CC BY
144
УДК 821.161.1
ПОВЕСТЬ Л.Н.ТОЛСТОГО «ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ СТАРЦА ФЕДОРА КУЗМИЧА»
В.В.Лепахин
"THE POSTHUMOUS MEMOIRS OF THE STARETS FEODOR KUZMICH" BY L.N.TOLSTOY
V.V.Lepahin
Сегедский университет (Венгрия), [email protected]
Статья посвящена позднему произведению Льва Толстого, в котором он поддержал отождествление Александра I и Томского старца Фёдора Кузьмича, несколько лет назад причисленного к лику местночтимых святых. Основное внимание уделяется взаимосвязям этого произведения с более ранними рассказами, романами, автобиографической прозой Толстого. Также рассматривается вопрос о том, почему повесть осталась незаконченной.
Ключевые слова: Лев Толстой, император Александр, старец Фёдор Кузьмич, духовная жизнь, духовный кризис, святость
The article is devoted to a late work of Leo Tolstoy, in which he supported the theory of Alexander I and Feodor Kuzmich, recently canonized starets of Tomsk being the same person. A special attention is given to the relationship between this work and earlier stories, novels and autobiographical prose by Tolstoy. The article also examines why the story remained unfinished. Keywords: Leo Tolstoy, Emperor Alexander, starets Fyodor Kuzmich, spiritual life, spiritual crisis, sainthood
Полное название повести Льва Толстого звучит так: Посмертные записки старца Фёдора Кузмича умершего 20 января 1864 года в Сибири. Близ Томска на заимке купца Хромова. Замысел произведения возник у Толстого в 1890 году. В следующем году он рассказал о замысле тётке — А .А .Толстой, которая в ответ прислала писателю карточку старца Фёдора Кузьмича. В 1905 году Толстой приступил к работе над Посмертными записками, однако по разным причинам не закончил их.
В феврале 1912 года эти Записки были подго -товлены к печати отдельным номером журнала Русское богатство (с купюрами). Повесть была запреще-
на цензурой, номер конфискован, а редактору журнала В.Г.Короленко пришлось пережить судебное разбирательство. Впервые повесть опубликована в том же 1912 году в Берлине. В России Записки издали уже при советской власти в Москве в 1918 году. Как отмечено исследователями творчества писателя, при жизни он даже и не пытался напечатать «посмертные записки старца».
Повесть можно разделить на три части. Первая носит характер предисловия, в котором собраны ис-торические данные относительно отождествления императора и старца. Здесь Толстой приводит все доводы за и против. Во второй части излагается исто -
рия смерти и подмены тела Александра в Таганроге, рассказанная старцем Фёдором Кузьмичом, но увиденная как бы глазами самого императора. Наконец, третья часть, имеет собственное заглавие — Моя жизнь, она представляет собой собственно записки, дневник старца Фёдора Кузьмича. Первая запись датирована 12 декабря 1849 года, т.е. она сделана за пятнадцать лет до кончины (умер старец в 1864 году). Поскольку произведение осталось незаконченным, в Записках описывается лишь детство старца-императора.
Толстой не сомневался, что старец Фёдор Кузьмич был на самом деле Государем Александром I. В первой части произведения он перечисляет некоторые странные, вызывающие вопросы факты, связанные с кончиной Государя в Таганроге: «...Во-первых, ... Александр умер совершенно неожиданно, не болев перед этим никакой серьёзной болезнью, во-вторых, .умер он вдали от всех, в довольно глухом месте, Таганроге, в-третьих, . когда он был положен в гроб, те, кто видели его, говорили, что он так изменился, что нельзя было узнать его и что поэтому его закрыли и никому не показывали, в-четвёртых, Александр неоднократно говорил, писал (и особенно часто в последнее время), что он желает только одного: избавиться от своего положения и уйти от м1ра, в-пятых, — обстоятельство мало известное, — то, что при протоколе описания тела Александра было сказано, что спина его и ягодицы были багрово-сизо-красные, что никак не могло быть на изнеженном теле императора» [1, т. XIV, с. 359-360].
Со времени Толстого исследователи кое-что уточнили, но принципиально нового не сказали, так что писатель был в курсе всех последних проблем, связанных со смертью императора.
