CC BY
462
ТЕСТ РОРШАХА: СЛУЧАЙНОСТИ ВОСПРИЯТИЯ И ЗАКОНОМЕРНОСТИ ВООБРАЖЕНИЯ
С.С. Ванеян,
профессор кафедры всеобщей истории искусства исторического факультета
МГУ им. М.В. Ломоносова
Статья посвящена теории и практике психологического тестирования, т. е. выявлению особенностей психики посредством некоторого эксперимента-теста. Описана методология создания некоторых условий, в которые добровольно погружается участник эксперимента, и его результат — некоторая картина внутренней жизни, выявленная вовне.
Ключевые слова: тест Роршаха, тестирование, пятна, герменевтика, энграмма, кинестезия.
Тест Роршаха — опыт-эксперимент по написанию психологического портрета — причем самим объектом эксперимента. Это автопортрет, но отчасти неосознанный.
Итак, в чем основная, гениальная идея Роршаха? Главное у него — открытие условий, позволяющих проявиться внутренней картине психической жизни человека. Говоря конкретнее — выявить функционирование основных составляющих психики, отталкиваясь от чувственных впечатлений, от зрительного опыта.
Небезынтересна биография Роршаха. Он — сын художника, сам был весьма даровит именно в изобразительном искусстве, увлекался резьбой по дереву (сам же и раскрашивал фигурки для собственных детей). Был не чужд российской культуре. Жена его — русского происхождения, Роршах владел русским языком (наряду с массой других европейских языков), переводил на немецкий Леонида Андреева, безгранично почитал Достоевского. Около года, до лета 1914 г., содержал психиатрическую клинику в Подмосковье, после чего вернулся в свою родную Швейцарию, где был близок кругу медиков известнейшей цюрихской клиники Бургхольцли, которой не чужды были, как известно, ни Блейер, ни Юнг. Это все одна научная традиция — сугубо швейцарского опыта рецепции психоанализа.
Считается, что именно собственные художнические навыки повлияли на открытие Роршахом его метода тестирования. Как всякое великое открытие, роршаховская идея не лишена определенной таинственности. Заметим, например, что еще в студенческие годы у Роршаха была кличка именно Клякса.
Возвращаясь к тесту, необходимо отметить, что речь идет об интерпретации. Этот момент предельно важен, соприкасается с самым сокровенным,
что есть в психической деятельности: она вся представляет собой систему смыслопорождающих усилий. Проблема состоит в одном — способен ли человек осознавать то обстоятельство, что он интерпретирует или нет? Не что он интерпретирует, а что интерпретирует? Иначе говоря, истоки содержательности.
И главное — интерпретации подвергаются случайные формы, «фигуры, сформировавшиеся случайно» Тестовый материал принципиально создается вполне сознательно экспериментатором: готовится, отбирается согласно определенным критериям и требованиям. Создается — через нанесение капли краски на сгиб листа, через сгибание и разгибание. Отбирается — по принципу достаточной простоты, чтобы не запутывать зрителя. Но самое существенное требование звучит так: «распределение пятен по всему пространству таблицы должно соответствовать определенным законам пространственной гармонии (ритму)», а иначе — «на таблице будет трудно отыскать хорошие образы» (прегнатные гештальты?). Мощный стимул для интерпретации, во всяком случае — организующее средство привлечения внимания и некоторого усилия (зрительного и умственного) — симметрия.
Получается, мы имеем дело не со случайными, а, скорее, с механическими конфигурациями, не обладающими предзаданным (интендированным) предметным (непосредственно, буквально изобразительным) содержанием. Механичность дает имперсональность, анонимность и поэтому — всеобщность (архетипичность) этих форм, а отсутствие прямой репрезентирующей функции стимулирует именно то в зрителе, что, как выясняется, вовсе не есть цель данного эксперимента, а одно из условий, а именно — фантазию.
Заметим еще один момент, касающийся методики эксперимента: тестируемый может беспрепятственно брать таблицу, свободно вращать ее, приближать к себе и отстранять, но с одним условием: он не должен рассматривать ее издалека, только на расстоянии вытянутой руки, чтобы у него не возник целостный образ автоматически, без усилия с его стороны (это, между прочим, отличает этот эксперимент от эксперимента с тахископи-ческим предоставлением изображения зрителю, когда скорость — мгновенность — демонстрации визуального материала как раз-то и создает эффект
№ 2 • 2014
№ 2 • 2014
смазанности, т. е. чистого пятна, тоже лишенного изобразительности, но в силу своей именно неразложимой целостности прямо воздействующей на эмоциональную сферу, минуя, преодолевая, упраздняя или просто игнорируя или даже не достигая интеллектуальной, мыслительной сферы).
