CC BY
125
А.С. Бакалов Самара
ТЕМА ЛОРЕЛЕИ В ЛИРИКЕ Й. ЭЙХЕНДОРФА
Йозеф фон Эйхендорф (1788-1856) был первым поэтом-романтиком, кто подхватил и развил начатую Клеменсом Брентано традицию разработки темы Лорелеи. В балладе К.Брентано «Лора Ляй» («Lore Lay»), опубликованной без заглавия в тексте второй части его романа «Годви» (1801), к жизни был вызван персонаж и в литературу вошел сюжет, породивший, помимо обширной чисто литературной традиции, еще и традицию фольклорную. Случилось так, что легенда, имевшая авторское происхождение, дала жизнь множеству легенд народных, закрепивших даже на карте Германии ряд связанных с нею топонимов («Рыцарский камень», «Скала Лорелеи» вблизи рейнского города Бахараха).
Героиня брентановской легенды - волшебница (Zauberin), терзаемая лежащим на ней проклятием нести гибель влюбленным в нее мужчинам. Она просит у епископа на исповеди подвергнуть ее за это анафеме, казнить, лишить жизни, но тот не может исполнить просьбу прихожанки, поскольку и сам в нее между тем влюбился, и сам не может избавиться от ее приворотных чар. Тогда князь церкви велит трем рыцарям сопроводить наделенную опасным даром деву в монастырь для пострижения ее в монахини, однако по дороге к монастырю, проходившей мимо подножья высокой рейнской скалы, Лора Ляй просит конвоирующих ее рыцарей позволить ей подняться на скалу и попрощаться с родиной:
«...Ich will noch einmal sehen «...На замок взор я кину,
Wohl in den tiefen Rhein Где милый был со мной,
Und dann ins Kloster gehen И навсегда покину
Und Gottes Jungfrau sein!»... [1(24)] Для бога мир земной...»
[2]
(Пер. В.Топорова)
Последовавшие за ней на вершину стражники погибают «без исповеди и без погребения», поскольку не могут спуститься вниз с отвесной скалы, героиня же, увидев сверху кораблик ^ЛіШєіп) на реке, на котором плыл ее возлюбленный, бросается с вершины скалы вниз, в воды Рейна. Легенда Брентано обогатила, таким образом, литературу и фольклор двояким мотивом и амбивалентным художественным образом: образом роковой
женщины, от красоты которой «не было спасения окружающим мужчинам», и одновременно ее же как несчастного существа, помимо своей воли несущего смерть другим и из-за этого, да еще, по-видимому, из-за несчастной любви, лишающего себя жизни. Другими сюжетообразующими моментами легенды Брентано были мотивы: отвесной скалы на Рейне, подплывающего к ней на лодке корабельщика (Schiffer) и еще погибших (но изначально вовсе не из-за любви!) сопровождающих ее рыцарей. У Брентано не было, таким образом, многого из того, что составит впоследствии живописный антураж известной баллады Г.Гейне: золотых волос и золотого гребня, вечернего заката, магнетической власти пения и массовой гибели корабельщиков, забывающих про руль при виде роковой красавицы на прибрежной скале.
Вскоре после этого в «Рейнских сказаниях» («Rheinsagen») Фогта будет опубликован прозаический вариант брентановского сюжета, третьим же по счету и самым верным поклонником этой темы предстояло стать Йозефу фон Эйхендорфу. В его поэзии элементы сюжета о Лорелее впервые появляются еще в 1808 году, в романтической балладе «Лесная волшебница» («Die Zauberin im Walde»), уже начало которой вводило реалии, схожие с элементами брентановского сюжета:
Die Zauberin im Walde Лесная волшебница
«Schon von vielen, vielen Jahre В стародавнюю годину Saß ich drüben an dem Ufer, Я на тот взбирался берег.
