CC BY
84
ТЕОРИЯ УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОГО ДОКАЗЫВАНИЯ — НАУЧНАЯ ФИКЦИЯ? (ПО ПОВОДУ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ ПРОЦЕССУАЛЬНОЙ ФОРМЫ ДОСУДЕБНОГО ПРОИЗВОДСТВА)
А.В. ПОБЕДКИН
начальник отдела координации научной деятельности в МВД России управления организации профессиональной подготовки Департамента государственной службы и кадров МВД России,
доктор юридических наук, профессор
Аннотация. Рассматриваются проблемы корреляции теории доказывания и новеллы отечественного уголовно-процессуального законодательства, предусматривающие дифференциацию процессуальной формы досудебного производства в связи с позитивной для органов предварительного расследования посткриминальной позицией лица, привлекаемого к уголовной ответственности. Автор последовательно приходит к выводам о несогласованности (противоречивости) названных институтов по ряду ключевых позиций.
Ключевые слова: гносеология, материалистическая диалектика, истина, теория уголовно-процессуального доказывания, процессуальная форма, процесс доказывания, внутреннее убеждение, оценка доказательств, самооговор, производство дознания в сокращённой форме.
THEORY OF CRIMINAL PROCEDURE OF PROOF — SCIENCE FICTION? (ON THE DIFFERENTIATION PROCEDURAL FORM OF PRE-TRIAL PROCEEDINGS)
A.V POBEDKIN
Head of the unit of the coordination of research activities in the Russian Ministry of Internal Affairs of the Organization Department ofprofessional training of the Department of Government Service and Personnel Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Law, Professor
Annotation. The article considers problems correlation theory of proof and the novels of domestic criminal procedural law provides for the differentiation of procedural form of pre-trial proceedings in connection with the positive for the preliminary investigation postkriminalnoy position the person called to criminally responsible. The author consistently come to conclusions about the inconsistencies (inconsistency) of these institutions on a number of key positions.
Key words: gnosseology, the materialist dialectic, the truth, the theory of criminal procedure proof, procedural form, the process of proof, internal belief, the assessment of evidence, self-incrimination, the production of inquiry in abbreviated form.
Состоятельность науки определяется, прежде всего, открытыми в исследуемой области закономерностями. О существовании науки уголовного процесса с позиции этого критерия можно утверждать уверенно. При этом закономерности уголовно-процессуальной деятельности, вскрытые в науке уголовного судопроизводства и отраженные в уголовно-процессуальном праве (что весьма желательно, хотя и не всегда происходит), являются, конеч-
но, общими закономерностями развития природы, общества, человека. Эти закономерности, будучи выявленными и изученными, должны закладываться в основу уголовно-процессуального права, определять его концепцию, форму и содержание. Иначе говоря, уголовно-процессуальное право только тогда эффективно регулирует общественные отношения, складывающиеся по поводу выявления события преступления, лица или лиц его совершивших,
когда основано на объективных законах сущего. Об этом, по поводу формирования оптимальной и неперегруженной процессуальной процедуры правильно пишет В.Т. Томин: «Познание основывается на законах гносеологии, которые не корректируются процессуальным законом. Наоборот»1. О том же читаем у В.М. Сырых, который отмечает, что гносеология — наука о закономерностях не только научного, но и профессионального и даже обыденного познания и поэтому ее положения в полной мере распространяются на познавательную деятельность судебных органов2.
Вопрос, однако, в том, на выводы какой гносеологической теории следует ориентироваться в уголовном судопроизводстве.
Несколько последних десятилетий в науке уголовного судопроизводства отдельными учеными ставится под сомнение или отрицается возможность рассматривать материалистическую диалектику как методологическую основу уголовно-процессуальной деятельности3. Фактически отрицается необходимость учитывать в уголовном процессе такие фундаментальные положения, как объективное существование мира, его познаваемость человеком, взаимосвязь и взаимообусловленность всех происходящих в мире процессов, закономерное и непрерывное движение и изменение, обновление, развитие; отражение как всеобщее свойство материи, противоречия как источник развития и т.д.