Наконец, из методических условий следует назвать то обстоятельство, что вместе с предъявлением таблицы задается вопрос (что это такое?), на который непременно нужно ответить. Иначе говоря, стимулируется как способность воспринимать зрением и слухом (уже интересная ситуация совмещения двух ощущений, причем по-немецки «определить» (ЪеБЙттеп) означает буквально «согласовать», «огласовать», подвергнуть огласовке или соотнести с голосом, ответить на речь или дать речи зазвучать), так и способность формулировать словесную реакцию. То есть задача эксперимента — произвести истолкование увиденного — обставляется целым рядом условий, направляющих и, можно сказать, формирующих некоторый эффект. Крайне важно и то, что конечный результат — это не просто зафиксировать услышанное от тестируемого, но и записать согласно определенным правилам (в виде четкой формулы) и, главное, подвергнуть еще одной интерпретации. Получается целая цепочка крайне значимых актов, действий, которые можно собрать в некоторые группы. Сначала — подготовка исходного материала: изготовление таблицы (нанесение пятна, сгибание, разгибание, оценка, отбор). Затем
— само тестирование (предъявление, задавание вопроса, разглядывание, формулирование ответа или ответов). Третье — обработка (запись ответов, группировка, оценка согласно определенной схеме).
Очень важно представлять себе следующий момент: некоторые участники эксперимента понимают и осознают, что они видят пятна и придумывают, на что они могут быть похожи. Иначе говоря, такие люди способны отслеживать собственные внутренние ассоциативные механизмы, о которых говорилось выше (пробуждение, активизация, наполнение аффектом тех или иных энграмм). Другие же уверены, что они именно видят те предметы, о которых говорят, т. е. не отдают себе отчет в процессе интерпретирования.
Необходимо отметить тотальную герменевтику подобной ситуации, которая говорит больше стороннему наблюдателю, чем самим участникам эксперимента. Хотя наличие этих участников, наличие двух сторон в подобном процессе — это еще один аргумент в пользу того наблюдения, что перед нами некоторая смыслопорождающая система, генерирующая смысл через извлечение его из внутренней символики происходящего — как внутри каждой стороны по отдельности, так и внутри самого диалога. Важно проследить, как подобные символики накладываются друг на друга, как осуществляется эта интерференция и что мы имеем в виде итогового образа.
И на пути обретения этого образа стоит принципиальнейший этап истолкования эксперимента-
тором того, что истолковал экспериментируемый. Роршах уделяет анализу ответов огромное место в своей книге, отдавая себе отчет, что его тест обретает смысл только после специально осуществленного анализа.
Роршах сразу оговаривается, что его интересует именно процесс функционирования восприятия и памяти, поэтому в центре его внимания — формальная сторона дела, а вовсе не содержательная (что изображено — вопрос последний). Протокол же эксперимента должен отражать следующие параметры, перечисляемые по мере их важности. Сначала — все параметры вместе, а затем остановимся на каждом из моментов подробнее.
1. Количество полученных ответов.
2. Связан ли ответ с формой увиденного образа, какова доля кинестетического ощущения (переживания движения) и ощущения цвета (некоторые таблицы — цветные).
3. Было ли пятно увидено и истолковано целиком, или испытуемый увидел только детали (и какие).
4. Что конкретно (на предметном уровне) увидел испытуемый.
Во-первых, число полученных ответов, а также другие количественные показатели — время реакции и наличие осечек (отсутствие ответов). Здесь принципиально иметь в виду, что ответов должно быть немало (для нормального образованного человека в хорошем расположении духа — 15-30 в общей сложности). Этот показатель свидетельствует о богатстве и подвижности внутренних ассоциативных связей и четкости взаимодействия между непосредственным восприятием и памятью, запасом энграмматических образов. Хотя само по себе количество ответов нерешающий и малоинформативный момент, так как человек может стремиться к максимальному количеству ответов из честолюбивых побуждений или по причине привычной старательности («синдром отличника») или педантичности, испытуемый может опасаться ошибиться и искать единственно правильный ответ (это уже диагноз, например депрессивного состояния или эпилепсии) или просто не контролировать свое причудливое и разорванное воображение (большинство шизофреников).
Во-вторых, так называемые ответы по форме: форма пятна-кляксы имеет сходство с чем-то знакомым, приходящим на память (обозначаются как Ф). К ним добавляются такие показатели, как ответы по движению: сходство с увиденным, воображаемым или испытанным движением, когда пробуждаются так называемые кинэстетические энграммы (Дв). А также нельзя не учитывать и возможные ответы по цвету (Цв) — этот сугубо формальный пункт весьма информативный для целей эксперимента.
В случае с Ф следует различать более отчетливые («хорошие») формы (Ф+) и размытые, менее определенные (Ф-). Четкость и неотчетливость образов отражает четкость и нечеткость самого процесса восприятия, которое более точное, например, при
депрессии, и более неопределенное, например, при маниакальном возбуждении.
Случаи Дв — это ассоциации с движением как в соответствии с очертанием пятен, так с конкретными кинестетическими переживаниями (испытуемый может даже сам повторять увиденное движение). Но здесь следует иметь в виду различие между реально испытанным через восприятие движением и вторичной ассоциацией, когда видится предмет, которому приписывается движение в качестве дополнительного «украшения», атрибута (часто в ораторских, риторических целях). Правило здесь простое: если движение относится к животным или предметам, то это вторичное движение, а если к человеческой фигуре (или животным, похожим на человека), то тогда это случай подлинной кинестезии. Хотя и здесь важно учитывать, испытывается ли реально, ощущается ли непосредственно называемое движение.