Sah manch Schiff vorüber fahren Мимо плыли по стремнине
Weit hinеin ins Waldesdunkel..." (284);Корабли, в лесах скрываясь..." [3]
Дальнейшие элементы сходства - прекрасная дева с золотыми волосами (Eine wunderschöne Fraue, / Ganz umwallt von goldnen Locken), желание героя покинуть свой замок и устремиться к скале (Und ein wundersam Gelüsten / Mich hinabzog nach den Klüften), магнетическая сила волшебницы, навсегда увлекшей героя в свое волшебное царство (Und der Vater schaut’ vom Berge.../...Doch den Sohn erblickt’ er nimmer). Другие элементы сюжета этой своей баллады - мотив ухода героя навсегда из родного дома в лес, его службы у волшебницы среди «лесного одиночества» (в качестве садовника), плата за его труд жемчужинами, пение волшебной птицы, последующее исчезновение волшебницы и ее лесного жилища и тоска героя по этому воспоминанию -юный романтик заимствовал, по-видимому, уже из новеллы Л.Тика «Белокурый Экберт» (1797):
...In der Fern liegt jetzt mein Leben, Жизнь моя в лесах блуждает,
Breitend sich wie junge Träume, Словно детства сновиденье,
Schimmert stets so seltsam lockend И манит меня сквозь чащу
Durch die alten dunklen Bäume... (285); Заколдованных деревьев...
Затем Эйхендорф по-своему продолжит и разовьет тему Лорелеи в 1810 году в балладе «Свадебная ночь»:
Die Hochzeitsnacht
Nachts durch die stille Runde Ночью, Rauschte des Rheines Lauf,
Ein Schifflein zog im Grunde,
Ein Ritter stand darauf...
Die Blicke irre schweifen Von seines Schiffes Rand,
Ein blutigrotes Streifen Sich um das Haupt ihm wand
Der sprach: «Da oben stehet Ein Schlößlein überm Rhein,
Die an dem Fenster stehet,
Das ist die Liebste mein...» (346);
Свадебная ночь
в тихой округе Рейн шелестел у скал,
Плыл челн по речной излуке,
Рыцарь на нем стоял...
Стоял он, насупив брови И вдаль устремив глаза.
На лбу его цвета крови Змеей вилась полоса.
Он молвил: "Вверху над бездной У Рейна дворец стоит,
Фигура моей любезной В нем у окна стоит...».
Итак, ночь, Рейн, «кораблик» с рыцарем, устремившим взор вверх на свою возлюбленную... Сюжет обещает, казалось бы, развитие в русле, проложенном К.Брентано, однако продолжение и окончание баллады Эйхендорфа ведут в ином направлении и напоминают уже скорее сюжет бюргеровской «Леноры». Рыцарь, оказывается, спешит на своем «кораблике» на свадьбу своей неверной возлюбленной, откуда и уводит ее, предложив девушке покататься с ним по Рейну. Та весело соглашается, однако их прогулке по немецкой реке начинают сопутствовать странные видения на ночных берегах, поездка странным образом затягивается, пока невеста не начинает проявлять беспокойство:
«...Du siehst so still und wilde, ...Твой лик полотна бледнее,
So bleich wird dein Gesicht, Твой взгляд так суров и тих,
Mir graut vor deinem Bilde, От ужаса я немею...
Du bist mein Bräutgam nicht!». (345); О нет, ты не мой жених!"...
Как и следовало ожидать от баллады со столь «готическим» антуражем, заканчивается она последним смертельным объятием героев и -как следствие - гибелью невесты:
...Licht wurden Wald und Höhen, ...Цвета крови стали вершины,
Der Morgen schien blutrot, Заалела в лесу листва,
Das Schifflein sah man gehen, Плыл, бежал корабль по стремнине,
Die schöne Braut drin tot (345); В нем невеста была мертва.
В следующем - 1811 - году Эйхендорф вновь обращается к сходной теме в балладе «Чудесная принцесса» («Die wunderliche Prinzessin»), заглавная героиня которой напоминает брентановскую Лору Ляй тем, что мужчины не могут противостоять ее волшебным чарам. Принцесса заманивает в лес рыцарей, и они затем, как и герой «Лесной волшебницы», остаются в ее зачарованном замке навсегда. Здесь появляется еще один новый и перспективный на будущее элемент, которым воспользуется Г.Гейне, - мотив волшебной и притягательной власти пения:
...Lockend schweifen fremde Töne ...Звуки странного призыва
Plötzlich her oft aus dem Walde. Вдруг доносятся из чащи,
Wem sie recht das Herz getroffen, И кому проникнут в сердце,
Der muß nach dem Walde gehen. Тот стремится в лес куда-то Ewig diesen Klängen folgend, Им безудержно навстречу,
Und wird nimmermehr gesehen... (329); И не жди его возврата...
