CC BY
55
Н. В. Шведова (Москва)
Теория и практика словацкого романтизма: традиции мировой литературы и славянский фольклор
Словацкий романтизм — неотъемлемая часть общеевропейского направления. Романтизм у славян, как известно, отличался некоторыми особенностями, заметными прежде всего в тех литературах, которые развивались по типу национального возрождения. Славян-. ские романтики уделяли большое внимание человеческой личности с ее внутренним миром и стремлением к независимости. Однако в их произведениях национально-коллективистское начало было выражено в целом сильнее, чем индивидуалистическое. Личность зачастую не противопоставлялась обществу, а рассматривалась как его составляющая. Роль индивидуума виделась в активной борьбе против несовершенств мира, за высокие идеалы, в том числе — за свободу своей нации. «Байронические» черты мятежного героя, настроения мировой скорби у большинства славянских романтиков проявлены не так ярко, как в западноевропейских литературах. Чрезвычайно важное значение в славянском романтизме имела опора на фольклор. Для многих наций именно здесь заключались истоки мировоззренчески-культурного возрождения. С национальным самосознанием было связано и частое обращение к истории своего народа. Значимость древних памятников письменности оказывалась столь высока, что искусные щздделки (Краледворская и Зеленогорская рукописи у чехов) долгое время считались подлинными — как раз в продолжение того периода, когда утверждалась национальная культура.
Отмеченные специфические черты во многом обуславливались тем, что у большинства славянских народов в эпоху романтизма отсутствовала собственная государственность. Однако сходные признаки ученые находят и в русском романтизме это заставляет задуматься об особенностях славянского менталитета.
Словацкий романтизм — яркий пример литературы «национально-возрожденческого» типа, обладающий вышеперечисленными чертами. Словакия в первой половине XIX в. входила в состав Австрийской империи, но испытывала также давление венгерской среды (эти земли именовались «Северной Венгрией»). Литературный язык здесь сложился лишь в 40-е гг. благодаря усилиям литераторов-романтиков.
Словацкая романтическая школа иначе называется «штуровской», по имени ее духовного лидера и основного теоретика — поэта, учено-го-гуманитария, журналиста, общественного деятеля Людовита Штура (1815-1856). Это было мощное литературное движение, включавшее в себя десятки примечательных индивидуальностей, что для Словакии стало принципиально новым явлением. Штуровская школа складывалась еще как преромантическая в 30-е гг. и вступила в пору расцвета к 1844 г., когда вышло первое издание на новом литературном языке — второй номер альманаха «Нитра» (издатель Й. М. Гур-бан). Наибольшие творческие достижения были связаны с 40-ми гг. Некоторое оживление сохранялось после поражения революции 1848-1849 гг., во время которой словаки безуспешно пытались отвоевать национальные права на стороне австрийского императора. После 1853 г. наступил заметный творческий спад, вызванный политической ситуацией. Второй подъем словацкого романтизма пришелся на 60-е гг., но имел несколько иные особенности. Литература была представлена в основном уже хорошо известными именами. В творчестве писателей преобладали патриотически-оборонитель-ные тенденции, к боевому пафосу отчетливее добавлялось элегическое начало.
Эстетические взгляды Штура, обладавшего высочайшим авторитетом, были изложены в статьях и в «Лекциях о поэзии славянской», прочитанных в 1844 г. частным образом (Штуру в конце 1843 г. запретили официальное преподавание как проповеднику недопустимых «панславистских» взглядов). Публикация «Лекций» по записям слушателей стала возможна в 1875 г. (парадоксально — на новом витке усиления мадьяризации). Названные материалы легли в основу книги Штура «О национальных преданиях и песнях племен славянских» (1853), вышедшей вначале на чешском языке для расширения аудитории.