Конечно, материалистическая диалектика не единственное гносеологическое направление. Ряд философских направлений (агностицизм, скептицизм и др.) отрицают возможность познания человеком реальной действительности. Оставив без рассмотрения философские слабости теории познания, основанной на материалистической диалектике (как и у всякой научной теории, таковые, несомненно, имеются), следует признать, что в области уголовного судопроизводства такой подход является единственно возможной основой всестороннего исследования обстоятельств исследуемого события, учета всех связанных с ним обстоятельств, стимулом к активной познавательной деятельности, препятствием попыткам уклониться от ответственности за принимаемые решения, аргументируемым невозможностью познания обстоятельств преступления, несовершенством средств познания и т.д.
Однако, это верно, если этого хотеть и к этому стремиться. Если желать обратного, то следует ориентироваться на иные модные ныне подходы, согласно которым истина как продукт умственной деятельности не может быть объективной, «как не может быть объективным любое отражение предмета взамен самого предмета»4, она всегда субъективна, ибо такое ее качество как объективность, определяют «субъекты, простые смертные, которые частенько лгут.. ,»5.
Совершенно отрицать влияние особенностей познающего субъекта на результат познания было бы неправильно. При этом ученые материалисты и не отрицали, что достижение объективной истины во многом определяется субъективными факторами. Поскольку мысли человека представляют собой, по образному выражению К. Маркса, предметы, «пересаженные в человеческую голову и преобразованные в ней», они содержат в себе некоторые элементы субъективности, субъективную окраску. Отсюда следует, что глубина и достоверность отражения материального мира в сознании в известной мере зависит от познающего, от уровня его развития, от наличия у него опыта и знаний, от личных способностей исследователя6. Однако, при всем влиянии субъективных факторов на процесс и результат познания, человек способен добиться такого содержания полученной информации, которое в части необходимой для принятия какого-либо решения реально соответствовало бы обстоятельствам окружающего мира. В этой части результат познания является объективным, он не зависит от особенностей субъектов познания.
Сведение мира лишь к комплексу ощущений человека, который не способен выйти за пределы таковых (обыкновенный субъективный идеализм) означает, что человек должен отказаться от познания как такового (перестать запускать космические корабли, разрабатывать новейшие информационные технологии, методы лечения и т.д.).
Отдельные авторы заявляют о коренном отличии познания в гуманитарной сфере и в точных науках (где, якобы, действительно, действуют закономерности познания, опора на которые способна привести к истине)7, однако какого-либо обоснования заявленному не выдвигают. Представляется, что познание в любой сфере человеческой деятельности основывается на единых закономерностях.
Минимум странно предположить, что историкам, например, не нужно правильно устанавливать даты и места исторических событий, их причины и последствия. Познание в уголовном процессе, построенное на идеалистических и метафизических представлениях, сродни игре в «орлянку» («орел» — виноват, «решка» — оправдать), в худшем случае — торговле судьбами. Такое познание и антинаучно и безнравственно.
Таким образом, материалистическая диалектика не потеряла и не может потерять своего значения как методология познания, в том числе и в области уголовного судопроизводства.
Однако, это верно только в том случае, если уголовное судопроизводство рассматривать как деятельность, в основе которой лежит правильное познание значимых обстоятельств. Отношение к судопроизводству как к способу умиротворения конфликтующих сторон или как к средству разрешения спора либо как к остросюжетной игре, арене упражнений в ораторском мастерстве требуют иных методологий, что неизбежно влечет и пересмотр подходов к самой гносеологии как учению, лежащему в основе уголовно-процессуального доказывания. Необходимость в каких бы то ни было закономерностях познания попросту отпадает. Такое уголовное судопроизводство уже не нуждается в подлинно научном осмыслении, поскольку отрывается от объективных философских закономерностей. Впрочем, не исключается изучение этого выхолощенного уголовного процесса теорией игр, случайностей и другими теориями, не имеющими отношения к изучению проблем реализации социально значимых государственных функций.