Среди рыцарей, привороженных роковой красавицей, находятся в ее замке и герои германских мифов и народных сказаний, наподобие короля Альфреда и Зигфрида, и даже... Дон-Кихот, нашедший здесь, наконец, собратьев по рыцарскому сословию! Эта живописная компания вот уже много веков погружена в магический сон в виду заколдованного замка принцессы, временами пробуждаясь для поединков с вновь прибывшими молодыми витязями - претендентами на благосклонность вечно юной колдуньи, которым оказывается трудно противоборствовать на турнирах представителям сей «старой гвардии». Вновь прибывшие либо гибнут, задушенные в «братских» объятиях соперников, либо же вливаются в свиту принцессы.
А в следующем - 1812 - году в стихотворении «Лесная беседа» («Waldgespräch») у Эйхендорфа уже впервые появляется и имя роковой красавицы, у которого несколько иное, чем у Брентано, но идентичное будущей балладе Гейне написание - «Lorelei». «Лесная беседа» -стихотворение-диалог, обмен репликами между встретившимися вечером в лесу мужчиной, - очевидно, охотником - и красавицей на коне, которой мужчина сразу же предлагает стать его женой, на что та отвечает не без обиды и не без угрозы:
...«Groß ist der Männer Trug und List, ...Постигла я мужскую ложь,
Vor Schmerz mein Herz gebrochen ist, Тебе не верю ни на грош.
Wohl irrt das Waldhorn her und hin, Далекий рог звучит, маня.
О flieh! Du weiß nicht, wer ich bin». Беги, не узнавай меня!
So reich geschmückt ist Roß und Weib, Прекрасен конь, прекрасна ты,
So wunderschön der junge Leib, Я узнаю твои черты.
Jetzt kenn ich dich - Gott steh mir bei! О боже правый! Пожалей!
«Du kennst mich wohl? - von hohem Stein Меня узнал ты? - Замок мой Schaut still mein Schloß tief in den Rhein. Встает над рейнской
крутизной.
Es ist schon spät, es wird schon kalt, И холодно, и час ночной.
Kommst nimmermehr aus diesem Wald!»Не выйдешь из глуши лесной! [4]
(304-305); (Пер. Е.Витковского).
С Лорой Ляй К.Брентано героиню этого стихотворения роднят такие мотивы, как проживание обеих «ведьм» на берегу Рейна, упоминание их несчастной любви в прошлом и разбитого сердца как причины, побуждающей обеих красавиц мстить представителям коварного сильного пола, обращая их в своих пленников. Новое в сюжете у Эйхендорфа - мотив замка красавицы на высоком рейнском утесе. У Брентано замка не было, утес был лишь местом гибели героини, зато в его изначальной балладе была более конкретно представлена «география» сюжетного действия:
Lore Lay
Ä Ä Ä
Zu Bacharach am Rheine Жила на Рейне фея
Wohnt eine Zauberin, В селенье Бахарах
Sie war so schön und feine И красотой своею
Und riß viel Herzen hin... [5 (69)]; Повергла всех во прах...
(Пер. В.Топорова) [6].
В 1820-е годы, непосредственно перед тем, как в поэтический «турнир» на тему Лорелеи вступит Г.Г ейне, друг Эйхендорфа Отто фон Лёбен (Loeben) изобразит свою «Лурелею» (Lurelei) уже в виде поющей сирены, а сам Эйхендорф - в роли германской воительницы. Так, в 1815 году он в последний раз в «догейневский» период обратится к близкой теме в балладе «Германская дева» («Die deutsche Jungfrau»), вводя в нее историческое и политически актуальное содержание. Героиня баллады, оставшись в живых в своем горящем замке, захваченном римлянами, в ответ на сватовство завоевателя-римлянина, сбрасывает его и его челядь со стены замка и бросается в огонь сама.
