CC BY
29
Народные избранники Карелии. Депутаты высших представительных органов власти СССР, РСФСР, РФ от Карелии и высших представительных органов власти Карелии. 1923-2006: справочник / авт.-сост. А. И. Бутвило. Петрозаводск: ПетроПресс, 2006. 320 с.
Представительная власть в Карелии: история и современность. Петрозаводск, 2006. С. 62.
Спиридонова И. А. Карельские реалии в творчестве А. Платонова // «Мудрости бо ти имя подадеся...»: сб. ст. к юбилею проф. Софьи Михайловны Лойтер. Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2011. С. 283-291.
Сведения об авторе Филимончик Светлана Николаевна
кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории Петрозаводского государственного университета
Filimonchik Svetlana N.
PhD (History), Associate Professor, Department of Russian History, Petrozavodsk State University
DOI: 10.25702/KSC.2307-5252.2019.10.2.122-138 УДК 393.05
Е. Е. Ямаева, А. К. Тискинек
ТЕКСТЫ СКОРБИ И ПЕЧАЛИ В СЕМЕЙНОЙ ТРАДИЦИИ АЛТАЙЦЕВ Аннотация
В исторической памяти алтайского народа сохранились многочисленные описания эпизодов раскулачивания 1930-х гг. Эти события в памяти потомков оцениваются как самые страшные и неоправданно жестокие по отношению к народу. Годы Гражданской войны рассматриваются как время открытой вражды и убийств. Авторы статьи считают, что эти события сказались на формировании этнической идентичности алтайцев. Понять, как происходил данный процесс, можно в первую очередь через семейные воспоминания потомков пострадавших, что является целью исследования. Работа выполнена на материале опубликованных и устных источников. Исторические перипетии переживались в форме «молчаливого протеста», но при этом находили словесное воплощение в традиционных устных формах. Их актуализация среди прочих факторов укрепляла этническую общность.
Ключевые слова:
раскулачивание, гражданская война, репрессии, запись, мемораты, историческая память.
Elizaveta E. Yamaeva, Aleksandr K. Tiskinek
TEXTS OF GRIEF AND SADNESS IN FAMILY TRADITION OF THE ALTAIANS
Abstract
In historical memory of the Altai people numerous descriptions of episodes of dispossession of the 30th years of the XX century remained. These events in the memory of descendants is evaluated as the worst and unnecessarily cruel to people. The years of the Civil war are seen as a time of open hostility and murder. The authors believe that these events
affected the formation of ethnic identity of the Altai people. To understand how this process took place, it is possible, first of all, through the family memories of the descendants of the victims, which is the purpose of the study. The work is based on published and oral sources. Historical vicissitudes were experienced in the form of "silent protest", but at the same time found verbal embodiment in traditional oral forms. Among other factors, their actualization strengthened ethnic community.
Keywords:
dispossession, civil war, repression, recording, memorials, historical memory.
Методологические аспекты и материал
Изучение динамики этноидентификационных процессов у алтайцев опирается на анализ таких составляющих этих процессов, как историческая память и социальные институты в период модернизации (1917-1934). При исследовании мы учитывали, что пониманию этнической идентичности способствуют совокупности социальных конструкций, «возникающих и существующих в результате целенаправленных усилий людей», с подвижными границами, а также конструкций, основанных на «культурной схожести членов <...>, осуществляющих контроль ресурсов и политических институтов» [Тишков, 2013: 55-56]. Базовыми для нашей работы стали материалы о функционировании социальных институтов, конструирующих понятие об этнической общности, механизмах передачи культурного наследия. Семья является важнейшим из таких институтов. Предметом изучения служат семейная история, которая неотделима от этнической и общенациональной истории, и способы ее сохранения, которые определяются культурными традициями.
Тексты, повествующие о драматических событиях Гражданской войны и раскулачивания, относятся к «багажу» культурного наследия. Интерпретация истории, предложенная очевидцами событий и их потомками, отличается от той, которая преподносится официальной исторической наукой. Мы разделяем точку зрения, что «повседневная история» позволяет понять представителей иных культур, их восприятие социальных структур, событий и явлений прошлого [Пушкарева, 2004: 5]. Труд исследователя повседневности создает «конструкт конструктов», так как интерпретация чужих мыслей и слов всегда является не просто нарративом, но транскриптом — переводом с чужого эмоционального языка; «понять чужую культуру можно путем поиска и анализа символических форм — слов, образов, институтов» [Там же: 12-14]. В этом отношении информативность семейных воспоминаний и фольклорных традиций переоценить сложно. Работа с семейными мемуарами позволяет прочувствовать «дух времени», увидеть то, что было скрыто при описании этнографического быта или исторического события, семейных традиций. В русле нашего исследования наиболее близкими нам в отношении методологии и методики оказались труды этнографов Кольского научного центра И. А. Разумовой, Е. В. Бусыревой и О. А. Сулеймановой. Это, прежде всего, работы, посвященные различным вопросам конструирования семейной истории и функционирования семейной культуры [Разумова, 2001; 2013; Сулейманова, 2010], их связи с этнической идентификацией [Сулейманова, 2012; Бусырева, 2017] и с событиями периода спецпереселений и репрессий в российской истории [Бусырева, 2015; 2016; Разумова, 2018].
В качестве основных источников нами использованы опубликованные мемуары И. В. Шодоева, Н. Л. Кумандиной, В. Ф. Тозыяк, Ч. Чунижекова, М. С. Теркина. Воспоминания Ивана Васильевича Шодоева, написанные на алтайском
языке, достоверно отражают события первой трети XX в. [Шодоев, 1995]. К тому же великолепная память И. В. Шодоева всегда удивляла его современников. Автор описывает только те события, участником которых были он или его родители (по рассказам родителей). Книга Г. Елемовой «Потомок кегел-маймана» (на русском языке) посвящена семье Аргымая Кульджина [Елемова, 2007]. В ней содержатся многие интересные факты биографии Аргымая и людей, окружавших его. Автор приводит семейные легенды, архивные материалы и т. д. В Горном Алтае в последнее время наблюдается «бум» публикаций не только семейных историй, но и истории отдельных сел. Жители сел Кулада, Нижняя Талду собрали материал, деньги и опубликовали книги про свое село. Книги написаны на алтайском языке. В настоящее время в Горном Алтае издаются книги об истории и известных людях алтайских родов [Алтайчинов, 2003; Ямаева, 2012 и др.]. Работы содержат сведения о тамговых знаках, тотемных животных, почитаемых горах и растениях и т. д. Отдельную группу источников составляют статьи из газеты «Алтайдынг Чолмоны». В работе также использованы полевые материалы авторов. Все переводы цитируемых текстов, записанных и опубликованных на алтайском языке, выполнены Е. Е. Ямаевой.
