CC BY
19
А. А. Гнедаш
ТЕНДЕРНАЯ СИСТЕМА РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА: ЭСКИЗ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЛИТИКИ В КОНТЕКСТЕ ОБЩЕСТВЕННЫХ ТРАНСФОРМАЦИЙ В XX В.
В статье выявляются и интерпретируются факторы, которые обусловливают формирование и трансформации тендерной системы России в течение XX в. с позиций социальных изменений в трех контекстных измерениях: образование, труд и занятость; сексуальность/любовь и брак/семья; равноправие полов и общественно-политическая активность женщин. Для иллюстрации общественных трансформаций в системе тендерных иерархий в царской, советской и современной постсоветской России и анализа воздействия государственной политики на тендерную систему приводятся результаты волн опросов П. Н. Коло-тинского (1913, 1916, 1921 и 1926 гг.) и волн опросов Е. В. Морозовой (1998 и 2006 гг.). Указанные контекстные измерения привносят новое — гендерно ориентированное проблемное наполнение реализации выделенных групп прав в начале XXI в.
Ключевые слова: общество, гендер, социальные трансформации, ценности, жизненные планы.
Актуальной исследовательской проблемой в поле современных тендерных исследований можно назвать выявление и интерпретацию факторов, которые обусловливают формирование и трансформации тендерной системы России в течение почти века.
В качестве отражения процесса трансформации тендерной системы дореволюционного, советского и российского общества приведем результаты очень интересных опросов молодежи старших классов, проведенных в 1913, 1916, 1921 и 1926 гг. учителем Петром Николаевичем Колотинским в женской гимназии Екатеринодара, затем советской трудовой школе Краснодара. На труды П. Н. Коло-тинского (Колотинский, 1929) в процессе своих научных изысканий наткнулась профессор Кубанского государственного университета Елена Васильевна Морозова, которая в конце 1990-х годов и в 2006 г. вместе со студентами и аспирантами кафедры решилась повторить анкету почти столетней давности (Морозова, 2007, с. 137-157).
Годы проведения опросов разные, а молодых людей, живших в такое разное время, разделять будут не только их имидж, отношение к действительности, время и опыт эпох, но и личные права и свободы, образование, работа. Объединяющим фактором можно назвать лишь патриархатную систему, устанавливающую в течение ста лет разной степени проницаемости рамки для конструирования тендера как мужского, так и женского. Именно этот момент вызвал определенный интерес, позволил участвовать в интерпретации опросов 1998 и 2006 гг. и по-новому взглянуть на опросы П. Н. Колотинского.
© А. А. Гнедаш, 2008
Начнем с общеисторического контекста — конкретной социаль-но-психологической, политико-экономической обстановки в стране, на фоне которой и в зависимости от которой молодым людям, участвовавшим в опросах 1913, 1916, 1921 и 1926 гг., 1998 и 2006 гг. приходилось осуществлять свою жизнедеятельность. Государственные реформы в конце XIX - начале XX в. изменили условия существования в большей степени женщин, чем мужчин (см.: Стайте, 2004; Пиетров-Энкер, 2005; Юкина, 2007), в первую очередь предоставив женщинам доступ к образованию, профессиональной деятельности, что, в свою очередь, изменило стереотипы семейной жизни, отношение к браку, поставило по-новому вопрос о любви и сексуальности, актуализировало вопросы равноправия полов. Как пишет сам П. Н. Колотинский, именно эти вопросы вносили сами ученицы, а затем и ученики гимназии, школы под влиянием внешней среды (Колотинский, 1929, с.95). Инициатором данных общественных трансформаций послужило женское движение, пики активности которого приходятся на период 1850-1860-х годов, 1905-1918-х годов.
Период и результаты второй волны (см.: Юкина, 2007) дореволюционного феминизма для нас интересны более всего, но достижения именно первой волны стали базовым фундаментом изменений начала XX столетия. Так, 60-е годы XIX в. проходят под знаком отмены крепостного права, одним из последствий данной реформы стало вовлеченеи женщин в общественное производство, которое даже на тот момент требовало определенных образовательных навыков. Средние учебные заведения открылись для девиц всех сословий. Первыми стали осваивать сферу трудоустройства девушки из стремительно разорявшихся дворянских семей и представительницы разраставшегося разночинного слоя, вынужденные зарабатывать себе на жизнь самостоятельным трудом, так называемый «дворянский» и «разночинный» женский пролетариат (см.: Стайте, 2004, с. 32).
