CC BY
36
И. В. Ракова
ТЕКСТ И ИСТОРИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ В РАССКАЗАХ Ю. В. ТРИФОНОВА
(ЦИКЛ РАССКАЗОВ «ОПРОКИНУТЫЙ ДОМ»)
IRINA V. RAKOVA
A TEXT AND A HISTORICAL CONTEXT IN J. V. TRIFONOV'S STORIES (THE CYCLE "OVERTURNED HOUSE")
Ирина Владимировна Ракова
Кандидат филологических наук, старший преподаватель Центра русского языка и культуры Санкт-Петербургского государственного университета ► ¡rina_rakova@mail.ru
Тексты Ю. В. Трифонова отличаются особым типом повествования, ориентированным на «понимающего» читателя,. Взаимодействие автора и читателя начинается с опорных моментов текста, знаковых единиц, отражающих культурные, ментальные и бытовые стереотипы и являющихся частью «коллективной памяти». Взаимодействуя с читателем, Трифонов выводит события текста за границы индивидуальной судьбы, вписываясь в конкретную эпоху и описывая её, обнажая онтологические проблемы человеческой жизни, доводит их до уровня универсальных истин.
Ключевые слова: читатель, интерпретация, фрейм ситуации, декодирование J. V. Trifonov's texts differ by the special type of a narration focused on an "intelligent" reader, possessing global knowledge of described time and included in the process of text semantic space creation. Interaction of the author and the reader begins with the supporting moments of the text, the sign units reflecting cultural, mental and household stereotypes and being a part of "collective memory". In cooperation with the reader, Trifonov deduces events of the text for borders of individual destiny, being fit in a concrete epoch and describing it, exposing onto-logical problems of a human life, leads up them to a level of universal truth. Keywords: reader, interpretation, frame of the situation, decoding.
Произведения Ю. В. Трифонова (1925-1981) воспринимаются читателями и оцениваются критиками как современные. В них ещё во время их появления отмечали такое представление «художественного образа», которое превращает «художественную оценку в напряжённую и неразрешимую проблему» [3: 101], а бытовую повседневную жизнь в воплощение «подлинной, не видной глазу сущности истории» [Там же].
Всё сказанное самым непосредственным образом относится к циклу Ю. В. Трифонова «Опрокинутый дом», состоящему из семи рассказов — путешествий в прошлое, которое, будучи сопоставленным с настоящим, проявляет свои исторически важные черты. Эти короткие рассказы, обладающие высокой художественной ценностью, могут быть использованы в учебном процессе при обучении РКИ как несущие культурную информацию и позволяющие работать на продвинутом этапе обучения языку и его речевым значениям, одной из задач которого является интерпретирование художественного текста.
Обращаясь к текстам Ю. В. Трифонова, практически все исследователи говорят об особом типе повествования, ориентированном на «понимающего читателя-сотворца, которому подсказывается «подтекст», смысл, запрятанный между строк» [5: 10].
Однако возникает вопрос: в чём особенность дискурса Ю. В. Трифонова и какой может быть процедура интерпретации его текстов читателем? Помня о положении Ю. М. Лотмана о том, что в понятие художественного текста вводится не только презумпция создателя, но и читателя, владеющего навыками чтения и понимания, в интерпретации следует опираться прежде всего на глобальное знание читателя и опорные пункты, ориентирующие его в текстовом пространстве (подробнее см.: [4: 434-444]).
Анализ процедуры интерпретации художественных текстов с экспликацией и осмыслением определённого набора «скрытых» смысловых эффектов и стратегий их презентации особенно актуален для иноязычных читателей, не обладающих в полной мере знанием той культуры, к носителям которой обращены тексты. Перед преподавателем РКИ стоит задача обучить хотя бы элементарному базовому инструментарию декодирования и ряду опорных пунктов декодирования смыслового пространства (термины В. З. Демьянкова, см.:[1]) до обращения к текстам.
Задаваясь вопросом о своеобразии дискурса Ю. В. Трифонова на примере цикла рассказов «Опрокинутый дом», необходимо не только выявить ряд специфических элементов, постоянно встречающихся в рамках его дискурса, но и установить факторы связности данных текстов в единый цикл, поскольку только после установления элементов, объединяющих рассказы в некое смысловое единство, можно говорить о специфике конструирования смысла, распознаваемого в дискурсе Ю. В. Трифонова.
