CC BY
62
чувства, веря в божественную природу любви. «Видите, - начала... Дора, - почему я вот и назвала таких женщин Мариями, а нас - многоречивыми Марфами. Как это все у нее просто и все выходит из одного люблю. ... Она любит потому, что любит его, а не себя, и потом все уж это у нее так прямо идет - и преданность ему, и забота о нем, и боязнь за него, а у нас пойдёт мар-фунство: как? Да что? Да, может быть, иначе нужно? И пойдут эти надутые лица, супленье, скитанье по углам, доказыванье характера, и прощай счастье».
Устами Доры Лесков высказывает свои заветные мысли. С одной стороны, он горячо выступает за необходимость серьезного образования для женщин, за их право приносить пользу обществу в качестве врачей, учителей, о чем не раз высказывается в своих статьях. С другой стороны, ему представляется губительной утрата многими женщинами религиозного чувства, искренней веры. Эти размышления не оставляют писателя и в дальнейшем. 18 декабря 1870 г. он пишет С.А. Юрьеву, основателю журнала «Беседа»: «... пять лет тому назад по поводу толков «о призвании женщины» и кривотолков о русской женщине с верою и упованием, которые были осмеяны, мне пала в голову и в сердце неотвязная мысль изобразить в живом очерке: мешают ли эти злополучные вера и упование истинной свободе чувства и независимости женщины? В обдуманном плане я уложил целую эту идею в повесть, снабдив ее и кличкой по шерсти. Повесть эта должна быть названа: «Марфа и Мария». При этом библейском названии во главе повести идет и евангельский эпиграф: «Марфо, Марфо, пе-чешися» и пр. Отсюда, я думаю, Вам уже понятно, что будет сказано в этой повести? ... Не откажитесь мне ответить: нравится ли Вам мой замысел поделить наших современных соотечественниц на «Марф и Марий» и показать всю тщету их «марфунства» при несомненной ясности пути Марий?». Однако повесть «Марфа и Мария» не была написана, остались лишь черновики, которые свидетельствуют о том, что писатель в ходе работы над повестью переосмыслил образы библейских героинь, и особенно Марфы [см. об этом 1, с. 287-288].
Решая вопрос о непосредственном производящем окказионального глагола марфунствовать, учитываем мнение В.В.Виноградова о том, что «глаголы на -ство-
вать обычно соотносятся с именами существительными действия-состояния на -ство (блаженствовать - блаженство, бесчинствовать - бесчинство и т.п.)», хотя такое соотношение не является обязательным (см. умствовать, усердствовать, наличествовать и др.). На этом основании делается вывод: «...можно говорить о морфологических вариантах одного и того же суффикса: -ствова- и -ова-(при именной основе на -ств-)» [3, с.346].
Производному марфунствовать соответствует отвлеченное существительное марфунство, причем оба окказионализма встречаются в одном контексте: «Это Марии, - говорила она [Дора] Долинскому, - а не мы, Марфы, кажется, только и стоющие одного упрёка... Может быть, только мы и выслужим за своё марфунство. - Опять новое слово, - заметил весело Долинский, - то раз было комонничать, а теперь марфунствовать».
Как свидетельствует контекст, производное марфунство со значением «поведение, подобное тому, которое характерно для лица, названного производящим словом» образовано Дорой от имени Марфа. Ее собеседник, услышав новообразование, казалось бы, повторяет его, но вместо существительного марфунство в его устах звучит глагол марфунствовать. Долинский произносит только что созданное Дорой новое слово в паре с ранее слышанным от нее же глаголом комонни-чать и, возможно, машинально, по аналогии с только что употребленным глаголом в свою очередь образует от существительного марфунство глагол на -ствовать, поскольку производные этого словообразовательного типа образуют «открытые ряды стандартно-однотипных слов, готовые всегда пополниться новыми речевыми образованиями, лексическое значение которых не фра-зеологизировано, а предопределено их структурой» [4, с.79]. Считаем, что производное марфунствовать характеризуется двойной мотивацией: антропонимом Марфа и отвлеченным существительным марфунство.
Таким образом, в языковой картине мира Н.С. Лескова окказиональные деонимы, входящие в словообразовательные гнезда с вершиной-антропонимом, занимают важное место, являясь ключевыми элементами разной степени значимости как в отдельных произведениях, так и в идиостиле писателя в целом.