Именно эти «благородные девицы» стали основательницами женского движения в стране (см.: Айвазова, 1998; 2004), которые пытались в тот период решить проблему женского труда, его оплаты и женского образования. К началу XX в. почти во всех больших городах России существовали женские курсы, как высшие, так и медицинские, а также политехнические, сельскохозяйственные, архитектурные и др.1 Своим возникновением все эти курсы практически
1 Например, «Высшие женские коммерческие курсы», «Женские сельскохозяйственные курсы», Технико-графический институт, «Высшие педагогические курсы» в Санкт-Петербурге и Москве.
94 _
УГОЯМП'Э'КС. 2008. Шом 4. № 4
были обязаны частной и общественной инициативе женщин (см.: Хасбулатова, 1994, с. 213).
Рассмотрим первую четверть и конец XX в. с позиций социальных изменений в трех контекстных измерениях:
1) образование,труд и занятость;
2) сексуальность/любовь и брак/семья;
3) равноправие полов и общественно-политическая активность женщин.
Выделение данных контекстных измерений лежит в русле основных задач феминистского движения и получения женщинами трех групп прав — права женщин на образование и труд, права женщин в сфере брачно-семейных отношений (в том числе и репродуктивные права), политические права женщин. Также эти контексты и есть основные «плоскости» тендерной системы.
Как отмечалось выше, вопросы образования и профессиональной деятельности отразили первые шаги трансформации тендерной системы общества в начале XX в. Задачи демократического преобразования политической системы выдвинули в число первоочередных вопрос о всеобщем начальном образовании, поэтому 3 мая 1908 г. правительством был принят закон об обязательном бесплатном начальном образовании для детей 8-12 лет (см.: Хасбулатова, 2001). Однако женское образование по-прежнему сталкивалось с дискриминационными практиками: учебная программа в образовательных учреждениях ориентировала девушек на выполнение материнской функции, которую господствующая патриархатная система считала основным женским предназначением. Эта политика противоречила экономическому развитию страны — требованиям рынка и запросам работодателей в отношении женской квалифицированной рабочей силы.
По мнению американского исследователя Р. Стайтса, «в 1904-1906 гг. женщины заменили мобилизованных на войну с Японией мужчин, и работодатели обнаружили, что женский труд гораздо дешевле, а сами женщины-рабочие гораздо более управляемы» (Стайте, 2004). В период Первой мировой войны эти тенденции проявили себя более масштабно. Однако развитие среднего и высшего образования затрагивало интересы женщин привилегированных и разночинных слоев, в то время как для большинства женского населения России, работниц и крестьянок, доступ к полноценному образованию был закрыт.
Постепенно становясь значительной частью рабочей силы в сферах промышленного и сельскохозяйственного производства, женщины имели ограниченный доступ к профессиям, требующим
высшего и специального образования (им разрешалось работать акушерками, аптекаршами, телеграфистками, врачами без права государственной службы, продавцами в винных лавках), и были почти полностью исключены из сферы управления (например, лица женского пола допускались на службу в общественные и правительственные учреждения только по счетной и письменной части в женских заведениях ведомства императрицы Марии Федоровны) (см.: Хасбулатова, 1994).
Учебно-воспитательное дело в начале XX в. оставалось главной сферой деятельности интеллигентных женщин. В марте 1917 г. под давлением многотысячной манифестации женщин, организованной Российской лигой равноправия женщин, Временное правительство было вынуждено предоставить женщинам право занимать должности на государственной службе вплоть до министерских. Таким образом, государственная политика в сфере профессиональной занятости женщин в условиях дореволюционной России была крайне противоречивой: придерживаясь патриархатных традиций, власти способствовали высокой эксплуатации женского труда в физически тяжелых профессиях, который был самым низкооплачиваемым.