Все рассказы, входящие в цикл, представляют собой повествование от первого лица, для которого обычно характерно воспроизведение некой ситуации, представляемой как ситуация действительная. В случае рассказов Ю. В. Трифонова это перволичное повествование, в которое включены воспоминания. При этом данные тексты не могут быть определены как очерковая или мемуарная проза в силу того, что в них в отличие от очерковой литературы присутствует сюжет, в котором события тесно связаны и взаимозависимы, и, в то же время, они не укладываются
в цепь исторически организованных событий, что характерно для мемуаров.
«Опрокинутый дом» — это цикл рассказов с «персонажным» я, постоянно рефлексирующим по отношению своему прошлому, которое выступает создателем образа времени, охваченного человеческой жизнью. При этом во всех рассказах цикла прошлое сосуществует в сопоставлении с настоящим.
«Я приехал в город через 18 лет ... Тогда мне было 35, я бегал, прыгал, играл в теннис... теперь мне 53, я не бегаю, не прыгаю, не играю в теннис» (371)*.
«Ранней весной 1964 года, когда я ещё болел неизлечимой любовью к спорту» (379).
«...всею кожей и задохнувшимся сердцем почуял разницу между нами: мною тем и сегодняшним» (373).
«В средине 50-х — после того, как Москву встряхнула ... выставка французской живописи, обозначив слом времени» (415).
Тема воспоминания становится одной из доминирующих. В языковом отношении она представлена множеством средств обозначения: существительными «память», «воспоминание», глаголами «помнить/не помнить», «помниться», «забыть».
«Это было ... самое дорогое и лучшее моё воспоминание» (372).
«Я встретил его холодным взором ... что не означало ничего, кроме ледяной памяти» (380-381).
«Да, я забыл, не помнил, перепутал, всё ушло во мглу» (388).
«Я не мог не вспомнить о нём [о Шагале. — И. Р.]» (409).
При этом в основу сопоставления временных планов ложится утрата или изменение одним из них какой-либо специфической характеристики, релевантной для другого. Этим сопоставлением Ю. В. Трифонов привлекает внимание читателя к контрастирующим деталям жизни в прошлом и настоящем. В данном случае можно говорить о приёме контраста, благодаря которому автору удаётся обозначить значимые для повествователя острые моменты в описании периодов своей
[И. В. Ракова]
жизни и тем самым сфокусировать внимание читателя на ряде черт, соотносимых с конкретным временным периодом.
«Тогда меня всё ошеломляло, я всё хотел заметить, запомнить, мучился желанием писать. . Тут много причин. ... Скажу лишь: жизнь — постепенная пропажа ошеломительного» (372).
В качестве акцентируемого момента в приведённом фрагменте оказывается возрастная утрата эмоциональности, энергичности, открытости, жизненности, что свойственно любой человеческой жизни, о чём свидетельствует обобщённый характер последней фразы: «жизнь — постепенная пропажа ошеломительного», построенной по принципу максимы.
В другом примере: «Это было в пятьдесят четвёртом, может быть, в пятьдесят пятом ... когда дети были ещё маленькие, а планы грандиозные и, главное, нам хотелось переменить судьбу» (398-399). Глаголы прошедшего времени «были», «хотелось», с одной стороны, указывают на отсутствие подобных моментов в настоящем повествователя, а с другой стороны, акцентируют, выделяют «желание перемен в жизни», «грандиозные планы», свойственные всем людям в середине 50-х годов. О всеобщности данных деталей свидетельствует употребление в контексте обобщённого местоимения «нам».
Таким образом, приём контраста, строящийся и базирующийся на индивидуальной жизни автора, выходит в сферу общего, характеризуя и сопоставляя прошлую и настоящую жизнь целого поколения.
Другим приёмом привлечения внимания к значимым моментам текста является апеллирование к опыту читателя путём использования в текстах так называемых «стереотипных ситуаций» как варианта интертекстовых единиц. Это детали, факты, ситуации, характерные для конкретного временного периода и предстающие как символы цитируемой культуры. Г. В. Денисова рассматривает такое явление, как вариант «интертекста», наряду с «собственно» интертекстовыми единицами — прецедентными текстами, фразеологизмами, пословицами и т. д. — благодаря их типичности и стереотипности. Они фун-
кционируют в языке как пример метатекста того или иного культурно-исторического отрезка и отличаются принципиальной нерелевантностью авторства, что даёт возможность «воспринимать их как знаки, выполняющие функцию „культурного кода", знание которого позволяет индивидууму идентифицировать себя с данной лингвокультур-ной общностью» [2].