Библиографический список
1. Алешина Л.В. Тщетно ли марфунство? // Информационный потенциал слова и фразеологизма: Сборник научных статей. Орел: ОГУ, 2005. С.285-288.
2. ВиноградовВ.В. О языке художественной литературы. М.: Гослитиздат, 1959. 655 с.
3. Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о слове). М.: Высшая школа, 1972. 614с.
4. Лыков А.Г. Современная русская лексикология (русское окказиональное слово). М.: Высш. шк., 1976. 120с.
5. ШестаковаЛ.Л. Русская авторская лексикография: теория, история, современность: автореф. дис. ... канд. филол. наук. М, 2012. 50 с.
References
1. Aleshina L.V. Vain if marfunstvo?. // Information potential words and collocations: Collected articles. Orel: OSU, 2005. Pp. 285-288.
2. Vinogradov V.V. About language literature. Moscow:State Publishing House, 1959. 655 p.
3. Vinogradov V.V. Russian language (grammatical teaching of the word. Moscow: Higher School, 1972. 614 p.
4. LykovA.G. Modern Russian lexicology (Russian occasional word). M.: Higher. wk., 1976. 120 p.
5. ShestakovL.L. Russian author lexicography: the theory, history, modernity: Author. dis. ... cand. philol. sciences. M, 2012. 50 p.
УДК 82.091-4 МЕРЕЖКОВСКИЙ Д.С. И.А. БИЛИБИНА
кандидат филологических наук, старший преподаватель, кафедра русской литературы ХХ-ХХ веков и истории зарубежной литературы, Орловский государственный университет
UDC 82.091-4 MEREZHKOVSKY D.S.
I.A. BILIBINA
Candidate of Philology, senior teacher, Russian literature of the XX-XXI centuries and history of foreign literature department, Orel State University
ТЕМА ЛЮБВИ В РОМАНЕ Д.С. МЕРЕЖКОВСКОГО «АЛЕКСАНДР I» КАК ВЫРАЖЕНИЕ АВТОРСКОЙ КОНЦЕПЦИИ
LOVE THEME AS A REPRESENTATION OF AUTHOR'S CONCEPTION IN D.S. MEREZHKOVSKY'S NOVEL "ALEXANDER THE FIRST"
Тема любви играет важную роль в романе Д.С.Мережковского «Александр I». Она представлена взаимоотношениями трех героев: императора Александра I, императрицы Елизаветы Алексеевны и Марии Антоновны Нарышкиной. Через тему любви в романе раскрываются характеры персонажей, их внутренний мир; авторская идея о «земном», плотском и «небесном», духовном началах в человеке.
Ключевые слова: Д.С. Мережковский, историософская концепция, трилогия «Царство Зверя», тема любви, императрица Елизавета Алексеевна, М.А. Нарышкина, образ царя Александра I.
Love theme plays an important part in D.S. Merezhkovsky's novel "Alexander the first". It is presented in the relationship between three heroes: Emperor Alexander the first, Empress Elizabeth Alekseevna and Mary Naryshkina. Through the love theme characters and their inner life; author's ideas of "earthy", carnal, and "heavenly", spiritual, elements in a human being are developed in the novel.
Keywords: D.S. Merezhkovsky, philosophy of history, trilogy "The Kingdom of the beast", love theme, Empress Elizabeth Alekseevna, Mary Naryshkina, the image of tsar Alexander the first.
В основе «неохристианской» историософской концепции Д.С. Мережковского лежит любовь. В представлении писателя, только это чувство может способствовать установлению Вселенской теократии и Царства Третьего Завета. Мережковский видит в любви «... единственный возможный для человека смысл жизни», «... начало не только личного, но и вселенского спасения» (2, 4), которое дает человеку истинную свободу. Она способна привести ко всемирному объединению.
Поскольку, по мысли писателя, человек заключает в себе два противоположных начала - «земное» и «небесное», плотское и духовное, поэтому Мережковский на примере темы любви пытается выразить свои идеи, раскрыть двойственность персонажей. Причем «земное», плотское у писателя имеет двоякое значение. Как отмечает Я.В. Сарычев, плотское начало, «истинная», «высшая» «плоть» отождествляется с «телом Христа, Плотью Христа», но «антихристово» начало указывает на наличие «звериной», «падшей» плоти в человеке» (4, 43).
