CC BY
222
Н. В. Козловская
ТЕРМИН
В ФИЛОСОФСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ПАВЛА ФЛОРЕНСКОГО
NATALIA V. KOZLOVSKAIA TERM IN A PHILOSOPHICAL INTERPRETATION BY PAVEL FLORENSKY
Интерпретация Павла Флоренского позволяет проникнуть в сущность термина как знака. Философ приписывает термину следующие свойства: антиномичность, статичность и одновременно подвижность, связь с понятием, особая (в сравнении с обычным словом) «зрелость». Термин играет особую роль в научном познании, завершая определенные этапы этого познания. Флоренский уделяет особое внимание историческому слою концепта «термин». Современная лингвистическая наука признает в качестве основных свойств термина точность, связь с понятием, стилистическую нейтральность, однозначность и системность. При этом данные признаки признаются рядом лингвистов лишь «желательными качествами». Это говорит о сходстве философской и лингвистической интерпретации термина как внутренне противоречивой единицы.
Ключевые слова: термин, точность, системность, антиномичность, понятие, полимо-риморфная семантика.
The author analyses the term from philosophical perspective. Pavel Florensky's interpretation offers an opportunity to consider the term as a sign. Florensky ascribes the following properties to the term: antinomy and statics together with mobility, relationship with the concept and a special (compared to an ordinary word) "maturity". The term has a special role in cognitive science, concluding certain stages of cognition. Florensky pays special attention to the historic fiber of the concept "term". Modern linguistic science considers the term's accuracy, its relationship with the concept, stylistic neutrality and unambiguous and systematic approach as its fundamental properties. At the same time these characteristics are often treated by a number of linguists as "desirable qualities" which indicates the similarity of philosophical and linguistic interpretation of the term as a self-contradictory unit.
Keywords: term, accuracy, regularity, antinomy, a concept, polymorphic semantics.
Термин — особый языковой знак, функционирование которого наглядно отражает взаимодействие когнитивной и коммуникативной функций языка. Термин участвует в формировании мысли, в классификации и моделировании объектов и явлений действительности. Термин сам по себе является орудием познания мира. В то же время термин выполняет важнейшую коммуникативную функцию: не только служит для взаимопонимания внутри научных сообществ, но и обеспечивает общение представителей разных специальных областей.
Проблема термина и терминологичности давно занимает не только лингвистов, но и философов. В частности, сущность термина как языкового знака анализируется П. А. Флоренским в философском трактате «У водоразделов мысли: Черты конкретной метафизики» [10].
Наша задача — рассмотреть, какие сущностные характеристики термина выявляет философская интерпретация Флоренского. Слово
Наталия Витальевна Козловская
Кандидат филологических наук, доцент, докторант Словарного отдела Института лингвистических исследований Российской академии наук ► saga@kodeks.com
«термин» для мыслителя становится одновременно объектом анализа и «орудием мысли», составляющей его философского метаязыка. Речь пойдет, главным образом, о тех свойствах термина, которые выделяются в большинстве лингвистических исследований: связь термина с понятием, тенденция к однозначности, точность, стилистическая нейтральность, номинативность и системность. Наше обращение к лингвистической литературе обусловлено тем, что в ней представлены и систематизированы основные признаки термина. Мы не ставим задачи сопоставить философскую и лингвистическую интерпретации термина как языкового знака, поэтому лингвистический материал для нас является вспомогательным.
В самом начале своих размышлений Флоренский затрагивает вопрос о соотношении термина и слова. Язык Флоренского предельно метафоричен, и здесь автор вновь прибегает к образу: если наука и философия — это язык «закаленный и уплотненный», то термин — это «слово созревшее», противопоставленное слову общеупотребительного языка. Мысль Флоренского соотносится с современными представлениями о научном термине: в ней — констатация наличия предельных, противопоставленных друг другу ипостасей языкового знака: терминологическое и общеязыковое значения слова. «Это зрелое слово относится к слову житейскому, как яблочко садовое — к маленькому яблочку лесному <...> далее мы увидим, что то и другое слово разделяются расстоянием гораздо большим, характером их функций». Схожие тезисы находим в лингвистических исследованиях: «...термины фигурируют как таковые именно в лексике языка для специальных целей» [5: 142]; «...сохраняя внешний вид слова, термин полностью размежевывается с ним по своему содержанию» [11: 83].