Семейная история 1920-1930-х гг. и устная традиция алтайцев
Семейные истории алтайцев времен «до революции» рассказываются большей частью кратко, но эмоционально, с большой теплотой. В мемуарах присутствует идеализация «времен далеких предков». Так, в рассказе о влюбленном Салдырге (Болтошеве) чувствуется восхищение не только преданной любовью, но и «диким» с современной точки зрения обычаем похищения невесты: «Не успели даже «ай-уй!» крикнуть люди. Но Салдырга был подобен ветру, разве можно догнать? Говорят, ночь была белая, как молоко» [Каинчин, 2002: 69]. Рассказывается, что каждый алтаец на каком-нибудь инструменте играл и умел петь. «В то времена свадьбы проходили до утра. До утра песни пели. Была даже такая песня:
Заря уже загорается (пускай же загорается),
Пусть курица прокричит.
Солнце уже всходит (пускай же всходит),
Пусть кукушка запоет.
Вот люди поют и поют песню. А потом слова и мелодии песни два-три дня стоят в твоей голове» [Там же: 69]. «Вот раньше, до войны все пели, шутили, играли то на комусе, то на топшуре <...>. Был вот такой маленький комус, вот такой... в большой палец. Его полностью засовывали в рот, наружу оставался только маленький, почти невидимый язычок. Вот так играли. Одновременно и пели. Видели вы в жизни такой комус? Ничего вы не знаете» [ПМА10, Майчикова]. Многие информанты вспоминали, что любимым занятием алтайцев довоенного времени была обычная борьба кюреш. Борьба организовывалась не только на праздниках, свадьбах, но на молодежных игрищах и даже во время общественных работ (там, где собирались молодежь, подростки). Рассказывали, что борьба была распространена даже у детей: «Боролись все <...>. Дети боролись чуть ли не с семи лет. Причем очень часто девочки боролись с мальчиками наравне. То же самое было и у молодых людей» [ПМА, Ечибесова]. Рассказы
10 ПМА — полевые материалы автора Е. Е. Ямаевой.
о дореволюционных и довоенных временах в целом, основываются на этнографических особенностях алтайцев. В них отсутствуют приметы исторического времени, это собирательный образ прошлого.
Гражданская война
В рассказах о временах Гражданской войны бытовая сторона жизни уступает место историческим событиям. Как в любых меморатах, достоверность подтверждается ссылками на конкретных свидетелей, рассказчиков, на «общеизвестность» фактов и повседневные обстоятельства: «Жители села Хабаровка знают»; «Тетя Катя рассказывала, что когда была маленькой... пошла по ягоды»; «В Уймоне знают»; «Однажды весной. когда вот так копала кандык...» и т. п.
Персонажами воспоминаний становятся активные участники военных действий. Те или иные фразы героев Гражданской войны сохраняются в исторической памяти народа в виде «крылатых слов». Слова, сказанные красным командиром И. И. Долгих после казни им лидера белого движения А. Кайгородова, звучат так: «Твоя собачья голова много народу поела и смутила. Я твою голову вымою. А мою голову в грязи свиньи съедят». Очевидцы, как правило, знают полное содержание сюжета. Потомки, один раз услышавшие это высказывание, не забудут ее и будут пересказывать своим потомкам [Каинчин, 2002: 39-40]. Другая стереотипная фраза «От черного чая печень моя почернела» принадлежит Тежлею Ташкинову. Именно она много раз повторяется, и весь сюжет выстраивается на ней.
С течением времени в мемуарной литературе мотив классовой борьбы начинает психологически осмысливаться: «Куда деваться?», «Подростку что оставалось?», «Это ведь были совсем дети!». Геройская патетика Гражданской войны («В этом сражении героически проявил себя алтаец, партизан Сергей Глушаев») сменяется скрытым осуждением «героя», участвовавшего в убийстве и ранении 760 казаков и колчаковцев («А во время Гражданской войны алтайцы дали ему прозвище «Батый»). В текстах о Керзюнской и Усть-Канской трагедиях, когда были расстреляны невинные алтайцы, старики и дети, наблюдается разделение людей не по классовому признаку, а по этническому: «чужие» — кержаки, красные, то есть русские и воспитанные в русских семьях алтайцы; «свои» — собственно алтайцы, независимо от того, красные они или белые.
Приведем рассказ о том, как белые замучили сына коммунарки. «Сына ее, связанного веревкой и притороченного к лошади, привезли прямо к этому аилу. Сказали ей, что убьют ее сына. Мать чуть с ума не сошла. Она бежала рядом с сыном. Но. не так далеко и ушли. Возле Маяка (а по старинному названию — Корум-тьол) обоих убили. Матери выкололи глаза и разрубили грудь. Павлику нанесли множество ран, изрезали саблей. Трупы там и лежали. Люди боялись ведь. Всех, кто показал симпатии к ним, мучали, убивали. Куда деваться?» [Сартакова, 1995: 98]. «Когда красные хотели поймать «белую банду» Тежлея, сказали: «Сдавайтесь, иначе убьем членов ваших семей». Куда деваться? Вот и сдались. Красные всех их и прикончили в Онгудае» [ПМА, Баранчикова].
В исторической памяти народа к эпохе Гражданской войны примыкают события, последовавшие за ней. Среди групп персонажей выделяются, во-первых, первые комсомольцы и коммунисты, во-вторых, их жертвы. К тем и другим отношение разное. Коммунисты и комсомольцы — это тип героев, символизирующих
новые идеи и представления. Их образы устойчиво связываются со стереотипными формулами-описаниями или краткими поговорками, свернутым кодом некоего рассказа. Например, есть высказывания о новых героях как о людях никчемных, не соблюдающих традиционные нормы поведения. «Называли себя батраками. Резали скот раскулаченных людей. Не утруждая себя чисткой потрохов, так их и вываливали на землю, выкидывали эти потроха. Таким образом, днем и ночью занимались пустословием, бездельничая. Мы, молодые комсомольцы, присоединяясь к ним, наедались мяса. С тех пор сохранились и такие их выражения: «Колхоз пойду, работай не буду», «Алтай чай (пить) — страм (т. е. срам)» [Сартакова, 1995: 106]. Т. А. Ямаева (Тостоева) вспоминает: «Говорят, первые комсомольцы ходили в красных косынках <...>. Волосы свои они остригли. Очень часто собирались, то у них собрания, то молодежные игры <...>. В моей памяти они сохранились как очень шустрые люди, они ничего не боялись <...>. Я была еще маленькая, чтобы думать о комсомоле» [ПМА, Т. А. Ямаева].
