей. Открывается пространство, в котором по-новому будет формулироваться инстанция, подчиняющая себе человека. Для Бланшо таковой будет форма литературного произведения, для Батая - суверенность, то есть то, что человек отвоевывает, противопоставляя себя миру пользы. Ролан Барт, часто отождествляя профанное с культурным, отводит эту роль пространству ожидания читателя. Именно этими мыслителями разрабатывается
самобытный дискурс вокруг тезиса о «смерти субъекта», который позже переходит в другие области науки.
Использованные источники:
1. Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. Пер. с франц. Г. Косикова и др. - М.: Прогресс, 1989. - 616 с.
2. Бланшо, М. От Кафки к Кафке / Бланшо, М. От Кафки к Кафке. Пер. с франц. Д. Кротовой. - М.: Логос, 1998. - 240 с.
3. Гегель, Г. В. Ф. Философия права / Гегель, Г. В. Ф. Философия права. Пер. с нем. Б. Столпнера и М. Левиной. - М.: Мысль, 1990. - 524 с.
4. Ницше, Ф. Полное собрание сочинений. В 13 томах. Т.5. По ту сторону добра и зла. К генеалогии морали / Ницше, Ф. Пер. с нем. Н. Полипова и К. Свасьяна. М.: Культурная Революция, 2012. - 480 с.
5. Фуко, М. Слова и вещи / Фуко, М. Слова и вещи. Пер. с франц. В. Визгина и Н. Автономова. - Спб.: A-cad, 1994. - 407 с.
6. Чебан, А.Г. Авторские неологизмы в философских произведениях Мартина Хайдеггера [Текст] / А.Г. Чебан. - Саратов: Изд-во Сарат. гос. мед. ун -та, 2017. - 136 с.
7. Фахрудинова, Э.Р., Тетюев, Л.И. Человек и образ его внутреннего мира в западной и восточной философской рефлексии // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: Философия. Психология. Педагогика. 2017. Т. 17. № 4. С. 410-415.
8. Кампос, А.Д. Критика рационального гуманизма в философии Фридриха Ницше [Текст] / А.Д. Кампос. - Саратов: Изд-во Сарат. гос. мед. ун-та, 2016.
