Технология 3D-печати как триггер четвертой промышленной революции: новые вызовы перед правовой системой Текст научной статьи по специальности «Право»

2019 PERM UNIVERSITY HERALD. JURIDICAL SCIENCES Выпуск 44

II. ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО

Информация для цитирования:

Богданов Д. Е. Технология SD-печати как триггер Четвертой промышленной революции: новые вызовы перед правовой системой // Вестник Пермского университета. Юридические науки. 2019. Вып. 44. C. 238-260. DOI: 10.17072/1995-4190-2019-44-238-260.

Bogdanov D. E. Tekhnologiya 3D-pechati как trigger chetvertoy promyshlennoy revolyutsii: novye vyzovy peredpravovoy sistemoy [3D Printing Technology as a Trigger for the Fourth Industrial Revolution: New Challenges to the Legal System]. Vestnik Permskogo universiteta. Juridicheskie nauki - Perm University Herald. Juridical Sciences. 2019. Issue 2. Pp. 238-260. (In Russ.) DOI: 10.17072/1995-4190-2019-44-238-260.

УДК 347.771:004.91

DOI: 10.17072/1995-4190-2019-44-238-260

ТЕХНОЛОГИЯ 3D-ПЕЧА ТИ КАК ТРИГГЕР ЧЕТВЕРТОЙ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ: НОВЫЕ ВЫЗОВЫ ПЕРЕД ПРАВОВОЙ СИСТЕМОЙ

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта №18-29-14027 мк «Концепция правового регулирования отношений по проведению геномных исследований в сфере создания

и использования биопринтных человеческих органов»

Д. Е. Богданов

Доктор юридических наук, доцент, профессор кафедры гражданского права

Московский государственный юридический университет имени О. Е. Кутафина (МГЮА) 125933, Россия, г. Москва, ул. Садовая-Кудринская, 9

Researcher ID: P-9117-2015 ORCID: 0000-0002-9740-9923

E-mail: [email protected] Поступила в редакцию 17.03.2019

Введение: стремительное развитие технологий уже позволяет утверждать о наступлении новой, Четвертой, промышленной революции. Одной из основных движущих сил названной революции является технология 3Б-печати, которая трансформирует социальное бытие и меняет представления о пределах человеческих возможностей. Данная технология порождает серьезные вызовы правовой системе, которая в своем развитии отстает от научно-технического прогресса. Законодатель и правоприменитель в ближайшее время будут вынуждены дать ответ на вопросы, которые ставит перед ними Четвертая промышленная революция. Цель: выявить и проанализировать основные вызовы российской цивилистике, которые порождает технология 3Б-печати в наступающую эпоху «техно-детерминизма»; на основе проведенного анализа сформулировать выводы, направленные на совершенствование действующего законодательства и практики его применения. Методы: диалектический, формально-логический, функциональный и другие общенаучные методы исследования, а также специально-юридические методы: сравнительно-правовой и формально-юридический. Результаты: в статье рассмотрены основные цивилистические проблемы, обусловленные развитием технологии 3Б-печати, в частности: обеспечение качества и безопасности товаров, изготовленных посредст-

© Богданов Д. Е., 2019

вом использования технологии 3D-печати, в том числе пищевых продуктов; обеспечение возмещения массово причиненного вреда в ситуации неопределенности личности конкретного деликвента; диджитализация патентного права; изменение стандартов ответственности информационных посредников. Выводы: проблемы безопасности и маркировки продуктов питания, изготовленных посредством технологии трехмерной печати необходимо решать по аналогии с генно-модифицированными продуктами питания. В иностранной цивилистике уже выработаны эффективные инструменты, позволяющие обеспечить справедливое возмещение вреда в ситуациях, связанных с его массовым причинением неопределенному кругу потерпевших при неопределенности личности конкретного деликвента (множественности потенциальных деликвентов). Модель альтернативной ответственности (причинности) может использоваться в будущем при причинении вреда товарами, изготовленными с использованием технологии 3D-печати. Необходимо установить солидаритет как в отношении лиц, изготовивших посредством технологии 3D-печати конечный товар с опасными свойствами, так и лиц, изготовивших соответствующие компоненты для печати, которые предопределили опасные для здоровья потребителей свойства конечного товара. Сфера патентной защиты должна быть пересмотрена, поскольку исключительное право на изобретение, полезную модель или промышленный образец должно распространяться и на их воплощение в виде трехмерной цифровой модели. Само по себе создание цифровой модели должно рассматриваться в качестве использования объекта патентного права. Необходимо возложить на информационных посредников общую обязанность по осуществлению превентивного мониторинга загружаемого контента в целях недопущения размещения контрафактных цифровых 3D-моделей. Целесообразно конструировать строгий (безвиновный) стандарт ответственности информационных посредников за размещаемый контент.

Ключевые слова: технология 3D-печати; патентное право; исключительное право; защита прав потребителей; деликт; ответственность; причинно-следственная связь;

информационный посредник

3D PRINTING TECHNOLOGY AS A TRIGGER FOR THE FOURTH INDUSTRIAL REVOLUTION: NEW CHALLENGES TO THE LEGAL SYSTEM

The research was carried out with the financial support of the Russian Foundation for Basic Research as part of the research project No.18-29-14027mk 'The concept of legislative regulation of genomic research in the field of creation

and use of bioprinted human organs'

D. E. Bogdanov

Kutafin Moscow State Law University (MSAL) 9, Sadovaya-Kudrinskaya st., Moscow, 125933, Russia ORCID: 0000-0002-9740-9923 ResearcherlD: P-9117-2015

E-mail: [email protected] Received 17.03.2019

Introduction: recent rapid developments in technology suggest the arrival of a new technological revolution, 'the Fourth Industrial Revolution'. One of the main drivers of this revolution is 3D printing technology, which transforms social existence and changes the vision of human capabilities and limits. This technology poses serious challenges to the legal system, which lags behind scientific and technological progress in its evolution. Law makers and law enforcers will soon have to answer the questions put by the Fourth Industrial Revolution. Purpose: to identify and analyze the key challenges posed by 3D printing technology to the Rus-

sian civil law in the upcoming era of 'techno-determinism '; based on the analysis made, to formulate conclusions aimed at improving the current legislation and its practical application. Methods: dialectical, formal logic, functional and other general scientific research methods, as well as special juridical methods: comparative legal and formal legal. Results: the article considers the main civil problems caused by the development of 3D printing technology, in particular: quality assurance and ensuring safety of products manufactured using 3D printing technology, including foods; ensuring compensation for massive harm when the tortfeasor is unidentifiable; patent law digitalization; changes in information intermediaries ' liability standards. Conclusions: the problems of safety and labeling of food products manufactured using three-dimensional printing technology should be addressed in a similar way to genetically modified foods. In foreign civil law, effective tools have already been developed to ensure equitable compensation for harm in situations involving its massive infliction to the public at large, when the tortfeasor identity is unknown (or there are many potential tortfeasors). The model of alternative liability (causation) can be used in the future when harm is caused by goods manufactured using 3D printing technology. It is necessary to establish liability in solidum both with regard to persons who have manufactured the final product with hazardous properties using 3D printing technology, and those who have manufactured the appropriate components for printing, which have predetermined the final product properties hazardous to consumers health. The scope of patent protection needs to be revised, since the exclusive right to an invention, utility model or industrial design shall be extended to their implementation in the form of a three-dimensional digital model. Creation of a digital model in itself shall be considered to be a use of the object ofpatent law. Overall liability for proactive monitoring of downloadable content to prevent placement of counterfeit 3D digital models shall be imposed on information intermediaries. It is advisable to construct a strict (no-fault) standard of information intermediaries ' liability for the placed content.

