CC BY
24
CONCEPT "FEAR" IN A.P. CHEKHOV'S STORIES (FOR THE ANTHOLOGY OF RUSSIAN LITERATURE CONSTANTS)
T.B. Zaytseva
The article, based on the notion of fear in Kierkegaard philosophy, is concerned with "fear" as a key concept in A.P. Chekhov's mature prose. The characters of his stories ("Fear", "Ward # 6", "A Black Monk", etc.) experience existential fear similar to melancholy, horror, and despair. Real life demands courage to plunge into one's own fear, instead of running away from it as Chekhov's characters would do.
© 2009
А.Н. Михин
КОНЦЕПТ «ВРЕМЯ» В РОМАНЕ Д.С. МЕРЕЖКОВСКОГО
«АЛЕКСАНДР I» (наброски к авторскому словарю художественных концептов)
Художественное время романа Д.С. Мережковского включает в себя черты двух типов времени — исторического романа-хроники и психологического романа. Однако эта по видимости историческая хроникальность и реалистический психологизм замкнуты в рамках необычного сюжета, в котором объединены политическая, религиозная, историософская и любовно-семейная проблематика. Действие романа начинается накануне 11 марта 1824 г. и завершается в конце ноября 1825 г., т.е. изображает Мережковский последние полтора года (точнее, 1 год и 8 месяцев) царствования императора Александра I. Из этих 20 месяцев календарного, реально-исторического времени Д.С. Мережковский, в соответствии со своими художническими задачами, «выбирает» отдельные даты и временные промежутки, довольно неравномерно «распределяя» их по частям и главам, т. е. делая временем художественным.
1. Время 1 части романа охватывает около двух суток — с 10—11 марта до ночи с 11 на 12 марта 1824 г. Несмотря на темпоральную ее краткость, эта часть насыщена событиями и действующими лицами, и решает в ней автор сложные задачи. В плане сюжетно-тематическом Мережковский прежде всего развивает линию Александра, представляя читателю внутреннюю драму императора и объясняя ее причины. Сразу же рисуется и ближайшее окружение Александра: А.Н. Голицын, А.А. Аракчеев, Фотий, М.А. Нарышкина, Софья Нарышкина. Однако первым в романе появляется Валериан Голицын, и, таким образом, намечается линия «заговорщики — Александр I». Важно отметить, что императрицы Елизаветы Алексеевны среди главных действующих лиц 1 части нет, ее сюжетная роль обозначится только во второй половине книги.
Воссоздавая атмосферу последних лет александровского правления (салоны, литературная жизнь, характеристики высших чинов, бюрократии), Мережковский вводит массу действующих лиц, в основном реально-исторических (по нашим подсчетам, во 2 главе 1 части, напр., свыше 90 персонажей). Здесь же возникает и образ исторического прошлого, прежде всего Екатерининской эпохи: Д.Л. Нарышкин «с игривой улыбкой прошлого века», «девяностолетняя бабушка Архарова» с моськой на коленях, дряхлый сенатор с «почечуем» и «вертиж-цами». В центре трех заключительных глав — фигура императора и (в интересующем нас аспекте) переживание им времени. Характеризуется оно рядом особенностей. Во-первых, Мережковский рисует здесь модель застывшего, или «остановленного» [Кофман 1997: 91], времени. Иногда на императора нападала странная апатия, желание сидеть «целыми часами, не двигаясь, уставив глаза в одну точку, ничего не делая, ни о чем не думая, только чувствуя, что душа затекает, немеет, как отсиженная нога <...> Часы опять пробили. "Который час?— Вечность. — Кто это сказал? Да, сумасшедший поэт Батюшков, — намедни Жуковский рассказывал... Час на час, вечность на вечность, рана на рану — 11 марта, 11 марта. Нет, не надо, не надо."» [Мережковский 1990: 97—98]. Последние слова, об 11 марта, выявляют другие особенности субъективного времени Александра: над государем довлеет «груз прошлого» — воспоминание о цареубийстве 1801 г. Этот мотив — власти прошлого — распространен в европейской литературе и, как правило, «базируется на категории "совести", — отмечает А.Ф. Кофман, — и имеет отчетливо выраженную этическую направленность» [Кофман 1997: 102]. В сознании Александра I есть некий темпоральный фокус, сакральная дата, к которой стягиваются все его воспоминания; о которой напоминают предметы (письма, доносы), бой часов, цвет неба; которая приходит к нему в снах. Это — 11 марта, самый «святой и страшный» для Александра день. Власть прошлого настолько велика над императором, что заставляет его воспринимать настоящее не только как несуществующее, «остановленное», но как движущееся назад, в прошлое. Бездонно-ясное, бездонно-грустное, бледно-зеленое небо напомнило Александру взгляд отца, Павла Петровича, когда тот посмотрел на сына в последний раз, на прощание, накануне страшной ночи. Перед читателем возникает довольно редкая в литературе модель «обратимого времени» [Кофман 1997: 96—97]: «Икажется, тот миг и этот — один; между ними нет времени, как будто время шло не вперед, а назад: наступало прошлое, наступило, пришло — и уже никогда не уйдет. И двадцать три года жизни — Наполеон, пожар Москвы, взятие Парижа, победы, слава, величие — все исчезло как сон — ничего не было, а было, есть и будет одно — вот этот вечный миг» [Мережковский 1990: 103].