В советский период (интересующие нас 1918-1926 гг.) государственная политика занятости строилась на марксистско-ленинской концепции решения женского вопроса: обязательное вовлечение женщин в общественное производство, создание условий для совмещения женщиной профессиональной, семейной и репродуктивной функций (то, что исследователи А. Роткирх и А. Темкина позднее назовут «двойным контрактом» работающей советской женщины). Модернизация и урбанизация советского государства требовали постоянного пополнения рынка труда, поэтому экономическая и политическая мобилизация женщин стала насущной необходимостью. Право женщин на труд, равную оплату, социальное обеспечение было закреплено во всех Конституциях СССР, что бесспорно было прорывом тендерной политики. Организацию системы социальной защиты женщин в виде льгот, пособий, отпусков в связи с рождением ребенка и уходом за ним также можно отнести к достижениям советской системы.
Несмотря на декларацию государственной поддержки экономически активного женского населения, в 1990-е годы и в современное время в России сложился специфический рынок труда, имеющий характерные признаки тендерной асимметрии: наличие явной и скрытой сегрегации женщин при занятии рабочих мест; дискриминация по признаку пола при оплате труда; отстранение женщин от полноценного участия в управлении экономикой; низкая степень востребованности образовательного потенциала женщин; низкая
трудовая мобильность из-за большого объема домашней работы, отставания по уровню квалификации, выполнения функции материнства.
Рыночная экономика разделила рынок труда на два сектора: один — новый, рыночный, «мужской», престижный и высокооплачиваемый, другой — традиционный государственный, «женский», с сохраняющимся чисто внешне высоким статусом социальных занятий, но с низкой оплатой труда (см.: Айвазова, 1998; 2004). Концентрация женщин в традиционных, бюджетных отраслях экономики и углубляющаяся сегрегация в сфере труда сопровождаются для них целым рядом негативных последствий. Первое в их числе — увеличение разрыва в заработной плате мужчин и женщин.
Нам сейчас трудно представить быт и обстановку того времени, чтобы хорошо понять ответы на поставленные вопросы, можно лишь обратиться к словам самого Н. П. Колотинского: «Девушке из буржуазной среды после окончания последнего класса гимназии немного предоставлялось дорог для выбора: менее обеспеченные шли в учительницы. Реже поступали на какую-нибудь другую службу; более обеспеченные ехали на курсы и таких были единицы; остальные оставались дома, и как они сами нередко в анкете с иронией говорят, им оставалось ждать жениха». Колотинский отмечает, что ответы на эту группу вопросов были самые обширные и что именно в эти ответы «вложена душа отвечавших» (Колотинский, 1929, с. 141).
Мечты девушек-гимназисток во много связаны с вопросами трудоустройства, но окрашены они нотками невозможности реализации своих задумок. Подчас очень сильны расхождения между фантазиями и указаниями на реальные возможности работать: «хочу быть артисткой, а буду учительницей» (1913 г., ж.), «я хочу в будущем одного — не быть паразитом, как большинство женщин» (1916 г., ж.), «на этот вопрос мне ответить трудно. Хотелось бы быть астрономом или инженером, и балериной, а в действительности придется поступить на службу и зарабатывать хлеб самым прозаическим образом» (1916 г., ж.) (Там же).
Необходимо отметить, что есть довольно заметная разница между двумя дореволюционными и двумя послереволюционными годами: меньше активности, больше покорности быту, судьбе — «придется выйти замуж», «придется быть учительницей» (1913 г., ж.), сильнее звучит присущая молодежи активность, уверенность, что будущее удастся перекроить сообразно новым стремлениям — «буду идейной коммунисткой», «буду наперекор всему врачом и переломлю для этого даже себя» (1926 г., ж.) (Там же).
Отвечая в 1998 г. положительно на вопрос о работе, девушки обосновывали необходимость женщины работать экономическими причинами («чтобы обеспечить себя и семью»), самореализацией («чтобы чувствовать себя полноценным членом общества», «чтобы общаться, самовыражаться, не погрязнуть в домашних хлопотах», «чтобы не опуститься и не превратиться в вещь, служанку», «без работы я буду не я»), стремлением к независимости («не зависеть от мужа», «работа как страховка»), равенством в правах («эмансипация», «чтобы быть равной, не быть рабыней мужчины»).