Здесь же, в первой части, Толстой перечисляет пять доводов в пользу отождествления старца и императора. Эти доводы следующие: «.Во-первых, . старец был ростом, сложением и наружностью так похож на императора, что люди (камер-лакеи, признавшие Кузьмича Александром), видавшие Александра и его портреты, находили между ними поразительное сходство, и один и тот же возраст, и та же характерная сутуловатость; во-вторых, .Кузьмич, выдававший себя за непомнящего родства бродягу, знал иностранные языки и всеми приёмами своими величавой ласковости обличал человека, привыкшего к самому высокому положению; в-третьих, .старец никогда никому не открыл своего имени и звания, а между тем невольно прорывающимися выражениями выдавал себя за человека, когда-то стоявшего выше всех других людей; и в-четвёртых, .он перед смертью уничтожил какие-то бумаги, из которых остался один листок с шифрованными странными знаками и инициалами А. и П. (возможно, Александр Павлович. — В.Л.); в-пятых, .несмотря на всю набожность, старец никогда не говел. Когда же посетивший его архиерей уговаривал его исполнить долг христианина, старец сказал: "Если бы я на исповеди не сказал про себя правды, небо удивилось бы; если же бы я сказал, кто я, удивилась бы земля"» [1, т. XIV, с. 360].
Итак, у писателя нет сомнений, что старец и
царь Александр — одно лицо. Художественный замысел Толстого состоял в том, чтобы составить от имени старца-императора такие Записки, которые безоговорочно свидетельствовали бы о том, что знаменитый Томский старец в действительности есть Император Александр I. Предисловие Толстого к произведению завершается следующим утверждением относительно отождествления старца с императором: «Все догадки и сомнения эти перестали быть сомнениями и стали достоверностью вследствие найденных записок Кузьмича. Записки эти следующие» [1, т. XIV, с. 360].
Как видим, своеобразная художественная игра писателя с читателем, многократно встречающаяся в истории литературы, состояла в том, что 1) Записки найдены Толстым (как повести Белкина найдены Пушкиным, например), 2) они представляют собой достоверный документ, 3) они написаны императором, прославившимся в Сибири как Фёдор Кузьмич, и старец сам раскрывает свою тайну, 4) эти Записки ставят последнюю точку в спорах о том, действительно ли Фёдор Кузьмич является бывшим императором. Отныне, согласно Толстому, (и это тоже художественный приём) никаких сомнений нет: старец — это император Александр I. Итак, Толстой писал Записки как окончательное подтверждение идентичности двух личностей.
Произведение осталось незаконченным. По каким причинам? С какими трудностями столкнулся писатель? Мы попробуем назвать некоторые очевидные и другие скрытые.
— Писатель начал своё произведение слишком издалека — с детства императора. Но детство своих героев Толстой уже описал во многих произведениях, новых лирических находок в Записках нет. Перед читателем предстают привычные, уже использованные, толстовские приёмы в изображении детства, детской психологии, взаимоотношений детей и взрослых. Главный конфликт, который отравил детство Александра, согласно Толстому, это конфликт между императрицей Екатериной II и наследником Павлом I — отцом Александра I. Вся придворная жизнь у Толстого как бы замешана на стремлении Екатерины передать престол Александру, через голову его отца и законного наследника Павла.
— Толстой в Записках часто сбивается на привычный стиль кающегося дворянина, как в романе Воскресение или в автобиографичной Исповеди. По стилю произведения не чувствуется, что Записки пишет уже святой старец, который покаялся в грехах, который почти пятнадцать лет ведёт жизнь странника, подвижника, очищает душу постом и молитвой. По сути, Толстой взял на себя задачу подделать записки святого человека. Но как можно подделать святость, как можно описать яблоко, если ты его ни разу не вкушал, а только видел на картинке?!
В древнерусской словесности автор жития святого обычно указывает на главную трудность своего задания: он, автор, далёкий от святости, берётся писать о святом человеке, т.е. пишет о том, чего не знает на собственном опыте, не знает по истине.
— При написании Записок перед Толстым
встали трудности, связанные с упоминанием конкретных фактов из жизни сначала наследника, а потом царя Александра и из эпохи его царствования. Для придания достоверности фактологической стороне Записок, Толстой использовал известнейший в то время четырёхтомник военного деятеля и историка Н.К.Шильдера (Император Александр Первый. Его жизнь и царствование), устные рассказы А.Ф.Кони, но видно этого оказалось недостаточно, чтобы придать воспоминаниям о детстве царя убедительность, достоверность. В основном в Записках говорится о таких фактах из жизни двора того времени, которые известны каждому более или менее образованному человеку.