У Роршаха кинестезия обсуждается довольно подробно, и причина тому — в важности подобного показателя с точки зрения тотальности переживания, которое именно в случае с кинестезией захватывает не только ощущения и мышление, но само тело, обладая максимально выраженным воздействием. Кинестетический показатель, таким образом, отражает связь сознания с внешней реальностью и с динамикой не только психики, но и всецелого существа, способного или неспособного к действию и воздействию (через способность или неспособность принять действие). В конце концов (об этом говорит и Роршах) за кинестезией стоит способность к сопереживанию (вернее сказать — к вчувствованию, если употреблять догуссерлевский термин, или к компренгензии, если обращаться к сугубо феноменологической терминологии). Еще один немаловажный момент — опять-таки отражающий аспект герменевтики — это возможность через анализ кинестезии характеризовать самого экспериментатора, структуру его личности. Он должен уметь выявлять эту самую кинестезию и отслеживать возможность влиять на нее.
Роршах подробно обсуждает кинестезию, вдаваясь в некоторые частные, но крайне существенные детали. Например, соответствие между хорошей формой и движением: чем четче одно, тем неотчетливее другое. Или, например, различие между первичным и вторичным движением (что раньше — восприятие формы или движения?). Наконец, показатель, который представляется нам крайне интересным и почти что символическим, — это различение движений разгибающихся (растяжение) и сгибающихся (сворачивание). Первый случай, с точки зрения Роршаха, присущ преимущественно нормальным людям — активным, динамичным, честолюбивым. Второй случай — это люди пассивные, разочарованные, неврастеничные.
Мы добавим от себя такое наблюдение: сгибание и разгибание воспроизводит сам процесс изготовления таблицы. Мы можем сказать, что сам материал способен внушать кинестезию, которую он в себе и
содержит подобно энграмме, следу, оставленному изготовителем этого материала. Но сама таблица, пятно, клякса содержит в себе обе возможности, она не только не изобразительна, но и симметрична, бинарна, амбивалентна, но не по своей природе, а по свойству самого человеческого творческого акта. Это еще одно лишнее (или не лишнее) указание, что интерпретирование — в основании всякой познавательной активности и всякого переживания. И чем более непосредственна реакция и чем больше она захватывает сознание и то, что стоит за ним, например тело (случай кинестезии), тем более велика роль различения, рефлексии, диссимиляции и «дессеминации». Показательно, что сворачивание, свертывание, уход в себя — тоже вещи одного порядка. Представим себе будущее пятно, которое еще не стало таковым, так как лист только сложен, половинки соприкасаются, друг с другом и пятна еще нет. Оно появится только при «разлучении» двух сторон, а если оставить их согнутыми, то свернутым будет и смысл, и невозможен будет эксперимент, тестирование, проверка. Кстати говоря, сворачивание эксперимента в смысле его завершения предполагает полный переход от наглядной и непосредственной визуальности к свернутости формулы, которая, впрочем, тут же своей неразличимостью провоцирует следующий виток толкования.
Неизменным остается лишь одно — сам сгиб, невозмутимая и непреложная ось, условие поворота, отражения в двух смыслах этого слова: и как отпечатка, зеркального подобия, и как отторжения, отталкивания, как отпора и ответа... Хотя мы сказали «лишь одно», но это не так: возможность сгиба предполагает то, что уступает сгибанию — плоскость листа, т. е. наличие места и его «пере-ломления».
Визуально наблюдение и оценка (ситуации сгибания и разгибания) — это точный отпечаток того, что совершается на лице испытуемого и что не видно ему самому. Это касается всякого рода физиогномических процессов и миметических эффектов: что «изображают» наши черты лица, подвергаясь воздействию и искажению со стороны эмоций? Они ничего не изображают, так сказать, извне, а буквально только то, что изнутри. Душа как бы разгибается, обнаруживая свои внутренние состояния отпечатанными — весьма неуловимо вовне — на лице. Так что налицо — именно печати, стигмы, пятна, подразумевающие, между прочим, что лицо, свободное от необходимости что-либо «отпечатывать», остается чистым, незапятнанным, непорочным (опять же, по-немецки — ипЪеДес^е!). Как «выглядят» эмоции, чувства, желания и мысли, пока они «внутри» души? Они еще не образы, они ничего сами по себе не отображают, и потому, быть может, именно пятно со всей своей неопределенностью, потенциальной многозначностью и лишь возможной конкретностью — единственный эквивалент этим имманентным сущностям. Хотя на это же можно посмотреть и, так сказать, в обращенной форме: пятно — это ведь не что иное, как промежу-
№ 2 • 2014
№ 2 • 2014
ток, незаполненная пустота между вещами, это выражение, экспрессия самих отношений, функций.