Большинство опрошенных в 1998 г. мальчиков также ответили утвердительно на этот вопрос, но обосновали необходимость работы тем, что женщина может быть не замужем и ей самой надо содержать семью («нужно работать, если хочет жить»), отметили, что «каждый должен работать независимо от пола», охарактеризовали работу как «возможность чего-то добиться» и определили функцию женщины как вспомогательную по отношению к мужским («чтобы мужчине было легче»).
Опрос девочек в 2006 г. показал, что в качестве основного объяснения звучат экономические и жизненные причины («чтобы содержать себя в любом случае», «мало ли что может случиться в ее жизни»), проявляется стремление женщины к независимости («самостоятельность», «не зависеть от мужа»), декларируется равноправие в труде и работе («да, так как у нас равноправие») и собственное желание женщины работать («если хочет — пусть работает», «если важно раскрыться как личность и реализовать свои возможности»). Отметим, что современные девочки склонны ориентироваться на возможность по разным причинам остаться без мужа и видят работу как средство существования в таком случае.
Принявшие участие в опросе в 2006 г. мальчики в качестве основной причины отметили равноправие, жизненную необходимость («жизнь у нее такая», «если нет другого выхода»), стремление к независимости, собственное желание женщины работать. Но если поколение мальчиков 1998 г. больше настаивала на необходимости работать как для женщин, так и для мужчин независимо от пола, то поколение мальчиков 2006 г. в большей степени склонно рассматривать работу женщины как «а почему бы и нет», «зачем сидеть дома?».
Вторая группа вопросов, которые мы исследуем, — это тендерные стереотипы и социальный контекст в отношении сексуальности/любви и брака/семьи.
В начале XX столетия в России почти безраздельно господствовала норма раннего вступления в брак (Демографическая мо-
дернизация, 2006, с. 50). Патриархатный уклад формировал «двойной стандарт» в отношении мужчин и женщин в семейной сфере и сфере сексуальных взаимоотношений. До 1917 г. в России официально признавались два сексуальных института: брак и проституция (см.: Стайте, 2004, с. 252). Однозначно брак и семья считались частью естественной жизни, и общество резко отрицательно относилось к разводам (например, раздельное жительство супругов впервые было введено законом только в 1914 г.), но кризис семейной и сексуальной культуры, ответом на который стало активное процветание проституции, общество уже не могло обходить вниманием. Чтобы помочь девушкам освободиться из-под опеки родителей, получить образование и найти работу, был найден своеобразный выход — фиктивный брак.
Процесс урбанизации и индустриализации поставил вопрос нравственности: внебрачная любовь, отцовская безответственность, разрыв между городскими и сельскими нормами сексуального поведения, огромная масса брошенных детей — эти социальные вопросы требовали решения. Постепенное снижение рождаемости в начале XX в. явилось отражением обособления сексуального поведения мужчин и женщин от прокреативного, что требовало общественного решения вопросов контрацепции.
Семейное законодательство того времени пришло в глубокое противоречие с взглядами просвещенной части общества, особенно молодежи. Поколенческое противостояние обозначило линию разлома в традиционной семье и распределении семейных ролей. И главной силой, взорвавшей изнутри старинный семейный уклад и ускорившей его кризис, стала и «наиболее придавленная этим укладом женщина» (Демографическая модернизация, 2006, с. 59).
Дореволюционную государственную политику в отношении нук-леарной семьи того времени принято считать консервативной: общество не признавало материнство социально значимой функцией, отсутствовало законодательство об охране материнства, были запрещены аборты, неудовлетворительная постановка медицинской помощи женщинам крайне отрицательно сказывалась на их здоровье и детской смертности.
В 1918 г. публикуется Кодекс законов об Актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве РСФСР — в законах конкретизируется идея равноправия женщины с мужчиной в браке и семье (см.: Трагер, 1999). Проведение этих законов в жизнь будет сопровождаться серьезными затруднениями, обусловленными живучестью старых форм.
В основном отношение к замужеству у девушек начала XX в.