Мы видим, что термин и общеупотребительное слово у Флоренского связаны онтологически, не случайно термин назван также культивированным словом (то есть это то же слово, но обработанное, отборное). Видимо, рассуждения Флоренского соотносятся с функциональным, дескриптивным направлением в современном терминоведении: главное — разница в функ-
циях. «Особая функция, в которой выступает слово в качестве термина, — это функция названия... Бытовой термин есть название вещи. Между тем научно-теоретический термин есть непременно название понятия» [3: 355].
Позволим себе предположить, что в рассуждениях Флоренского можно увидеть современное представление о термине как о слове с сигнификативной семантикой, ср.: «... в нем словно преобразованы все могущие возникнуть оттенки и направления духовных движений... рассматриваемое слово мыслится как не имеющее в себе ничего готового, ничего заранее намеченного: пластическою массою, ждущею велений духа и податливою на первое оформление, равно как и на первое же снятие прежде приданной формы, а точнее, — как бы газообразною средою духояв-лений, вовсе не имеющею собственной формы и годною в любой момент на все, — должно служить нам рассматриваемое слово» [10: 200].
Отсутствие денотативной направленности, связи с классом обозначаемых фактов («ничего готового») — главное в знаковой природе термина. Термин есть чистый сигнификат, вмещающий общие признаки всех фактов данного класса. О природе такого знака писала Н. Д. Арутюнова: «... слова, обладающие только понятийным содержанием, сигнификатом, и сами по себе не приспособленные к денотации» [2: 4]. Термины, по ощущению Флоренского, лишены референции, т. е. не служат знаковыми заместителями предмета. Многие современные исследователи отмечают, что именно сигнификативная семантика и интенсиональная неопределенность употребления термина как знака создают особую сложность изучения данных единиц.
Разница между словом и термином объективно обусловлена тем, что они отражают явления разных уровней мыслительной деятельности — научное мышление и наивное (бытовое) оперирование представлениями. Способность термина к обозначению понятия в современной лингвистике признается важнейшим признаком термина. Эта устойчивая характеристика повторяется в большинстве определений данной языковой единицы: «Термин — лексическая
единица определенного языка для специальных целей, обозначающее общее — конкретное или абстрактное — понятие теории определенной специальной области знаний или деятельности» [6: 25].
У Флоренского термин — это средство, отграничивающее два полюса сознания, наивную и научную картины мира. Не случайно философ неоднократно напоминает читателю об этимологии слова: «Это какие-то границы, какие-то межи мысли... неподвижные межевые камни... термин есть граница, которою мышление само-определя-ется, а потому и само-осознается» [10: 228].
Говоря о связи термина и понятия, Флоренский неоднократно подчеркивает роль термина в истории мысли: «Каждое удачное название опирается на годы внимательнейшего вглядывания» [Там же: 210]. «Объяснение понятий есть синтез, опирающийся на углубленное созерцание той реальности, к которой понятие относится <...> „определить" значит отчасти открыть <...> Определение, как и научное открытие, предполагает уже сделанным некоторый решительный шаг в нашем знании. Средневековые логики считали определение последнею степенью в процессе знания...» [Там же: 216].
Связь термина и понятия, слова и мысли — квинтэссенция рассуждений Флоренского. Термин есть «некое окончательное слово, которое настолько попало в самую точку, в самую суть познаваемой реальности, настолько в нем выразилась природа человечности, — что никто и никогда не посмеет и не сумеет посягнуть на это слово, не обкрадывая духовно себя самого» [Там же: 199]. В рассуждениях Флоренского в значении слова термин очень важна семантика предела, семантика исчерпанности смысла, законченности: «попало в самую точку», «некое окончательное слово», «максимум словесности», «предельная достигнутость». На объективность заложенного в «зрелом слове» смысле указывает фраза: «...оно должно выситься пред каждым индивидуальным сознанием безусловною данностью, непоколебимым маяком на пути постижения жизни».
Анализ лингвистической литературы по рассматриваемому вопросу позволяет сде-
лать вывод о том, что на сегодняшний день для термина нет общепринятого определения, способного отразить его сущность и типологические разновидности, а сам термин представляет собой «...наиболее слабое звено в теории терминоведе-ния, так как является не только многоаспектным, но и внутренне противоречивым объектом исследования» [1: 10].