Но возвращаясь к самому акту изготовления пятна Роршаха со столь принципиальными моментами первичного пятнания (нанесения пятна), всматривания в него (погружение взгляда, взора, глаза), сгибания, невозможного, кстати, без отстранения (хотя бы мысленного) от листа-поверхности, когда лицо всматривающегося рискует оказаться между створками листа, и тогда пятна могут остаться на лице того, кто всматривается, — или создавая пятно, или подвергая его интерпретации, а на самом деле — подвергая себя, свое лицо такой, можно сказать, первичной визуализации. Это ведь даже не раскрашивание, не татуировка, а своего рода промокание.
Подход к истокам всякого рода визуализаций, где нас поджидает движение с принципиально иным вектором: не отстраняющим и отстраняющимся, как, например, при письме и живописании, а совсем наоборот — приближающееся, прикасающееся, исполненное бережности и близости. При том что обертывание — это не сложение листа пополам, это больше напоминает облачение, одеяние, прикосновение и близость телу, плоти, частью которой, между прочим, является и лицо — самый важный участок тела, но все-таки тела. Это и отпечаток самой ситуации рассматривания, когда сам акт зрения наносит следы на лист, например, бумаги (взгляд — тактилен, он ощупывает, особенно близлежащие вещи и поверхности, и скользит — вынужденно — по вещам, расположенным на расстоянии). Так что становится понятным, почему столь велико значение кинестезии в анализе Роршаха.
Касательно цветовых ответов Роршах выделяет три варианта. Во-первых, ответы по цвету, который определяется формой (данный цвет присущ предмету, который был увиден). Обозначение — ФЦв. Во-вторых, ответ определяется цветом самой кляксы, но форма не игнорируется (ЦвФ). В-третьих, «первичные цветовые ответы» (цвет пятна, без учета его очертаний). Последний случай при своем преобладании является показателем импульсивности. Далее: формоцветовой ответ — индикатор желания вступать в контакт с миром, преобладание цвета над формой — свидетельство эгоцентрической аффективности. Более того, некоторые больные при переходе от монохромных таблиц к цветным испытывают «цветовой шок» (эмоциональный и интеллектуальный ступор).
Наконец, очень редкие варианты — это взаимодействие цветовых ассоциаций и кинестезиче-ских, где тоже возможны варианты с точки зрения преобладания или цвета, или движения (а самый выразительный случай, характеризующий преимущественно высокоодаренных личностей в хорошем расположении духа, — это совпадение цвета и кинестезии).
Но, пожалуй, наиболее фундаментальные наблюдения и характеристики можно получить при анализе третьего пункта, касающегося «локализации ответов». Имеется в виду возможность ис-
пытуемого воспринимать таблицу целиком (Ц), по крупным деталям (Д) и по мелким частям (Дд). Данный аспект касается структуры самого пятна, способности или неспособности его воспринимать именно как гештальт. В дальнейшем мы заметим, как именно анализ соотношения целостных и детальных ответов характеризует и способ мышления, и тип восприятия того или иного человека. Вот еще одно указание на специфику гештальта, который изоморфен на разных уровнях. Это еще одно подтверждение продуктивности теста Роршаха, способного выявлять самые глубинные особенности психики. Именно этот пункт, касающийся целого и деталей, особенно интересен, так как отражает саму конструктивную и комбинаторную активность психики, функционирующей на выстраивании отношений и, соответственно, на построении связей, в том числе и пространственных (отсюда связь с той же кинестезией, т. е. с движением и его переживанием).
Важно не просто, какой ответ дается, а какова последовательность взаимодействия с таблицей, т. е. порядок ее восприятия. Идеальный случай
— попытка истолковать материал целиком, соотнеся все пятно как целое с некоторым образом, обнаруженным в памяти, затем переход к крупным деталям, бросающимся в глаза благодаря структуре пятна, а уже только затем — к мельчайшим деталям. То есть соблюдается строгая последовательность («сукцессия») Ц-Д-Дд.
Следующее принципиальное различение Роршах вводит касательно первичных и вторичных целостных ответов. Вторичные — синоним неполных. Таковых вариантов насчитывается несколько. Например, «конфабуляторные» целостные ответы, когда относительно четко видится одна деталь и на ее основе додумывается целостный ответ на всю таблицу. Или «последовательно-комбинаторные» ответы: восприятие нескольких деталей, которые затем объединяются в один образ. Если скорость ассоциации, объединяющей детали в целое, достаточно высока, то можно говорить о «симультаннокомбинаторном» восприятии материала. Случай смешения конфабуляции и комбинаторики с характерной нечеткостью образов и их несвязанностью с положением в структуре пятна — признаки патологического «конфабуляторно-комбинаторного» ответа. Наконец, «контаминированные» целостные ответы — результат довольно произвольного, если не бредового смешения произвольных толкований.
Роршах различает Д-ответы и Дд-ответы: детали большие отличаются от малых не столько своими размерами и местом в целом, сколько по тому, насколько они «бросаются в глаза» (Д-ответ) и насколько редко они вообще попадаются (Дд-ответы).
Особые и довольно редкие варианты целостных ответов — восприятие и толкование пространства между деталями (Дмж) и так называемых «олигоф-ренических деталей»—До (немотивированные или просто абсурдные, несуществующие детали).