В романе «Александр I» трилогии «Царство Зверя» тема любви представлена взаимоотношениями императора Александра I с женой Елизаветой Алексеевной и любовницей Марьей Антоновной Нарышкиной, которые раскрываются через восприятие их императрицей.
В своих романах женским образам, которые служат раскрытию авторской концепции, Мережковский дает более подробную характеристику. Так императрица Елизавета Алексеевна воплощает собой «небес-
ное» начало в романе. На это указывает уже описание ее внешности. Еще до появления самой героини мы знакомимся с портретом императрицы через восприятие внебрачной дочери Александра, Софьи, когда она вспоминает свои детские встречи с ней: «... вспомнила ее (Елизаветы Алексеевны - И.Б.) усталое, почти старое, но все еще прекрасное, не женское, а девичье лицо; благоуханную свежесть, как будто не духов от платья; а от нее самой, как от цветка...» (1, 116). Это описание Елизаветы наполнено любовью. Очень важно то, что портретная характеристика императрицы дана через детское восприятие, поскольку ребенок видит суть человека только ему данным внутренним чутьем. Преображающая Елизавету Алексеевну юность, отразившаяся на ее лице, идет изнутри, что говорит о чистоте души и духовной возвышенности императрицы.
Мережковский на протяжении всего романа неоднократно подчеркивает в описании Елизаветы присущую ей детскость. Об этом говорит сама героиня, вспоминая, как они с бывшей супругой великого князя Константина Анной, как дети «... голыми ногами в воде по взморью бегали, смеялись и шалили так, что статс-дама императрице-матери пожаловалась. Это четверть века назад, но есть во мне и теперь та же веселая девочка» (1, 358). Автор показывает ее романтичной натурой, в которой проявляется детская непосредственность. Так, увидев во дворце в Таганроге свои детские столовые часы в форме пастушка, «... засмеялась она
© И.А. Билибина © I.A. Bilibina
(Елизавета Алексеевна - И.Б.) и захлопала в ладоши, как маленькая девочка» (1, 481), или, например, автор отмечает, что перед встречей с государем императрица «наряжалась, как влюбленная девочка...» (1, 320). Но иногда образ Елизаветы-«маленькой девочки» связан с душевной болью героини. В своем дневнике она записала следующее: «Страдания человеческие - темные, но точные зеркала; надо в них смотреться, чтобы увидеть себя и узнать. Я вижу себя в своем темном зеркале не ее величеством, императрицей всероссийской, а маленькой девочкой, которая не хотела рождаться, или старой старушкой, которая не может умереть» (1, 352).
Показывая отношения между Александром I и Елизаветой Алексеевной, Мережковский более детально раскрывает чувства героини, которые находят отражение в ее дневниковых записях. Приводя в романе дневник императрицы Елизаветы, автор таким образом придает проблеме их взаимоотношений более интимный характер.
В конце первой части есть эпизод, когда Елизавета Алексеевна - законная жена Александра, словно тень, незаметно пробирается к нему в покои, чтобы поцеловать его уже спящего. В этот момент автор отмечает ее сходство с «... изваяниями древних плакальщиц или надгробиями памятников. В ее движениях видно было то, что она сама о себе говорила: «Я всю жизнь пробиралась по стенке» (1, 161). Этот небольшой эпизод уже указывает на одиночество императрицы и отчужденность от нее мужа.
Взаимоотношения между Александром и Елизаветой были очень сложными. Сама государыня характеризовала их следующим образом: «Такие близкие - такие чуждые» (1, 353). Противоречивость Александра, его двойственная сущность ярко выражена в постоянных метаниях между двумя женщинами. Елизавета Алексеевна пишет об этом так: «Он все еще не решил, кто ему сейчас нужнее, я или Нарышкина. От меня - к ней, от нее - ко мне. Сегодня мне говорит: «Вы мой ангел хранитель, главный по Боге!» - а завтра дают понять, что в любви моей не нуждаются. Вечные подъемы и паденья - вот от чего душа моя устала до смерти» (1, 362). Любовь Елизаветы Алексеевны, как она сама не раз отмечает, являлась невзаимной. В дневнике, размышляя над своей семейной жизнью, она задает себе риторический вопрос: «Зачем я всю жизнь люблю человека, который не любит меня?..» (1, 357). Вспоминая слова Александра о том, что для него любовь невозможна без презрения, императрица видит в его нелюбви огромное к ней чувство уважения: «Всегда, будто бы, казалось ему, что мы - брат и сестра, близнецы духовные, и между нами плотская любовь - кровосмешение...» (1, 359-360). Как отмечает Я.В. Сарычев, Александра связывает с Елизаветой Алексеевной «братски-брачная любовь», что, по мысли исследователя, «... способствует религиозному служению «белого» русского царя...» (4, 166).