Штур, как и его единомышленники-романтики, исходил из гегелевской философии, применяя ее к своим взглядам на историю искусств. Согласно теории Штура, поэзия— высший род искусства. В истории человечества происходила смена разных типов поэзии: символической, классической, романтической. Последняя соответствует христианской эре и ныне, по мысли Штура, переживает упадок. О «закате» западной культуры сигнализировал еще «Фауст» Гёте, но отчетливым признаком упадка является западноевропейский романтизм как направление. Такой тип поэзии Штур резко критиковал за индивидуализм, «нездоровые страсти», противоречивость. Примером ему служило творчество Байрона (это нашло отражение не в «Лекциях», а в книге 1853 г.). Следствием «байронических» настро-
ений для Штура была «безнравственность» западноевропейского общества, где попраны семейные устои и религия, провозглашена «свобода» поведения, люди поклоняются идолу наслаждения, чувственной любви и т. п.
Штур писал, что у Байрона «речь никогда не идет о нравственных идеях, никогда, собственно, не говорится о намерениях человеческих, это было бы для Байрона проторенной, истоптанной дорогой, он должен блеснуть чем-то новым и необычным, а потому везде и всюду ему нужно в самых необычайных, самых выдуманных, наистраннейших и противоречивейших положениях показать деятельность и победу духа. Гордость это великая, и поэзия Байрона — настоящий апофеоз своенравности, который хорош для людей надорванных, странных и отчаявшихся, но не для тех, кому светят ясные звезды»2.
Примечательно, что сами штуровцы себя романтиками не называли. На смену «романтической» (в широком смысле) поэзии идет, по мысли Штура, «поэзия славянская». Это особая стадия развития литературы; она будет не «познанием духа», как предшествующая стадия, а его «воплощением» («осуществлением» — «изкгЛоспеше»), подлинным увенчанием христианской эпохи. «Поэзия славянская» будет «прославлением Вселенной», «поэзией поэзии», «гармонией мира»3. Ее истоки — в фольклоре, сокровищнице духовности. Индивидуальные переживания как таковые не являются предметом «поэзии славянской» — их представляет романтизм. У славян эти переживания должны быть выражением «всеобщего», в том числе национально-коллективного. Свобода личности немыслима без свободы нации.
Штур полагал, что чистой «славянской поэзии» еще нет. Великие славянские поэты — Мицкевич, Коллар, Пушкин — при всех заслугах находятся только у ее истоков, в них многое взято от чуждых стихий4. Штур отмечал у Мицкевича и черты романтизма в узком понимании, говоря, что это близко ему «лишь с одной стороны»: «Какова жизнь — такова поэзия, и в действительности бывает и такой поэзия славянская» 5.
Фольклор разных славянских народов выдвигался Штуром как источник жанров и образности. Особое значение в то время придавалось героическим песням типа сербского народного эпоса. Сам Штур, тонкий лирик, стремился создавать произведения в этом жанре («Святобой», «Матуш из Тренчина»), Тип стиха у словацких романтиков исходит из фольклорной силлабики; перед ними практиковалось тоническое (у Я.Коллара) и метрическое (Я.Голлы, отчасти Коллар) стихосложение. Национально-патриотические темы программно оттесняли на второй план любовную лирику; примером
может служить опять же творчество самого Штура, хотя он и не был ведущим поэтом школы, носившей его имя.
Сонет штуровцами не культивировался, ибо считался «неславянским». Предпочтение в лирических жанрах отдавалось песне или рефлексивному стихотворению без жесткого канона. Правда, в юности штуровцы все же обращались к сонету под влиянием Я. Коллара, и здесь вновь нужно отметить сонеты Штура. Однако словацкие романтики ценили в «Дочери Славы» не сонетную форму, а то, что было созвучно «поэзии славянской», — воспевание достоинств славянства и славянской взаимности, порицание ренегатства и т. п.
Словацкие романтики испытывали значительное воздействие Пушкина, в котором Штур стремился видеть создателя «героических песен» (ими он считал «Кавказского пленника» и «Полтаву»). Однако после поражения революции 1848-1849 гг. внимание шту-ровцев больше привлекал славянофил А. С. Хомяков. Особое предпочтение ему оказывали с 1861 г. В творчестве Хомякова штуровцы видели все то же выражение славянской взаимности, которой им недоставало у Пушкина. По данным словацкой русистки С.Лесняко-вой, в 1851-1870 гг. соотношение переводов на словацкий язык из Хомякова и Пушкина составляло 13:5 6.