В связи с ответами на целостность Роршах делает следующие наблюдения: не существует зависимости между Ц-ответами и ответами по форме, но существует прямая пропорция между Ц-ответами и Дв-ответами. Он также вводит два ключевых параметра: тип восприятия и последовательность восприятия: для того или иного типа характерно именно соотношение Ц-ответов и Д-ответов. Чем больше Ц-ответов — тем более творческая, уравновешенная личность. Сочетание Ц-ответов и, например, Ф-ответов может свидетельствовать об одаренности фантазией и о хорошем настроении испытуемого, осознающего условность теста, его сходство с игрой. Названия разных типов восприятия говорят сами за себя: строгий, упорядоченный, обратный, расшатанный и запутанный. Понятно, что именно такая последовательность отражает снижение разумности и нормальности.
Тип расшатанной последовательности может характеризовать не одно слабоумие, но и просто веселое настроение высокоодаренного человека, не чуждого фантазии.
Наконец, последний пункт, который характеризует предметное содержание ответов (что именно было увидено). Таковым, как говорит Роршах, может быть все, «о чем только может подумать человек». Больные же шизофренией «умудряются увидеть и нечто немыслимое и непредставимое». Итак, источник содержания — память (через мышление), а восприятие — лишь стимул, хотя и очень мощный и обязательный.
Важно, что именно неизобразимость пятна, отсутствие в нем миметических функций — значимое условие именно аналитического, а посему и интерпретационного процесса: в самом начале эксперимента производится самая фундаментальная редукция — устранение предметности. И это, казалось бы, методически сильная и корректная процедура, если бы не искусственный ее характер. Можно сказать, что предметность не редуцируется, а, так сказать, замазывается, опять же — оказывается запятнанной. Не получается ли тогда, что все предыдущие этапы или рубрики интерпретации со сквозным лейтмотивом кинестезии — своего рода то ли «вскрытием» (аутопсией), то ли раскопками — то же вскрытием, но уже тела земли-утробы. И во всех подобных формах погребения и раскопок целью оказывается предметность, вернее сказать — вещь как самое достоверное и просто верное — хранящее верность человеческому сознанию, не выносящему пустоту, отсутствие смысла и требующего своего наполнения.
Классификация ответов на содержание такова. Наиболее распространенные ответы — это животные, что характеризует общую тенденцию к стереотипизации (ригидности). Больные люди преимущественно говорят о частях тела. Слабоумные могут выдавать большое число ответов, содержащих неодушевленные предметы. Интересно соотношение ответов с животными и кинестезических ответов: это отношение — в обратной пропорции.
Для здоровых и творческих людей характерно преобладание ответов с целостными человеческими фигурами. При шизофрении могут быть просто абстрактные ответы. Особо надо отслеживать ответы оригинальные (попадающиеся примерно раз на 100 случаев).
Но все это — лишь принципы, условия и правила тестирования, а цель — толкование результатов, и этому Роршах посвящает основную массу своих наблюдений и заключений. Вот основные рубрики, по которым следует обрабатывать результаты, которые прежде должны пройти процесс шифровки, т. е. представления в символическом виде. Такого рода условно-знаковая обработка — принципиальная процедура формализации, облегчающая дальнейшие действия с материалом. Хотя встает вопрос, не возникает ли тот самый метаязык, заменяющий всякий буквальный смысл, точнее говоря, переводящий разговор-нарратив с уровня пациента-участника эксперимента-тестирования на экспериментатора, который приобретает характер почти что всепри-сутствующей и трансцендентной инстанции, ведь тот, кто создает сами таблицы с пятнами, он же и создает инструкции, и он же — источник образцов для интерпретации. Он не может Кого-то не напоминать...
Вот, например, такое наблюдение: настроение, заряженность энергией того или иного аффекта влияет на количество ответов по движению. Благодушие — главнейшее условие богатых ответов, так как отсутствие внешней моторной активности позволяет активизировать внутреннюю динамику, подвижность ассоциативных переходов, общую «внутреннюю созидательность». Богатство внутренней жизни проявляется в чувствительности к движению, но не в самом реальном движении. Роршах приводит остроумный пример со сновидениями, которые при пробуждении улетучиваются (точнее говоря, память о них), как только активизируется тело. Роршах рекомендует следующее: «просто лежите и сохраняйте спокойствие».
Другой принципиальный показатель — цветовые ответы. Переживание цвета — признак аффек-тивности. Соотношение кинестезия/цвет дают в результате тип переживания: степень ригидности, лабильности, преобладание внешней впечатлительности или внутренней сосредоточенности, мыслительной стереотипизации или интеллектуальной созидательности, экстравертности или интровер-тированности (Роршах прямо ссылается на Юнга).
И еще два измерения психики — характер и фантазия, которые представляют собой своего рода средоточие психических функций, выявляемые через переживание цвета и движения.