— Почему Александр решает так резко, кардинальным образом изменить свою жизнь? Думается, что вряд ли найдётся в мире такой писатель, который смог бы убедительно в художественной форме описать такой душевный и духовный перелом. Если опять обратиться к древнерусской словесности, то нельзя не обратить внимания на то, что книжник того времени очень коротко и осторожно говорит о духовном переломе в душе человека. Как именно неверующий человек или даже разбойник встаёт на путь служения Богу и становится святым? И стоит ли вторгаться в эту тайну? Ведь это встреча человека с Богом. Толстой взял на себя непомерно трудную, если не сказать невыполнимую, задачу.
Итак, почему Александр совершает подмену и начинает вести жизнь странника? У Толстого находим несколько причин.
Первая. Александр осознал мерзость и греховность своей жизни. Как это часто бывает у Толстого в поздних произведениях, он ограничивается общей констатацией факта. Из грехов, которые более других мучают императора, названы убийство отца, разврат, приказы, которые ведут к массовой гибели людей.
Толстой не сомневается, в согласии с распространённым в то время убеждением, что Александр принимал непосредственное участие в убийстве отца [1, т. XIV, с. 362], правда, о степени его виновности писатель умалчивает. Сам же факт причастности Александра к заговору нужен Толстому, чтобы показать угрызения совести, которые мучают автора Записок — сибирского старца, бывшего императора. В настоящее время осторожные историки полагают, что максимум, что можно приписать наследнику Александру, — это знание о готовившемся заговоре против отца.
Вторая причина. У Александра тяжёлые невыносимые отношения с супругой. В скобках заметим, что это не совсем так. В последние годы, а в Таганроге особенно, между ними установились, по многим свидетельствам современников, прежние тёплые отношения. Императрица Елизавета Алексеевна изображена Толстым глазами Александра в сверхкритическом ключе: «...Ограниченная, лживая, капризная, злая, чахоточная и вся притворство, она хуже всего отравляла мою жизнь. это был ад в приличных формах, притворный и ужасный» [1, т. XIV, с. 361362]. Все известные нам данные, материалы о жизни и характере императрицы говорят о том, что эта характеристика в высшей степени несправедлива. Она была известной благотворительницей и женщиной
сложной, даже драматической судьбы.
В повести Толстого нет ни слова, например, о том, что так же, как старца Фёдора Кузьмича отождествляли с бывшим императором Александром I, точно так же народная молва говорила о том, что Вера Молчальница из Сыркова Девичьего монастыря Новгородской епархии является на самом деле супругой Александра I, императрицей Елизаветой Алексеевной, которая последовала подвигу мужа.
Бросается в глаза, что отношения императора Александра с женой описаны по толстовскому стереотипу его поздних произведений. Точно такие отношения встречаются в Смерти Ивана Ильича (1886) — у Ивана Ильича с женой, в Крейцеровой сонате (1890) — у Позднышева с женой, в романе Воскресение (1899) — у приятеля Нехлюдова Селенина с супругой. В Записках можно найти отголоски отношений Евгения со Степанидой в рассказе Дьявол (1889), имеются ситуативные и языковые (иногда дословные) совпадения с Дневниками: поздние отношения с женой самого Толстого. Ничего нового о семейных отношениях, так же, как и о детстве, Толстому в Записках старца Фёдора Кузьмича сказать не удалось. Он отделался повторами из своих прежних произведений, в которых описана психология семейной драмы.
Третья причина. Император стремится избавиться от похоти, поэтому он хочет оставить не только престол, но выйти из м1ра. Толстой включает в Записки некоторые довольно натуралистичные описания «блудных искушений» императора. Ночью в нём сливаются в одно чувство «похоть» к убитой Настасье (любовнице Аракчеева), к бывшей своей любовнице Марии Антоновне Нарышкиной, которая его бросила, и ненависть к постылой жене. Производит впечатление и достойная фрейдизма сцена совмещения мыслей о чувственно красивой любовнице Аракчеева (только что убитой!) и кровавом месиве на спине унтер-офицера, наказанного шпицрутенами, того именно человека, тело которого выдадут за тело якобы умершего императора. Сцена сама по себе сильная, но вряд ли столь натуралистично стал её описывать святой старец через пятнадцать аскетических лет после случившегося.