Вместе с тем, уголовно-процессуальное законодательство последовательно переводится именно в такую форму «установления» обстоятельств, значимых для принятия решений, в том числе и существенно ограничивающих основополагающие права и свободы человека.
Одно из подтверждений тому — принятый законодателем вариант дифференциации процессуального порядка досудебного производства, состоящий в выделении предварительного расследования в виде дознания в сокращенной форме8.
Ранее автором данной статьи обосновывался взгляд о необходимости учета объективной тенденции к унификации процессуальной формы предварительного расследования, прослеживающейся бо-
лее десятка лет9. Ускоренное и несколько упрощенное по отношению к предварительному следствию дознание не прижилось. Оно оказалось настолько нечетко урегулированным, допускающим свободу усмотрения должностных лиц, ответственных за его производство, что потребовало от последних квалификации не меньшей (если не большей) чем квалификация следователей. Собственно это объяснимо: чем сильнее упрощена процессуальная форма, тем меньше гарантий правильного установления значимых обстоятельств, обеспечения прав человека она в себе содержит, а, следовательно, тем выше должна быть квалификация участников судопроизводства, ее реализующих. Понятно, что замысел законодателя заключался в обратном: упрощенные формы досудебного производства должны реализовывать не следователи, а представители органа дознания, к числу которых, как известно, относятся не только дознаватели.
В этой связи объективным направлением совершенствования процессуальной формы досудебного производства была бы ее унификация, что не исключало и разумного упрощения. Это неизбежно повлекло бы обеспечение единого подхода к квалификации должностных лиц, ответственных за его производство10. Такая логика ставила на повестку дня вопрос о создании единого, самостоятельного и независимого органа предварительного расследования в России.
Здесь следует заметить, что сосредоточение должностных лиц, именуемых следователями исключительно в Следственном комитете Российской Федерации11 при параллельном осуществлении предварительного расследования в форме дознания (а теперь еще и в сокращенной форме) рядом органов исполнительной власти с одновременным расширением их подследственности путем внесения изменений в ст. 151 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации12 не решает основную проблему: обеспечение единых надежных гарантий при производстве расследования по любым уголовным делам, в отношении всех подозреваемых и обвиняемых.
Однако, уголовно-процессуальный закон России реформируется не на основе объективных закономерностей с последующим созданием необходимой организационной «инфраструктуры», а на основе решения организационных проблем процессуальными средствами. Это опасная тенденция.
Процессуальная форма по сравнению с организационными проблемами, несомненно, должна иметь приоритет.
Возможность производства дознания в сокращенной форме обусловлена, конечно, организационными сложностями, стремлением увеличить пропускную способность органов дознания, получить итоговый (пусть и не всегда правильный) результат.
Стремление найти процессуальные нормы, поддающиеся упрощению, неожиданно привело к выходу законодателя за пределы процессуальных форм, присущих дознанию, и полному перевороту (скорее всего, законодатель к такому исходу не стремился) в подходах к доказыванию в отечественном уголовно-процессуальном праве: законодатель признал возможным в принципе оценку доказательств с точки зрения относимости, допустимости, достоверности без их проверки (т.е. практической деятельности) даже тогда, когда она необходима. Иначе говоря, оценивать доказательства так, как это выгодно в конкретный момент.
Как же иначе понять нормативные новеллы?
В ст. 2265 УПК предусмотрены особенности доказывания при производстве дознания в сокращенной форме. К тексту статьи можно предъявить множество претензий.
Прежде всего, неясно ограничен ли предмет доказывания (ст. 73 УПК) при производстве такого дознания установлением лишь события преступления, характера и размера причиненного им вреда, а также виновностью лица в совершении преступления. Судя по формулировке ч. 1 указанной статьи это так. Однако в ст. 2267 УПК предусмотрена необходимость указывать в обвинительном постановлении обстоятельства, перечисленные в п.п. 1—8 ч. 1 ст. 225 УПК, отдельные из которых ст. 2265 доказывать вроде как не требует.