Под словом «поэзия» подразумевалось словесное искусство вообще, но Штур считал поэзию в узком смысле (т.е. стихотворные произведения) наиболее выразительной, «одухотворенной» частью литературы. Прозе он отводил гораздо более скромное место, вспомогательную, познавательную роль. О «драме славянской» писал Микулаш Догнани (1845), но этот род литературы был наименее развитым в словацком романтизме. Мы рассмотрим собственно поэзию — лирическую и лиро-эпическую: она занимала у штуровцев главенствующее положение.
На практике программа претерпевала определенные изменения. Наиболее заметны они у Янко Краля (1822-1876) — самого «байронического» из словацких "поэтов7, ярко представившего притом фольклорный стиль.
Сама жизнь Краля была исполнена романтических поворотов. В молодости он много путешествовал по Словакии и ее окрестностям, участвовал в революции 1848-1849 гг., сидел в тюрьме за революционную деятельность, утратил в результате конфискации ряд рукописей. При жизни он опубликовал лишь небольшую часть своих произведений. Они были собраны, изданы и прокомментированы уже в 50-е гг. XX в. словацким литературоведом Миланом Пишутом. Краль вообще забывал порой о своем авторстве и отрицал таковое при публикации некоторых произведений. С 50-х гг. он был мелким
чиновником, жил в бедности и умер от брюшного тифа; могилу его не обозначили как следует, и теперь точное место его захоронения неизвестно. Остались только рисованные его портреты, фотографий нет. Краль при жизни испытал и громкую славу, и полузабвение; его «вспомнили» и оценили через много десятилетий после смерти.
В характере и творчестве Краля соединялись диалектически противоречивые черты. Ему были свойственны бунтарски-революцион-ные порывы, стремление к национальной и социальной свободе; в то же время он был сторонником христианских идеалов, в их свете предощущая будущее. Словацкое и славянское начала выражены у него весьма отчетливо — на идейно-тематическом, сюжетном, образном, ритмико-интонационном уровнях. Это высоко оценивали современники, и Штур еще в середине 40-х гг. видит в поэте подлинно «славянский» талант. Творчество Краля (даже с учетом не изданных при жизни произведений) действительно созвучно штуровской концепции «поэзии славянской», но преодолевает ее умозрительность. Поэзия Краля — оригинальная славянская разновидность европейского романтизма, включающая в себя и те черты, которые были присущи «упадочному» байронизму, но по-своему их преломляющая. Впрочем, Краль многое не публиковал, опасаясь, очевидно, быть непонятым и неверно истолкованным. Однако, как мы убедимся, признаки байронизма заметны и в тех творениях Краля, которые оценивались современниками как образцовые.
Картину творчества Краля существенно расширяет цикл из многочисленных, иногда фрагментарных произведений, собранный М. Пи-шутом и названный им «Драма мира» (выражение Краля из стихотворения «Два орла»). Этот цикл важен для постижения мировоззрения Краля и для соотнесения его поэзии с европейским романтизмом, в том "числе — творчеством Байрона. Фольклорный стиль уступает здесь стилю «литературному».
«Драма мира» пронизана мыслями о противоборстве добра и зла в ходе человеческой истории, о власти дьявола над современным миром, о жалкой участи человека, забывшего свое предназначение, осквернившего идеалы христианства. Такие масштабы видения выделяют Краля среди словацких романтиков. Мир в цикле Краля представляет собой развалины былого величия, могилы во тьме (итальянские картины отсылают к «Паломничеству Чайльд-Гарольда»). Это мир поруганных надежд юности, не слышащий пророков, слепо идущий к катастрофе. Все лучшее в нем страдает, «словно на распятье» (образ из стихотворения «Садовник»), Мотив совращения человека дьяволом (Люцифером, Злым демоном, Адским духом) очень значим в «Драме мира» и напоминает, в частности, о «Каине» Байрона.