Для императрицы любовь к мужу - это любовь-вера, любовь-религия. Об этом она напишет в своем дневнике: «Я смешивала покорность ему с покорно-
стью Богу, и это была моя религия. Я говорила себе: «Он этого хочет», - и трудное делалось легким, горькое
- сладким; все легче и легче, все слаще и слаще» (1, 373). Ее любовь к Александру - жертва, которую она готова принести во имя блага мужа. Она «сломила, убила себя для него». Видя душевные страдания Александра, государыня хочет помочь, но не знает, как это сделать. Поэтому Елизавета обращается с горячей молитвой к Богу: «Мы - как два утопающих: друг за друга цепляемся и тащим друг друга ко дну. Если я одна виновата, прости меня, Господи! Ты Сам меня создал такою. Я ничего не могу, ничего не хочу, ничего не знаю - я только люблю. А если оба мы виноваты, - казни меня, а не его, возьми душу мою за него...» (1, 374). Всю жизнь она была для императора или сиделкой, или любовницей, или вообще никем, когда в ней отпадала надобность для императора после выздоровления. Как справедливо отмечает А.Н. Михин, «всю свою жизнь она (Елизавета
- И.Б.) принесла в жертву любви и тому человеку, которого любила» (3, 198).
Но безграничная любовь к мужу не мешает Елизавете Алексеевне замечать в нем и отрицательные черты. Например, она видит в нем подлость. Императрица вспоминает свою давнюю обиду на то, что Александр всегда читал письма ее и всех членов царской семьи. Или когда Елизавета Алексеевна сказала, что ей все известно о Тайном Обществе, император стал просить назвать имя того человека, от которого она узнала об этом. Именно в тот момент Елизавета Алексеевна увидела «... в лице его что-то трусливое, жалкое, подлое: «Да, подлое!» - подумала она с возмущением. Разве не подлость - выпытывать, допрашивать так, смотреть на нее глазами сыщика?» (1, 323).
По мнению Елизаветы Алексеевны, для Александра нет и не может быть настоящей любви, а есть только «игра в любовь - игра в бирюльки» (1, 361). Еще одной причиной, по которой, как считает императрица, государю чужда любовь к женщине, является то, что он «... сам слишком женщина. «Кокетка», как называла его королева Гортензия. Неисправимый щеголь, в глазах женщин, как в зеркалах, только самим собой любуется» (1, 360). Отсюда и отсутствие у него настоящей, искренней любви: «... ни одной любви, а сколько любвей! Купчихи, актрисы, жены адъютантов, жены станционных смотрителей, белобрысые немки-менонитки, и королева Луиза Прусская, и королева Гортензия. Со многими доходило только до поцелуев» (1, 360). Эта характеристика, данная императору его женой, говорит о преобладании в нем низменного, плотского начала.
Однако в Таганроге, незадолго до смерти Александра, их переполняет чувство любви друг к другу. Государь признается в ошибочности своего отношения к Елизавете: «О, Lise, Lise, как я был глуп всю жизнь! Точно спал и видел во сне, что люблю ее, но не знал, кто она... И вот только теперь узнал...» (1, 484). Император во время их пребывания в Таганроге «не отходил от нее; казалось, ни о чем не думал, кроме нее, как будто, после тридцати лет супружества, наступил для них медовый месяц. Ухаживал за нею, раз десять
на дню спрашивал: «хорошо ли вам? Не надо ли чего-нибудь еще?» Угадывал ее желания, прежде чем она успевала их высказать» (1, 482). Приближенные тайно между собой называли их «молодыми супругами». В этот период отношения мужа и жены были наполнены гармонией, покоем и всеобъемлющей любовью. И даже после смерти императора Елизавета Алексеевна не теряет надежду на то, что и там, в загробном мире, они будут вместе.