Со ссылкой на Блейера, Роршах напоминает, что характер — это совокупность аффектов, которые могут обладать той или иной лабильностью, интенсивностью, силой или слабостью, их можно контролировать в той или иной степени, сдерживать или не сдерживать, они могут отличаться импульсивностью и т. д. Для нас особенно полезен такой аспект
№ 2 • 2014
№ 2 • 2014
аффективности, как способность к сопереживанию (эмпатии), которая должна быть двусторонней (человек способен и переживать другому, и нуждаться в сочувствии). Роршах со всей тонкостью различает такие нюансы вчувствования, как умение и желание разделять переживание не только близких по темпераменту людей, но и приспосабливаться к непохожему строю чувств, хотя именно здесь могут быть случаи, когда сочувствующий просто наделяет объект сопереживания собственными эмоциями, делая его похожим на себя (фактически переживает себе в другом). Или, наоборот, случай чисто интеллектуальной чувствительности, подменяющей живую эмоцию, а также такой печальный случай, когда человек, готовый к сопереживанию, вдруг в какой-то момент испытывает страстное желание, чтобы сочувствовали ему. Это происходит, как объясняет Роршах, когда «заряд» неадаптированных аффектов превышает адаптированные. Подобные довольно тонкие и дифференцированные эмоциональные процессы выражают себя символически в том или ином соотношении цветовых, двигательных ассоциаций, соотношения ответов по форме и цвету, по кинестезии, с преобладанием чисто цветов реакций. Представим себе, что произведение живописи — это отчасти тоже запись некоторых реакций (не само пятно!). Тогда соотношение, например, ритмических и колористических качеств уже задают некоторую «эмпатическую» ситуацию, а пространственные свойства изображения — чем это не кинестезия? За всем этим стоят структуры взаимодействия мышления, аффектов, памяти, образующих все разнообразие явных и скрытых, активных и неявных энграмм, своего рода эмблем души.
И самая очевидная и самая продуктивная активность души, ее творческая динамика обнаруживает себя в способности к фантазии, которая, в свою очередь, тоже проступает в ответах на пятна.
Существенное и интересное различение Роршах проводит между так называемыми продуктивными и репродуктивными типами фантазирования. Созидающая фантазия — эта та энергия души, что направлена на стимуляцию реакций у других людей, тогда как воспринимающая фантазия направлена на внешние цели. То есть эти типы касаются ин-троверсии и экстраверсии, поэтому определение творческой фантазии включает способность с удовольствием погружаться в собственные интровер-тированные сферы, на время выключая действие мышления, которое ориентировано на адаптацию к вешней реальности. Признаки таких способностей — обилие ответов на движение, на цвет и несомненное доминирование целостных ответов и оригинальных.
Особенности людей, одаренных фантазией, легче проступают в сравнении с типом конфа-буляторной фантазии, когда совершается чисто механическое соединение ассоциаций, взятых из внешней и, как правило, обыденной реальности, и когда целью является именно стремление что-то
придумать, измыслить. Тогда как одаренный человек создает многослойные и целостные образы, испытывая при этом радость от самого процесса придумывания и при этом осознавая, что он всего лишь развлекается, т. е. играет. Последний столь яркий момент еще более выявляется при сравнении со случаем бреда, когда фантазия и измышление становятся самой реальностью и действительностью по причине поглощающегося действия механизма проекции (больной проецирует вовне собственные внутренние импульсы и отождествляет себя с ними, вытесняя всякую иную ориентацию в мире, да и сам мир).
Последняя тема, прямо следующая из предыдущих положений, — это возможность оценивать ту самую степень одаренности, что проявляет себя в фантазировании, но может иметь и более серьезные, неигровые выходы. Речь идет о талантах, которые представляют собой, согласно Роршаху, совокупность потенциальных предрасположенностей, влечения (либидо в широком смысле слова) и все того же типа переживания. Последний же делится на экстравертированный и интровертированный. Интересная специфика обозначается понятием «ко-артация», означающим активизацию тех или иных психических возможностей через сознательное и волевое усилие. В целом же — довольно смелое, но удачное обобщение Роршаха, можно сказать, что интроверты со всеми своими возможностями и способностями являются людьми культуры, тогда как экстраверты — это люди цивилизации. Первые отличаются творческим потенциалом, вторые — скорее организационным. Более того, типы переживания не только определяют состояние общества, но и характеризуют исторические эпохи. Свое время (после Первой мировой войны) Роршах определяет как возвращение на «гностические интроверсированные пути» по причине усталости от экстраверсии, которой отличался век XIX. Довольно едкое, но доселе актуальное замечание: даже в академических кругах распространилась тяга к антропософии, что есть симптом отказа не только от внешнего способа существования, но и от простой логики. Другое неподражаемое замечание Роршаха, выдающее в нем незаурядного мыслителя (он, кстати говоря, прежде своей психодиагностики, занимался психологией сект), — это утверждение о том, что материализм если и вырождается, то вырождается только в мистику.
И вот еще одно — более подробное и конкретное — приложение этих положений к художественному материалу. Это уже наш вклад в подобную методологию, имеющий весьма многообещающие горизонты, уводящие в области чуть ли не истории и философии. Это не должно ни удивлять, ни настораживать, так как ключевые феномены характера и типа переживания в связке с представлением о роли аффективности дают очень мощные импульсы для выхода и оформления душевной энергии. Остается лишь наблюдать и словесно оформлять все подобные процессы.