Представление о противоречивости термина как знака не могло не найти отражения в философии Флоренского. В интерпретации мыслителя это свойство нашло выражение в антиномичной природе термина.
Антиномичность в работах Флоренского тесно связана с понятием аритмологии. Этот термин, введенный Н. В. Бугаевым, обозначает миросозерцание, в основе которого лежит идея прерывности [9: 122].
Аритмология является способом философствования Флоренского, пронизывая все его творчество. В узком смысле аритмология — это теория прерывности функций. В широком смысле — это идея прерывности, свойственная всему формирующемуся миросозерцанию, грядущему на смену аналитическим миросозерцаниям разного рода, в основе которых лежит идея непрерывности. «Аритмология противопоставляет аналитической рассудочности интуитивное озарение, мгновенный скачок от предваряющего знания к истине. В социальной сфере аналитик говорит о непрерывной эволюции, а аритмолог — о мировых катастрофах, о революциях, о переворотах в индивидуальной и общественной жизни, о смене типов культур» [Там же: 122]. С несколько иных позиций эту идею высказывал Т. Кун: «...переход к новой парадигме является научной революцией» [4: 126-127]; «Именно потому, что это есть переход между несовместимыми структурами, переход между конкурирующими парадигмами не может быть осуществлен постепенно, шаг за шагом посредством логики и нейтрального опыта. Подобно переключению гештальта, он должен произойти сразу (хотя не обязательно в один прием) или не произойти вообще» [Там же: 198].
Аритмология есть ощущение, «что мир познаваемый надтреснут» и «что через эти щели
видна лазурь вечности» [10: 157]. «Если мир познаваемый надтреснут, и мы не можем на деле уничтожить трещин его, то не должны и прикрывать их. Если разум познающий раздроблен, если он — не монолитный кусок, если он самому себе противоречит, — мы опять-таки не должны делать вида, что этого нет. Бессильное усилие человеческого рассудка примирить противоречия, вялую попытку напрячься давно пора отразить бодрым признанием противоречивости» [Там же: 159].
Семантика противоречивости и легла в основу термина «антиномичность»: «...диалектическое философствование, основным признаком которого является антиномия, т. е. напряженное противостояние противоположных, рассудочно несовместимых понятий» [7: 199].
Источник антиномий и всего аритмологи-чески расчлененного мироздания Флоренский видел в грехе. Мир греховен, полон реальных «трещин», которые нельзя «замазывать» — поэтому истина должна быть также противоречива, должна быть «антиномией, и не может не быть таковою». Таких истин, по Флоренскому, — великое множество, и они являются символами или знаниями об абсолютной Истине.
К таким истинам, антиномичным по своей сути, стоит отнести и термин, от которого, по словам Флоренского, требуется «наибольшая напряженность словесной антиномичности» [10: 199].
Внутренняя противоречивость заключается в единстве таких свойств его значения, как статичность и динамический потенциал. С одной стороны, термин у Флоренского — «законченнное произведение человечества», которым надлежит пользоваться как «окончательно готовым». С другой стороны, значение термина принципиально изменчиво, готово к обновлению, «пластично до предела». Второе проявление внутренней противоречивости термина заключается в индивидуальности и одновременно универсальности значения. «Вот таким-то, и неизменным, и все-приспособительным, должно быть то зрелое слово, на котором развиваются и наука и философия и которым живы обе они» [Там же: 201].
Это в полной мере соотносится с представлениями о том, что термин отграничивает сферу
науки от бытовых представлений. Флоренский неоднократно настаивает на том, что границы могут быть раздвинуты, а путь познания действительности — продолжен. «...было бы ошибочным считать такой предел движущейся мысли за простую остановку мысли... Если выразиться образно, то можно назвать обычный ход диалектического умозрения — путем, восхождением на вершину, а достигнутое синтетическое слово — созерцанием с самой вершины: поступательность движения тут прекращается, но это не значит, что прекращается вообще движение, ибо путник, достигший высшей точки своего пути, заменяет продвижение — вращением... »
В схематический набор основных требований к термину многие лингвисты включают следующие свойства: непротиворечивость семантики, точность, однозначность, отсутствие синонимов. Эти качества не предполагают антиномич-ности значения и порождают абсолютную статичность семантических признаков, «жесткость» терминов, что, как мы уже отмечали, совпадает с характеристикой Флоренского «окончательно готовое слово».