Ограничивая круг обстоятельств, подлежащих доказыванию по каждому уголовному делу (ст. 73 УПК), законодатель ориентирует дознавателя на обвинительный уклон, препятствуя установлению обстоятельств, исключающих преступность и наказуемость деяния, могущих повлечь освобождение от уголовной ответственности и наказания. Иначе говоря, если ходатайство подозреваемого о производстве дознания в сокращенной форме удовлетворено, процесс доказывания замыкается лишь на обвинительных доказательствах.
Во-вторых, пределы доказывания уже не связываются с объемом процессуальных действий, количеством доказательств, формирующих внутреннее убеждение в доказанности значимых обстоятельств13. Достаточно произвести только те следственные и иные процессуальные действия, непроизводство которых может повлечь за собой невосполнимую утрату следов преступления или иных доказательств.
Если подразумевается, что необходимо произвести только те следственные действия, которые необходимы для формирования внутреннего убеждения, ч. 2 ст. 2265 УПК теряет смысл, поскольку поступать так необходимо по любому уголовному делу, расследуемому как следователем, так и дознавателем, как в форме предварительного следствия, так и дознания. Однако, законодатель в этой статье описывает именно особенности доказывания, следовательно, процесс собирания обвинительных доказательств с внутренним убеждением в виновности им не связывается.
О том же и в п. 4 ч. 3 ст. 2265 УПК, позволяющем не проводить следственные и процессуальные действия, направленные на установление фактических обстоятельств, сведения о которых содержатся в материалах проверки сообщения о преступлении, если такие сведения отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам. При этом, судя по всему, неважно достаточно ли их для формирования внутреннего убеждения.
Исключение из системы доказывания внутреннего убеждения и как способа оценки доказательств, и как его результата подтверждается также рядом других положений ч. 3 указанной статьи, позволяющей с учетом конкретных (какими же еще могут быть обстоятельства?) обстоятельств уголовного дела не проверять доказательства, если они не были оспорены подозреваемым, его защитником, потерпевшим или его представителем.
Поскольку законодатель не делает попытки разъяснить, о каких именно конкретных обстоятельствах уголовного дела идет речь, неоспоренные доказательства, скорее всего, проверяться не будут. Мало того, п. 2 ч. 3 ст. 2265 УПК не разрешает допрашивать лиц, от которых в ходе проверки сообщения о преступлении получены объяснения, если они не оспорены либо нет нужды установить дополнительные обстоятельства, сведения о которых отсут-
ствуют в материалах проверки. Это не что иное, как запрет допрашивать лиц, давших объяснения, с целью проверки доказательств по инициативе дознавателя. Тот же смысл пп. «б» ч. 3 ст. 2265 УПК: судебную экспертизу по вопросам, ответы на которые содержатся в заключении специалиста, полученном в ходе проверки сообщения о преступлении, по собственной инициативе для проверки доказательств назначить нельзя.
Требующие проверки, но непроверенные доказательства не имеет смысла и оценивать. Следовательно, весь процесс доказывания при производстве дознания в сокращенной форме сводится к собиранию доказательств. Можно ли их таковыми именовать, если не проверена и не оценена их относимость и допустимость? Отсюда возникает вопрос о тождественности термина «доказательство», используемого в гл. 321 УПК и остальном его тексте14.
Исключив должностное лицо, производящее дознание в сокращенной форме, из числа познающих субъектов, УПК переложил ответственность за исход процесса на потерпевшего и подозреваемого (обвиняемого), поскольку их позиция является абсолютно определяющей в вопросе отказа от производства дознания в сокращенной форме (ч. 3 ст. 2263 УПК). Можно сформулировать проще: если потерпевшего и подозреваемого ход судопроизводства устраивает, дознаватель не вмешивается, если не устраивает, дознаватель вынужден осуществлять познание.
