CC BY
46
Роговер Е.С.
(Санкт-Петербург)
ТЕКСТ "ИСПАНСКОЙ" БАЛЛАДЫ А.С.ПУШКИНА И ЕГО КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЛАСТЫ
Среди уникальных пушкинских текстов особое место принадлежит стихотворению "Жил на свете рыцарь бедный..." (1829 г.).
Оно имеет четкую структуру.
Первая его часть повествует о виденье, неожиданно явившемся к "рыцарю бедному". Она предваряется характеристикой героя (первая строфа) и основывается на эпизоде, случившемся по дороге в Женеву (вторая и третья строфы).
Следующая структурная часть воспроизводит следствие того глубокого впечатления, которое "врезалось" в сердце рыцаря. Пять катренов, составляющих ее, передают новый временной отрезок.
Третий фрагмент текста, органично продолжая предшествующий, рисует батальные эпизоды и оказывается кульминацией жизнеописания героя.
Четвертая часть состоит из одной строфы, но она предельно сжато запечатлевает не менее продолжительный отрезок времени - одинокую старость в далеком замке. Следует развязка лирического сюжета.
Первая строфа начиналась словами "жил на свете"; одиннадцатая строфа завершается словами "умер он". Земной круг бытия оказался очерченным. Но далее неожиданно открывается новый поворот сюжета: борение за душу усопшего, в котором участвуют бес, собирающийся забрать ее "в свой предел", и богородица, заступившаяся за рыцаря и открывшая ему двери в райскую обитель. В движении лирического сюжета это своеобразная кода. Эту тему последовательней на новом поэтическом материале и в ином жанре подхватит Лермонтов в финале своего "Демона", где в борении за душу Тамары столкнутся "дух изгнанья" и ангел. Такая структура пушкинского стихотворения выявляет все особенности классического балладного жанра: повествовательность, легендарность содержания, элемент чудесного, мотив безответной любви, нарушение героем некоего запрета, динамизм, столкновение с темными силами, непременный сюжетный сдвиг, идея возмездия, неожиданность финала. Не случайно поэт попеременно называл свое стихотворение то "балладой", то "легендой".
Своеобразие построения характеризуемого текста определило особенности его речевого строя. Конфликтное противостояние общепринятого в рыцарской среде этикета и поведения героя баллады, воспроизведенная в последней вражда религий, вер и сознаний, а также столкновение намерений "духа лукавого" и заступничество "пречистой" обусловило схождение в тексте нескольких речевых пластов. Высокой и торжественной лексике ("сбирался", "очи", "матерь", "несть", "лик", "непостижное уму") противостоит ряд разговорных оборотов речи и даже просторечий ("тащить в предел", "он-де", "не ве-дал-де", "волочился", "матушка"); с латинизмами ("Ave", "Mater Dei" и др.) соседствуют русизмы ("молвить", "кончался", "подоспел"), обилие усеченных кратких прилагательных ("целы ночи", "скорбны очи", "царство вечно"); отвлеченные слова ("виденье", "мольбы") контрастируют с конкретными и будничными понятиями ("слезы", "рекой", "шарф", "кровью", "четки"). Для этого текста характерны языковые оппозиции: паладины/мусульмане, пресвятая/бес, святой Дух/дух лукавый, а также столкновение возвышенно-поэтических и прозаически-будничных интонаций
Информационное начало текста находится в тесном сопряжении с оценочностью, личностной окрашенностью и эмоциональностью языка. Этим объясняется та авторская ирония, которая звучит в двух предпоследних строфах баллады, повествующих о поползновениях беса и оформляющихся как несобственно-прямая речь. Желая показать
фанатическую преданность рыцаря своей мечте и редкостной любви, Пушкин органично в каждом фрагменте текста использует анафоры ("между тем...", "с той поры..."), повторы ("все влюбленный, все печальный), нагнетение эмоционально окрашенных определений, выразительную метонимию ("стальная решетка").