Такие текстовые фрагменты, отражая определенные культурные, ментальные и бытовые стереотипы и являясь неотъемлемой частью «коллективной памяти», обращены к жизненному опыту читателя и его ассоциациям по поводу описываемых реалий, вследствие чего он оказывается вовлечённым в процесс конструирования смыслового пространства текста.
К примеру, говоря о своём исключении из комсомола, повествователь восклицает:
«Но разница в том, что вам ... ничего не грозило, а мне грозило: без работы, без денег, а может, без дома, без родных. Время текло суровое» (388).
Характеристика начала пятидесятых как «сурового времени» вызывает в сознании читателя образ сталинской эпохи, а возможность оказаться «без дома и без родных» — намёк на аресты и ссылки, происходящие в данный период времени.
Рассказ о знакомом Сергее Тимофеевиче превращается в представление человека 30-х годов.
«...он рассказывал нам ... о перипетиях 30-х годов, которые переживал с болью до сих пор . всё понимавший и видевший всех насквозь старикан. Когда спустя два года всё взорвалось, обрушилось и подтвердилось, Сергей Тимофеевич заболел вновь» (401).
«Спустя два года», по сюжету это 56-й год — год 20-го съезда партии, на котором Н. С. Хрущёв выступил с критикой культа личности и режима Сталина, а «перипетии 30-х», которые «подтвердились», — это репрессии 30-х, известные читателю, к знанию о которых апеллирует Трифонов.
Таким образом, рассматриваемые текстовые фрагменты, характеризуя тот или иной временной период, отсылают к жизненному опыту
нескольких поколений адресатов, помнящих репрессии, аресты, всеобщую подозрительность, что, в свою очередь, представляет определённую систему взглядов, оценок, определённую идеологию. Иными словами, они становятся в текстах культурными знаками описываемых эпох и выполняют одновременно дейктическую (отсылают и указывают) и иконическую (создают образ) функции. Однако, обладая обобщённым характером и отличаясь, как уже отмечалось ранее, принципиальной нерелевантностью авторства, данные фрагменты, вернее, их отбор, связан с представлением об индивидуальном свойстве Ю. В. Трифонова как автора, о важнейшей особенности его творчества.
Речь идёт о методе значащей обобщённой детали, способной, с одной стороны, проявить целую эпоху, а с другой стороны, в силу своей генеритивности, всеобращённости и повседневности, скрыть «индивидуальность» автора, «усыпить» цензора, что в конечном счёте и позволило Ю. В. Трифонову оставаться печатаемым на протяжении всей его жизни.
Стереотипность и генеритивность суждений в анализируемых блоках создаются стабильными для этих регистров средствами: употреблением предикатов в форме настоящего постоянного, существительных и местоимений с обобщённым значением.
«Человек не понимает свой судьбы в тот час, когда судьба творится» (374).
«... нам хотелось переменить судьбу» (399).
Ю. В. Трифонов как бы объединяется с читателем, воспринимает и представляет его в тексте как человека своего мира и своего времени. Однако, апеллируя к опыту реципиента и его социальным ассоциациям, писатель, тем не менее, даёт свою характеристику и оценку описываемым ситуациям и событиям. К примеру, в рассуждениях о возможной премии в Италии за очередную книгу, на первый взгляд, перед читателем — приём «стереотипных ситуаций». Фразы «то, что книги вышли, это и есть премия» и «то, что я упал на этот остров вблизи африканского побережья, тоже премия» прочитываются во временных рамках 50-х как указание на сложность, граничащую с невозможностью, публикаций советских
писателей за рубежом, не говоря уже об их выезде за границу. Но обращение к знаниям читателя о данном временном периоде соединяется с пульсирующим сознанием автора, на себе самом сконцентрированном.
«Зачем ещё премия? ... не надо о ней думать. Она не нужна. То есть нужна, разумеется, но в то же время не нужна. Нужна и не нужна вместе, одним слитком» (391).
Этот приём надстраиваемой над знанием читателя рефлексии рассчитан на сопоставление читательского мнения с мнением автора, что так же, как и «стереотипные ситуации», включают реципиента в процесс создания смыслового пространства текста.
Исходя из рассмотренных специфических черт цикла, можно сделать некоторые предположения о стратегии подачи смысла в текстах Ю. В. Трифонова.
В качестве опорньх пунктов в интерпретационном процессе выступают временные периоды советской эпохи, знаковые для сознания читателя, обладающего знанием жизни в советское время. Такими периодами в анализируемых текстах стали:
- 30-е годы как время тотальных репрессий;
- 50-е годы как период частичного изменения режима и период осознания происходящего ранее;
- 60-е годы как время «оттепели», надежды на появление больших возможностей.