Ниже Толстой рассказывает и о плотских искушениях старца Фёдора Кузьмича: «Спал мало и видел нехорошие сны: какая-то женщина, неприятная, слабая, жмётся ко мне, и я не её боюсь, не греха, а боюсь, что увидит жена. И будут опять упрёки. Семьдесят два года, и я все ещё не свободен... Наяву можно себя обманывать, но сновидение даёт верную оценку той степени, до которой ты достиг... И это опять подтверждение той низкой степени нравственности, на которой я стою.» [1, т. XIV, с. 371]. Отметим здесь и мотив свободы, т.е. освобождения от страстей.
Четвёртой причиной или, скорее, последним толчком к решительному шагу — подмене тела — можно считать случайное сходство Александра с унтер-офицером Струменским. «Когда я вгляделся в лицо этого человека, — пишет Толстой от имени Александра, — я узнал его. Это был Струменский,
солдат, левофланговый унтер-офицер 3-й роты Семёновского полка, в своё время известный всем гвардейцам по своему сходству со мною. Его шутя называли Александром II» [1, т. XIV, с. 363].
Пятая причина. Зрелище казни сильно подействовало на императора. Толстой следующим образом описывает ощущения Александра: «Главное чувство моё было то, что мне надо было сочувствовать тому, что делалось над этим двойником моим. Если не сочувствовать, то признавать, что делается то, что должно, — и я чувствовал, что я не мог. А между тем я чувствовал, что если я не признаю, что это так и должно быть, что это хорошо, то я должен признать, что вся моя жизнь, все мои дела — всё дурно, и мне надо сделать то, что я давно хотел сделать: всё бросить, уйти, исчезнуть» [1, т. XIV, с. 363-364].
Это состояние характерно для многих героев Толстого периода религиозного кризиса, характерно для психологии кающегося дворянина. Подобные чувства, мысли, состояния многократно описаны писателем, например, в Анне Карениной, в Исповеди, в Дневниках, только в названных произведениях это состояние ведёт к мыслям о самоубийстве, здесь же оно порождает желание «уйти, исчезнуть». В этом смысле также можно говорить о том, что Толстой устами императора (и не забудем: устами старца одновременно) повторяет самого себя, воспроизводит отрывки из прежних произведений. Что же касается описания наказания шпицрутенами, то оно встречается у Толстого в написанном за два года до Записок рассказе После бала (1903).
Шестая причина. «Я делал и разделывал конституции в Европе, — пишет Толстой от имени Александра, — и что и кому от этого стало лучше? И главное, кто я, чтобы делать это? Главное было то, что вся внешняя жизнь, всякое устройство внешних дел, всякое участие в них — а уж я ли не участвовал в них и не перестраивал жизнь народов Европы — было не важно, не нужно и не касалось меня. Я вдруг понял, что всё это не моё дело. Что моё дело — я, моя душа. И все мои прежние желания отречения от престола, тогда с рисовкой, с желанием удивить, опечалить людей, показать им своё величие души, вернулись теперь, но вернулись с новой силой и с полной искренностью, уже не для людей, а только для себя, для души. Как будто весь этот пройденный мною в светском смысле блестящий круг жизни был пройден только для того, чтобы вернуться к тому юношескому, вызванному раскаянием, желанию уйти от всего, но вернуться без тщеславия, без мысли о славе людской, а для себя, для Бога. Тогда это были неясные желания, теперь это была невозможность продолжать ту же жизнь» [1, т. XIV, с. 363]. В этом отрывке наиболее точно и подробно старец-император рассказывает о своём душевном кризисе и переломе. К нему пришло сознание, что существует внешнее и внутреннее. Императорские обязанности предстали в другом свете. Они относятся к внешней жизни, наряду с ними существуют обязанности перед Богом, перед собственной душой.
Также выясняется, что Александр ещё в юности намеревался или, скорее, мечтал отречься от пре-
стола. Но тогда, согласно Толстому, он хотел покрасоваться перед людьми из тщеславия, ныне же он отрекается от престола для Бога, для души, по причине «невозможности» продолжать прежнюю жизнь. В данном отрывке духовный кризис Александра во многом совпадает с кризисом Константина Левина в романе Анна Каренина, который после мучительных исканий смысла жизни, находит его в простом ответе, подсказанном простым мужиком: жить надо для Бога, для души. Слышны и отголоски рассуждений на эту тему Нехлюдова.