можно охарактеризовать как отношение к неизбежной вещи принудительного характера («замужество — это цепи рабства», «на замужество смотрю отрицательно, но выйти замуж придется», «замужество самая неприятная вещь, это конец самостоятельности, свободы идеальных устремлений для женщины»); как сознание неполноты жизни без замужества и полной связи с материнством («женщина, если вышла замуж, должна всю себя посвятить семье», «выходя замуж, я беру на себя ответственность перед обществом и тем человеком, которого я произведу на свет»; как идеализирование семейной жизни («нравится мне семейная жизнь», «хочу выйти замуж и вижу назначение женщины только в семейной жизни», «на замужество я смотрю как на подвиг своего рода») (см.: Колотинский, 1929, с. 141-142).
Интересно, что в 1926 г. вопрос о замужестве отпал совсем. Если в дореволюционное время брак расторгнуть было нелегко, то в молодой советской республике вопросы брака и развода стали гораздо легче, а замужество не представлялось уже шагом на всю жизнь («отношения между мужчиной и женщиной различны вне брака и в браке», «брак мне кажется бесконечно диким и ненужным; если есть потребность в ребенке, приобрети его» (Там же, с. 149), и этот факт описывался выше. С другой стороны, изменился возраст оканчивающих школу, появились возможности для получения дальнейшего образования.
Двадцатый век, по признанию многих исследователей, поставил абсолютно новый вопрос, ранее неартикулированный, но назревавший очень болезненно еще в XIX в. — вопрос равноправия полов и включения женщин в публичную жизнь, бывшую ранее привилегией только мужчин.
Исследователи давно рассматривают появление женской гражданской активности «как признак и условие модернизации общественной системы» (Айвазова, 2004, с. 641-656).
Впервые российские женщины получили политические права в марте 1917 г., когда под давлением многотысячной манифестации питерских женщин Временным правительством был внесен пункт в положение о выборах в Учредительное собрание, согласно которому члены Собрания избирались всеобщим, прямым, тайным и равным голосованием без различия пола (см.: Хасбулатова, 2001). Но этой победе предшествовали долгие годы общественных дискуссий и ломки социальных стереотипов в отношении роли женщины в обществе.
До принятия избирательного закона 1905 г. общественное женское движение было нелегитимным наравне с другими социальными движениями. После 1905 г. женское движение активно пытается
вписаться в общественный процесс — приобретает организационную форму (возникают «Союз равноправности женщин», «Лига равноправия женщин» и др.), начинается активная разработка идеологии движения, изменяется репертуар коллективных действий (консолидация женских организаций, «пролоббистские» контакты с партиями и депутатскими фракциями в Государственной Думе и т. д.).
Это были первые проявления общественно-политической активности женщин, которые подчас отрицательно оценивались обществом, так как единственной формой общественной жизни женщин признавалась благотворительно-просветительская, доступная только женщинам из привилегированных слоев общества.
Под давлением общественного мнения зарождающиеся в начале XX в. политические партии обсуждали женский вопрос при выработке политических программ. Ряд политических партий («Трудовая народно-социалистическая», «Союз освобождения», «Конституционно-демократическая», «Социалистов-революционеров», «Радикальная», «Социал-демократическая») включили в свои программы отдельные задачи по уравнению женщин в политических правах, улучшению условий женского труда, охране материнства.
Мотивом их деятельности были не столько убеждения, сколько желание завоевать на выборах голоса имущих женщин, а также возможность не показаться консервативными в глазах демократически настроенной части общества. Дореволюционное общество так и не пришло к однозначному ответу на вопрос равноправия полов, а советские власти обозначили «женский вопрос» решенным.
Трансформация экономической и политической систем России в 1990-е годы привела к структурным преобразованиям во всех сферах жизнедеятельности, что, с одной стороны, отрыло перед страной перспективы дальнейшего развития, но с другой — сформировало целый ряд новых проблем, среди которых важное место занимает рост тендерного неравенства в обществе.