В 1827 году, подводя итог всем этим мотивным «наработкам», Гейне внесет в сюжет свои «коррективы», с которыми данная тема во всем своем совершенстве войдет затем в культурное сознание немцев и уже как новая литературная реальность даст импульсы для разработки ее другими поэтами, Так, не без влияния Гейне возник, по-видимому, сюжет «Сицилианы» № 5 Ф.Рюккерта:
Auf luft ’gem Vorgebirg ’ saß die Sirene Und sang Vorüberschiffenden Verderben:
Die ihr vorbeirauscht auf des Lebens Szene,
Sein Süßes suchend in der Flut, der herben!
Nicht lohnt sich ’s, daß ein Mast die Fitt’che dehne, Nach anderm Gut als Lebensglück zu werben.
Kommt, kommt ans Land! Am Land hier wohnet Jene, Um deren Blick allein sich ’s lohnt zu sterben (386); [7] Сидела на предгории сирена И всем бедой, кто мимо плыл, грозила:
"О ты, чья жизнь стремительная сцена,
Ты жемчуг ищешь, роясь в куче ила!
Не то ты ищешь! Лишь любовь бесценна,
Пусть к ней одной несут тебя ветрила.
Сюда! Здесь та, чьего ты жаждешь плена,
За взгляд которой стоит лечь в могилу!".
Свой образ роковой волшебницы, несущей гибель корабельщикам, создаст в 1830-х годах и Э.Мерике в балладе «Волшебный маяк» (“Der Zauberleuchtturm”) из цикла «Сказки о корабельщиках и русалках», а Т.Шторм в балладе 1847 года «Моргана» («Morgane»). Не без влияния Гейне, по-видимому, возникли и стихотворение А.Пушкина «Ты видишь деву на скале» и его же баллада «Русалка» (не путать с одноименной незавершенной драмой). Впрочем, тема русалки получит широкое распространение в поэзии немецкого и русского (через стихотворную обработку В.А.Жуковского) романтизма еще и благодаря большой популярности сказки Ф.Фуке «Ундина» (1811).
Немецкий ученый-германист, издатель, переводчик и поэт Карл Зимрок (1802-1876) в полушутливом стихотворении «Предостережение перед поездкой на Рейн» дает представление об эпохе романтизма, в которую немецкий Рейн и Лорелея становятся уже понятиями, друг без друга немыслимыми:
... Там со скал смотрят замки вдоль берегов,
С высоты твой пленяют взор.
Поплывешь мимо сказочных городов,
И в любом - величавый собор.
И русалка всплывет за кормою из вод,
Ее тела блеснет изгиб.
Лорелея тебе свою песнь споет,
И уже ты, мой сын, погиб...
(Пер. О.Татариновой) [8].
Не обойдется впоследствии и без юмористических обработок темы, ставшей уже поистине «на все века» всенародной и общенемецкой (Э.Кестнер).
Вскоре влияние гейневского варианта ощутит на себе и один из «пионеров» этой темы - Йозеф фон Эйхендорф. Новое оживление интереса к этой теме возникнет в его творчестве в 1837 году в стихотворениях «Тихая долина» («Der stille Grund»), «Богатырь» («Der Kämpe»), «Корабельщик» («Der Schiffer»), а затем еще через два года, когда он почти одновременно напишет ряд стихотворений с мотивом Лорелеи: «Дурной выбор» («Schlimme Wahl»), «Заале» («Saale»), «Пропащие» («Verloren»), «Святая Мария» (“Die heilige Mutter”). Если в его произведениях 1810-х годов образ девушки-колдуньи был сюжетными мотивами «привязан» к Лоре Ляй Брентано, то в более поздних стихотворениях просматривается уже и влияние баллады Г.Гейне: в качестве реалий в стихи Эйхендорфа войдут теперь уже волосы, расчесываемые на берегу (порой волосы «золотые»), водная стихия, разбитые лодки и корабли, погибшие корабельщики.