Keywords: 3D printing technology; patent law; exclusive right; consumer rights protection; tort; liability; causal relationship; information intermediary

Like the magic wand of childhood fairly tales, 3D printing offers us the promise of control over the physical world. 3D printing gives regular people powerful new tools of design and production... In a 3D printed future world, people will make what they need, when and where they need it [29, p. 11]1

Введение

Мир не стоит на месте, мир вновь на пороге перемен. Стремительное развитие технологий уже позволяет авторам указывать на феномен новой промышленной революции [27, рр. 955-988]. Goldman Sachs в своем отчете за 2013 г. «The Search for Creative Destruction» включил технологию 3D-печати в число восьми технологий, которые трансформируют наше бытие и меняют представления о пределах человеческих возможностей. В этом же отчете указывалось и на оборотную сторону данной

1 «Подобно волшебной палочке из детских сказок, 3Б-печать дает нам обещание контроля над физическим миром. 3Б-печать предоставляет обычным людям новые могучие инструменты в дизайне и производстве. В будущем мире 3Б-печати люди смогут сами создавать то, что им нужно, где и когда им это нужно».

технологии, поскольку ее развитие ведет к трансформации экономики, целым отраслям придется адаптироваться либо исчезнуть2.

В очередной раз то, что ранее было уделом только научной фантастики, постепенно становится обыденной реальностью. Репликатор из фантастического киносериала Star Trek объективируется в виде 3D-принтера, позволяющего осуществлять печать различных продуктов питания в условиях невесомости. Данная технология в настоящее время активно разрабатывается в интересах Роскосмоса и NASA3.

Наука и техника уже стоят на пороге создания эффективной технологии биопринтинга,

2 URL:https://www.goldmansachs.com/investor-relations/fi-nancials/archived/annual-reports/2013-annual-report-files/ search.pdf (дата обращения: 15.03.2019).

3 URL: https://rb.ru/news/3d-food/ (дата обращения: 15.03.2019).

позволяющей создавать посредством 3D-печати органы и ткани человека в целях их последующей трансплантации. Конечно, наука еще далека до возможности полной регенерации человека, как было, например, с главной героиней Ли-лу в фантастическом фильме «Пятый элемент». Однако наука развивается, уже успешно апробируются технологии печати кровеносных сосудов, нервной ткани, ушных раковин и т. д.

Россия вновь становится первой в деле освоения космоса. Космонавт Роскосмоса Олег Кононенко в декабре 2018 г. на МКС начал проведение первого в истории эксперимента по печати живых тканей на 3D-биопринтере «Органавт», и уже получены первые результаты эксперимента: в условиях невесомости создан органный конструкт щитовидной железы мыши1.

Технология 3D-печати становится своеобразной волшебной палочкой, кардинально меняющей возможности человека. Делает его творцом, новым Прометеем, поскольку единственным пределом развития данной технологии остаются только воображение и потребности исследователя, моделирующего конечный объективный результат 3D-печати. Напечатать можно не только детали для космического спутника или воздушного суда, но и простой электромобиль для личного использования.

Например, компания Local Motors (Аризона) всего за 44 часа напечатала электромобиль Strati. Быстрота изготовления автомобиля была обусловлена тем, что вместо нескольких тысяч деталей, из которых состоит обычный автомобиль, в Strati всего 40 основных узлов и деталей .

«Волшебная палочка» трехмерной печати является примером концепции аддитивной технологии производства, отличающейся от традиционного субтрактивного производства. В основе аддитивной технологии лежит соединительный метод, суть которого заключается в том, что 3D-принтер посредством последовательного соединения «ингредиентов» (порошков, металла, полимеров и т. п.) осуществляет

1 URL: https://www.roscosmos.ru/25829/ (дата обращения: 15.03.2019).

2 URL: https://www.dailytechinfo.org/auto/6276-strati-avto-mobil-izgotovlennyy-vsego-za-44-chasa-pri-pomoschi-tehno-logiy-trehmernoy-pechati.html (дата обращения: 15.03.2019).

послойную печать нового трехмерного объекта. Естественно, что такая печать требует соответствующего программного обеспечения и, самое важное, цифрового шаблона (прототипа) будущего трехмерного объекта (Computer aided design files - CAD-files), который может быть получен, например, посредством трехмерного сканирования.

Однако волшебная палочка может оказаться и в руках злодея. Технология позволяет печатать огнестрельное оружие, взрывчатку, наркотики и др. Например, в США энтузиасты разрабатывают цифровые шаблоны для, по сути, бесконтрольной печати огнестрельного оружия. Одним из первых получил известность однозарядный пистолет Liberator («Освободитель»), однако предпринимаются попытки по созданию цифровых шаблонов и для печати автоматического оружия (штурмовых винтовок) [31, рр. 1505-1510].

Таким образом, технология трехмерной печати порождает серьезные вызовы правовой системе, которая в своем развитие отстает от стремительного научно-технического прогресса. Законодатель и правоприменитель будут вынуждены в ближайшее время дать ответ на вопросы, которые ставит перед ними Четвертая промышленная революция. Например, совершенствовать механизм защиты интеллектуальных прав, определить правовой режим био-принтных органов, регламентировать оборот товаров, полученных посредством трехмерной печати, определить режим ответственности за вред, причиненный такими товарами, и т. д.

Фундаментальный вызов обусловлен и тем обстоятельством, что технология трехмерной печати провоцирует «войну клонов», новую цифровую «кибервойну», войну пиратов с правообладателями в сфере интеллектуальных прав. Если ранее основным объектом для посягательств были авторские и смежные права, то 3D-печать способна нанести сокрушительный удар по патентному праву.

В литературе прогнозируется, что после 2018 г. ежегодные глобальные потери правообладателей от посягательств на патентные права в связи с использованием технологии трехмерной печати будут составлять порядка 100 млрд долл. США [7].

Необходимо отметить, что еще до отчета Golden Sachs Group был анонсирован новый

этап развития общества коллективного использования (sharing society) посредством создания возможности для совместного использования цифровых шаблонов для печати трехмерных объектов. Вызывает интерес то обстоятельство, что о таком новом этапе развития общества коллективного потребления заявил Pirate Bay -крупнейший ресурс, обеспечивающий незаконное скачивание объектов интеллектуальной собственности [33, рр. 155-169].