Душа лирического героя Краля томима возвышенными мечтаниями и отравлена разочарованием, она разрывается от боли, тоски, невыплаканных слез, ее скорбь поистине всемирна. Таковы стихотворения «Два орла», «Гений славянства» и др. Одиночество мыслящей личности в «мире-склепе» выражено не только в «Драме мира», но и в других произведениях — например, в «Часовом нации», откуда и взят образ. Мятущийся, неудовлетворенный «байронический» герой, одинокий и странный для окружающих, появляется и в названном цикле («Мать, учитель, ученики», «Гений славянства», «Дума»), и в цикле «Фрагменты из Яношика» (поэма «Янко», или «Юноша»), Такой герой оказывается и в центре знаменитой баллады Краля «Заколдованная дева в Ваге и странный Янко» (1844), которую штуровцы считали замечательным достижением национальной поэзии.
В центре баллады — простой деревенский парень, но его характер и поведение более чем «странны» (важно уже само слово — вспомним штуровскую характеристику Байрона). Он горд, смел, независим, одиноко скитается в лесу и над рекой. Его влечет таинственная цель, терзают неведомые читателю душевные страдания, от которых он горько рыдает. Выясняется, что он хотел расколдовать красави-цу-русалку, живущую в реке Ваг; встречи с ней односельчане боятся. Не сумев соблюсти магические условия, «странный Янко» гибнет. Однако перед тем как броситься в реку, Янко молится, целует крест и «черную землицу» — т.е. нравственные начала им не забыты. После смерти герой, словно выполнив свое предназначение на Земле, сливается с окружающим миром; автор подчеркивает его жертвенность. И в поэме «Янко» («Юноша») мятежный индивидуализм центрального персонажа смягчается под влиянием «народной морали», носителем которой является его кучер, замерзающий в метельную ночь.
Мотив «тьмы», объявшей мир, и мотив апокалиптического «сна», видения также перекликается у словацкого поэта с Байроном — с его «Тьмой» и отчасти «Сном». Одно из стихотворений «Драмы мира» названо «Сон — Тьма», но это совершенно оригинальное развитие импульсов английского поэта, которые сильнее проявились в других произведениях цикла («Народы», «Освобождение», «Суд» и др.). Картина тьмы, опускающейся на землю, как будто «сон», и охватывающей все под собой, нарисована в стихотворении «Видения».
Как и у Байрона, тьма несет растерянным людям гибель. Краль метафорически трактует это бедствие как расплату за неправедную жизнь, как преддверие Судного Дня. Гаснут последние искры огня в оскверненном, забытом храме («Религия») — образы созвучны сцене «у гаснущих остатков алтаря» из «Тьмы» Байрона.
Однако «тьма» у словацкого поэта не безысходна. Во многих произведениях «Драмы мира» мотивы неотвратимой катастрофы, «огненной бури», конца света лишь предвещают наступление иной эры, царства добра и любви. Тьму непременно сменяет свет, грядет спасение, воскрешение былой славы человечества («Освобождение», «Садовник», «Древо бессмертия» и др.). Библейские образы, очень близкие Кралю и не чуждые Байрону, скрывают в себе идею социальных потрясений и переустройства мира в духе истинно христианских ценностей. Пророчества Краля о величественном будущем мира служат в цикле действенным противовесом апокалиптическим картинам несчастий и «тьмы». Стихотворение «Сон — Тьма» заканчивается словами: «...И из-за тучи будущность ясная открывается». У Байрона тьма разрасталась до размеров Вселенной.
Кралю свойственны и мессианистские мотивы. «Свет освобождения» исходит с Востока, от славян, что согласуется со штуровской концепцией. «Слово Божие» как бы умерло у народов Запада — им теперь владеют славяне, которые хотят жить с другими народами .мирно, в любви и вере («К народам», «К пророкам славянства»).
Таким образом, мотивы мировой скорби, индивидуалистического бунта личности, грядущих катастроф у славянина Янко Краля ведут к утверждению светлых начал жизни и всечеловеческого братства.