2. События 2 части охватывают середину апреля — начало мая 1824 г., хотя реально Мережковский изображает всего 5—7 дней этих весенних месяцев. Всё действие происходит в основном на квартире К.Ф. Рылеева — месте собраний заговорщиков. Только в 4 главе действие перемещается за город, на дачу Нарышкиных, в комнату Софьи. «Сюжет Александра» здесь почти останавливается; в центре части — заговорщики, увиденные глазами В. Голицына, т.е. включенные в его «сюжет». Он через Софью, случайную встречу с императором у нее в комнате и через перемещения в пространстве (из приемных А.Н. Голицына и А.А. Аракчеева в Зимнем дворце и из дома Нарышкиных на Фонтанке — в квар-
тиру Рылеева, на Мойке) связывает две части. Эта часть романа контрастна по отношению к 1 части. Если мысли Александра I — в прошлом, то все помыслы заговорщиков — о будущем: А вот ужо революцию сделаем — и всё будет по-новому... и т.п. Символически и психологически осмысляет Мережковский и время года, а соответственно — антитезу «Александр I — декабристы». Главы об Александре (Ч.1, гл.5—7) начинаются с чтения государем сентиментальной повести XVIII в., героиня которой, Юлия, бродит, «бледная, унылая, с поникшей головой, в мрачной пустоте березовой рощи, где осенний Борей осыпает землю пожелтевшими листьями; картина осени вливает в состав растерзанного существа ее нечто мрачнейшее, нежели самая мрачная меланхолия.». Шуршание пожелтевших страниц кажется Александру I шелестом пожелтевших листьев осени, а запах от них — «сладостно-унылым запахом прошлого». «Двадцать пять лет, а как будто два с половиной столетия — так все изменилось, так постарело все — постарел он сам» [Мережковский 1990: 96—97]. Часть о заговорщиках — «весенняя»; «весеннее и веселое» чудится кн. В. Голицыну в словах заговорщиков, и сами они — «все молодые, тоже весенние, веселые» [Мережковский 1990: 118].
Символом связи прошлого и будущего становится во 2 части Медный Всадник (сакральная точка в петербургском пространстве романа), о котором разго-вариваютП.И. Пестель и В.М. Голицын.
3. В 3 части изображены май — конец июня 1824 г. Композиция этой части романа наиболее сложна и прихотлива. Д.С. Мережковский ведет здесь сразу несколько линий сюжета: Александр — Фотий — А. Голицын, Александр — Софья, Александр — А. Аракчеев, В. Голицын — Софья, В. Голицын — тайное общество. Начинается часть с глав (и сцен) гротесковых (Фотий спит в гробу; противопоставление А. Голицына и Фотия — «рыси» и «хорька»; сцена «таинства внутренней церкви вселенской» и пр.). Глава 3, по видимости «проходная», «вставная», состоящая из разговоров В. Голицына с А. Одоевским, высвечивает, однако, основную проблематику всей 3 части, — религиозно-политическую. Символически-пророческое значение имеет сон А. Одоевского, в котором происходит своего рода «прорыв» из времени реально-исторического во время сверхисторическое, сакральное. 4 глава имеет трагическое звучание: в ней описывается смерть Софьи Нарышкиной. Для государя ее смерть означает разрыв «последней связи с жизнью», для В. Голицына — начало духовного кризиса, который будет описан в 6 главе, в дневнике князя. Прежде чем предстать перед читателем в роли художника-психолога, Мережковский предстает в роли блестящего сатирика. В 5 главе, где описываются военные поселения, возникают многочисленные аллюзии на Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Чехова. Д.С. Мережковский рисует идеал государственного устройства, который Александр I и
A.А. Аракчеев хотели распространить на всю Россию. 6 глава — дневник князя
B.М. Голицына — буквально занимает центральное место в композиции романа и имеет собственный, весьма разнообразный, хронотоп. Хронологически в дневнике как бы восполняется общероманное время, в нем охвачены события 4 месяцев — со 2 июля по 5 ноября 1824 г. В целом же хронотоп 3 части является самым сложным и интересным в романе, особенно любопытна здесь смена пространств, вообще доминирующих в хронотопе «Александра I».