Фундаментальные вызовы правовой системе, порожденные развитием технологии трехмерной печати, стимулируют научную дискуссию по данной проблематике, в рамках которой формулируются полярные выводы pro et contra в отношении данной технологии. В поддержку технологии указывается, что она открывает новую эру инноваций, которые скоро станут повсеместными, неотъемлемой частью жизни каждого человека. Трехмерная печать будет способствовать росту общественного благосостояния, стимулировать развитие малого и среднего бизнеса, рост количества стартапов и децентрализацию производства. Данная технология относится к числу ресурсосберегающих, поэтому она способна снизить уровень негативного антропогенного воздействия на окружающую среду. В этой связи в литературе указывается: «люди получат возможность свободно создавать все то, что они пожелают, это откроет двери для новой волны "домашних инноваций"» [13, рр. 1691-1715; 15].

Оппоненты указывают на то, что технология трехмерной печати порождает фундаментальные риски для правовой системы и экономики. В частности, открываются беспрецедентные возможности по подрыву ценности интеллектуальной собственности. Неконтролируемая трехмерная печать оружия, наркотиков, лекарственных средств создает угрозу общественной безопасности. Поэтому высказывается даже позиция о полном запрете использования 3D-принтеров частными лицами [47, рр. 125-128].

Все это свидетельствует о необходимости проведения самостоятельных научных исследований, которые будут направлены на выявление рисков, которые несет технология трехмерной печати для российской правовой системы, а также пути их купирования и нивелирования путем совершенствования законодательства, а также правоприменительной практики.

В данной статье мы ограничимся анализом отдельных вызовов правовой системе и циви-листической науке, которые обусловлены развитием технологии трехмерной печати, поскольку подробное описание всех вызовов заслуживает отдельного монографического исследования.

Трехмерная печать пищевых продуктов

как новый вызов правовой системе

Следствием развития технологии 3D-печати может стать освобождение в скором времени женщин от «рабства тысячелетий», а именно от «кухонного рабства». Так, в юридической литературе отмечается, что в недалеком будущем 3D-принтеры станут обычным кухонным устройством [42, рр. 855-880], представляющим развитие концепции «smart kitchen» [32].

Так, Natural Machines Company с 2016 г. приступила к серийному выпуску 3D-прин-теров «Foodini», которые могут использоваться для приготовления различных блюд, выпечки, десертов и др.1 Доктором Liang Hao была разработана технология трехмерной печати шоколада, и в 2012 г. был выпущен первый 3D-принтер «Choc Creator 1».

Как указывается в литературе, активное внедрение технологии трехмерной печати в сферу производства пищевых продуктов будет иметь серьезные социально-экономические последствия, поскольку возникает феномен «consumer co-creation», т. е. включение потребителей в процесс производства различных благ (товаров), в том числе и продуктов питания. Начинает формироваться сегмент рынка, связанный с инновационной деятельностью потребителей (consumer-centric mass innovation) [30, рр. 322-332].

Бытовые 3D-принтеры предполагают печать продуктов питания из ординарных ингредиентов, однако разрабатываются принтеры в целях печати «самовозобновляемой» еды для дальних космических полетов. Такие принтеры будут осуществлять печать животной ткани на основе культивируемых живых клеток2.

Технология трехмерной печати открывает беспрецедентные возможности для решения

1 URL: https://www.naturalmachines.com/foodini (дата обращения: 15.03.2019).

2 URL: https://3dtoday.ru/blogs/news3dtoday/space-meatballs-3d-bioprinting-solutions-will-conduct-experiments-on-t/ (дата обращения: 15.03.2019).

глобальных проблем: голод и недоедание, снижение антропогенного воздействия на окружающую среду. Например, в литературе отмечается, что, для того чтобы вырастить одну корову, необходимо затратить 20 000 галлонов воды (около 76 т) и 10 000 фунтов кормов (около 5 т) [42, рр. 855-880].

Население нашей планеты Земля постоянно растет, следовательно, необходимо обеспечивать постоянный устойчивый рост производства продуктов питания. Как отмечает Джейсон Клэй, вице-президент Всемирного фонда дикой природы, за последние 40 лет мы произвели такое же количество продуктов питания, как за предшествующие 8 000 лет. К 2050 году производство продуктов питания необходимо удвоить. Поэтому человечеству нужно найти более экологичный путь для решения данной проблемы [42, рр. 855-880].

Так, установлено, что производство заменителей мяса более экономично, является ресурсосберегающей технологией, поскольку происходит снижение затрат ресурсов в 5-7 раз. Поэтому развитие технологии трехмерной печати продуктов питания, в том числе и в домашних условиях, повлечет за собой переориентацию пищевой промышленности и сельского хозяйства с производства конечных продуктов питания на производство ингредиентов для 3D-печати. Помимо борьбы с голодом в третьем мире, трехмерная печать может поспособствовать в решении проблемы «болезни золотого миллиарда» - ожирения, так как каждый сможет «печатать» для себя индивидуально сбалансированную диету.

Однако децентрализация производства, связанная с внедрением новых технологий, означает возможность потери контроля за качеством и безопасностью пищевых продуктов.

В специальном исследовании отмечается, что технология трехмерной печати пищевых продуктов порождает две основные проблемы, требующие адекватного юридического решения. Во-первых, вопрос обеспечения качества и безопасности напечатанных продуктов (safety). Во-вторых, их надлежащая маркировка (labelling), т. е. донесение до сведения потребителя информации о том, что данный продукт не является органическим, а имеет синтетическую природу и произведен посредством технологии трехмерной печати [42, рр. 855-880].

Вопросы качества и безопасности продуктов питания необходимо рассматривать как с позиций краткосрочной, так и долгосрочной перспективы. Так, согласно статье 1 Федерального закона от 2 января 2000 г. № 29-ФЗ «О качестве и безопасности пищевых продуктов»1, безопасность пищевых продуктов - это состояние обоснованной уверенности в том, что пищевые продукты при обычных условиях их использования не являются вредными и не представляют опасности для здоровья нынешнего и будущих поколений.

Поэтому вопрос обеспечения безопасности как любых товаров вообще, так и продуктов питания в частности, изготовленных посредством технологии трехмерной печати, необходимо рассматривать как одну из стратегических целей развития правовой системы.

Правовая система, как правило, отстает от развития технологий. Бурное развитие технологии влечет, прежде всего, трансформации в сфере социально-экономических отношений, на которые уже в рамках «догоняющего» развития вынуждена реагировать правовая система. В иностранной литературе указывается на отставание правовой системы в вопросе регулирования отношений, связанных с использованием технологии трехмерной печати, поскольку еще отсутствуют специальные правовые нормы [43, рр. 75-80].

