Тексты фоноскопической экспертизы как материал изучения «Скрытого» дискурса Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Былецкий Дмитрий Александрович

аспирант филологического факультета Томского государственного университета, г. Томск

Тексты фоноскопической экспертизы как материал изучения «скрытого» дискурса

В

озможности фоноскопической экспертизы как своеобразного процесса оценки звукового сигнала и его инструментального анализа благодаря прикладной фонетике в настоящее время становятся значительно шире. К числу разрабатываемых в этой области направлений могут быть отнесены (по РК. Потаповой): «различные виды произносительной маскировки, идентификация речевых расстройств, речь в состоянии интоксикации (алкогольной, наркотической, медикаментозной), идентификация артикуляторной базы родного языка говорящего, поиск голосовых стереотипов, идентификация эмоций, определение обликовых характеристик говорящего (портрета говорящего), имитируемая речь, повышение качества аудиоматериалов <...> влияние эффекта тренировки на процесс голосо-образования (фонации), влияние курения на идентифицируемый возраст говорящего, коартикуля-торные характеристики говорящего и высшая нервная деятельность, зависимость между жестами и голосом в их вербально-коммуникативном взаимодействии ... »1 и многие др.

В последнее время круг задач экспертов-лингвистов включает в себя целый ряд направлений:

«анализ лингвистического материала с целью установления авторства <...> анализ речи

на орфографическом, фонолого-фонетическом, лексическом, синтактико-семантическом уровнях в рамках высказывания и текста (дискурса);

интерпретация смысла слов, фраз, предложений и других спорных фрагментов в различного рода документах;

использование лингвистических доказательств в суде;

проведение исследования в рамках прикладной фонетики: слухового, акустического и лингвистического анализа речевого сигнала в целях идентификации говорящего по голосу и речи»2.

Безусловно, в рамках уголовного делопроизводства лингвистический анализ не может являться достаточным основанием для категоричного вывода о принадлежности голоса говорящего на спорной фонограмме к конкретному лицу без проведенного акустического анализа звучащей на фонограмме речи и определения совокупности спектрально-временных признаков, интегральных признаков и признаков микроанализа звуков. Тем не менее, комплексность и широта лингвистического анализа в рамках фоноскопической экспертизы во многом определяет точность и объективность выводов по проведенным сравнительным исследованиям, что позволяет говорить о неоспоримой значимости лингвистического анализа в рамках данного вида экспертизы как, пожалуй, первоочередной составляющей доказательственной базы идентификационного исследо-

1 Потапова Р.К., Потапов В.В. Язык, речь, личность. М.: Языки славянской культуры, 2006. С. 9.

2 Там же. С. 11.

вания.

Материал фоноскопической экспертизы как объект лингвистического исследования представляет собой массив текстов в виде расшифровок телефонных или иных разговоров. Объем текстов и их разнообразие, обусловленное широким спектром дифференцирующих признаков говорящих (возраст, пол, социальный статус, национальная принадлежность, физическое и психологическое состояние), позволяет считать данный материал уникальным объектом лингвистического исследования. Во-первых, реализация устной речи почти на всех ярусах языка дает возможность проследить закономерности в построении и функционировании способов и приемов, стратегий и тактик импликации и экспликации смыслов, а также выявить основные принципы реализации этих стратегий и тактик во всей парадигме языкового пространства. Во-вторых, сама специфика рассматриваемого материала несет в себе черты уникальности за счет осуществления лингвистического исследования посредством анализа устной речи коммуникантов с позиции стороннего, «случайного» слушателя, а в этом смысле и «подслушивающего» и интерпретирующего.

Для понимания многомерности содержащейся в высказывании информации сошлемся на замечание Р.К. Потаповой, что «информация, закодированная в высказывании с помощью языковых средств, неоднородна по степени легкости и осознанности ее декодирования. Часть информации в высказывании выражается эксплицитно, т.е. с помощью языковых средств, специально предназначенных для ее непосредственного выражения <...> Но ... одновременно с эксплицитной информацией практически любое высказывание содержит имплицитную информацию, которая характеризуется пониженной коммуникативной значимостью и косвенностью кодирования»1. Нельзя не согласиться с тем, что в большей части коммуникативных ситуаций имплицитная информация имеет пониженную коммуникативную значимость. Однако в ситуации с третьим, «потаенным», слушающим (ситуации непрямой коммуникации) имплицированный (имплицитный) смысл, имплицированная информация, а вернее, сознательная направленность на сокрытие, само стремление коммуникантов утаить какую-либо информацию и является целеполагаю-щей основой подобного акта коммуникации.

В.В. Дементьев пишет: «Можно утверж-

дать, что категория непрямой коммуникации является не только одной из важнейших коммуникативно-речевых категорий, но и важнейшей языковой категорией <...> Из теории актуализации и референции известно, что любой переход от языковых значений компонентов высказывания к их речевым смыслам требует интерпретативных усилий адресата и что, таким образом, любые формы речевого общения содержат элементы непрямой коммуникации. »2. Прямая коммуникация, по мнению В.В. Дементьева, «имеет место тогда, когда в содержательной структуре высказывания смысл = значению, т.е. план содержания высказывания, выражаемый значениями компонентов высказывания (слов, граммем и т.д.), зафиксированных в словаре, совпадает с итоговым коммуникативным смыслом»3. Непрямая же коммуникация охватывает целый ряд речевых явлений, при использовании которых в различных сферах общения недостаточными оказываются лишь только правила языка. «Часто использование данных явлений вообще осуществляется без непосредственной опоры на систему языковых значений и значимостей»4. Полагаем, что именно здесь целесообразно говорить об имплицит-ности как важнейшем принципе (приеме) передачи содержания текста.