Информация об опорных пунктах представляет собой своего рода фрейм с «блоками — характеристиками» в качестве его составляющих, презентирующих «глобальное знание контекста и ситуации» (термин В. З. Демьянкова, см.: [1]).
Глобальное значение в дискурсе Ю. В. Трифонова, как мы смогли увидеть в ходе анализа текстов, является основным инструментом интерпретационного процесса.
Так, «30-е годы» характеризуются такими чертами, как:
- вероятность репрессий;
- всеобщий страх перед репрессиями и арестами;
[И. В. Ракова]
- всеобщая подозрительность и недоверие;
- тотальная зависимость личности от системы.
В качестве детерминантов «50-х годов» выступают:
- начало «послаблений» в режиме;
- разоблачение тоталитарного режима Сталина;
- ожидание изменений в личной и общественной жизни.
Алгоритм активизации «блоков — характеристик» сводится к сопоставлению знания писателя со знанием читателя в ходе использования в текстах приёмов «стереотипных ситуаций» и настраиваемой рефлексии.
Кроме этого, приём «стереотипных ситуаций», а также приём контраста служат методами привлечения внимания читателя к опорным моментам текста.
Далее читатель выстраивает свой фрейм задаваемой ситуации, полагаясь на свой опыт и ассоциации. Следовательно, чем шире и детальнее глобальные знания реципиента, тем точнее интерпретационный процесс.
Таким образом, в основе дискурса Ю. Трифонова лежит взаимодействие сфер знаний и опыта писателя и читателя.
Взаимодействуя с читателем, Трифонов выводит событие за границы индивидуальной судьбы, вписываясь в конкретную эпоху и описывая
её, обнажая онтологические проблемы человеческой жизни, доводя их до уровня универсальных истин.
Без знания контекста и ситуации интерпретация текстов Трифонова затрудняется или ослабляется.
Что же касается механизма моделирования глобального знания в виде фрейма, он может быть использован при обучении иностранных учащихся лингвокультурной компетенции в целом и экспликации смысла текста — в частности. Принцип фрейма позволяет упорядочить и систематизировать представление о декодировании смысла.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Все ссылки даются по изданию: Трифонов Ю. Опрокинутый дом. М., 1999
ЛИТЕРАТУРА
1. Демьянков В. З. Интерпретация как инструмент и как объект лингвистики. Вопросы филологии. М., 1999. № 2. С. 5-13.
2. Денисова Г. В. Интертекстуальность и семиотика перевода: возможности и способы передачи интертекста // Текст. Интертекст. Культура. Сб. докладов междунар. конф. М., 2001
3. Лейдерман Н. Потенциал жанра // Север 1978. № 3.
4. Лотман Ю. М. Семиосфера. СПб., 2001. С. 434-444.
5. Магд-Соэп К. Де. Ю. Трифонов и драма русской интеллигенции. Екатеринбург, 1997.
[приглашаем принять участие]
VI МЕЖДУНАРОДНАЯ НАУЧНО-МЕТОДИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ «ЧЕЛОВЕК. РУССКИЙ ЯЗЫК. ИНФОРМАЦИОННОЕ ПРОСТРАНСТВО»
(г. Ярославль, 26-28 марта 2009 года)
Конференция проводится Российским обществом преподавателей русского языка и литературы (РОПРЯЛ), Центром теории и практики речевой коммуникации «Диалог», Ярославским государственным педагогическим университетом им. К. Д. Ушинского.
Предполагается работа следующих секций.
1. Жанровые аспекты речевой коммуникации.
2. Язык и межкультурная коммуникация.
3. Человек в пространстве текста.
4. Социально-политические аспекты коммуникации.
5. Коммуникативно-прагматические аспекты художественного текста.
6. Рекламный и PR-дискурс в современном информационном пространстве.
7. Современный язык в зеркале СМИ. Прикладные вопросы медиакультуры и медиаобразования.
8. Коммуникативный подход в преподавании русского языка в школе и вузе.
9. Коммуникативная и языковая подготовка в образовании по специальностям «Реклама», «Журналистика», «Связи с общественностью», «Менеджмент организации».
10. Информатизация общества. Информационные процессы.
11. Информационные аспекты подготовки специалистов по рекламе, связям с общественностью и др.
Конференция будет проходить в Ярославском государственном педагогическом университете по адресу: Ярославль, Которосльная наб., 66.
Е-mail: yar_nauka@mail.ru, сайт ЯГПУ: www.yspu.yar.ru, телефон / факс: (4852) 21-45-54.