Необходимо учитывать, что с позиций оценки рисков в долгосрочной перспективе у нас еще отсутствуют эмпирические данные о том, к каким последствиям, в том числе для здоровья будущих поколений, приведет замена натуральных продуктов питания на продукты, изготовленные с применением технологии трехмерной печати. При этом еда может быть «напечатана» не только из органических ингредиентов, но и синтетических. Поэтому ряд иностранных авторов считают, что проблемы безопасности и маркировки продуктов питания, изготовленных посредством технологии трехмерной печати, необходимо решать по аналогии с генно-модифицированными продуктами питания [42, рр. 855-880; 16, рр. 453-462].

Если рассматривать проблему генно-модифицированных продуктов в международ-

1 Собрание законодательства Российской Федерации. 2000. № 2, ст. 150.

но-правовом и сравнительно-правовом аспектах, то в настоящее время существует подход, основанный на принципе «существенной эквивалентности» (США, Канада, Бразилия, Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ), Продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН (ФАО), в соответствии с которым такие продукты питания рассматриваются как безопасные по аналогии с традиционными органическими продуктами, если их основные токсикологические и питательные компоненты сравнимы с компонентами органических продуктов питания, а также при условии, что сама по себе генетическая модификация признана безопасной [6, с. 47-56].

То есть безопасность продуктов с ГМО оценивается только в сравнительном аспекте с обычными натуральными продуктами, имеющими длительную историю безопасного использования, без учета возможного риска неблагоприятных последствий конкретного продукта питания, содержащего ГМО.

Отсутствие эмпирических данных о негативных последствиях использования продуктов, содержащих ГМО, обусловило то обстоятельство, что страны Европейского союза стали основывать свое законодательство на принципе «предосторожности». Принцип, допускающий принятие превентивных мер, «мер предосторожности» в ситуации отсутствия точных научных данных, впервые был сформулирован в «Декларации Рио-де-Жанейро по окружающей среде и развитию» (принята в г. Рио-де-Жанейро 14 июня 1992 г.)1. Концепция допустимости по принятию мер предосторожности получила свое дальнейшее развитие в «Карта-хенском протоколе по биобезопасности к Конвенции о биологическом разнообразии» (подписан в г. Монреале 29 января 2000 г.)2.

1 Принцип 15 «Декларации Рио-де-Жанейро по окружающей среде и развитию»: В целях защиты окружающей среды государства в зависимости от своих возможностей широко применяют принцип принятия мер предосторожности. В тех случаях, когда существует угроза серьезного или необратимого ущерба, отсутствие полной научной уверенности не используется в качестве предлога или отсрочки принятия эффективных с точки зрения затрат мер по предупреждению ухудшения состояния окружающей среды // Действующее международное право. М.: Моск. независимый ин-т междунар. Права. М., 1997. Т. 3. С. 687-692.

2 Справочно-правовая система «КонсультантПлюс»:

Международное право.

Россия не является участником Картахен-ского протокола, однако в «Основах государственной политики в области обеспечения химической и биологической безопасности Российской Федерации на период до 2025 года и дальнейшую перспективу» в качестве одной из задач указывается на необходимость совершенствования регулирования трансграничного перемещения генетически модифицированных организмов и присоединения Российской Федерации к Картахенскому протоколу по биологической безопасности к Конвенции о биологическом разнообразии3.

Таким образом, российская правовая система уже на протяжении нескольких десятилетий продолжает совершенствоваться в целях выработки эффективного ответа на глобальный вызов, связанный с производством и оборотом продуктов питания, содержащих ГМО. Так, указанные продукты в настоящее время подлежат соответствующей государственной регист-

4

рации .

Как уже указывалось, в современной науке отсутствует полная уверенность в безопасности продуктов питания, изготовленных посредством технологии трехмерной печати, особенно в отношении продуктов, при изготовлении которых использовались синтетические компоненты. Поэтому представляется обоснованным распространение концепции допустимости по принятию мер предосторожности и в отношении продуктов питания, изготовленных посредством трехмерной печати.

Потребитель имеет право знать, что он приобретает товары, изготовленные посредством технологии трехмерной печати, т. е. реализовать свое право на информацию о товаре (статья 10 закона РФ «О защите прав потребите-

3 Основы государственной политики в области обеспечения химической и биологической безопасности Российской Федерации на период до 2025 года и дальнейшую перспективу [Электронный ресурс]: утв. Президентом Рос. Федерации 1 нояб. 2013 г. № Пр-2573). Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

4 О государственной регистрации генно-инженерно-моди-фицированных организмов, предназначенных для выпуска в окружающую среду, а также продукции, полученной с применением таких организмов или содержащей такие организмы, включая указанную продукцию, ввозимую на территорию Российской Федерации: постановление Правительства Рос. Федерации от 23 сент. 2013 г. № 839 (ред. от 01.10.2018) // Собр. законодательства Рос. Федерации. 2013. № 39, ст. 4991.

лей»1), а также на безопасность товара (статья 7 закона РФ «О защите прав потребителей»).

Это предполагает необходимость установления обязательных требований к оборудованию и ингредиентам, используемым при производстве пищевых продуктов путем их трехмерной печати. Такие продукты питания должны подлежать обязательной маркировке.

Пищевые продукты должны быть безопасны как для нынешнего, так и будущих поколений. В этой связи возникает необходимость в выработке эффективной модели гражданско-правовой ответственности за вред, причиненный продуктами питания, изготовленными по технологии трехмерной печати, особенно, в ситуации, когда вред причиняется неопределенному кругу потерпевших при неопределенности личности конкретного деликвента, т. е. в условиях феномена «массового деликта» (mass products tort). Указанная неопределенность может быть обусловлена тем, что вред здоровью причинялся отдельным компонентом, ингредиентом, который выпускался на рынок десятками, сотнями производителей, а потом массово использовался гражданами при трехмерной печати продуктов питания.

Представляет интерес, что в специальном исследовании, посвященном юридическим проблемам трехмерной печати продуктов питания, автором допускалась возможность установления при таких обстоятельствах строгой (безвиновной) солидарной ответственности (jointly and severally liability) в отношении всех лиц, которые участвовали в производстве и реализации опасных продуктов питания или их компонентов (product liability). Вскользь в этой связи был упомянут известный прецедент по делу Summers v. Tice (California, 1948) [42, р. 873].

В этой связи необходимо в компаративном аспекте проанализировать тенденции развития института ответственности за вред, причиненный некачественными товарами (product liability), в целях выработки эффективной модели ответственности, которая может использоваться при возложении обязанности по возмещению вреда, причиненного пищевыми продук-

1 О защите прав потребителей [Электронный ресурс] : закон Рос. Федерации от 7 февр. 1992 г. № 2300-1 (ред. от 29.07.2018). Доступ из справ.-правовой системы «Кон-сультантПлюс».

тами, изготовленными посредством трехмерной печати, а также их компонентами. Следует заранее отметить, что полученные выводы могут быть распространены и на другие ситуации, связанные с причинением вреда здоровью различными товарами, изготовленными посредством 3D-печати, например детскими игрушками.