4. Последняя запись в дневнике В. Голицына датирована 5 ноября; с описа-
ния следующего дня во дворце начинается 4 часть. Впервые в романе целая глава (1-я) «отдана» императрице Елизавете Алексеевне. С этого момента начинается «движение» супругов — Александра-Амура и Елизаветы-Психеи — друг к другу и... навстречу последней разлуке — смерти. Именно здесь, не в силах противостоять стихии (наводнению), Александр I осознает свое властное бессилие, гибельность самодержавной власти и неизбежность и близость своей смерти. По своему временному охвату (ноябрь 1824 г. — первые числа сентября 1825 г.) эта часть самая большая в романе, однако далеко не самая насыщенная событиями. Пожалуй, среди всех частей она наиболее музыкальна и лирична, в том смысле, что строится на нескольких лейтмотивах и соответствующих им, минорных, интонациях: конца света, ужаса, смерти, одиночества, сумасшествия. Мережковский даже позволяет себе публицистический прием, придавая ему форму пророчества и связывая, таким образом, прошлое и будущее: В. Голицын, глядя в лицо Медного Всадника, возвышающегося «над белеющей во мраке пеной», вдруг услышал «в шуме волн и в вое бури клики восстания народного» [Мережковский 1990: 237]. В 4 часть включен еще один дневник — императрицы Елизаветы Алексеевны (гл.4). Его хронология как бы дублирует общую хронологию романа: первая датированная запись в дневнике — от 11 марта 1801 г., последние приходятся на лето 1825 г. В записках императрицы есть свои, священные для нее даты — дни смерти дорогих ей людей. В последней главе 4 части также находим две важные, теперь уже для императора, даты: а) 1 сентября 1825 г. — день отъезда Александра I в Таганрог — прощание с Петербургом, властью и, как станет ясно позднее, с жизнью; б) 1812 год. Однажды, уже в пути, Александр увидел комету, напомнившую ему о комете 1812 г.: «Как та казалась — гибели, а была спасения вестницей, — так, может быть, и эта?» — думает он [Мережковский 1990: 269]. Надо отметить, что эта дата— 1812 г. — иногда возникает в романе, хотя и не часто, и, явно будучи символической, имеет и другое значение. В разговоре Елизаветы Алексеевны с генералом Киселевым она осмысляется как историческая дата рождения в России свободомыслия, идеи освобождения крестьян; «революционным» называет 1812 г. и П.И. Пестель.
5. Формально 5 часть продолжает художественную хронологию 4 части, поскольку описаны в ней конец лета — начало сентября 1825 г. Однако действие ее перенесено в иное пространство — в провинцию, в киевские губернии, куда с целью соединения Северного и Южного обществ приезжает князь В. Голицын. В хронологии его «сюжета» Мережковский делает почти годовой перерыв, ничем его не «заполняя» и никак не мотивируя. Сюжетно-тематически эта часть, построенная во многом на хронотопе «встречи» и «дороги» (в терминологии М.М. Бахтина), в романе необходима, однако именно она наиболее механистически вставлена в общую структуру книги. В целом в 5 части сохранена точка зрения В. Голицына, сближенная с авторской. Лейтмотивом части становится предощущение героями неизбежности восстания. Важную роль в 5 части играет образ Иисуса Христа. Мережковский предлагает разные точки зрения на фигуру Богочеловека: иудейскую, католическую и православную. Словами библейского пророка: «Да будет один Царь на земле и на небе — Иисус Христос» — 5 часть заканчивается.
Безусловно символическое значение имеет следующая особенность структуры книги: начиная с 3 части романа, все они (3-6-я) завершаются именем Бога: процитированной фразой — 3 часть; молитвой императора Александра — 4-я; словами уезжающего в Петербург В. Голицына «С Богом! С Богом!» — 6-я.