Судя по контексту, законодатель понимал, что опасность самооговора в ходе производства дознания в сокращенной форме весьма велика. Об этом, на наш взгляд, свидетельствует ряд законодательных оговорок. Во-первых, недопустимость такой формы досудебного производства, если подозреваемый относится к категории лиц, в отношении которых применяется особый порядок уголовного судопроизводства, установленный гл. 52 УПК. Во-вторых, полномочие прокурора направить уголовное дело дознавателю для производства дознания в общем порядке в случае наличия достаточных оснований полагать самооговор обвиняемого (п. «г» п. 3 ч. 1 ст. 2268 УПК). В-третьих, обязанность судьи вынести постановление о возвращении уголовного дела прокурору для передачи его по подследственности и производства дознания в общем порядке при наличии
достаточных оснований полагать самооговор подсудимого (ч. 4 ст. 2269 УПК). Однако, учитывая вероятность самооговора, законодатель не предоставил ни прокурору, ни судье достаточных возможностей эту вероятность проверить: прокурор вынужден ориентироваться на имеющиеся в уголовном деле непроверенные доказательства (если их можно именовать таковыми), судья на ограниченный круг доказательств, указанных в обвинительном постановлении и исследованных в судебном заседании.
Попытка законодателя нивелировать высокую опасность самооговора усилением уголовной ответственности за фальсификацию доказательств по уголовному делу лицом, производящим дознание, следователем, прокурором или защитником (ч. 2 ст. 303 УК) вряд ли окажется успешной. При отсутствии действенных средств проверки доказательств, выявление их фальсификации представляется практически невозможным. Кроме того, самооговор обвиняемого не всегда имеет связь (причинно-следственную либо условную и обусловленную) с фальсификацией доказательств.
Благоприятную почву для самооговора создает и размытость требований к признанию вины подозреваемым. Так, согласно ч. 2 ч. 2 ст. 2261 УПК дознание в сокращенной форме производится, если подозреваемый признает свою вину, характер и размер причиненного преступлением вреда, а также не оспаривает правовую оценку деяния, приведенную в постановлении о возбуждении уголовного дела.
Если законодатель выносит правовую оценку деяния, а также характер и размер причиненного преступлением вреда за скобки признания вины, то обостряется вопрос о том, что понимать под признанием вины? Голословный положительный ответ подозреваемого на вопрос о его отношении к подозрению формально может считаться и признанием вины. Если же законодатель подразумевает под признанием вины сообщение сведений об обстоятельствах совершенного деяния, согласующихся с установленными дознавателем обстоятельствами, неясно в каком документе последние должны быть изложены. Согласно ч. 2 ст. 146 УПК, в постановлении о возбуждении уголовного дела указываются повод и основание для возбуждения уголовного дела, что не предпо-
лагает детальное изложение в этом процессуальном акте способов, мотивов, целей, последствий преступления и других обстоятельств, которые могут оказаться значимыми для уголовного дела. Редакция п. 2 ч. 2 ст. 2261 УПК оставляет этот вопрос открытым, делая акцент на отражении в постановлении о возбуждении уголовного дела лишь правовой оценки деяния. Неизбежно возникнет ситуация, когда подозреваемый будет вынужден определяться с отношением к подозрению и, самое главное, с ходатайством о производстве дознания в сокращенной форме, не будучи в достаточной степени ориентирован в обстоятельствах вменяемого ему деяния.
Итак, противоречия в уголовно-процессуальном праве достигли апогея. Общие положения, все еще основанные на гносеологических закономерностях материалистической диалектики, по большинству уголовных дел в стране (учитывая, что особый порядок судебного разбирательства уже сегодня применяется более чем по 60% уголовных дел) уже не действуют или действуют в существенном измельченном масштабе.