Технология трехмерной печати как триггер тенденции по социализации деликтной ответственности

В иностранной литературе отмечается, что активное использования технологии трехмерной печати в повседневной жизни, производство при ее помощи товаров и пищевых продуктов может породить в недалеком будущем волну исков, связанных с ситуацией массового причинения вреда здоровью неопределенного круга потерпевших. Данная волна будет напоминать ранее прокатившуюся в США волну массовых требований, связанных с причинением вреда здоровью летучими волокнами асбеста, обладающего канцерогенными свойствами. Тогда за период с 1973 по 2005 год было подано более 600 000 исков, потерпевшим было выплачено более 54 млрд долл. США. Проводится интересная параллель в том, что история повторяется, поскольку ранее асбест назывался «магическим материалом» в связи с его уникальными свойствами. В настоящее время магической объявляется технология 3D-печати, хотя еще неизвестно, к каким последствиям для здоровья человека приведет вдыхание летучих фракций полимеров, которые используются как исходный материал для трехмерной печати [41].

Уже имеются исследования, которые указывают на рост риска заболеваний дыхательных путей, сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний в связи с расширением использования технологии трехмерной печати. Во время работы принтеров происходит эмиссия вредных веществ и газов, которые будут попадать в дыхательные пути и кровеносные сосуды. Называются даже конкретные цифры: использование 3D-принтеров будет приводить к онкологическим заболеваниям в количестве 45 случаев на 100 000 человек [26, р. 409; 37, рр. 134-135]. Если условно переложить данную числовую пропорцию на количество жителей

России, то получим пугающую цифру - около 65 000 случаев онкологических заболеваний.

Таким образом, магический принтер, волшебная палочка из детских грез тоже имеет свою «ахиллесову пяту» - создание риска развития скрытых и очень опасных для здоровья человека заболеваний. Следовательно, популяризация трехмерной печати, как и ранее асбеста, будет приводить к соответствующему росту количества заболеваний. С неизбежностью встанет вопрос о возмещении причиненного потерпевшим вреда здоровью.

В российской правовой системе данный деликт будет охватываться правилами статей 1095 и 1096 ГК РФ, возлагающими безвиновную ответственность за вред, причиненный вследствие конструктивных, рецептурных или иных недостатков товара, как на изготовителя товара, так и на продавца такого товара, независимо от того, состоял ли потерпевший с ними в договорных отношениях или нет.

Следует отметить, что установление ответственности независимо от вины деликвента за вред, причиненный вследствие недостатков товара (product liability), характерно для многих правовых систем. Например, можно указать на правовые системы США [9, рр. 143-150] и КНР [46, р. 90-93]. В Китае, однако, следует дифференцировать безвиновный стандарт ответственности для изготовителей товаров и виновный стандарт для продавцов (art. 41, 42 Tort Law of the People s Republic of China, July 1, 2010).

В российской правовой системе отношение к изготовителю товара еще более строгое, поскольку в пункте 4 статьи 14 Закона о защите прав потребителей установлено, что изготовитель (исполнитель) несет ответственность за вред, причиненный жизни, здоровью или имуществу потребителя в связи с использованием материалов, оборудования, инструментов и иных средств, необходимых для производства товаров (выполнения работ, оказания услуг), независимо от того, позволял уровень научных и технических знаний выявить их особые свойства или нет.

Таким образом, для освобождения себя от ответственности за причиненный вред изготовитель или продавец товара должны доказать, что вред возник в результате непреодолимой силы или нарушения потребителем установ-

ленных правил пользования товаром или его хранения (ст. 1098 ГК РФ).

Потерпевший должен доказать факт нанесенного вреда, обосновать его размер и наличие причинно-следственной связи между поведением деликвента и возникновением вреда у потерпевшего.

Таким образом, независимо от характера деликтной ответственности (виновная или независимо от вины) потерпевший обязан обоснованно указать на конкретного деликвента, причинившего конкретный вред. Потерпевшему необходимо доказать наличие физической связи между поведением деликвента и возникшим вредом у потерпевшего [25, рр. 222]. Это основной постулат индивидуалистического понимания деликтной ответственности, индивидуализированной причинности.

В литературе отмечается, что в целях создания возможности по возмещению вреда, причиненного здоровью потерпевших воздействием летучих волокон асбеста, произошло смягчение стандартов доказывания причинно-следственной связи. Это повлекло за собой выработку в судебной практике теории учета «любого воздействия» (any exposure) и так называемого Lohrmann Test, т. е. теста установления причинности на основе учета «частоты, регулярности и близости» (frequency-regularity-proximity) воздействия со стороны объектов, содержащих в своей структуре волокна асбеста [40, рр. 59-61].

Теория «любого воздействия» учитывает накопительный, кумулятивный эффект воздействия волокон асбеста на потерпевшего, поэтому не имеет значения, какова была степень такого воздействия конкретного асбестосодер-жащего объекта. Если был установлен факт такого воздействия со стороны любого асбесто-содержащего объекта, то его производитель может быть привлечен к обязанности по возмещению вреда, причиненного здоровью [10, с. 479-486].

Стандарт доказывания причинности, согласно Lohrmann Test, заключается в том, что потерпевший должен представить доказательства того, что асбестосодержащий объект, произведенный деликвентом, был одним из существенных факторов в причинении вреда его здоровью [20, рр. 571-573].

Следует отметить, что указанное смягчение стандарта доказывания причинно-следственной связи еще не означает отказа от классического «индивидуализированного» понимания причинности. Однако в отдельных случаях применения теории «any exposure» уже становится заметным эрозия классической трактовки причинно-следственной связи, например, в ситуациях, когда потерпевший подвергался в разное время воздействию нескольких асбестосодержащих объектов, произведенных разными деликвентами. Так, апелляционный суд Техаса по делу Celotex Corp. v. Tate (1990) указал, что деликвент, фактически причинивший вред потерпевшему, не может избежать ответственности лишь на основании того обстоятельства, что в причинении вреда аналогичным образом мог участвовать другой делик-вент [41].

Стремительное развитие технологий и, как следствие этого, эволюция социальной и экономической сферы жизни общества обусловливают кризис учения о индивидуальной причинности в гражданском праве. На смену индивидуализированной причинно-следственной связи идет концепция социализированной причинности.

Серьезным вызовом по отношению к принципу индивидуализированной причинности стало развитие института ответственности за вред, причиненный недостатками товаров, работ или услуг (product liability) в ситуациях причинения вреда неопределенному кругу потерпевших однородными товарами, выпускаемыми различными производителями (mass products torts). По мнению Дональда Г. Гиффорда, взаимодействуя вместе, коллективный потерпевший и коллективный либо неопределенный деликвент породили фундаментальный вызов традиционному требованию индивидуализированной причинности в де-ликтном праве [19].