Следует обратить внимание и на то, что сама ситуация подобного «фиктивного полилога», «псевдополилога» уникальна. «Незримое» присутствие при речевом акте (например, при диалоге) третьего лица, существование либо коммуникативная функция которого никак не предусмотрены в данной ситуации общения, определяет не только позицию самого «подслушивающего», но и всю структуру, практически весь языковой строй высказываний коммуникантов. Их реплики, независимо от того, знают собеседники или нет о присутствии/отсутствии «третьего» лица, либо направлены на сокрытие (импликацию, «недоговоренность») заложенных в них смыслов, либо не направлены, т.е. смыслы высказываний открыто реализуются в границах своего семантического поля в пределах коммуникативного акта. Подобные ситуации (ситуации сокрытия и несокрытия смыслов) возможно считать типами своеобразного «скрытого» дискурса, причем под типом следует понимать определенный стереотип, т.е. комплекс ожиданий от того или иного случая речевого взаимодействия. Дискурс же здесь понимается как «связный текст в совокупности с экстра-

1 Потапова Р. К., Потапов В.В. Указ. соч. С. 329.

2 Дементьев В.В. Непрямая коммуникация. М.: Гнозис, 2006. С. 5.

3 Там же. С. 7.

4 Там же. С 11.

219

лингвистическими факторами - прагматическими, социокультурными, психологическими...»1, т.е. дискурс относится к участникам коммуникации как текст, актуализированный в коммуникации, и именно это (прагматическое) направление в понимании дискурса будет использоваться далее, так как прагматика рассматривает дискурс как результат межличностного взаимодействия коммуникантов.

Приобретение дискурсом эпитета «скрытый» характеризует одно из основных свойств дискурса, связанных с его границами. Так, при одновременной принадлежности текстуальной формы к различным дискурсам и их тесном взаимодействии возникает понятие «интердискурсив-ности», непременной составляющей которой является включение имплицитных, невысказанных смыслов, реализующихся в параллельно разворачивающихся дискурсах. «Таким образом, дискурс включает не только соотнесенные с актуализацией языка текстуальные элементы, но и множественность реальных или потенциальных импликатур и пропозиционных отношений... » . Интерпретация внутридискурсивных смыслов и кодов осуществляется поочередно каждым из коммуникантов за счет контекстуальной макростратегии как одного из принципов понимания текста, т.е. понимание основывается на владении интерпретатором контекстуальной информацией, некоего концепта, основанного на «пред-смыслах», фреймах и метафреймах, и содержащего некую основную, типическую или потенциально возможную информацию.

«Третий» же, «незримый участник» подобной коммуникации, выступающий как, своего рода, «имплицитный коммуникант», определяет свое «участие» принципиальной позицией внена-ходимости (умышленного сокрытия своего присутствия), практически «бахтинской» трансгреди-ентностью, где, в данном случае, «подслушивающий» принимает на себя «демиургическую» функцию интерпретатора языковой действительности: определяет смысл и цель конкретного коммуникативного акта, предполагая известные говорящим «пред-смыслы», фреймы, и впоследствии характеризует речевую деятельность каждого из коммуникантов в совокупности их отличительных признаков по ситуации выявления их речевых стратегий и тактик импликации смыслов,

так как «стратегия речевого поведения, - как пишет О.С. Иссерс, - охватывает всю сферу построения процесса коммуникации, когда ставится цель достижения определенных долговременных результатов»3.

Под коммуникативной стратегией, проявляющейся в типовых моделях коммуникативного и, соответственно, речевого поведения, здесь понимается своего рода коммуникативный план, который предполагает определенные коммуникативные цели (на фоне определенных установок) и для которого необходима определенная коммуникативная компетентность (наличие определенных пред-смыслов). Под коммуникативной тактикой же, учитывая взаимообусловленную функциональную направленность рассматриваемых понятий, здесь понимается некая совокупность действий, выполняемых в той или иной последовательности, которая реализует/не реализует ту или иную коммуникативную стратегию (план, информационный посыл, смысл/тактику и подчиняется тем или иным правилам. О.С. Иссерс пишет: «Речевое поведение вариативно - в том смысле, что решение коммуникативной задачи допускает несколько способов (ходов). Участники диалога корректируют свои действия в зависимости от сложившейся ситуации, оставаясь в рамках единой сверхзадачи. Сверхзадача и коммуникативные ходы соотносятся с понятиями стратегии и тактик»4.

Однако стоит обратить внимание на то, что, в отличие от художественной литературы, где читатель так же выступает своего рода интерпретатором (а в некотором смысле и «слушающим») авторского смысла, «диалога», сокрытого в тексте с прямой целью «раскрытия», «прочтения» этого самого смысла, информация в рассматриваемых языковых ситуациях, зашифрованная по тем же принципам, что и в художественной литературе, направлена исключительно на сокрытие. Таким образом, использование одинаковых языковых средств при наличии разных коммуникативных целей приводит либо к преднамеренному сокрытию смысла, либо к его осознанной экспликации, что, несомненно, вызвано некими экстралингвистическими факторами, так как «в любом акте речевого общения коммуниканты преследуют неречевые цели, которые в итоге влияют на деятельность и сознание реципиента»5.

1 Лингвистический энциклопедический словарь. М.: «Советская энциклопедия», 1986. С. 136.

2 Мясников И.Ю. Жанры речи в дискурсе периодического издания: специфика дискурса и описательная модель речевого жанра: Дис. ... канд. филол. наук. Томск, 2005. С. 21.

3 Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. М.: КомКнига, 2006. С. 54.

4 Там же. С. 52.

5 Там же. С. 53.

_220

Таким образом, тексты фоноскопической экспертизы можно рассматривать как источник для изучения «скрытого» дискурса путем опре-

деления используемых при этом языковых средств на всех ярусах языка.

221