Прежде всего, речь идет о полной декларативности положений ст. 17 и ч. 2 ст. 77 УПК: законодатель откровенно относится к признанию обвиняемым (подозреваемым) своей вины как самому весомому доказательству. Теперь и основанный на гносеологических закономерностях процесс уголовно-процессуального доказывания (ст. 85, 87, 88 УПК) фактически признан излишним. Учитывая соотношение уголовных дел, расследуемых следователями и органами дознания, долю уголовных дел, рассматриваемых судом в особом порядке, можно уверенно предположить, что до 30% уголовных дел в стране будут расследоваться в форме дознания в сокращенной форме.
Не исключено, что в дальнейшем познавательная деятельность для принятия процессуальных решений станет необязательной и в ходе предварительного следствия.
Однако, уже и сегодня презумпцию невиновности нельзя называть принципом уголовного процесса, поскольку запрет постановления обвинительного приговора на предположениях ушел в прошлое.
Поскольку подлинно научные закономерности теории доказывания последовательно отвергаются как на доктринальном, так и на нормот-
ворческом уровне (который не может не влиять и на докринальный) эта часть науки уголовного процесса потеряет право именоваться наукой, «теорией», неизбежно скатится к работам описательно-комментаторского толка и, если не потеряет свое сегодняшнее наименование, то только благодаря традиции, фактически превратившись в фикцию.
1 См.: Томин В.Т. Насущные проблемы современной отечественной уголовной юстиции. Лекция-монография // Уголовный процесс. Проблемные лекции / под ред.
B.Т. Томина, И.А. Зинченко. М.: Издательство Юрайт, 2013. С. 55.
2 См.: Сырых В.М. Логические основания общей теории права: В 2 т. Т. 1: Элементарный состав. М.: Юридический Дом «Юстицинформ», 2000. С. 245.
3 См., например: АлександровА.С. Состязательность и объективная истина // Библиотека криминалиста. 2012. № 3.
C. 142—157.
4 Гриненко А.В. Система принципов и цель производства по уголовному делу // Правоведение. 2000. № 6. С. 185.
5 Истина в уголовном процессе // Закон. 2012. № 6. С. 26.
6 Диалектический и исторический материализм / Под общ. ред. А.Г. Мысливченко, А.П. Шептулина. 2е изд., перераб. и доп. М.: Политиздат, 1988. С. 211.
7 Александров А.С. Состязательность и объективная истина // Библиотека криминалиста. 2012. № 3. С. 142— 157.
8 См.: Федеральный закон Российской Федерации от 4 марта 2013 г. № 23-ФЗ «О внесении изменений в статьи 62 и 303 Уголовного кодекса Российской Федерации и Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации» // Российская газета. 2013, 6 марта.
9 См.подробнее: Победкин А.В. Обеспечение единства процессуально-организационной формы предварительного расследования // Научный портал МВД России. 2012. № 1. С. 21—30.
10 В случае унификации процессуальной формы предварительного расследования наименование должностных лиц, его осуществляющих, также должно быть единообразным (вероятно, они должны именоваться следователями).
11 Далее — СК.
12 Именно с таким вариантом Президент России предложил не торопиться. См., например: http://ria.ru/defense_ safety/20121112/910507930. В дальнейшем — УПК.
13 Полагаем, Л.М. Карнеевой обоснована правильная идея о связи пределов доказывания со степенью познания входящих в предмет доказывания обстоятельств (категорией качественной), а не объемом доказательств, следственных действий (категорией количественной). «Если предмет доказывания — обстоятельства, подлежащие доказыванию, то пределы — степень их доказанности». См.: Карнеева Л.М. Доказательства и доказывание в уголовном процессе. М., 1994. С. 15.
14 Поскольку почти очевидно, что изменения в ст. 144 УПК в части указания на возможность использования в качестве доказательств сведений, полученных в ходе проверки сообщения о преступлении, связаны с введением в УПК гл. 321, возникает вопрос: являются ли такие сведения, если они относимы и допустимы, доказательствами в любых случаях (что для подавляющего большинства специалистов было ясно давно) или только «могут быть использованы в качестве доказательств».