6. События последней, 6-й, части романа приходятся на 2-ю половину сентября — ноябрь 1825 г. Посвящена она идиллической, но чреватой трагедией, как в мифе об Амуре и Психее, жизни Александра с вновь обретенной супругой в Таганроге, «в отставке». Драма властителя завершается драмой просто человека, мучающегося от боли и бессильного противостоять смерти. Лейтмотив части — смерть/воскресение. В сюжетостроении 6 части подчеркнуто хроникальное начало; особенно подробно освещены последние две недели жизни императора Александра, с 5 по 19 ноября. С этой точки зрения заключительный этап «сюжета Александра» выглядит таким образом: движение императора к смерти (гл.1—3) — смерть (конец гл.3). Совершенно необычно показано «существование» Александра I после смерти (гл.4). Здесь (в реальности, во дворце в Таганроге) — с натуралистическими деталями показано бальзамирование и разложение физического тела императора, «плоти»; там — Мережковским не показано, но оно есть — в словах умирающей Софьи о скорой встрече с отцом; в сне Александра по выезде его из Петербурга в Таганрог; в словах молитвы, которую читает священник над телом самодержца; в уповании Елизаветы Алексеевны на встречу с любимым после воскресения мертвых. Пока же Александр I начинает свой «путь» в вечность, воплощаясь в «двойника» — странника Федора Кузьмича, в слово народа об императоре-праведнике, в легенду — в «дух». «Сюжет Александра», таким образом, оказывается разомкнутым в иную реальность; открытым является и «сюжет В. Голицына», а, следовательно, и структура всей книги. Со смертью императора воскресает свобода — мечты будущих декабристов о свободе политической и их вера в наступление царства вечной свободы: « "А все-таки радость будет, будет радость!" — говорит Пестель Голицыну. — "Да, Пестель, будет радость!" — ответил Голицын» [Мережковский 1990: 381].
Итак, автор романа, художественная хронология которого основана на реально-историческом времени и очень часто «расписана» по дням, а действие происходит в столь же реальном — петербургском и провинциальном — пространстве, постоянно стремится придать событиям (фактам, «вещам», датам) символический смысл, указывает на иное — сверхисторическое — пространство и время.
Выбор Д.С. Мережковским изображаемого им исторического времени также имеет символический смысл. Можно сказать, что в аспекте временном автор трилогии «Царство Зверя» исследует сложную связь между двумя историческими событиями, собственно же между двумя датами — 11 марта 1801 г. и 14 декабря 1825 г. Первому событию посвящена драма «Павел I», действие которой происходит с 9 по 12 марта 1801 г. Второе событие вынесено в заглавие третьей части трилогии — романа «14 декабря». Сама же связь, как она видится Мережковскому и его героям, становится предметом рассмотрения в срединной части — «Александре I». Можно, правда, сказать, что главным событием романа, к которому движутся «сюжеты» Александра и В. Голицына, является 19 ноября 1825 г.
ЛИТЕРАТУРА
Кофман А.Ф. Латиноамериканский художественный образ мира. — М.: Наследие, 1997.
Мережковский Д.С. Александр I// Д.С.Мережковский. Собр. соч.: в 4 т. — М.: Правда, 1990. - Т.3. - С.91-556.
CONCEPT "TIME" IN D.S. MEREZHKOVSKY'S NOVEL "ALEXANDER I" (A SKETCH OF ART CONCEPTS GLOSSARY OF THE WRITER)
A.N. Mikhin
There article deals with the concept "time" in D.S. Merezhkovsky's novel "Alexander I". Literary time of the novel comprises features of two types, i.e. of a historical novel and of the chronicles and a psychological novel. An unusual plot incorporates apparent chronological presentation of history and psychological reality.
© 2009
С.Л. Андреева
О ПРОБЛЕМАХ И ВОЗМОЖНОСТЯХ ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ КОНЦЕПТОСФЕРЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ
Действительность преломляется в сознании человека посредством концептов — базовых когнитивных сущностей, позволяющих связывать смысл с употребляемым словом [Ришар 1998: 15]. Исследование концептосферы конкретного индивида есть выявление своеобразных «световых фильтров», сквозь которые человек отражает и познает реальную действительность. Результаты этого отражения остаются в ментальном мире человека в виде «пучка» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово, поскольку «концепты не только мыслятся, они переживаются. Они - предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений» [Степанов 1997: 41]. Лексемы (или другие средства языка) первоначально «припечатывают», обозначают, маркируют и впоследствии «активируют» концепт в сознании человека, устанавливая связь между миром реальным и виртуальным. Для пользования словом необходима его актуализация в памяти, благодаря чему становятся доступными связанные с этим словом языковые и энциклопедические знания [Залевская 1999: 99].
Исследование концептов предполагает обязательный лексикографический этап, поскольку взаимосвязь концептов в концептосфере отдельного художественного произведения, отдельного литературного жанра или концептосферы,