Необходимо отметить, что многие современные исследователи признают внутреннюю противоречивость термина и при перечислении семасиологических характеристик термина оговариваются: данные признаки — «не более как тенденция или их желательные качества» [13: 48], допуская возможность недостаточной системности, нестрогости значения функционирующих терминов, многозначности, омонимии и синонимии. Очень близкой взглядам Флоренского оказывается позиция С. Д. Шелова, признающего возможность принципиальной изменяемости (изменчивости) значений полиморфных терминов (терминов нежесткой семантики). По мнению Шелова, нежесткость семантики термина (ср. у Флоренского: «...оно пластично до предела») играет принципиальную роль при объяснении важнейших явлений языка науки, допуская различные интерпретации и сохраняя концептуальное единство науки даже при различной их трактовке в пределах различных направлений. «Соизмеримыми следует считать такие теории
(и терминосистемы), которые могут трактоваться как различные интерпретации одних и тех же базовых полиморфных терминов и понятий: „Общей мерой" таких теорий и является инвариантный набор этих базовых полиморфных терминов и понятий, обусловленных фундаментальным свойством мягкости, понятийной размытости естественного языка» [12: 86].
Нам кажется, что антиномичность термина, внутренняя противоречивость его (наверное, в большей степени это касается терминов фундаментальных наук) признается современной лингвистикой. Любое семантическое требование к термину может быть оспорено, значит, любое свойство, приписываемое термину, внутренне противоречиво. Кроме того, в использовании и описании научных терминов одновременно существуют две тенденции: строгость, жесткость, стремление избежать многозначности и синонимии — и нежесткость семантики.
Это во многом соотносится с позицией Флоренского. В его характеристике термина важна не только семантика предела, предельной достигнутости, но и метафора пути, семантика движения. Это особое движение сродни, на наш взгляд, научному поиску: «Путник, достигший высшей точки своего пути, заменяет продвижение — вращением... перед ним открылись горизонты столь широкие, что есть что созерцать, а малейший поворот вправо или влево даст ему новую полноту возвышенных зрелищ» [10: 204]. Не об интерпретационных ли возможностях термина, не о возможности вбирать новые смыслы говорит Флоренский?
Отметим, что Флоренский практически не говорит о системности как о свойстве термина, лишь приводит цитату из Уэвелля: «Я называю терминологией систему терминов, употребляемых при описании предметов естественной истории». По всей вероятности, это связано с тем, что в XIX веке именно в биологии (зоологии и ботанике) были разработаны четкие принципы систематики растений и животных. Но систематика и система терминологии вообще — разные вещи: возможно, представления о системности еще не оформились в науке и именно по-
этому Флоренский не выделяет системность как свойство термина. Но все же больше оснований предполагать, что представление о системности просто не могло ужиться в сознании философа с аритмологией: система есть обязательный порядок, а аритмология — всегда взрыв системы.
Серьезное внимание Флоренский уделяет следующей проблеме: «Что же такое термин, т. е. граница, в порядке историческом?» Наверное, правомерно определить путь, которым идет философ, анализом исторического слоя концепта «термин» (по Ю. Степанову). Обращаясь к дохристианской истории, Флоренский рассказывает о том, что термины (границы) разграничивали владения, право на которые было понятием и установлением «чисто религиозным». «Употребление Термов, или священных межевых знаков, было, по-видимому, всеобщим у индо-европейских народов» [Там же: 221]. Значение термина эволюционирует: «страж порога, участка» — «хранитель границы культуры». Здесь мы невольно вспоминаем о точности термина и но-мена: «...он дает жизни расчлененность и строение, устанавливает незыблемость основных сочленений жизни и, не допуская всеобщего смешения, тем самым, стесняя жизнь, ее освобождает к дальнейшему творчеству» [Там же: 223]. Здесь мысль Флоренского возвращается к исходным позициям, так как автор вновь обращается к семантике предела: «И сам он (термин), будучи пределом данной области культуры, принадлежит к этой культуре... есть ее предельное значение». В тексте совмещены два значения слова предел: граница, край и высшая степень чего-либо. Термин в философском понимании введен в научный обиход Аристотелем. Другие философы определяли суть термина так: «речение, обозначающее сущность вещи» (Геккель), «слова, значение коих — понятие» (Гефлер). Флоренский вновь и вновь оживляет стершуюся, скрытую внутреннюю форму слова, настаивая на важности семантики пограничности в значении слова «термин»: «...это какие-то границы, какие-то межи мысли». Видимо, для Флоренского представление о пограничной роли термина важнее с философской точки зрения, чем системность, которая есть всегда связь. Флоренский подчеркивает антиномич-ность, внутреннюю противоречивость термина,
сравнивая его то с камнем, то с живым мускулом: «Недвижно стоящий пред мыслию, он на самом деле есть живое усилие мысли, наибольшее обнаружение ее напряженности» [Там же: 228].