Социализация деликтной ответственности проявляется в усилении ее дистрибутивной, распределительной направленности. Так, например, согласно статье 1 Закона КНР о деликтах 2010 г., одной из его целей является обеспечение социальной гармонии и стабильности. С учетом такой «конфуцианской» цели в литературе отмечается, что функцией деликтного права в китайской правовой системе является

дистрибуция убытков и обеспечение баланса социальных интересов путем перераспределения социальных благ. Данная функция деликт-ного права реализуется, в частности, посредством установления солидарной ответственности (joint and several liability), смешанной ответственности (mixed liability), «общей» ответственности (shared liability) [46, р. 19] и др.

Концепция социализированной причинности направлена на обеспечение справедливого распределения вреда (убытков) посредством переложения бремени доказывания с потерпевшего на предполагаемого причинителя вреда, выпустившего в оборот товар, обладающий опасными свойствами.

Одной из первых попыток деиндивидуали-зировать причинно-следственную связь в ситуациях, связанных с причинением вреда недостатками товара, стала концепция «ответственности пропорционально с долей в рынке» (market-share liability). Основным, базовым прецедентом данной концепции является решение по делу Sindell v. Albott Laboratories (California, 1980 г.). Спор был связан с причинением вреда здоровью синтетическом гормоном DES, который на протяжении двадцати лет (19501970 гг.) часто предписывался к приему беременным женщинам. Впоследствии было установлено, что данный препарат обладает вредными свойствами для ребенка, находящегося в утробе матери. Возник даже термин «DES-дочери», поскольку именно у девочек развивались онкологические заболевания, связанные с приемом данного препарата их матерями.

Иск был подан одной из «DES-дочерей» к компании, которая наряду с другими выпускала в данное время препараты, содержащие вредоносный гормон. Потерпевшая не смогла указать на конкретную компанию производителя (деликвента), чьи препараты принимала ее мать во время беременности.

Формально суд мог отказать в удовлетворении исковых требований, однако суд вынес решение в пользу потерпевшей. Суд указал, что ответчик занимал значительную долю в рынке препарата, поэтому на него было переложено бремя доказывания того обстоятельства, что вред был причинен не им, а другим производителем. По сути, суд, с учетом доли в рынке ответчика, презюмировал наличие причинно-следственной связи. Поскольку деликвент не

смог опровергнуть презумпцию причинности, то он был привлечен к ответственности за вред, причиненный здоровью потерпевшего в процентном соотношении с его долей в рынке данного препарата [19; 34, рр. 734-748; 48, р. 674].

Ответственность по данному делу возлагалась не за факт причинения вреда конкретному потерпевшему, а за сам факт выпуска в оборот опасного товара. Так, по мнению Дэвида Ро-зенберга, ответственность в соответствии с долей в рынке представляет собой форму пропорциональной ответственности, связанной с созданием риска причинения вреда потерпевшему [39, рр. 849, 866-868]. Аналогичная позиция была высказана и другими авторами [38, рр. 713, 749; 45, рр. 1735, 1819-1820].

Как уже указывалось, авторы, анализирующие проблему возмещения вреда, причиненного товарами, изготовленными посредством трехмерной печати, а также их компонентами, допускают возможность установления при строгой (безвиновной) солидарной ответственности (jointly and severally liability) в отношении всех лиц, которые участвовали в производстве и реализации опасных продуктов питания или их компонентов (product liability). Упоминается при этом известный прецедент по делу Summers v. Tice (California, 1948) [42, р. 873].

Другие авторы считают, что ответственность производителей товаров, изготовленных посредством технологии трехмерной печати и их компонентов, следует конструировать по модели ответственности пропорционально с долей в рынке (marked share liability) [41].

Отметим, что в указанном решении по делу Summers v. Tice (California, 1948) Верховным судом Калифорнии была сформулирована концепция альтернативной ответственности (alternative liability) или альтернативной причинности. По данному делу потерпевшему было причинено огнестрельное ранение во время охоты. Он не смог доказать, кто конкретно из двух стрелявших лиц ответственен за причиненный ему вред. Суд посчитал, что опасными действиями ответчиком создана ситуация неопределенности, поэтому будет справедливым переложить на них последствия такой неопределенности. Суд переложил бремя доказывания отсутствия причинно-следственной связи на ответчиков и сформулировал правило, что если

каждый из ответчиков не представит доказательств отсутствия причинно-следственной связи между его поведением и возникновением вреда у потерпевшего, то все они будут нести совместную (солидарную) ответственность перед потерпевшим.

Вызывает интерес то, что суд Калифорнии, конструируя впоследствии модель ответственности пропорционально с долей на рынке, рассматривал ее как основанную на расширенной трактовке концепции альтернативной ответственности (alternative liability). В научной литературе также высказывалась точка зрения о доктринальном единстве ответственности пропорционально доли на рынке и альтернативной ответственности, в целях более успешного использования первой в судебной практике [18, р. 500].

Правовая позиция (ratio decidenti) данного решения была включена в параграф 433 Второго Свода о Деликтах 1965 г. (Restatement (Second) of Torts), а впоследствии в параграф 28 Третьего Свода о Деликтах (Restatement (Third) Of Torts), согласно которому если истец предъявляет требование к нескольким лицам и может доказать, что каждый из них своим поведением ставил потерпевшего перед риском причинения вреда и такое поведение причинило вред, но потерпевший разумно и ожидаемо не способен доказать, кто конкретно причинил вред, то бремя доказывания отсутствия причинно-следственной связи перелагается на ответчиков.

Необходимо отметить, что европейской доктрине также известна концепция альтернативной причинности. Так, согласно пункту 1 статьи 3:103 (Alternative causes) Принципов Европейского деликтного права1, в случае множественности действий, когда каждое из них в отдельности могло бы быть достаточной причиной возникновения вреда, но остается неясным, какое из них фактически его причинило, каждое из таких действий рассматривается как причина до той степени, которая соответствует вероятности причинения таким действием вреда потерпевшему.

Альтернативная причинность предусмотрена и статьей VI.- 4:103 «Alternative causes»

1 Principles of European Tort Law. Text and Commentary/ European Group of Tort Law. N.Y; Wien, 2005.

DCFR, когда юридически релевантный ущерб мог быть причинен более чем одним либо несколькими инцидентами, за которые различные лица являются ответственными, и установлено, что ущерб был причинен одним из этих инцидентов, но неизвестно, каким именно, каждое лицо, которое ответственно за любое из данных инцидентов, презюмируется причинившим такой ущерб1.

После недавней реформы в китайском законодательстве о деликтной ответственности также прямо предусмотрена модель альтернативной ответственности. Так, согласно статье 10 Tort Liability Law Act 2010 (далее - TTL), если двое или более лиц вовлечены в поведение, которое создает угрозы для личной или имущественной безопасности другого лица и такое поведение впоследствии причинило вред потерпевшему и конкретный причинитель не может быть установлен, то все лица, создавшие такую угрозу, несут солидарную ответственность.