Вот эти шесть причин ухода императора, его превращение в странника и старца названы Толстым в художественном контексте. Как нам кажется, их недостаточно для того, чтобы объяснить такой серьёзный и ответственный шаг, к которому готовятся годами. Мотивы ухода императора у Толстого описаны неубедительно. Гораздо более подробно и достоверно описана организация подмены тела императора на тело забитого насмерть унтер-офицера. Правда старец в своих Записках обещает ниже рассказать более подробно о самом духовном переломе. Интересно, что уход Александра Толстой называет освобождением. После рассказа о подмене тела, он констатирует: «И 17 ноября я был свободен» [1, т. XIV, с. 363].
Читатель, хорошо знающий творчество Толстого, при чтении Записок не может отделаться от чувства, что многое в них уже знакомо по другим произведениям писателя — по Детству, Юности, Исповеди, Анне Карениной, Крейцеровой сонате, Воскресению, Дневникам, Воспоминаниям (1902), по Отцу Сергию, по рассказам После бала, Дьявол, Запискам сумасшедшего (1884-1903).
Вот что, например, он пишет в Записках: «Я родился и прожил сорок семь лет своей жизни среди самых ужасных соблазнов и не только не устоял против них, но упивался ими, соблазнялся и соблазнял других, грешил и заставлял грешить. Но Бог оглянулся на меня. И вся мерзость моей жизни, которую я старался оправдать перед собой и сваливать на других, наконец открылась мне во всём своём ужасе, и Бог помог мне избавиться не от зла — я ещё полон его, хотя и борюсь с ним, — но от участия в нём. Какие душевные муки я пережил и что совершилось в моей душе, когда я понял всю свою греховность и необходимость искупления (не веры в искупление, а настоящего искупления грехов своими страданиями), я расскажу в своём месте» [1, т. XIV, с. 361].
Конечно, это не стиль Александра I, но и не старца Фёдора Кузьмича. Это типичный для многих произведений Толстого, стиль периода религиозного кризиса, периода духовного перелома в жизни и творчестве. И, конечно, налицо упоминавшийся мотив кающегося дворянина.
Далее Толстой пишет: «Я, величайший преступник, убийца отца, убийца сотен тысяч людей на войнах, которых я был причиной, гнусный развратник, злодей, верил тому, что мне про меня говорили, считал себя спасителем Европы, благодетелем человечества. Я считал себя таким, но Бог не совсем оставил меня, и недремлющий голос совести не пере-
ставая грыз меня. Всё мне было нехорошо, все были виноваты. Один я был хорош, и никто не понимал этого. Я обращался к Богу,.. но и к Богу я обращался только перед людьми, чтоб они любовались мною» [1, т. XIV, с. 361].
А вот что говорится ранее в Исповеди (18771882): «Когда-нибудь я расскажу историю моей жизни — и трогательную и поучительную в эти десять лет моей молодости. Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, лю-бострастие, гордость, гнев, месть — всё это уважалось. Отдаваясь этим страстям, я становился похож на большого, и я чувствовал, что мною довольны. Без ужаса, омерзения и боли сердечной не могу вспомнить об этих годах. Я убивал людей да войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство... Не было преступления, которого бы я не совершал, и за всё это меня хвалили, считали и считают мои сверстники сравнительно нравственным человеком. Так я жил десять лет» [1, т. XIV, с. 109-110]. Как видим, в двух отрывках совпадения и смысловые, и языковые, и стилистические. Александр в Записках и главный персонаж Исповеди не только удивительно похожи, но и говорят одним языком, используют те же выражения, в них слышны похожие интонации.
«. Главное, — пишет Толстой от имени старца Фёдора, — прекратилось сонное духовное состояние, возобновилась возможность всей душой обращаться с Богом. Вчера ночью в темноте молился. Ясно сознал своё положение в мире: я — вся моя жизнь — есть нечто нужное Тому, Кто меня послал. И я могу делать это нужное Ему и могу не делать. Делая нужное Ему, я содействую благу своему и всего мира. Не делая этого, лишаюсь своего блага — не всего блага, а того, которое могло быть моим, но не лишаю м1р того блага, которое предназначено ему (м1ру. — В.Л.). То, что я должен бы был сделать, сделают другие. И Его воля будет исполнена. В этом свобода моей воли. Но если Он знает, что будет, если всё определено Им, то нет свободы? Не знаю. Тут предел мысли и начало молитвы, простой, детской и старческой молитвы: "Отче, не моя воля да будет, но Твоя. Помоги мне. При-иди и вселися в ны". Просто: "Господи, прости и помилуй"; да, Господи, прости и помилуй, прости и помилуй. Словами не могу сказать, а сердце ты знаешь, ты сам в нём» [1, т. XIV, с. 367].