В воспоминаниях Т. К. Ямаевой из села Кулада, внучки зайсана11 6-го отока Кааха Чамчиякова, сквозит обида, за то, что ее не взяли в комсомол. «Когда мы поселились в селе Кулада <...>, после того, как нас послали в ссылку, но по счастливой случайности мы вернулись на Алтай с полдороги <...>, мы хотели вступить в комсомол. Комсомолки ходили в красных косынках. С короткой стрижкой. Некоторые даже в кожаных куртках. Жили они как-то весело, все время проводили собрания <...>. Мы с сестрами тоже хотели вступить в комсомол. Но нас не приняли в комсомол. После этого ни один из нас никогда не подавал заявления ни в комсомол, ни в коммунисты» [ПМА, Т. К. Ямаева].
Герой мемуаров Тыйрый Болтошевой — Салдырга, «не-комммунист», был человеком привлекательным. «Дядя Салдырга был человеком высокого роста, крепкого телосложения. Кожа у него была светлая (букв.: ак — белая), глаза — голубые. Людей с такой внешностью среди наших теелесов встречается очень много. У него был очень звучный, громкий голос. Даже если вполголоса что скажет, кажется, что леса-горы словно вздрогнули. Был веселым, общительным. Про таких людей говорят, что это — живой человек. Всегда был занят чем-нибудь. Утром возле коновязи садился на коня. Вечером спешивался у коновязи. Наверно, бывал на охоте или ездил смотреть скот. Был грамотным. Девушки тайно вздыхали из-за него, и была даже песня, посвященная ему [Каинчин, 2002: 69]: (Несмотря на то, что) теплый ветерок-ветер дует (постоянно) — Но в болотистом месте трава не выросла. (Несмотря на то, что) Салдырга ответил на мое сообщение, Но мечта моя не сбылась (выйти замуж за него. — Е. Я.)». Сразу после этих строк, автор книги сообщает, что 27 ноября 1937 г. Салдырга посадили в тюрьму в селе Алтайское. 5 декабря 1937 г. его расстреляли в городе Бийск. Так завершение жизни человека резко контрастирует с его беспечной предыдущей жизнью до революции. Портрет другой жертвы коммунистической машины, бая Тахтара, описывается таким образом: «Этот бай был очень жирным и толстым. Поэтому сам даже на лошадь не мог сесть. Редко, как лошадь могла его поднять» [Ямаева, 2012: 7].
11 Зайсан — глава племени, объединявшего восемь и более родов; приравнивается к титулу князя по российской ранговой системе.
Раскулачивание и репрессии
В годы раскулачивания и репрессий появилась своеобразная «поэзия скорби и плача». Вначале приведем воспоминания очевидцев или их потомков о тех страшных событиях, обозначив их как сюжеты о репрессиях и раскулачивании.
Сохранились воспоминания о Чорос-Гуркине, выдающейся личности в алтайской истории, и его соратниках. Мемуары В. Ф. Тозыяковой содержат сведения о последних днях пребывания Г. И. Чорос-Гуркина в селе Эликмонар в период ареста. Она рассказывает, что в это время был арестован ее отец — Федор Сергеевич Тозыяков. Когда ее сестра Нина поехала в Эликмонар сделать передачу, то отец сказал, что здесь же находится Григорий Иванович [Тозыякова, 2007: 19]. Мемуаристка также сообщает, что когда этапируемые проходили мимо Узнезя, она выскочила из дома и догнала их в конце деревни, передала отцу буханку черного хлеба и долго стояла, плакала, пока они не скрылись за поворотом [Там же: 15]. Известно, что перевалочным пунктом ссыльных была Кызыл-Озекская тюрьма.
Воспоминания о пребывании в Кызыл-Озекской тюрьме Чорос-Гуркина, Тискинекова, Алыгызова, Толтойока принадлежат Ефиму Степановичу Полетаеву, записаны у него корреспондентом газеты «Алтайдынг Чолмоны» С. К. Кыдыевой. «В конце города, чуть выше тюлевой фабрики, стояли два барака. Кругом загорожено колючей проволкой. На вышке стояли караульщики. Туда привезли. Как только вошли за ворота, подтолкнули прикладом ружья и велели лечь. Потом раздели, велели войти (в барак. — Е. Я., А. Т.). Думали, что ведут расстрелу, поэтому попрощались друг с другом. С того и началась дорога мучения шыранынг тьолы. В бараке полным-полно народу. По 2-3 дня не давали есть. Драки, мучения шыра. 14-я камера была. Тех, кто туда вошел, тех увели по ночам. Знали, что ведут на расстрел. Большой мешок надевали, ноги привязывали, заставляли лечь, били резиновой дубинкой. Иногда приставляли наган ко рту, типа «убью», тогда кровь текла изо рта. Бросали к собакам, с трудом от них оторвешься. Была комната называемая «собачий дом». Раздетого там оставляли. Каменный пол, каменные стены, с потолка капает вода, невозможно сидеть. Не было даже что-нибудь сказать. Если дверь камеры откроешь, а ты не можешь ходить, то тащили по полу или подбрасывали к собакам. Эти страдания происходили с сентября по декабрь 1937. В Кызыл-Озекской тюрьме начался тиф. Только потому, что молод был — я выжил. Когда сидел, видел людей, которых туда-сюда таскали. Тискинекова видел, этот человек лечил мне раньше зрение. Ивана Толтойока, знал. Помню человека Серко из Шебалино, парня Тьитке из Керзюня, Алагызов и Гуркин проходили мимо. Они были уже людьми в возрасте. В декабре, в ветреный и холодный день, нас повезли в Бийск. Потом были станции Юрга, Тайга, северные края — Коми. 400 км прошли пешком. Из полтысячи человек путь прошли лишь половина. Трупы по дороге и оставляли. Зима. Первым делом начали строить дома, где должны жить конвойные. Сами разжигали и костер, грелись, ложились на то место, где жгли ветки, укрывались ветками и спали. Если снег сверху выпадет, то тепло. Если над кем-нибудь снег также не тронут и не встряхнут, то человек уснул навсегда. Поднявшиеся люди кое-как лишь бы хоронить. хоронили их тут же рядом. В первом лагпункте работало около 3 тыс. человек. Все по 58-й статье — враги народа <...> Однажды, помню, из Москвы пришел этап. Среди этапированных был маршал Советского Союза Егоров,
начальник НКВД по Закавказью Алиев (смуглый такой человек), начальник пограничной службы вдоль Монголии — Соколов. Но их вскоре отправили в Воркуту» [Кыдыева, 2007]. По замечанию корреспондента С. Кыдыевой, Ефим Степанович Полетаев обвинялся как «... "участник террористической организации", ведущей борьбу против Советской власти. Его привязали к «делу Гуркина». Е. С. Полетаев не признал вину. До конца стоял на своем» [Там же].