В то же время пушкинский текст несет в себе ощутимый подтекст, и ряд его эпизодов обрастает богатыми смыслами. Он намекает на повторение ханжеской морали беса (духа лукавого) в новые, пушкинские времена, когда святость героя баллады в сознании "зоилов" должна непременно предстать как кощунство, а само стихотворение -как предосудительное и недопустимо-порочное. Подтекст несет в себе и богатый автобиографизм, связывая случившееся в жизни рыцаря с двойным чудом в жизни самого поэта: чудом видения "гения красоты" и чудом преданности ему.
Текст баллады включен в сложную цепь взаимоотношений с иными текстами. Здесь и трансформация евангельского текста ("При кресте Иисуса стояли Матерь Его"-Ев. от Иоанна. 19, 25). Это и реминисценция из католического песнопения "Stabat Mater Dolorosa" ("Стояла мать скорбящая возле креста в слезах"), фрагмент которого преображен в завязку балладного сюжета, это цитирование средневековых восклицаний-символов; Lumen coeium (утренняя звезда Венера) и sancta Rosa (роза). Тут и очевидная отсылка к стихам Жуковского с их эпизодом чудесного видения ("Лалла Рук"). Это текст В. Ваккенродера Л.Тика "Об искусстве художника" в переводе Шевырева, В. Титова и Н. Мельгунова, передающий легенду о святом чувстве Рафаэля к матери божьей (наблюдение А.А. Ахматовой).
Мы имеем здесь классический случай интертекстуальности, чрезвычайно характерной для гения Пушкина с его всемирной отзывчивостью.
Кроме этого, текст пушкинской баллады вызывает ассоциации с рядом иных художественных творений. Это легенды о далеких крестовых походах раннего средневековья (они отражены в эпизоде битвы палладинов с противниками на равнинах Палестины, затем - текстовый эпизод, переносящий в поздние рыцарские времена и вызывающий ассоциации с сервантесовским рыцарем печального образа, "сумрачным" и "смелым". Далее, это тесно связанная с ним история доблестного рыцаря Амадиса Галльского, удалившегося в уединение на Пенья Побре ("Бедную скалу") и выразившего свою скорбь в сонете "Я жил отвержен, над стремниной бедной", что возможно, и побудило Пушкина наделить своего рыцаря, наряду со многими иными определениями первой строфы, еще и эпитетом "бедный".
Отметим и ассоциации с произведениями испанской живописи, воспроизводящими экстатически настроенного героя: "Портрет неизвестного рыцаря" (1578-1580) Эль Греко, его же "Святой Ильдефонсу перед ликом Мадонны"(1605), "Видение Мадонны св. Ильдефонсу'' (1850-е гг.) Сурбарана.
Этот ряд литературных и ЖИВОПИСНЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ, АССОЦИАТИВНО СОПРЯГАЕМЫХ С текстом Пушкина, усиливает ощущение испанского колорита стихотворения, позволяя условно назвать его "испанской балладой".
Наконец, упомянем не вошедшую в литературоведческий обиход немецкую народную балладу "Тангейзер", структура которой близка пушкинской: она включает "невиданное чудо", рыцаря, его "священный обет" героине, обращение к "пресвятой" "матери божьей, молитву, опасность попасть "к черту в лапы" и прощение.
С другой стороны, текст баллады Пушкина в читательском сознании нашего современника вызывает "шлейф" ассоциаций со следующими творениями как самого поэта ("Мадонна", "Родриг", "Сцены из рыцарски времен"), так и отталкивающихся от Пушкина художников слова: Достоевского, взявшего фрагмент текста анализируемой баллады в качестве эпиграфа к "Идиоту" и воплотившего образ "рыцаря бедного" в фигуре князя Мышкина; А.Блока, воскресившего образный мир пушкинской в дневнике, письмах к З. Гиппиус и в стихотворениях "Пять изгибов сокровенных", "A.M. Добролюбову" и др.
Перед нами уникальный случай, когда текст лирического шедевра заключает в себе
несколько "слоев" мировой культуры прошлого и сопрягается с не менее значительными "пластами" культуры последующей.