Новизна трактовки этой темы в балладе «Тихая долина» в том, что трагедия очередного «корабельщика» уже в прошлом и свершилась она нечаянно, без всякого злого умысла речной феи (Nixe), которая, заплетая свои золотые волосы, запела, не подозревая при этом, что кто-то ее может роковым для себя образом услышать:
...Ein Kahn wohl sah ich ragen, Doch niemand, der es lenkt,
Das Ruder war zerschlagen,
Das Schifflein halb versenkt.
Eine Nixe auf dem Steine Flocht dort ihr goldnes Haar.
Sie meint ’, sie wär alleine,
Und sang so wunderbar... (300);
Плыл челн по темным водам, Разбитый до конца.
На нем был руль изломан И не было гребца.
Там фея вод, не зная,
Что слушатели есть, Сидела, распевая Чарующую песнь...
Челн (Kahn), скала, пение во время расчесывания «золотых» волос как причина трагедии, рифма «Haar-wunderbar», присутствие наблюдающего авторского сознания - все эти мотивы представляют собой перекличку с балладой Г.Гейне. Но если у Гейне авторское сознание в собственно балладное действие не вовлечено, а лишь выражает свое отношение к нему (Ich weiß nicht, was soll es bedeuten... Ich glaube. die Wellen verschlingen...), то лирическое «я» Эйхендорфа, как и в первом его стихотворении на эту тему, само едва не становится жертвой рокового пения и лишь утренний колокольный звон спасает его от наваждения. Ночь, которая у Эйхендорфа так романтически поэтична, может тем не менее нести с собой угрозу христианскому сознанию, спасение которому несет наступление утра (концовка стихотворения «Сумерки богов» 2 («Götterdämmerung» 2).
В сонете «Дурной выбор» вместе с упомянутой «феей» фигурирует еще и богиня Фрейя - героиня «Эдды», также подвергавшая претендентов на свою благосклонность смертельным испытаниям, что, на взгляд автора сонета, было еще и испытанием мужчин на их пригодность быть поэтами, поскольку лишь поэт может очертя голову броситься в смертельный омут страсти:
...Du sahst die Fei ihr goldnes Haar sich strählen, Ты видел фею, чешущую пряди Wenn morgens früh noch alle Wälder В тот час, когда леса молчат
schweigen,
устало.
Gar viele da im Felsgrund sich versteigen, О, сколько их о те разбилось скалы, Und weiß doch keiner, wen sie wird erwählen...И кто рискнет еще надежды
ради!..
(«Schlimme Wahl», 50);
Использованный здесь поэтом глагол «sich versteigen» - эпитет достаточно неопределенный и широкий по диапазону значений - означает в данном контексте «сорваться со скалы», но может переводиться и как «заблудиться, взбираясь на гору», и «заноситься, зарываться». Этот глагол еще раньше встречался у поэта в его известном стихотворении «Эльдорадо» (1837), где ситуация «Лорелеи» в конкретном значении этой темы выразится лишь в одном эпизоде, именно в мотиве столкновения лирического героя со скалой, однако в более широком своем смысле - как зов недостижимой, вечно ускользающей, наполняющей душу экстазом, но и оплачиваемой жизнью красоты - эта тема главная, она пронизывает буквально все стихотворение:
...Ich hört den Gruß verfliegen, ...Я слышу зов чудесный Ich folgt ihm über Land, И следую за ним,
Und hatte mich verstiegen На край скалы отвесной
Auf hoher Felsenwand... Стремительно гоним...
(95); (Пер. П.Карпа) [9].
В стихотворении «Пропащие» - еще одном произведении в творчестве Эйхендорфа, затрагивающем эту тему, - уже изменилось место действия: им стало море. Здесь роковая «фея» расчесывает свои волосы уже не на рейнской скале, а сидя на коварном для корабельщиков морском рифе, в остальном же в стихотворении использованы все основные мотивы «Лорелеи» Г.Гейне: мотив ночи, пения роковой красавицы и гибели проплывающих мимо кораблей:
Verloren
Пропащий
Still bei Nacht fährt mancher Schiff, Ночь. Корабль на водной глади,
Meerfei kämmt ihr Haar am Riff, Галатея чешет пряди
Hebt von Inseln an zu singen,
Die im Meer dort untergingen.