Очень эмоциональный рассказ, полный сочувствия к персонажу, имеется про бая Тактара: «Как такой человек, к тому же уже старый, мог бы пережить ссылку? Одно страдание, одна мука. Да и только. Поэтому он просил (человека, пришедшего за ним): «Убейте меня здесь. Вместе с санями скиньте меня с обрыва». Человек действительно скинул его с высокого обрыва. Но Тактар-бай не умер. Говорят, горько заплакал: "Хотел умереть, но не смог. Зря только тебя, дорогого человека, втянул в такое дело"» [Каинчин, 2002: 21]. Про этот случай рассказывают еще так: «Молодых ребят — комсомольцев отправили, чтобы убить Тактара. Комсомольцы сказали: «Как алтайскому человеку убить алтайца?». Поэтому они столкнули сани с Тактаром в крутой овраг. Тактар не умер. Говорят, почтенный старик горько плакал: "Лучше бы я умер. Кости мои остались на Алтае!"» [Там же: 22].
Ряд текстов составили группу, которую мы условно назвали «дорога ссыльных». О перемещении арестованных по дороге сохранились воспоминания очевидцев.
«Когда началась повальная ссылка людей, то мы жили у подножья перевала Чакыр. Мы доили коров на ферме. Каждый день уводили людей иногда по 30-40, по дороге наверх, на перевал. Иногда ночевали у нас дома. (Сопровождающие) нас сразу выгоняли из дома. Их не интересовало, где мы будем ночевать, что будет с нами. Ссыльные же были всякие — больные, хромые, и старые, и совсем еще дети. Уставшие, голодные. С потухшим взглядом, с безучастными голосами. До сих помню услышанную тогда песню: Земля, на которой мы выросли, была травостойной. Каковы будут чужие края? Земля, на которой мы ходили, пахло полынью. Каковы будут края, куда нас отправляют? От шубы, сшитой из шкуры козы, Пусть старый кусок останется на Алтае моем.
От голоса моего, подобного эдиски (манок для зверя. — Е. Я., А. Т.),
Пусть эхо останется на Алтае моем.
Ескен тьерис еленгдю
Еске тьерлер кандый не?
Баскан тьерис баргаалу,
Баратан тьерис кандый не?
На родине нашей тучные пастбища,
Будет ли такой чужая земля?
Полынью покрыты наши дороги,
Будет ли такой дорога впереди?
Все проходили и проходили, с трудом поднимаясь на перевал. Взвалив на плечи свои страдания, стоны, жалобы, печаль, проклятья. А ведь это были люди только из двух районов — Усть-Кана и Усть-Коксы» [Каинчин, 2002: 56].
Екатерина Бултаевна Сабашкина, жившая у подножья перевала Чакыр вспоминала: «Спускали с перевала 30-40 человек пешком. Сопровождали два конных милиционера. Ночевали они в конторе Беш-Озека. Ни один из людей не сопротивлялся. Брата моего отправили вместе с этими людьми. Плача, долго бежала я за братом» [Кыдыева, 2007].
«В Улаганском районе арестованных мужчин собирали возле Балыктуюлского сельского совета. «Потом их пешими погнали вниз по Чолушману. В 1929 г. Среди этих людей была одна-единственная женщина Тьулукова Тьаныйка. Священник абыс, которого звали Белый Абыс, был тоже среди них. Милиционер по имени Езбек Тапас (с этими людьми) «спустился» с Улагана, присоединил к ним арестованных здесь (чолушманцев — Я. Е.), посадив их на лодку карбыс, повез из по озеру» [Сартакова, 1995: 107-108].
Возникло представление о дороге в один конец. Предки уходили туда, откуда не возвращались. Те, кому удавалось выжить, пытались спасти мальчиков, привезти их на родину, на Алтай. «В Коркобы жил старик Амыр, 84 лет. Когда кончился срок пребывания в ссылке (тюрьме), он, спрятав 6-летнего мальчика под шубой, вывез из лагеря и привез домой. Мальчика звали Мендин Курдаш. Сестре мальчика Сургал было 16 лет. Она осталась в лагере. Сохранилась ее песня [Кыдыева, 2007]:
Кызыл тал бажын кый дезе,
Кыйар эдим — малта тьок.
Коммунистке кир дезе-
Кирер эдим — арга тьок.
Если бы мог срубить верхушку красной ивы,
Срубил бы, да только топора нет.
Если мог стать коммунистом,
Стал бы, да только возможности нет.
Тьенгезектю Алтайда
Тьеереним турза, керюп тьюр.
Тьер тюбинден тьюре резем,
Тьененим, кееркиий, сурап тьюр.
На Алтае, покрытом мхами,
Если будет ходить моя корова, приглядывай за ней.
На дне земли окажусь,
За племянником моим приглядывай.
Казылып калган кара тьол
Качан ойто бюткей не?
Катуга барган карындаш
Качан ойто тьангай не?
Просевшая от ходьбы дорога
Не поднимется вновь вровень с землей?
Сосланный в ссылку брат мой
Вернется ли когда-нибудь?»
Каждая семья хранит в памяти события, коснувшиеся именно этой семьи: «16 мая 1931 года мой дед Маршаков Кыпчыш и его жена Бичи были отправлены в ссылку. Дед и бабушка вместе с пятью детьми находились в Нарыме, в ссылке. В болотистой местности валили лес. От недостатка еды и одежды, от тоски по Алтаю, от болезни они умерли. Умер младший сын Кюртюк. Перед смертью они наказали
двум старшим сестрам: "Возьмите с собой вашего кровного (двоюродного) брата Турдубека (Маршакова). Помогите ему устроиться в жизни и жените его"» [Баштыкова, 2012: 126]. Объединяло семьи одно слово — «Нарым». До недавнего времени это был синоним слова «смерть». Нарым называли «местом, откуда не возращаются. Нарым — это место, занятое болотом и водой, непроходимыми кустарниками, летом наполненное мошкарой, что дышать невозможно, а зимой — холода до 50 градусов. Бежать некуда: нет дороги. Влажность и сырость. Нет пищи, которой мог бы питаться алтаец: еда — это растения и рыба. Поэтому здесь погибло очень много алтайцев» [Там же]. Л. Т. Баштыкова, долгое время занимавшаяся историей спецпереселенцев, сообщает такие цифры: «В Томск было направлено 32 тысячи «переселенцев». В том числе 15 тысяч детей, не достигших 12 лет, 4 тысячи женщин (с детьми грудными и не достигшими 8 лет), 8500 мужчин (1 тыс. из которых не способны были работать)» [Там же].