Результаты исследований, проведенных в 1990-е годы, показали, что в подавляющем большинстве семей ситуация тендерного неравенства не только сохранилась в своих основных чертах, но и усугубилась из-за тяжелого экономического положения, в котором в связи с кризисом оказалось большинство российских семей (см.: Здравомыслова-Стоюнина, 1998).
Уникальность российской ситуации заключается в том, что за первое десятилетие постсоветского периода обострились не только проблемы, связанные с ухудшением социально-экономического положения женщин, вытеснением их из сферы принятия решений, феминизацией бедности, но и обострились проблемы мужской час-
ти населения (см.: Кон, 2001, с.188-243). И здесь следует отметить: чрезвычайно низкий уровень ожидаемой продолжительности жизни мужчин; наметившееся их отставание по уровню образования; широкое распространение асоциального поведения; частое нарушение прав мужчин как отцов, особенно в ситуации развода; девальвацию института отцовства.
Несмотря на то, что Российская Федерация еще в 1990-е годы провозгласила приверженность принципам тендерного равенства2, ограниченное участие женщин в политико-управленческих процессах мешает укоренению демократических принципов в обществе и создает препятствия для достижения подлинного тендерного равенства. На данном этапе развития российского общества полити-ко-административным элитам свойственна наибольшая тендерная асимметрия, проецируемая в сознании граждан, замещающих должности государственной гражданской службы как «традиционная». Проекция наиболее распространенной тендерной модели «женщина-исполнитель — мужчина-руководитель» находит непосредственное отражение в дилемме «управляющая элита — подчиняющиеся управляемые» (см.: Гнедаш, 2007, с. 323-331).
Тендерные диспропорции политико-административных элит возникают под воздействием профессиональных установок, которые формируются в результате разной социализации мужчин и женщин, и под влиянием традиционного распределения семейных ролей в обществе. Слияние этих двух процессов образует сложившуюся практику назначения на руководящие должности по половому признаку, как правило, мужчин. Институциональными тендерными барьерами для рекрутирования женщин в политико-административные элиты становятся: стремление организаций к гомосоциальному воспроизводству, институционализация патриар-хатных стереотипов в феномене «стеклянного потолка», детерминирование биологических функций и семейных обязанностей женщин для оправдания и воспроизводства механизма дискриминации (см.: Гнедаш, 2006). В таких условиях тендерная модель «женщина-исполнитель и мужчина-руководитель» при наличии большого объ-
2 Например, создана федеральная программа «Женщины России», подготовлен «Национальный доклад о выполнении в России Конвенции ООН о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин», принята «Концепция улучшения положения женщин в Российской Федерации». Российская Федерация присоединилась к Пекинской Декларации и Платформе действий — данные структуры обычно считаются элементами «Национального механизма» по улучшению положения женщин. Однако следует подчеркнуть, что статус «Национального механизма» не определен, он не имеет отдельного бюджета для своей деятельности, не обладает полномочиями для инициирования законодательных инициатив и оказания влияния на формирование политики тендерного равенства.
102 _
УГОЯМП'Э'КС. 2008. Шом 4. № 4
ема семейных функций у первой и практическом отсутствии таких функций у второго становится базовым тендерным контрактом в системе политико-административных элит на федеральном, региональном и местном уровнях (Там же).
П. Н. Колотинский пишет, что вопрос об отношении между полами и равноправии «принимал в разные годы в анкетах разную форму в зависимости частью от условий времени, частью от других обстоятельств» (Колотинский, 1929, с. 140). В 1913 г. вопрос о равноправии мужчин и женщин «выдвинут ученицами в связи с вопросом о замужестве». Анализируя ответы своих учениц, он писал о том, что «по вопросу о равноправии в головах молодых женщин в школе царил хаос. С одной стороны, казалось необходимым и заманчивым равноправие; с другой — само понятие "равноправие" было неясно и часто неправильно понимаемое, равноправие гражданское и социальное путалось с полным равенством полов; пугала борьба за равноправие» (Там же, с. 144). В 1916 г. в опросник включается вопрос «Как я смотрю на общественную деятельность женщины?», а в 1921 и 1926 гг. вопросы о замужестве и равноправии дополняются вопросом о любви. В это время у девушек не было осознания того, что только сама женщина может завоевать себе социальные и политические права.