Если взять какой-нибудь общий случай, например архитектуру, то становится понятным смысл той психомоторики, что обязательно и заложена в ней, и в ней проявлена, предполагая и неподвижное положение человеческого тела, и его движение. Особенно это актуально для сакральной архитектуры, где неподвижность — это уход в себя, а движение — выход из себя, самозабвение. Такого рода пространственно-телесные циклы вхождения и исхода, включения и оставления, устремления и достижения, осенения, слияния регулируются общим правилом: где внешняя моторика сводится к минимуму, там открывается место для благодати, для Бога, готового войти во внутреннее души, освободившейся от Эго и отдавшей себя во вне, в окружающую среду, составленную из телесности храма, являющего пример все того же самоумаления, способности впустить, принять, объять. Такого рода метафорические структуры пространства касаются и зрительного опыта, опыта созерцательной оптики. Впрочем, тот же Роршах учит нас со своими пятнами, насколько важно и движение от Целого к детали через актуализацию структурных отношений, в которые интегрированы разные инстанции, как психические, так и физические, как эффекты визуальных конфигураций, так и аффекты эмоциональных префигураций. В заключении — немного метатеории, хотя это слово — из обихода психоанализа, тогда как Роршах все-таки был ближе Юнгу, и потому можно сказать о некоторых архетипических энграммах, которые пробуждает рассматривание самой роршаховской процедуры и стоящей за ней теорией и методикой. Прежде всего — Роршах не был изобретателем самого тестирования с использованием чернильных пятен. О действии этих пятен, стимулирующих фантазию, говорил уже Леонардо да Винчи, который, в свою очередь, ссылался на Боттичелли. Сам Роршах имел возможность играть в популярную в его время среди детей игру с пятнами, еще будучи школьником. Целая череда психологов предшествовала Роршаху. Можно назвать имена немца Ю. Кернера, француза А. Бине, англичан Дж. Дерборна, У. Пайла, Дж. Уилпла. От них всех Роршах отличается одним и главным — систематическим и осознанным отношением к материалу и к целям. Пятна он создает сознательно (Роршах—художник-любитель), не случайно отбирая их по принципу случайности (мы уже упоминали те чисто эстетические требования, которые он к ним прилагал). Кроме того, пятна он рассматривает как крайне удачный инструмент обнаружения внутреннего строения личности, которая проявляет себя как раз благодаря возможности спроецировать себя на пятно, неопределенность которого как бы провоцирует активность. Тест Роршаха опять же не случайно классифицируется как тест проективный. И подобная проективная активность психики — свойство крайне универсальное и фундаментальное. Поэтому-то парадигму этого теста можно легко распространять и на прочие психические процессы, в том числе и на творческие акты: везде действует
механизм проекции, переноса, трансфера. Душа раскрывается, если не просто подобрать ключ, а подобрать место приложения ее потребности к чему-либо прилагаться.
Второе соображение касается действительно универсального свойства самой ситуации псевдослучайности: пятна только кажутся произвольными, но за ними стоят на самом деле вещи по-настоящему иррациональные и потому недетерминированные. Самое существенное то, что результаты тестирования — это не ответы испытуемых, а выводы экспериментатора, который записал ответы в виде формулы и таблицы (зашифровал их), и который затем истолковал эти собственные записи. Получается предельно парадоксальная ситуация: сначала изготавливаются как бы случайные пятна, затем они толкуются, скажем, пациентами, затем изготавливаются из ответов вовсе не случайные формулы, которые тоже толкуются, но уже исследователем. Спрашивается, какова роль пациента, если фактически конечное слово за тем, кто пятна и сотворил? В чем смысл подобного посредничества?
На самом же деле исследователь толкует не сами пятна, а реакции на них, хотя момент проективности сохраняется. Только вот пятном выступает сама личность второго и немаловажного участника теста: его сознание — изначально размыто для экспериментатора, и случайна — по большому, экзистенциальному счету—сама ситуация встречи, где не предполагается никакого личного контакта. Вот она — пресловутая объективность: результаты — все та же проекция, но уже ученого, так что не обойтись без следующего витка толкования — и «пятнания»...
Но где объективность — там и субъективность, точнее говоря, субъектность, заложенная, как нам кажется, в самом происхождении теста, где детская игра совместилась с живым — или смертным — опытом его творца, художника-любителя, между прочим. Мы имеем в виду то обстоятельство, что первая идея теста пришла Роршаху в голову под впечатлением и воздействием одного сновидения, увиденного им после первого опыта аутопсии, когда он, студент-первокурсник присутствовал при вскрытии трупа мужчины, умершего от апоплексии. Его мозг был подвергнут послойному рассечению. И все это и приснилось юному Роршаху, который во сне выступал как раз в роли того самого несчастного и безымянного человека, оставаясь при этом живым и ощущая, как слой за слоем разрезается его собственный мозг. Если задаваться вопросом, что напоминает всякое симметричное пятно — то аналогии со срезом головного мозга с его полушариями не избежать! Тестирование — все та же аутопсия, но уже души, вскрытие сознания и расслоение психики.