Ушедшие и оставшиеся
Финальную часть мемуаров о ссыльных нередко составляют мотивы о судьбе раскулаченных и репрессированных в период ссылки и после возвращения. Непростая жизнь сложилась у одного из ярких комсомольцев 1930-х гг. — К. М. Кохоева (Кахаева). Рассказ о нем приводится в книге Т. Каинчина «Большая семья»: «Одним из ярких ектем (букв.: яростный, восторженный) секретарей обкома комсомола (Ойротской автономной области. — Я. Е., А. Т.) был Кохоев Кюдер Майманович. Был сослан в Колыму. Он говорил: «Человек, сосланный в ссылку, ведь нуждается не только в хлебе. Смысл жизни тоже должен быть. Египтяне, вот например, строили пирамиды, рыли каналы, чтобы сделать свою страну сильной. Мы тоже говорили себе: пускай мы будем как рабы. Пусть только страна наша будет крепкой. Пусть побеждает врагов. Пусть крепится Советская власть. Пусть коммунизм победит. Что наша жизнь по сравнению с этой великой идеей?! <.>. Кюдер Майманович рассказывал, что однажды нашел довольно крупный самородок. Бригадир в качестве поощрения дал ему пять булок хлеба, килограмм сахара и два дня отдыха. Бригада тут же съела хлеб и сахар, а я два дня спал. Ведь день отдыха нельзя разделить на всю бригаду» [Каинчин, 2002: 49]. После возвращения из ссылки Кюдер Майманович жил в селе Кулада. Похоронен на местном кладбище. Всю жизнь проработал чабаном (по личным воспоминаниям Е. Е. Ямаевой). Жизнь этого человека, полная революционного энтузиазма в молодости и неистребимого жизнелюбия даже в годы ссылки на Колыме, достойна хорошей памяти. Говоря о потомках репрессированных и их отношении к советской власти, Е. В. Бусырева справедливо отмечает, что если одни из них «считают себя не вправе обвинять власть в убийстве «отцов», то для других это означало бы «предать память» родителей, которые верно служили коммунистической идее» [Бусырева, 2016: 42].
Устойчивым является мотив «невозвращения на прежнее место жительства». «Болтошев Салдырга в 1930 г. отправлен в ссылку в Нарым. Через 4 года вернулся на Алтай. В 1935 г. просил, чтобы ему дали «голос», чтобы вернули его жену домой. Не получив ответа, отправился в Томск, в Нарым. Вместе с женой возвратилась их родственница Меркулеева Айтпанг. До родины добрались пешком. Ночью шли, а днем прятались в пещерах-гротах или скалах. Но домой они не вернулись. Возможно, были живы те, кто на них кляузы писал. Пришли они жить в село Куйаган Алтайского района, где жила сестра
жены Салдырга и где был совхоз под номером 333. Салдырга построил полуземлянку тьер тура казала в логу езек Кислинка» [Каинчин, 2002: 93]. По воспоминаниям Д. М. Болтошева, сына Салдырга, в Куйача (Куягане) жил брат матери — Чиков Чынык. «В 1942 г. мы переселились в колхоз «Светлый путь» в Усть-Кане. Там жили наши родственники — Тайтаковы. Наше добро поместилось в два мешка. Мы их приторочили к седлу. Сели на коней и поехали домой» [Там же: 37].
«Сестры Алтын и Кюндюй вместе с Турдубеком дошли до Алтая. Стали работать в коммуне «Свет Алтая». Жили у знакомых туратинских казахов. Здесь же работали их родственники Тайтаков Бачим и его жена Кюртен. Сестры женили Турдубека, в 1939 г. родилась дочь Лидия. Вскоре Турдубек отправился на войну и погиб. Сестра Кюндюй отправилась в Ело, где жила сестра Тантак. Сестра с мужем Солон укрывали ее в шалаше в лесу (боясь преследований, что они помогают беженке), одели, обули и отправили обратно в Тураты. Кюндюй вышла замуж за сына казаха, у которого они жили. С мужем Яковом они родили двух сыновей, старший умер еще в детстве. Кюндюй жила в городе с сыном Иосифом» [Баштыкова, 2012: 126].
Отчетливо сохранились в исторической памяти народа остававшиеся на Алтае старики и старухи. «У старухи Качаковой Табжуурат арестовали и увели всех сыновей — одного звали Колько, другого — Ойзу, третьего. Старуха осталась одна в аиле. Отрывая свои волосы, плача и стеная, осталась одна.» [Сартакова, 1995: 105-106]. Сюжеты об ожидании ссыльных дочерей и сыновей составляют отдельную группу. «В местности Сетерлю жили Карамай и Тантылай Яковы. Старшая дочь Карамчы вышла замуж за сына Мантьы Кульджина — Яжная. Родила одного сына. Яжнай умер. Карамчы отдали замуж за брата Яжная — Яла (Тьала). Родила двух сыновей. Когда старшему было 5 лет, а младшему 5-6 месяцев, семья была отправлена в ссылку. Через 9 лет Карамчы вернулась из ссылки, из Нарыма. Вернулась одна. Мать же ее в течение многих лет ждала ее; каждый день всегда всматривалсь в людей, проезжающих мимо их аила, по дороге. Ждала дочь» [Кыдыева, 2007].
В результате чудовищной политики раскулачивания и репрессий многие семьи потеряли друг друга. Тема разъединения семей, пребывания в детдомах объединяет отдельную группу мотивов. Младшая сестра отца Янга (Тьанга) по причине болезни была оставлена в Нарыме. «Слышала я, как разговаривали сестра и брат. Они говорили о том, что невозможно забрать ее с собой. Идемте. Через некоторое время брат вернулся обратно и сказал: «Ты ничего не бойся. Когда ты выздоровеешь, я обязательно вернусь и заберу тебя на Алтай». Он погладил меня по голове и поцеловал. И они ушли. Я потеряла сознание. Пришла в себя в больнице. Люди в белых халатах называли меня Валя. Меня отдали в детдом. После детдома работала в Томском меланжевом комбинате, потом на швейной фабрике <.>. Но никак не могла вспомнить, где я родилась. Жила в общежитии. У меня была отдельная комната. Однажды в воскресенье лежала в кровати и слушала передачу. Рассказывали про успехи Ябоганского совхоза. Как услышала это название, не знаю, что со мной случилось! Я вскрикнула, вскочила. Плакала и смеялась. Услышав название моей родины, ко мне вернулась моя память. Получив отпуск, приехала на Алтай, увидела своих родных» [Баштыкова, 2012: 127-128].