Для гимназисток 1916 г. вопрос о равноправии еще, так сказать, не назрел — почти половина либо затруднились ответить, либо отметили, что вопрос труден и решить его нельзя. Для другой половины девушек равноправие было очень необходимо, причем мнения разделились.
Выделились эгалитарная тенденция («женщина и мужчина — оба люди, и они должны быть равноправны»), мнение о большой значимости равноправия для жизни общества («равноправие произведет переворот в семье, обществе и государстве», «женщина перестанет быть слабым и нежным существом и сможет проявить свои богатые и душевные силы, и как человек более чуткий и нежный душой, чем мужчина, повернет дела на иное русло»). Есть и отрицательное мнение по данному вопросу («равноправие нужно женщине только отчасти; если бы женщина получила все права, то это принесло бы вред семье, государству», «получив равноправие, женщина будет забывать о семье, стремясь к деятельности, равной деятельности мужчин»),
С одной стороны, равноправие казалось необходимым и заманчивым, а, с другой стороны, само понятие равноправие, видимо, было неясно и часто неправильно понимаемо («по этому вопросу я просто скажу: не в свои сани не садись»), кого-то пугала борьба за
равноправие («суфражистки отбили у меня охоту защищать женское равноправие») (Там же, с. 143).
Вопрос о равноправии в 1926 г. уже потерял свою остроту и видоизменился («Как я смотрю на отношение мужчины и женщины?»). Н. П. Колотинский никак не комментирует этот факт, но можно предположить, что тендерные практики советского государства и политика государства по поводу решенное™ «женского вопроса» уже повлияли на общественное мнение. В общем же все ответы на данный вопрос можно разделить на две группы: указывающие, какими должны быть отношения между полами («в браке и вне брака женщина и мужчина — товарищи и соработники, и если мужчина подчиняет себе женщину или сам ей подчиняется, это ненормально»), и просто дающие характеристику фактических отношений между полами («женщина, как и мужчина, должны иметь одинаковые права; этим определяются и их отношения, но на самом деле этого нет») (Там же, с. 148).
Перейдем к вопросу о существовании равноправия в постсоветское время. В 1998 г. треть девочек ответили отрицательно и две трети положительно на вопрос о равноправии в России, мнения мальчиков разделились поровну, причем желание дать комментарии и обосновать свой ответ девушки давали более охотно и расширенно, а мальчики — односложно. И мальчики, и девочки связали равенство с характеристикой человеческих прав в целом («все люди равны», «женщина тоже человек, она имеет право на все», «женщины в нашей стране могут добиться тех же результатов, что и мужчины»), говорили об официальном, теоретическом равенстве прав и отметили неравенство на практике из-за «предубеждений» против женщин. Мальчики, давшие отрицательный ответ, связали его с тем, что женщина в принципе не может быть равной мужчине, так как «мужчина — глава», а равенства «не может быть ни в одной стране».
Отмечая неравенство мужчин и женщин, поколение девочек 1998 г. в большей степени отметило неравенство на работе («все должна тянуть женщина, тогда как некоторые должности получают только мужчины», «мужчине легче устроиться»), не акцентируя, как мальчики, внимание на семейной сфере («в семье — да, а в стране не знаю»).
Интересны замечания о том, что ситуация в стране предопределяет равенство и неравенство в правах — когда «плохо», женщины и мужчины закономерно равны во всем, а когда «хорошо» в стране, женщина становится «леди», а мужчина — «джентльменом», что, по мнению девочки, должно объяснять необходимое неравенство.
Большинство девочек говорило о частных случаях равенства и об артикуляции вопросов равенства. Также отмечалось, что такая ситуация в неравенстве прав сложилась в ходе «эволюции», поэтому у мужчин исторически «больше привилегий во всем».
В 2006 г. почти все мальчики отметили равенство мужчин и женщин, отмечая «равенство перед законом», что «женщины зарабатывают и могут в профессии делать то же, что и мужчи-ны-губернаторы, космонавты». Интересно, что эти мальчики говорили, что сами они «никогда не сталкивались с дискриминацией по половому признаку».