Развитием модели альтернативной причинности является правило статьи 87 TLL, в силу которого если потерпевшему будет причинен вред любым предметом, сброшенным или упавшим со здания, и личность деликвента не будет установлена, то все лица, использующие здания, будут обязаны возместить причиненный вред.

В литературе указанный правовой феномен характеризуется как проявление тенденции по социализации деликтной ответственности. При этом отмечается, что в судебной практике КНР данный компенсационный инструмент использовался еще до вступления в силу нового законодательства о деликтной ответственности. Например, по одному делу потерпевшему был причинен тяжкий вред здоровью сброшенной со здания металлической пепельницей. В здании проживало 22 семьи, члены 2 семей смогли доказать, что в момент причинения вреда они отсутствовали. Суд обязал членов оставшихся 20 семей возместить вред потерпевшему в равных долях [12, рр. 29-31].

Как видно из анализа решения Summers v. Tice и сформулированной на его основе концепции альтернативной причинности, основной

1 Модельные правила европейского частного права. URL: http://www.sgecc.net/pages/en/texts/index.draft_articles.htm (дата обращения: 20.01.2019).

целью, которую преследовали судьи, являлось достижение справедливости при решении вопроса об установлении причинно-следственной связи. По сути, в данном деле было преодолено требование индивидуализированной причинности и возложена ответственность на лиц, которые совместно создали угрозу причинения вреда, в результате ответственность преодолела консервативные барьеры. При таких обстоятельствах для освобождения от солидарной ответственности каждый из ответчиков должен был представить доказательства того, что им вред не причинялся либо доказать, какой из ответчиков реально причинил вред (например, параграф 28 Restatement (Third) of Torts: Liability for physical harm).

В этой связи можно утверждать, что в иностранной цивилистике уже выработаны эффективные инструменты, позволяющие обеспечить справедливое возмещение вреда в ситуациях, связанных с его массовым причинением неопределенному кругу потерпевших при неопределенности личности конкретного деликвента (множественности потенциальных деликвен-тов). Представляется, что модель альтернативной ответственности (причинности) будет активно использоваться в будущем при причинении вреда товарами, изготовленными с использованием технологии трехмерной печати.

Следует также отметить, что неопределенность личности деликвента может быть обусловлена и тем обстоятельством, что вред здоровью потерпевших будет причиняться отдельным компонентом, ингредиентом, используемым наряду с другими при производстве товаров посредством технологии трехмерной печати.

В этом плане представляют интерес правила Французского ГК в редакции Ордонанса № 2016-131 от 10 февраля 2016 г. (далее -ФГК) Так, в статье 1245-5 ФГК под изготовителем понимается не только производитель конечного товара (продукта), но и производитель сырья или отдельной составной части товара (компонента). Согласно статье 1245-7 ФГК, в случае причинения вреда дефектом изделия (продукта), инкорпорированного в другой товар, производитель отдельного компонента и лицо, осуществившие такую инкорпорацию, отвечают солидарно за причиненный вред. Таким образом, прямо установлен солидаритет в ответственности производителя технически

сложного товара и лица, изготовившего его отдельные компоненты (составные части).

Представляется, что в целях обеспечения справедливой ответственности за вред необходимо установление подобного солидаритета как в отношении лиц, изготовивших посредством технологии трехмерной печати конечный товар с опасными свойствами, так и лиц, изготовивших соответствующие компоненты для печати (например, полимеры), которые и предопределили опасные для здоровья потребителей свойства конечного товара.

Технология 3D-печати и тенденция

по диджитализации патентного права

Развитие технологии 3D-печати является триггером тенденции по конвергенции материального и цифрового срезов социального бытия, стирания границ между физическим миром и киберпространством, поскольку грань между ними истончается до одного клика [11].

Указанная тенденция обусловлена активным распространением технологии трехмерной печати, позволяющей при наличии соответствующего оборудования и программного обеспечения путем простого нажатия на клавишу, «клика», трансформировать трехмерный цифровой шаблон (CAD-files) в конкретный материальный объект.

Как отмечает Лукас Осборн, 3D-печать становится причиной наложения друг на друга миров атомов и битов. По мере распространения и совершенствования технологии 3D-печати трехмерные цифровые шаблоны (файлы САПР1) для многих продуктов станут эквивалентны их физическим аналогам. Регулирование таких файлов станет главным вызовом для правовой системы, стремящейся адаптироваться к миру 3D-печати [35, рр. 553, 620].

Представляет интерес то, что отдельные авторы применительно к тенденции по распространению технологии трехмерной печати используют метафору «слона в посудной лавке», поскольку она в силу своей неконтролируемости порождает фундаментальный, глобальный вызов системе защиты прав на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации. Уже высказы-

1 Файлы систем автоматизированного проектирования -CAD-files.

вались прогнозы, что после 2018 г. ежегодные потери правообладателей от распространения технологии 3Б-печати будут составлять не менее 100 млрд долл. США. Отдельные цивилисты приходят к выводам с эсхатологическим оттенком, поскольку, по их мнению, система защиты прав на интеллектуальную собственность вскоре может утратить всякое значение [24, рр. 801-818].

В литературе 3Б-печать даже наделяют эпитетом «разрушительной технологии» (disruptive technology), появление которой сопоставимо с изобретением Иоганном Гуттен-бергом печатного станка [36, рр. 504-537]. До появления печатного станка у монастырей была монополия на знания. Книги воспроизводились путем простого переписывания манускриптов в скрипториях католических монастырей. Появление печатного станка в корне изменило ситуацию с распространением информации. Соответственно, появление технологии трехмерной печати также кардинальным образом меняет традиционные бизнес-модели производства и распределения товаров (экономических благ), поскольку происходит неконтролируемая децентрализация их производства.

Таким образом, с позиций цивилистиче-ской эсхатологии, бурное развитие технологии трехмерной печати является тем тектоническим сдвигом, энергия которого порождает всесокрушающее цунами, которое сметает на своем пути традиционный инструментарий защиты интеллектуальной собственности.

Однако цунами опасно только на побережье, поэтому под угрозой оказывается только внешний периметр защиты интеллектуальной собственности, которая не утрачивает своего значения. С позиций «диалектики вызова и ответа» бурное развитие технологии трехмерной печати просто заставит цивилистическое сообщество переосмыслить вопросы правового регулирования отношений, связанных с использованием и защитой прав на результаты интеллектуальной деятельности и приравненных к ним средств индивидуализации. Это будет не фукуямовский «конец истории», а толчок к эволюционному развитию, адаптация правовой системы к изменившимся социально-экономическим реалиям.

Следует отметить, что развитие цифровых технологий, появление киберпространства уже провоцировали серьезные вызовы правовой

системе: например, массовые посягательства на авторские и смежные права, связанные с диджитализацией произведений и их неконтролируемым распространением в киберпро-странстве.