Подводя итог размышлениям, можно сказать о том, что философская интерпретация термина, осуществленная Павлом Флоренским, выявила глубинные, сущностные стороны этой единицы как особого знака метаязыка науки вообще. «Всякая наука — система терминов. Поэтому жизнь терминов и есть история науки, все равно какой» [8: 21].
При этом интересно, что, став объектом философской интерпретации, слово «термин», включившись в философский текст и в философский метаязык Флоренского, само приобретает специфические свойства именно философского термина!
Напомним: философский термин связан не со специальной мыслью, а с мыслью вообще. Сопоставляя философский и научный термины, Н. М. Азарова говорит об оппозиции предметного характера научной терминологии и необъектного характера философской терминологии: «Задача философского термина — проявить... действительность, сделать ее явной, а не получить в свое распоряжение термин как инструмент для оперирования с действительностью (сходная задача стоит и перед поэтическим словом)» [1: 47].
Именно поэтому для Флоренского термин — не просто строевая единица определенного стиля речи, а включенный смысл, концентрированное слово, гибкое и твердое, индивидуальное и универсальное... Говоря о термине вообще, Флоренский использует философский метод — метод антиномий, обращается к понятию аритмии, что и позволяет ему глубже раскрыть сущность термина как особого языкового знака.
Еще одна особенность философского термина (а точнее, его текстовой репрезентации) заключается в полном отсутствии или необычайном своеобразии дефиниций, которые на первый взгляд не дают полного представления о сути явления. Отсутствие в тексте привычного для нас родовидового определения термина «термин» у Флоренского вовсе не означает отсутствия
определения вообще: оно является контекстуальным и не имеет точных границ, пронизывая весь текст. Учитывая онтологическую близость философского и художественного текстов, можно говорить о постепенном накоплении смысла термина «термин» у Флоренского, о росте терминологического «заряда» языковой единицы в пределах философского трактата «У водоразделов мысли» или его завершенного фрагмента «Термин»; «Антиномии языка»; «Имяславие как философская предпосылка».
Еще одна важная особенность философских терминов и их определений — их качественный полиморфизм, предполагающий возможность интерпретационных вариантов: зрелое слово, синтетическое слово, мистическое постижение слова.
Видимо, именно здесь кроется принципиальная причина неопределенности философского термина. Об этом прекрасно пишет П. Флоренский в самом начале своей статьи «Антиномии языка»: «И наука, и философия — описание действительности, т. е. язык, тут и там имеющий свой особый закал. Словесная природа как науки, так и философии, — это их общее, родовая стихия их жизни. Но они противоположны и противоречивы в своих устремлениях. Несокрушимым кристаллом хотела бы отвердеть наука; огненным вихрем, ветром вьющимся, коловращением, упругим, как гиростаты, — явит свою определенность философия. Неизменности и окончательности противостоит пульсирование и рост» [5: 142].
«Пульсирование и рост» — так метафорически можно передать основную идею бытования философского понятия (и термина) в тексте: вводимое автором понятие все время получает дополнительное обоснование для того, чтобы стать в результате одним из краеугольных камней в теории.
Квинтэссенцией философских размышлений Флоренского о сущности термина становятся признание особой познавательной функции термина («маяк на пути постижения жизни») и раскрытие внутренней антиномичности этого особого знака («стесняя жизнь, ее освобождает к дальнейшему творчеству»).