Жанры и стили в словацком романтизме не были только фольклорными, что проявилось, как мы отметили, и у Я. Краля. «Артистическим» стилем отличается творчество другого крупного поэта — Андрея Сладковича (1820-1872). В его поэзии исследователи усматривают немало черт, роднящих Сладковича с Пушкиным 8. Это, в частности, поэтизация молодости, красоты и любви, выразительные характеры, доверительное обращение к читателю в лиро-эпике, стремление к Лёгкости и благозвучности стиха. Излюбленную десятистрочную строфу Сладковича, которой написаны две лучшие его поэмы, «Марина» и «Детван», соотносят с «онегинской строфой». То и другое — переосмысленная сонетная схема, у Сладковича — усеченная.
Сладкович в молодости также тяготел к универсальности мировосприятия, находясь под сильным влиянием философии Гегеля. Он оперирует философски-нравственными аллегориями в своей ранней драматизированной поэме «Советы в семье Душана» (1844, окончательный вариант — 1861). Сладкович стремился осмыслить в ней путь исканий мыслящего человечества — через ошибки и искушения к Свободе Духа.
Шедевром словацкого романтизма стала поэма Сладковича «Марина» (1846). Это прежде всего лирическая поэма о любви к де-
вушке, но чувство постепенно вырастает до всеобъемлющей любви, которая уже не принадлежит герою — это божественная эманация. «Svetoläska» Сладковича («мировая любовь») является противовесом «мировой скорби» романтиков. Любовная тематика, признававшаяся Штуром менее значимой, органично сливается у Сладковича с патриотической. Любовь к прекрасной Марине (у которой был жизненный прототип) легко переходит в любовь к родному краю, славянству, миру, Богу — и растворяется во встречном потоке. Марина — частица большого и гармоничного целого. Так проявляется склонность поэта к диалектике Гегеля. Милош Томчик усматривает в «Марине» и отзвук Данте («дантовские звездные миры») 9. Имеются в виду воображаемые путешествия лирического героя с Мариной в нездешних заоблачных просторах, открывающих величие божественной любви, гармонии и красоты. Герой поэмы отвергает призрачное успокоение в объятиях русалки (популярный романтический мотив) и спускается с небес на землю, чтобы служить своему народу, утешить несчастных в дольнем мире.
«Марина» — одно из немногих в словацком романтизме произведений, в основу которых легли интимные переживания автора. Вместе с тем поэма воспринималась современниками как выдающийся пример «поэзии славянской». Сладкович и в самом деле отошел от штуровской концепции лишь в частностях: любовь к родине видится сквозь призму любви к красавице-словачке, вместо фольклорно-пе-сенных форм использована своеобразная «твердая строфа». Разрушая искусственное и неправомерное в эстетической программе Штура, Сладкович, как и Краль, открывал свою поэзию для импульсов из других литератур, придавая ей общечеловеческое звучание.
«Поэзия славянская» в словацкой литературе 40-60-х гг. не стала тем «увенчанием» развития словесного искусства, о котором мечтал Л. Штур. Не произошло подобного и в других литературах, включая русскую и польскую. Штуровское движение дало нам национальный вариант романтизма — менее индивидуалистический, более оптимистичный и гармоничный. Он вобрал в себя опыт мировой литературы (Данте, Петрарка, Байрон, Пушкин и др.) и плодотворно использовал фольклорные источники.
Примечания
1 Никольский С. В., Соколов А. Н., Стахеев Б. Ф. Некоторые особенности
романтизма в славянских литературах. М., 1958.
2 SturL'. Dielo. Zv. III. Slovanska l'udova slovesnost'. Bratislava, 1955. S. 37.
3 StürL'. О poezii slovanskej. Bratislava, 1987. S. 46.
4 StúrV. О poézii slovanskej. S. 46.
5 Ibid.S.78.
6 Ruská literatura v slovenskej kultúre v rokoch 1836-1996. Bratislava, 1998. S. 18.
7 См., в частности: Pisút M. Janko Král'. Zivot a dielo. Bratislava, 1957; PisútM. Romantizmus v slovenskej literatúre. Bratislava, 1974.
8 См., например: Tomcík M. Genéza básnickych vzt'ahov medzi A. Sládkovi-com a A. S. Puskinom // Tomcík M. Básnické retrospektívy. Bratislava, 1974. S. 41-70.
9 Ibid. S. 59.