Wann die Morgenwinde wehn,
Ist nicht Riff noch Fei zu sehn,
Und das Schifflein ist versunken, Und der Schiffer ist ertrunken (306);
И поет об островах, Утопающих в волнах.
А к утру, лишь ветр повеет,-Нет челна, не видно феи:
О скалу корабль разбит,
Кто в нем плыл, на дне лежит.
Тема морской стихии, мотивы кораблей и вообще «судоходства» вовсе не так уж редко встречаются в лирике Эйхендорфа, несмотря на его более чем «сухопутный» жизненный опыт, и поистине удивительно, что как аспект творчества поэта-романтика морская тема совсем, кажется, осталась обойденной исследователями. Причина такого невнимания может объясняться, пожалуй, лишь тем, что море не было у силезского поэта в прямом смысле слова объектом изображения, как то было, к примеру, в случае с Г.Гейне («Северное море»), да и как фон и как место действия его «романсов» и - реже - лирических стихотворений морская стихия занимает все же достаточно скромное место по отношению к изображаемой им «сухопутной» топографии (леса, горы, долины, реки, лужайки, замки и др.).
Так, еще одну «фею», поющую среди моря, читатель встретит в последнем четверостишии стихотворения 1834 года «Возвращение» («Rückehr»), описывающем итальянские впечатления поэта и тоже воспринимающемся в контексте его лирики как одна из ипостасей образа Лорелеи:
... Da singt eine Fei auf blauem Мєєг, Там фея поет на морской волне,
Die Myrten trunken lauschen - Везувий дымит и ропщет,
Mir aber gefällt doch nichts so sehr А мне ничего не бывает родней
Als das deutsche Waldesrauschen! (46); Шума немецкой рощи!
Трудно сказать, какое реальное наполнение имеет в «итальянском» контексте образ «феи», поющей «на синем море». Возможно, в виду имеется миф о морской фее Галатее, не исключено также, что читатель имеет здесь дело с аллюзией гомеровских сирен, поскольку, согласно одной из легенд, именно в окрестностях Сицилии - в Мединском проливе - разворачивались наиболее опасные приключения Одиссея (в частности, эпизоды со Сциллой и Харибдой).
В сонете «Святая Мария» поэт связывает воедино две своих излюбленных темы - ситуацию Лорелеи и тему Матери божьей, необузданную морскую стихию, бессчетно губящую корабли, и препятствующую этому спасительную небесную благодать:
... Und auf dem Fels die mildeste der Frauen А на скале добрейшая из женщин
Zählt ihre Kinder und der Schiffe Trümmer, Ведет погибшим счет в морской стихии,
Stillbetend, daß sich rings die Stürme legen... Молясь, чтоб стихли гибельные бури... (279);
В стихотворении «Заале» [10], не только примыкающем к теме Лорелеи, но и, по сути дела, иронически «закрывающем» ее, эта тема представлена весьма необычным образом. В нем персонажи, внешне подходящие для данного сюжета - красивая женщина на возвышенном месте и проплывающий мимо ее дома по реке корабельщик (Schiffer), как бы поднимаются над сюжетом: не будучи и, главное, не желая быть персонажами легенды. Они сознают, что нечаянно попали в ее ситуацию, и оба, каждый по-своему, возражают против нее:
...Und ein Schiffer zu dieser Stunde ..Однажды рыбак в эту пору Sah einst eine schöne Frau Грести торопливей стал,
Vom Erker schaun zu Grunde - Затем, что предстала взору Er ruderte schneller vor Graun. Красавица между скал.
Sie schüttelt ’ die dunklen Locken Кудрями тряхнув сначала,
Aus ihrem Angesicht: Рекла она в тишине:
«Was ruderst du so erschrocken? «Да что тебя испугало?
Behüt dich Gott, dich mein ich nicht!»... Не ты ведь надобен мне!»...
(305); (Пер. П.Карпа) [11].