В семейных меморатах присутствуют стереотипные формулы, которые характерны только для данного сюжета и сохраняются при его передаче. Например, об одном из крупнейших баев Алтая — Тактаре существует такое предание. «Когда дочь Тактар-бая выходила замуж, он сказал (пришедшим сватам): «Поставьте передо мной лошадей пестрых, как мои (лошади), поставьте передо мной человека, подобного мне» (здесь имеется в виду калым за дочь. — Я. Е.). Давешние люди ответили ему: «Мы еще наберем пестрых лошадей, но где нам взять человека с залысиной такой?» [Ямаева, 2012: 7].
Когда во время работы над книгой «Теелестердинг угы тези» [Ямаева, 2012] собирался материал по семье Тайтак из рода теелес, информанты вспомнили слова, сказанные предком Тайтак: Уй минип тьюрген улус Учарга тьеткен. Учуп тьюрген улус Уй минерге тьеткен». Те (люди), которые ездили на корове, Теперь готовы полетать. Те (люди), которые раньше летали, Теперь дошли до того, чтобы ездить на корове.
Правда, оказалось, что слова принадлежит Тайтаку из рода тодош. Этот человек принадлежал очень зажиточной семье. Перемены при советской власти коснулись всех. Его слова якобы адресовались Кюдеру Кахаеву, который приехал в годы Гражданской войны из Уймона на быке. Хотя, конечно, К. Кахаев прибыл из Уймона не на быке, а на своем коне, высказывание не относится к будущему активисту советской власти, который вскоре стал активным комсомольцем, а потом секретарем обкома комсомола, поднявшись по карьерной лестнице.
«Песня одного человека»
Каждый хранил в себе свою трагедию, выражал ее в одиночестве. К одиноким старикам и старухам причислялись и вдовы, оставшиеся после Гражданской войны без мужей. Они переживали горе вместе, разделяли его. Мемуары И. В. Шодоева, проникнутые большим сочувствием и состраданием к таким вдовам, содержат рассказ о женщине по имени Тьинтьи, которая выражала свою печаль через сочиненные ею песни. Нередко она распевала свои песни на свадьбах или сборищах людей по случаю приезда гостей. Приведем тексты ее песен [Шодоев, 1995: 23-24]. Чапкан еленг чалынду Чактанг арткан тьыргалду. Тьууган еленг корболу Тьууданг арткан тьыргалду. Скошенная трава сохраняет росу, Оставшиеся в живых от несчастий имеют праздники. Собранное сено сохраняет еще семена и ростки, Оставшиеся в живых от войны имеют веселье. <.>
Кегерип тьаткан кек еленг Келетке тьерданг не чыгат, Керюжип ескен бойлорыс
Керюшпес тьерге не барат? Агарып чыккан ак чечек Ажыт тьерденг не чыгат? Айдыжып ескен бойлорыс Айдышпас тьерге не барат? С зеленеющими листьями синий цветок Почему вырастает в тени, Выросший вместе со мной (любимый) Почему уходит в мир невидимых (мертвых)? Белоствольный белый цветок
Почему вырастает на западе (где солнце закатывается)? Разговаривавший со мной с детства (любимый) Почему уходит в страну молчания (мертвых)?
Эти удивительные по своей выразительности песни скорби и печали напоминают традиционные песни сыгыт у алтайцев. Традиция таких песен уходит корнями в глубокую древность и проявила себя в эпитафийных надписях тюрков. «Личные песни» в своей основе — по символике, форме выражения, по тому, что они принадлежат особым категориям исполнителей — отчасти продолжают традицию, связанную с похоронно-поминальным комплексом культуры. При этом они связаны с актуальными значениями и бытуют в условиях и ситуациях своего времени. Тексты, которые называют «песней одного человека», включаются в мемуарные наррративы. К таким относится, например, песня Кюдера Маймановича Кахаева, которую он распевал, когда выпьет: Буурыл тайга буудай бер, Бутьыр-бутьыр чайназын. Бу бойыма уруп бер, Бууккан бурым чечилзин. Саврасому трехлетнему коню дай пшеницы, Пусть с хрустом он жует. Мне самому чарочку налей, Пусть печаль с моей печени развеется.
Сохранилась песня сына Аргымая Кульджина. Рассказывают, что сын Аргымая — Кару жил в одно время в Туекте. Однажды он поехал на свадьбу в Ябоган к Охрашу Баинкину. Не был ли Баинка — сыном Мандьи (брата Аргымая. — Е. Я., А. Т.). На свадьбе его приняли не очень дружелюбно. Кару спел такую песню [Елемова, 2007: 73]: То, что это помет аргамака Кто разберется в навозе? То, что я сын Аргымая. Кто из вас оценит нынче?
В памяти мемуаристки сохранилась алтайская песня, посвященная ей. Она спета на свадьбе на алтайском языке, в честь русской девушки Нины Кумандиной: Вот сидит русская городская девушка. У нее длинные косы. В ушах у нее хорошие сережки. У нее городское, зеленое, как трава, платье. Обутки у нее как огоньки. Мне эта девушка нравится.
Приведенные выше тексты свидетельствуют о том, что в алтайской музыкальной культуре был песенный жанр, обозначаемый как «личная песня», хотя, безусловно, это — не Homo Lyricus. Об этом явлении вскользь упоминает А. Кунанбаева в своей работе о песне «одного голоса». «На определенном этапе поэзии и музыки устной традиции оказывается очевидным, что «голос» песни, т. е. ее мелодия, это и есть «мой» голос, голос Homo Lyricus и, соответственно, голос выдающегося лирического певца, заявляющего о себе в мире. Собственно, совпадение этих двух значений одного термина «голос» — как «голоса2 и «мелодии» — и образует, если угодно, лирику как особый песенный жанр — разумеется, не в смысле «личной песни», известной ряду народов Сибири и дальнего Востока, как самоидентификации человека внутри того или иного рода (племени), а в смысле лирики как уникальной позиции человека в мире» [Земцовский, Кунанбаева, 2011: 210].