Духовно возвышенная императрица противопоставляется в романе развращенной Марье Антоновне Нарышкиной, любовнице государя. Александр жил с ней открыто в греховной связи, идя на поводу только у своей низкой страсти. Он был настолько ею очарован, что, застав однажды со своим адъютантом Ожаровским, поверил ее оправданиям «. больше, чем глазам своим» (1, 98). Нарышкина в романе является носительницей «земного», низменного начала. Марья Антоновна внешне была очень красива, что объясняло наличие у нее «бесчисленного» количества любовников, часто сменяющихся, причем «... большею частью из молоденьких флигель-адъютантов» (1, 98). На одном из вечеров в салоне Марьи Антоновны Валериан Голицын дает ей следующую характеристику, которая подчеркивает ее чувственную привлекательность: «На ней -всегдашнее простое, белое платье, туника с прямыми складками, как на древних изваяниях; старая мода, а на ней - новая, вечная; никаких украшений, только вместо пряжки на плече - камея-хризолит, подарок императрицы Жозефины, да гирлянда незабудок в черных волосах. Лет за сорок, а все еще пленительна. Сегодня -особенно. Не вторая, а двадцатая молодость. Глубокая ясность осенних закатов, душистая зрелость осенних плодов» (1, 104-105). Ее «молодость», в отличие от «девичьего лица» Елизаветы, наполненного «благоуханной свежестью, ... как от цветка», не несет в себе легкости, одухотворенности, а выражает что-то притягательное,
томное, сладострастное. Когда Голицын догадывается, что «двадцатая молодость» Марьи Антоновны связана с ее увлечением очередным возлюбленным, он вспоминает характеристику, кем-то ей данную: «Минерва в час похоти» (1, 105). Сейчас, по мнению Валериана, она была именно такой. Наивысшей точкой в проявлении полной безнравственности Нарышкиной стало ее вступление в интимные отношения с официальным женихом свое дочери, графом Шуваловым.
Елизавета Алексеевна в своем дневнике далеко не лестно отзывается о Марье Антоновне. Однако причиной этого является все-таки в большей степени не их соперничество, ревность государыни, а скорее отношение к ней Александра. Елизавета отводит Нарышкиной роль «супруги, матери», которая была с Александром только «в счастье» (1, 359). Размышляя об отношениях Марьи Антоновны с Александром, она находит ей следующую характеристику - «именно: тварь; это - не бранное, а точное слово. Разве можно в лотерею разыграть женщину, как он (т.е. Александр - И.Б.) ее с Платоном Зубовым?» (1, 359). Для Александра любовь неотделима от чувства презрения. По его мнению, «чтобы любить, надо немного презирать женщину» (1, 359). Это презрение, по мнению Елизаветы Алексеевны, и составляет суть отношений между императором и Нарышкиной. Нет ни с чьей стороны светлого, возвышенного чувства.
Таким образом, в романе «Александр I» тема любви играет важную роль в раскрытии авторской религиозной и историософской концепции. Мережковский через тему любви показывает двойственность императора Александра, испытывающего любовь как к духовно-возвышенной жене Елизавете, которая заключает в себе «небесное» начало, так и к свой любовнице - безнравственной, развращенной М.А. Нарышкиной, являющейся в романе носительницей «земного», плотского, низменного начала.
Библиографической список
1. Мережковский Д.С. Александр I // Мережковский Д.С. Собр. соч.: В 4 т. Т.3. М.: Правда, 1990. 560 с.
2. Мережковский Д.С. Меч // Мережковский Д.С. Не мир, но меч. СПб.: Изд-е М.В. Пирожкова, 1908. С. 1-39.
3. Михин А.Н. Роман Д.С. Мережковского «Александр I»: художественная картина мира: Дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2004. 225 с.
4. Сарычев Я.В. Религия Дмитрия Мережковского: «Неохристианская» доктрина и ее художественное воплощение. Липецк: «ГУП «ИГ ИНФОЛ», 2001. 224 с.
References
1. Merezhkovsky D.S. Alexander the first. // Merezhkovsky D.S. Collected works: in 4 volumes. V.3. Moscow: Pravda, 1990. 560 p.
2. Merezhkovsky D.S. The sword. // Merezhkovsky D.S. Not Peace, but sword. St. Petersburg, 1908. Pp. 1-39.
3. Mikhin A.N. D.S. Merezhkovsky's novel "Alexander the first": artistic picture of the world: Dissertation. Candidate of Philological Sciences. Magnitogorsk, 2004. 225 p.
4. Sarychev Ya.V. D.S. Merezhkovsky's religion: doctrine of "neochristianity" and its artistic realization. Lipetsk, 2001. 224 p.