Так что, быть может, Пятно затаилось где-то совсем в глубине этой самой психики? Быть может, Пятно — своего рода антиструктура Бессознательного? Или наоборот: именно Сознание на поверхности своей защитной активности отягощена помимо прочего и потребностью в камуфляже — имитации
№ 2 • 2014
№ 2 • 2014
хаоса на поверхности, на границе с миром, заменяя подлинный поток нерасчлененных внешних стимулов на его копию, репродукцию, где, однако, присутствует скрытая гармония, порядок и простота? А что еще—именно на поверхности и симметрично, и подвижно, и неопределенно, и крайне выразительно? Конечно же, человеческое лицо со всей своей физиогномикой!
Толковать — истолочь, но ради муки, которая — ради хлеба.
А о настоящих пятнах и их предназначении можно говорить, что даже простое восприятие произведения искусства — уже прохождение теста Роршаха, в котором испытанию подвергается как раз аналитик, т. е., казалось бы, субъект, а не объект анализа.
Итак, Пятно Роршаха — имитативно, и более того — оно есть закодированная система высказываний. В ее псевдослучайности — бездна порядка и законосообразности, исток смысла и импульс толкования. Сам тест — это истинный текст, а процесс тестирования — речь, требующая восприятия и толкования. Недаром главное, что напоминает тест, — это, несомненно, разворот книги. Расползшееся по нему пятно — как будто что-то раздавили между страниц: символ сознания, зажатого и распластанного между словами, речами, историями — и их породителями-толкователями.
Пятна живут своей жизнью, не скрываясь, но и не открывая ничего, лишь напоминая нам, что самом по себе он — вне смысла и только ожидает нашего толкования, дабы подвергнуть толкованию нас.
Литература
1. Роршах Г. Психодиагностика. — М., 2003.
2. Белый Б.И. Тест Роршаха. Практика и теория. — СПб., 2005.
3. Большая энциклопедия психологических тестов/ автор-сост. А. Карелин. — М., 2006.
4. Бурлачук Л.Ф. Исследование личности в клинической психологии (на основе метода Роршаха). — Киев, 1979.
5. ТраубенбергН.Р. Тест Роршаха. Практическое руководство. — М., 2005.
6. Федосеев А.И. Гадание по теням. — М., 2003.
7. Rorschach, Hermann. Psychodiagnostik. Methodik und Ergebnisse eines wahrnehmungsdiagnostischen Experiments (Deutenlassen von Zufallsformen), Ernst Bircher, Bern 1921.
8. Mbller Christian, Signer Rita (Hrsg.). Hermann Rorschach. — Briefwechsel, Hans Huber, Bern 2004.
9. Bohm, E. Lehrbuch der Rorschach-Psychodiagnostik (7. Aufl.). — Bern, 1996.
10. Choca James P. The Rorschach Inkblot Test: An Interpretive Guide for Clinicians. American Psychological Association (APA); 1 edition, 2012.
11. Exner, J.E. & Erdberg, S.P. The Rorschach, Basic Foundations and Principles of Interpretation Volume. NY, 2002.
12. Exner, J.E. & Erdberg, S.P. The Rorschach: Advanced Interpretation: A Comprehensive System. New York, 2005
13. Klopfer Bruno, Ainsworth Mary D. and Klopfer Walter G. Developments in the Rorschach Technique, Volume 1-2 Technique and Theory. 1954-1956.
14. Meloy J.R., Acklin M.W., Gacono C.B., Murray J.F. & Peterson C.A. (Eds.) Contemporary Rorschach Interpretation. Mahwah (NJ), 1997.
15. Mbller-WielandMarcel. Hermann Rorschach // Schaff-hauser Beitrflge zur Geschichte. Biographien Band II. 34. Jg. 1957.
16. Schafer Roy. Psychoanalytic Interpretation in Rorschach Testing. 1954.
17. Weiner, I.B. & Exner, J.E. The Rorschach: A Comprehensive System: Assessment of Children and Adolescents. New York, 1982.
18. Weiner, I.B. Principles of Rorschach Interpretation. Mahwah (NJ), 1998.
19. Wood James M., Nezworski Teresa, Lilienfeld Scott O. and Garb Howard N. What’s Wrong With The Rorschach: Science Confronts the Controversial Inkblot Test.2011.
20. Rorschachiana Vol. 1-34: Journal of the International Society for the Rorschach (http://www.rorschach. com/).
Rorschach: casual perception and laws of the imagination
Vaneyan S.S., professor of the Department of General History of Art History Faculty of Moscow State University M.V. Lomonosov
The article is devoted to the theory and practice of psychological testing, that is the identification of the features of the psyche through some experiment test. The methodology of creating some conditions in which the participant voluntarily immersed experiment and its results
— a certain picture of the inner life, revealed outside.
Key words: Rorschach test, testing, stains, hermeneutics, engram, kinaesthesia.