При всем внешнем сходстве с «ситуацией Лорелеи», в которую помимо своей воли угодили персонажи стихотворения, их реальные помыслы по всем пунктам противоречат романтической легенде и иронически выворачивают ее наизнанку. Так, корабельщик, приняв смазливую мещаночку за прекрасную ведьму, вовсе не приковывает к ней отважного и зачарованного взора, но стремится, наоборот, удалиться от «опасной» особы, причем столь поспешно, что новоявленная «Лорелея» вынуждена его успокаивать. Да и дама, ошибочно принятая за роковую погубительницу, не очень-то на легендарную деву похожа: и волосы-то у нее темные, а не золотые, и не расчесывает их она, а ими «встряхивает» (schüttelt), и не на скале она расположилась (перевод П.Карпа в этом месте неточен), а в эркере своего дома, и полна она благочестия («Упаси тебя Боже!»), а не инспирируемых дьяволом страстей, да и не губить коварных мужчин она вышла, а, напротив, улавливать, причем не на «всегерманском» Рейне, а на провинциальной Заале, и не в чреватых чудесами сумерках все это происходит, а в ясный трезвый полдень. Причем «ловить» здесь надо понимать почти в буквальном значении слова - на приманку, на золотое колечко, которое она бросает в реку в надежде, что ее потенциальный суженый ей его достанет. Еле уловимая ирония последней строфы стихотворения «релятивирует» налет серьезности в интонациях
шиллеровских баллад, контекст которых («Перчатка», «Поликратов перстень», «Кубок») здесь явственно проступает сквозь фольклорную, народнопесенную стихию:
...Sie zog ein Ringlein vom Finger, ...Кольцо она бросила в реку:
Warfs tief in die Saale hinein: Кто смел, - принесет его вновь,
«Und der es mir wiederbringet, И этому человеку
Der soll mein Liebster sein!» Отдам я свою любовь!»
(305); Пер. П.Карпа) [12].
«Тема Лорелеи была, несомненно, лучше и личностнее обработана Брентано и Эйхендорфом, и никто не стоял дальше от народной песни, чем Гейне, - напишет в ХХ веке исследователь немецкой поэзии Х1Х века Клод Давид. - Но, скроенное по устаревшим рецептам, стихотворение Гейне осталось жить в устах народа, в то время как первоначальные предшественники забыты» [13].
Примечания
1. Eichendorff J. v. Werke in einem Band. München-Wien: Carl Hanser Verlag. 5. Auflage, 1966. Далее тексты цитируются по этому изданию. Номера страниц указываются в круглых скобках после цитаты.
2. Брентано К. Жила на Рейне фея // Воздушный корабль. Литерaтурные баллады. М., 1986. S. 71. С. 71.
3. Здесь и далее в случаях, где не указан переводчик, переводы выполнены автором статьи.
4. Поэзия немецких романтиков. М., 1985. С. 267.
5. Brentanos Werke / Hrsg. v. J.Dohmke. Kritisch durchgelesene und erläuterte Ausgabe.
Leipzig und Wien: Bibliographisches Institut, o.J. Далее тексты цитируются по этому изданию. Номера страниц указываются в круглых скобках после цитаты.
6. Брентано К. Указ. соч. S. 69.
7. Rückert F. Gedichte. Auswahl des Verfassers. Frankfurt am Main: Sauerländer’s Verlag, 1884.
8. Поэзия немецких романтиков. М., 1985. С. 372.
9. Эйхендорф Й. Стихотворения / Изд. и перевод П.Карпа. Л. , 1969. С. 71.
10. Стихотворение названо по имени реки в окрестностях города Галле (Halle), в
университете которого Эйхендорф вместе с братом Вильгельмом проучился с мая по август 1806 года. См. в этой связи стихотворение “Bei Halle” (3; 152).
11. Эйхендорф Й. Стихотворения / Изд. и перевод П.Карпа. Л. , 1969. С. 195.
12. Там же.
13. David C. Geschichte der deutschen Literatur. Zwischen Romantik und Symbolismus. 1820-1885. Gütersloh: Siegbert Mohn Vedrlag, 1966. C. 110).