Ответы девочек данного поколения также обосновывают равенство мужчин и женщин законом («у женщин столько же прав, сколько и у мужчин, она делает то, что хочет и мужчина также»), способностью самой женщины сделать себя равной мужчине («если она умная»), В ответах этого поколения также прослеживается мысль о том, что «на многие должности берут только мужчин, хотя женщины с этой работой могут справляться лучше», к власти женщин не допускают — «в Думе женщин раз, два и обчелся». Отрицательные ответы связаны с доминированием мужчин как «более стильного пола», что сложилось «исторически», с собственными представлениями мужчин, что «они лучше и сильнее».
Необходимо отметить, что опрошенные в 2006 г. в большей степени говорят о неравенстве как о структурном явлении, подкрепленном формальным равенством перед законом.
Возвращаясь к сюжету опросов П. Н. Колотинского и Е. В. Морозовой и к теме нашего исследования, отметим, что и в царской, и в советской, и в современной постсоветской России существовавшие и существующие законы, институции и государственные программы вряд ли можно назвать частью государственной политики по реализации тендерного равенства и устранению существующего неравенства в правах «де-юре» и в возможностях «де-факто» мужчин и женщин. Но тем не менее данные элементы тендерной политики имели право на существование и сейчас дают определенную основу для утверждения того, что в XXI в. тендерное равноправие становится одним из ключевых критериев, по которому можно судить о степени развития институтов демократии и гражданского общества.
Конец XX в. показал, что указанные контекстные измерения не утратили своей актуальности и для постсоветской России, а лишь привнесли новое проблемное наполнение реализации выделенных групп прав.
Литература
Айвазова С. Г. Русские женщины в лабиринте равноправия: Очерки политической теории истории. М., 1998.
Айвазова С. Г. Женское движение как ресурс модернизации России // Тендерная реконструкция политических систем. СПб., 2004.
Баскакова М. Е. Социально-экономические проблемы занятости российских женщин в переходной экономике // Теория и методология тендерных исследований. М., 2001.
Гидденс Э. Пол, патриархат и развитие капитализма // http://ecsocman.edu.ru/ ¡таде5/риЬ5/2005/11/21/0000241053/018. GIDDENS.pdf
Гнедаш А. А. «Королевство кривого равенства»: политико-административные элиты современной России // Гуманитарное образование и социальный контекст: тендерные проблемы: Материалы Международной научной конференции. Санкт-Петербург, 25-28 июня 2007 г. СПб., 2007.
Гнедаш А. А. Диссертация на соискание ученой степени кандидата политических наук «Политико-административные элиты постсоветской России: тендерное измерение». На правах рукописи. Кубанский государственный университет. Краснодар, 2006.
Демографическая модернизация России. 1900-2000 / Под ред. А. Г. Вишневского. М., 2006.
Здравомыслова-Стоюнина О. О возможности изменения статуса женщины в семье // http://www.owl.ru/win/books/women1998/21.html
Колотинский П. Н. Опыт длительного изучения мировоззрения учащихся выпускных классов//Труды Кубанского педагогического института. Краснодар, 1929. Т. 2-3.
Кон И. С. Российский мужчина и его проблемы // Тендерный калейдоскоп. М., 2001.
Морозова Е. В., Самаркина И. В. Выпускники о школе и о себе: назад в будущее // В поисках гуманистической реальности: Сб. науч. тр. Краснодар, 2007.
Стайте Р. Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм, большевизм 1860-1930 гг. М., 2004.
ТрагерДж. Великие женщины. Хроника. События. Факты. М., 1999.
Хасбулатова О. А. Эволюция российской государственной политики в отношении женщин: обзор исторического опыта (1861-1917, 1917-1991) // Интеграция женщин в процессе общественного развития. М., 1994.
Хасбулатова О. А. Российская государственная политика в отношении женщин (1900-2000)//Теория и методология тендерных исследований. М., 2001.
Пиетров-Энкер Б. «Новые люди» России: Развитие женского движения от истоков до Октябрьской революции. М., 2005.
Юкина И. И. Русский феминизм как вызов современности. СПб., 2007.
9ТОЯЗШЭ%С- 2008. Шом 4. № 4