В заключение добавим, что данная статья отражает определенный этап лингвистического исследования русской философской терминологии конца XIX — начала ХХ века. Анализ работ Павла Флоренского позволяет преодолеть распространенное заблуждение о языке философии как о языке науки, раскрывает философскую интерпретацию термина и позволяет сделать шаг от описания термина вообще к описанию философского термина как особого объекта исследования. ЛИТЕРАТУРА
1. Азарова Н. М. Типологический очерк языка русских философских текстов XX века. М., 2010.
2. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М., 1998.
3. Винокур Г. О. О некоторых явлениях словообразования в русской технической терминологии // Труды Московского ин-та истории, философии и литературы. М., 1939. Т. 5. С. 354-367.
4. Половинкин С. М. П. А. Флоренский: Логос против хаоса (Из цикла «Страницы истории отечественной философской мысли»). М., 1989.
5. Суперанская А. В., Подольская Н. В., Васильева Н. В. Общая терминология. Вопросы теории. М., 1989.
6. Табанакова В. Д. Идеографическое описание научной терминологии. Тюмень, 1999.
7. Флоренский П. А. У водоразделов мысли. М., 2009.
8. Флоренский П. А. Малое собр. соч. Вып. 1. Имена. М., 1993.
9. П. А. Флоренский: pro et contra. СПб., 1996.
10. Флоренский П. А. У водоразделов мысли: черты конкретной метафизики. М., 2010.
11. Хаютин А. Д. Термин, терминология, номенклатура. Самарканд, 1972.
12. Шелов С. Д. Термин. Терминологичность. Терминологические определения. СПб., 2003.
13. Шурыгин Н. А. Семасиологический и лексикографический аспекты описания терминологической лексики: Монография. Нижневартовск, 2005.
ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Гринев С. В. Введение в терминоведение. М., 1993. Кун Т. Структура научных революций. М., 1972. Лейчик В. М. Термин и его определение // Терминоведение и терминография в индоевропейских языках: Сб. науч. тр. Владивосток, 1987. С. 135-145.
Лейчик В. М. Терминоведение: Предмет, методы, структура. М., 2009.
[предлагаем вашему вниманию]
ЖУРНАЛ РУСИСТОВ КЫРГЫЗСТАНА
Научно-методический журнал «Русский язык и литература в школах Кыргызстана» (РЯЛШК) — старейший в ряду изданий подобного профиля в Содружестве Независимых Государств.
Журнал был создан в 1958 году по инициативе заведующего в то время сектором русского языка Киргизского научно-исследовательского института педагогики (ныне — Кыргызская академия образования) Льва Аврумовича Шеймана, впоследствии видного ученого-методиста.
Вот уже более полувека журнал обобщает и популяризирует конструктивный опыт педагогов-русистов Кыргызстана и стран Содружества; освещает вопросы функционирования русского языка и русской литературы в республике, процессы взаимообогащения русской и киргизской национальных культур. На страницах журнала обсуждаются инновационные подходы к преподаванию русского языка и литературы, публикуются разработки уроков, реализующих эти подходы.
Вокруг журнала объединяются единомышленники — учителя и методисты, те, кому небезразличны проблемы преподавания русского языка в школах и высших учебных заведениях и качество образова-
ния в целом. Во многом благодаря журналу и его основателю Л. А. Шейману в Кыргызстане сложилась своя, отечественная методическая школа. Журнал вносит большой вклад в сохранение русскоязычного пространства в Кыргызстане и Центральной Азии.
На страницах журнала с эксклюзивными, предназначенными специально для его читателя статьями выступали известные лингвисты и литературоведы, мето-диеты, участники конгрессов МАПРЯЛ: И. А. Батманов, В. С. Баевский, Е. М. Верещагин, М. И. Задорожный, Г. С. Зенков, Ф. Г. Коровин, В. Г. Костомаров, Ю. Н. Лотман, В. Г. Маранцман, А. А. Реформатский, З. С. Смелкова, А. Е. Супрун, П. И. Харакоз, Н. М. Шанский, Ю. Н. Чумаков и др.
Журнал выходит ежеквартально (4 номера в год).
Редакция будет рада расширению круга читателей и авторов журнала и приглашает всех заинтересованных лиц к сотрудничеству.
Почтовый адрес редакции: 720000, Кыргызская Республика, г. Бишкек, проспект Эркиндик, 25, каб. 22.
Телефон: +996312622355.
Электронный адрес: jurnalrus@mail.ru