Ранее в Исповеди Толстой писал: «Жизнь м1ра совершается по чьей-то воле, — кто-то этою жизнью всего мира и нашими жизнями делает своё какое-то дело. Чтоб иметь надежду понять смысл этой воли, надо прежде всего исполнять её — делать то, чего от нас хотят. А если я не буду делать того, чего хотят от меня, то и не пойму никогда и того, чего хотят от меня, а уж тем менее — чего хотят от всех нас и от всего м1ра» [1, т. XIV, с. 148]. Подобная
мысль вложена ранее в уста Константина Левина в Анне Карениной.
Часто неубедительны у Толстого, как и в Отце Сергии, описания внутренней жизни старца и его общение с посетителями, с теми, кто верит в его молитву, духовную силу, святость. Старец записывает в дневнике: «Мне тяжелы эти посещения, но я знаю, что её огорчил бы отказ. И вот нынче она приехала. Полозья издалека слышно было, как визжали по снегу. И она, войдя в своей шубе и платках, внесла кульки с гостинцами и такой холод, что я оделся в халат. Она привезла оладей, масла постного и яблок. Она приехала спросить о дочери. Сватается богатый вдовец. Отдавать ли? Очень мне тяжело это их представление о моей прозорливости. Всё, что я говорю против, они приписывают моему смирению. Я сказал, что всегда говорю, что целомудрие лучше брака, но, по слову Павла, лучше жениться, чем разжигаться» [1, т. XIV, с. 371].
Или такой пассаж о раздражительности от лица старца Фёдора: «Никанор Иванович — это великое для меня искушение. Не могу преодолеть антипатии, отвращения к нему. "Ей, Господи, даруй мне зрети прегрешения моя и не осуждать брата моего". А я вижу все его согрешения, угадываю их с проницательностью злобы, вижу все его слабости и не могу победить антипатии к нему, к брату моему, к носителю, так же как и я, Божественного начала» [1, т. XIV, с. 371]. Точно такое состояние души главного героя уже было описано Толстым в Отце Сергии.
Также в Записках Толстой повторяет свои мысли (из более ранних произведений) о чтении Евангелия, о молитве, об искушениях, о духовной борьбе, о гордости и тщеславии. Даже мотивы женоненавистничества используются почти в дословной форме.
Итак, повторимся, главная цель Толстого состояла в том, чтобы как можно убедительнее показать, что старец и император — одно и то же лицо, поэтому все остальные темы и мотивы носят в повести служебный характер. Вероятно, именно поэтому в произведении так много повторов из прежних рассказов, повестей, романов, в которых описываются детство, духовный перелом, попытки жить в Боге. Иногда просто бросается в глаза, что Записки составлены как доказательство главной идеи.
В заключение отметим, что уже в начале XXI века президент русского графологического общества Светлана Семёнова и ряд других почерковедов заявляли, что почерки Александра I и Фёдора Кузьмича идентичны [2]. Тем самым уверенность Толстого в том, что старец — бывший император, получила ещё одно важное подтверждение. Вместе с тем, данный вопрос потерял свою остроту по той причине, что Томский старец Фёдор Кузьмич причислен к лику святых и к нему можно обращаться с молитвой. Если со временем найдутся стопроцентные доказательства идентичности царя и старца, то в церковном почитании всё равно останется преподобный Фёдор Томский, только в энциклопедиях и календарях рядом с именем старца в скобках будет указано: в миру — Александр Павлович Романов, император и самодержец Всероссийский Александр I (1801—1825).
1. Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. М.: Художественная литература, 1978—1985.
2. Графологическая экспертиза подтвердила идентичность почерков Александра I и старца Фёдора // Российская Газета. 23.07.2015.
References
1. Tolstoy L.N. Coll. of works in 22 vols. Moscow, 1978— 1985.
2. Grafologicheskaia ekspertiza podtverdila identichnost pocherkov Alexandra I i startsa Fedora [Graphology experts have confirmed that the handwritings of Alexander I and starets Feodor Kuzmich are identical]. Rossiiskaia Gazeta, 2015, 23 of July.