В 1920-1930-е гг. в культуре появляются новые образы. «Культур-активисты» по характеру были люди смелые, способные сломать традиции. Так, в газете «Кызыл Ойрот» за 1929-1932 гг. встречаются предложения корреспондентов отказаться от алтайской одежды, чегедеков, остричь волосы, подобно комсомолкам, мужчин призывали отказаться от косы кетьеге. В поведении людей появляется нарочитое пренебрежение к потомкам бывших баев и зайсанов. «Бывшие малоимущие или бедные люди» могли публично оскорбить «бывших баев» [Елемова, 2007: 73]. Многочисленны рассказы потомков бывших баев, которые через всю жизнь пронесли унижения и оскорбления. Вместе с тем, как показывают мемуарные материалы, относящиеся ко времени раскулачивания и экспроприации, образы первых комсомольцев или коммунистов, занимавшихся «раскулачиванием», в памяти народа остались не совсем приятными. Люди, которые постоянно проводили собрания, воплощались в образах пустословов и бездельников, жадных до чужого добра (раскулаченное имущество нередко присваивалось новыми хозяевами жизни).
Трагические годы ссылок и репрессий получили освещение в сюжетах о пребывании в тюрьмах (например, в Кызыл-Озекской близ Горно-Алтайска), об одиноких стариках и детях, оставшихся в юртах в бесконечном ожидании возвращения родных. Получили устойчивость представления о дороге в один конец, возникли песни печали и скорби, своеобразные «песни одного человека», в которых каждый «выплескивал» свое горе в «собственной песне». Алтайская культура предоставляла традиционные формы для воплощения новых явлений и потрясений жизни, их интерпретаций, для выражения общечеловеческих эмоций и передачи семейного исторического наследия.
Сведения об основных исторических персонажах семейных историй
Абышкин Макарий родился в 1878 г. в селе Отогол (Мариинка). Учился в катехизаторском училище в Бийске. После его окончания работал учителем в разных школах. В 1929 г. отказался от сана священника. В 1930 г. работал в редакциях газет «Ойротский край» и «Кызыл-Ойрот». Был отправлен в ссылку и расстрелян в 1937 г.
Алагызов Иван Савельевич родился в 1888 г. в селе Улала, алтаец-туба, рода меркит. Член ВКП(б) с 1920 г., член ВЦИК, заведующий национальным отделом Западно-Сибирского края (исполкома). Член Ревкома, председатель Ойротского облисполкома. Арестован 19 мая 1937 г. Постановлением тройки
УНКВД Западно-Сибирского края от 4 октября 1937 г. по ст. 58-4-11 расстреляли как врага народа. Реабилитирован постановлением Президиума Алтайского краевого суда от 29 марта 1995 г.
Болтошев Салдырга — один из самых состоятельных алтайцев Усть-Канского района. Прошел ссылку в Нарыме. Был расстрелян в 1937 г.
Кайгородов Александр Петрович (1887-1922), уроженец села Абай Горного Алтая. Православный. В Первую мировую войну воевал на Кавказском фронте. Полный кавалер ордена Святого Георгия. В марте 1918 г. в селе Улала принял участие в Учредительном съезде инородческих депутатов, провозгласившем национальную автономию алтайцев и избравшем Каракорум — Алтайскую окружную управу. В начале 1919 г. был сформирован Алтайский кавалерийский туземный дивизион. Основными задачами дивизиона были охрана границ Алтайской окружной управы и противодействие советской власти. А. П. Кайгородов в дивизионе служил в должности младшего офицера. В сентябре 1919 г. добился от походного атамана казачьих войск генерала А. И. Дутова разрешения на формирование на Алтае инородческих казачьих полков. А. В. Колчак подписал специальный приказ (указ) о создании из алтайцев и русских нового казачьего войска — Алтайского. А. П. Кайгородов остался в памяти людей как признанный лидер алтайского повстанческого движения. В 1922 г. в селе Катанда Усть-Коксинского района был убит командиром отряда ЧОН И. И. Долгих. Его отрубленная голова доставлена была в Барнаул.
Каспанкин Тахтар — один из крупнейших баев Горного Алтая. В 1917 г. имел 765 лошадей, 425 овец, 105 голов крупного рогатого скота.
Кахаев Кюдер Майманович — секретарь обкома комсомола Ойротской автономной области.
Кульджин Аргымай, крупнейший бай Алтая. Участник Учредительного съезда инородцев Горного Алтая в 1918 г., провозгласившего создание Алтайской Горной думы. Финансировал национальные проекты (построил школу для алтайских детей, ему принадлежит заслуга финансового обеспечения бурханизма). Имел маслозавод, был поставщиком лошадей для царской армии.
Кульджин Мандьи, брат Аргымая Кульджина. Имел маслозавод, разводил полукровных орловских рысаков. Кульджин Сапок, младший брат Кульджиных, был активным участником повстанческого движения.
Кумандин Лука Яковлевич — алтайский священник. Выступал за просвещение алтайцев, модернизацию традиционной экономики. Вместе с М. Я. Кумандиным, А. И. Чевалковым, И. К. Соколовым создал в декабре 1906 г. «Союз друзей-деятелей по возрождению туземного населения». Судьба организации неизвестна.
Ташкинов Тежлей — активный участник повстанческого движения, соратник А. П. Кайгородова. Состоял на службе у Аргымая Кульджина.
Тискинек (Тискинеков) Василий Иванович (1900-1937). Родился в селе Чемал Чемальской волости Бийского уезда. В 1919 г. окончил Томскую духовную семинарию. В 1919 г. вступил в Алтайский Туземный кавалерийский дивизион. С мая по октябрь 1919 г. служил в колчаковской армии в должности командира взвода. В 1920 г. был арестован за участие в отряде А. Н. Кайгородова и содержался под арестом в Бийской тюрьме. В 1921 г. он был освобожден по амнистии. После освобождения работал инструктором национальных школ Бийского уездного отдела народного образования. В 1923-1928 гг. учился
в Томском государственном университете на медицинском факультете, окончил университет в 1928 г., получив специальность офтальмолога. После учебы работал по специальности. В 1934 г. в Ойротской автономной области был создан противотрахоматозный диспансер, работу которого возглавил В. И. Тискинек. В 1936 г. обучался на курсах военно-химического дела в Московском институте усовершенствования врачей. Вернувшись из Москвы, работал главным врачом Ойротского облздравотдела. В. И. Тискинек был арестован 29 августа 1937 г., 1 июня 1938 г. был осужден Военной коллегией Верховного Суда СССР по ст. 58-1 «а», 58-2, 58-11 УК РСФСР по сфальсифицированному обвинению за участие в контрреволюционной организации, действовавшей в Ойротской обл. Его обвиняли в проведении вредительства в области здравоохранения и шпионаже в пользу германской разведки. Решением Военной коллегии он был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор приведен в исполнение 1 июля 1938 г. в Барнауле.
Толток (Толтойок) Иван Семенович. Родился в 1903 г. в Мариинске (Отогол), Кан-Оозы. Один из видных деятелей советской власти, работал в облисполкоме Ойротской автономной области. Расстрелян в 1937 г.
Чорос-Гуркин Григорий Иванович (1870-1937) — видный общественный деятель, выдающийся художник алтайского народа. Родился в селе Улала, проживал в селе Анос Элекмонарского аймака. Получил церковное образование, учился на иконописца. 1-6 июля 1917 г. в городе Бийске на съезде представителей инородческих волостей был создан орган по делам инородцев Алтайская горная дума, председателем которой стал Г. И. Чорос-Гуркин. В 1919 г. после начала конфликта с Бийском по вопросу о границах Алтайской горной думы был создан так называемый алтайский дивизион. В марте 1918 г. в Улале на Учредительном Горно-Алтайском съезде инородческих и крестьянских депутатов было провозглашено создание Горного Алтая в качестве самостоятельного округа, позже получившего название Кара-Корумская Алтайская окружная управа. Столицей нового округа стало село Улала (ныне город Горно-Алтайск). После создания Ойротской (позже — Горно-Алтайской, а ныне Республики Алтай) автономной области Г. И. Чорос-Гуркин отошел от политической деятельности и занялся творчеством. Находился в эмиграции в Монголии и Туве. Был вольнослушателем Академии художеств в Санкт-Петербурге и учился в мастерской И. И. Шишкина. Его художественное наследие составляет более 2000 картин и гравюр, этнографических зарисовок. Расстрелян в 1937 г.
Список информантов
Жители Онгудайского района Республики Алтай:
Баранчикова А., с. Купчеген
Ечибесова Мамаш, с. Кулада
Майчикова (Ямаева) Дьелечи Кахиновна, 1929 г. р., род теелес, с. Кулада
Ямаева (Бедиекова) Т. К., 1909 г. р., род теелес, с. Кулада
Ямаева (Тостоева) Т. А., 1927 г. р., с. Кулада
Список источников
Баштыкова Л. Т. Кату тьылдар // Теркин М. С. Койчынынг уулы: повесть, кууучындар, баснялар, статьялар ла библиография / сост. Л. Т. Баштыкова. Горно-Алтайск, 2012. С. 126-128.
Елемова Г. Потомок кегел наймана. Горно-Алтайск: ЮЧ-Сюмер-Белуха, 2007. 110 с.
Ерленбаева Т. Тьюректерде арткан сыс // Алтайдынг Чолмоны: газета. 2007. 11 юлюрган, № 212-214.
Каинчин Д. Тьаан тьурт ээн калбас (Большая семья). Горно-Алтайск, 2002.
119 с.
Кыдыева К. Айдышканнанг сурап тьюр // Алтайдынг Чолмоны: газета. 2007. 11 юлюрган, № 212-214.
Сартакова С. Ак ЧолушпаАлтайым. Горно-Алтайск: Ак-Чечек, 1995. 297 с. Теркин М. С. Койчынынг уулы: Повесть, кууучындар, баснялар, статьялар ла библиография / сост. Л. Т. Баштыкова. Горно-Алтайск, 2012. 172 с.
Тозыякова В. Ф. Жестокого времени дети: о династии Тозыяковых / авт.-сост. В. Тозыякова. Горно-Алтайск: Б.и., 2007. 448 с. (Потомки алтайской миссии).
Шодоев И. В. Еткен jолымнанг. Автобиографиялык эске алыныштар. (Прошедшей дорогой. Воспоминания). Горно-Алтайск: Републиканынг «Юч-Сюмер» бичик чыгартузы, 1995. 168 с.
Список литературы
Алтайчинов М. Ч. Замечательные люди северных алтайцев = Ады jарлу тундук алтайлар. Горно-Алтайск, 2003. 360 с.
Бусырева Е. В. История семей из Южной Финляндии, проживающих на территории Мурманской области // Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. 2016. Вып. 9 (37). С. 31-45.
Бусырева Е. В. Судьбы семей финских колонистов Мурманской области // Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. 2015. Вып. 7. С. 59-75.
Бусырева Е. В. Этническая идентичность представителей семей с финской родословной (Мурманская область) // Ежегодник финно-угорских исследований. Ижевск: Удмурт. ун-т, 2017. Т. 11, вып. 3. С. 78-89.
Земцовский И. И., Кунанбаева А. Б. Homo Lyricus, или Лирическая песня в этномузыковедческой стратификации «фольклорной культуры» (На подступах к монографии) // Классический фольклор сегодня: материалы конф., посвященной 90-летию со дня рождения Б. Н. Путилова (Санкт-Петербург, 14-17 сентября 2009 г.). СПб.: Дмитрий Буланин, 2011. С. 199-249.
Пушкарева Н. А. Предмет и методы изучения «истории повседневности» // Этнографическое обозрение. 2004. № 5. С. 3-19.
Разумова И. А. Культурная политика современной российской семьи: подходы, исследования, практика // Карельская семья во второй половине XIX — начале XXI веков: этнокультурная традиция в контексте социальных трансформаций: сб. ст. / сост. и ред. О. П. Илюха. Петрозаводск: Карел. науч. центр РАН, 2013. C. 66-86.
Разумова И. А. Потаенное знание современной русской семьи. Быт. Фольклор. История. М.: Индрик, 2001. 376 с.
Разумова И. А. Семейный фактор интеграции исторической общности спецпереселенцев // Труды КНЦ РАН. Гуманитарные исследования. 2018. Вып. 14. С. 14-28.
Сулейманова О. А. Истории переселения на Кольский Север: материально-бытовые проблемы этнических мигрантов // Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. 2012. Вып. 2 (9). С. 31-42.
Сулейманова О. А. «Семейные вещи»: к интерпретации понятия // Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. 2010. Вып. 2. С. 68-79.
Тишков В. А. Российский народ: история и смысл национального самосознания. М.: Наука, 2013. 649 с.
Ямаева Е. Е. Теелестердинг угы-тези. Родословная теелесов. Горно-Алтайск: Изд-во Горно-Алтайского гос. ун-та, 2012. 69 с.
Сведения об авторах Ямаева Елизавета Еркиновна
доктор исторических наук, профессор Горно-Алтайского государственного университета (ГАГУ)
Тискинек Александр Константинович
аспирант Горно-Алтайского государственного университета (ГАГУ) Yamaeva Elizaveta E.
doctor of history, Professor Gorno-Altaisk State University (GASU) Tiskinek Aleksandr K.
graduate, Gorno-Altaisk State University (GASU)