Технология трехмерной печати порождает новые вызовы, поскольку, как отмечает Даниел Брэн, меняются традиционные каналы поставки и распределения товаров, так как теперь сам потребитель становится их производителем, а продаваемым коммерческим продуктом теперь является простой цифровой файл (цифровая 3D-модель). Д. Брэн указывает, что распространение технологии 3D-печати выявляет пробелы в патентной защите, поскольку создание, использование, продажа, предложение о продаже или импорт таких файлов не является, согласно действующему законодательству, актом прямого нарушения исключительных прав на объекты патентного права [11].

Действительно, диджитализация изобретений, полезных моделей и промышленных образцов ставит нас перед интересной ситуацией, поскольку создание, например, цифровой трехмерной модели запатентованного продукта еще не является его физическим воплощением, поэтому, формально, еще отсутствует сам факт нарушения исключительного права.

Если обратиться к правилу пункта 2 статьи 1358 ГК РФ, то использованием изобретения, полезной модели или промышленного образца считается, в частности:

1) ввоз на территорию Российской Федерации, изготовление, применение, предложение о продаже, продажа, иное введение в гражданский оборот или хранение для этих целей продукта, в котором использованы изобретение или полезная модель, либо изделия, в котором использован промышленный образец;

2) совершение действий, предусмотренных подпунктом 1 пункта 2, в отношении продукта, полученного непосредственно запатентованным способом. Если продукт, получаемый запатентованным способом, является новым, идентичный продукт считается полученным путем использования запатентованного способа, поскольку не доказано иное;

3) совершение действий, предусмотренных подпунктом 1 пункта 2, в отношении устройства, при функционировании (эксплуатации) ко-

торого в соответствии с его назначением автоматически осуществляется запатентованный способ;

4) совершение действий, предусмотренных подпунктом 1 пункта 2, в отношении продукта, предназначенного для его применения в соответствии с назначением, указанным в формуле изобретения, при охране изобретения в виде применения продукта по определенному назначению;

5) осуществление способа, в котором используется изобретение, в том числе путем применения этого способа.

Однако технология трехмерной печати истончает границу между физическим пространством и киберсредой до одного клика, одного нажатия клавиши. Поэтому путем простого клика трехмерная модель запатентованного продукта будет трансформирована в материальный объект посредством трехмерной печати. Учитывая бурное развитие и распространение технологии трехмерной печати, не пришло ли время расширительного толкования положений статьи 1358 ГК РФ?

Следует также учитывать и то обстоятельство, что правило пункта 2 статьи 1358 ГК РФ имеет открытый характер, поскольку содержит примерный, а не исчерпывающий перечень способов использования запатентованных изобретений, полезных моделей и промышленных образцов.

В качестве ответа на вызов Тимоти Хол-брук и Лукас Осборн предложили рассматривать распространение цифровых трехмерных моделей (CAD-fíles) запатентованных изобретений, полезных моделей в качестве нарушения исключительных прав на указанные объекты интеллектуальной собственности. По их мнению, нарушение исключительного права на изобретение наступает в том случае, если имеет место очевидное присвоение экономической ценности изобретения путем продажи или предложения к продаже соответствующей цифровой трехмерной модели [21; 22; 23].

По мнению Даниела Брэна, к данной проблеме надо подходить с позиций патентоспособности цифровых 3D-моделей, в состав патентной заявки может входить в том числе трехмерное цифровое воспроизведение (цифро-

вая SD-модель) изобретения (продукта), т. е. патентование таких цифровых файлов per se [11].

Таким образом, первая позиция основывается на тезисе об экономической эквивалентности «продажи» («предложения к продаже» -п. 2 ст. 1358 ГК РФ) трехмерной цифровой модели и охраняемого продукта, но не рассматривает ее в качестве «физического» воплощения запатентованного изобретения, поэтому создание трехмерной модели не является «изготовлением» продукта, по смыслу пункта 2 статьи 1358 ГК РФ.

Вторая позиция стремится распространить сферу патентной защиты на трехмерные цифровые модели per se. Поэтому при таком подходе создание трехмерной модели уже может трактоваться в качестве «изготовления» продукта, по смыслу пункта 2 статьи 1358 ГК РФ.

Следует отметить, что обе указанные позиции критикуются сторонниками консервативного подхода к сфере патентной защиты, рассматривающей в качестве нарушения исключительного права на изобретения только физическое воплощение запатентованного продукта [8].

Сторонники модернизации патентного права, его «диджитализации», ссылаются на правовую позицию, сформулированную по делу Transocean Offshore Deepwater Drilling, Inc. v. Maersk Contractor USA, Inc (Fed. Cir. 2010), согласно которой больше не требуется физического воплощения запатентованного изобретения для того, чтобы квалифицировать предложение о продаже в качестве нарушения исключительного права. Спор, однако, не касался вопросов диджитализации патентного права, а был связан с предложением о продаже бурового оборудования [22; 23].

Представляет большой интерес для решения проблемы «диджитализации» патентного права разъяснение пункта 31 Обзора судебной практики по делам, связанным с разрешением споров о защите интеллектуальных прав (утв. Президиумом Верховного Суда РФ 23 сент. 2015 г.), согласно которому разработка проектной документации, где использован каждый признак изобретения, может быть квалифицирована как использование изобретения.

Если следовать данной логике, то разработка (создание) цифровой трехмерной модели

запатентованного продукта также может быть квалифицирована в качестве использования изобретения. Это позволяет купировать проблему без необходимости внесения соответствующих изменений в ГК РФ.

Однако российская цивилистическая доктрина придерживается постулата, что для нарушения исключительного права необходимо физическое воплощение запатентованного изобретения. Так, Е. И. Еременко отмечает, что «для признания нарушения патентных прав необходимо доказать нарушение патента в форме изготовления продукта, в котором воплощено запатентованное изобретение» [2, с. 441].

Это предопределяет негативное отношение ряда исследователей к высказанной выше позиции правоприменителей о допустимости квалификации разработки проектной (технической) документации в качестве использования изобретения.

Так, по мнению Л.А. Трахтенгерца: «Применением изобретения признается, по сути, его материализация в конкретных изделиях и способах использования материальных продуктов. И даже с учетом того, что этот перечень является примерным, становится очевидным, что он не охватывает применение изобретения в научно-технической (проектной) документации» [5, с. 28-32]. Аналогичную позицию занимает и В. Ю. Джермакян, указывающий на то, что объекты патентного права считаются использованными при их материализованном воплощении в реальном объекте техники и (или) технологи. Такое толкование исключает возможность считать использованием включение описания запатентованного изобретения, полезной модели или промышленного образца в какую-либо техническую документацию [3].

В пока еще единичных работах отечественных авторов, посвященных вопросам защиты интеллектуальной собственности в «эру» трехмерной печати, высказаны позиции pro et contra по данному вопросу. Так, А. Е. Сухарева при анализе вопроса о нарушении исключительного права на изобретения полагает, что «само по себе воссоздание или распространение CAD-файла на основе материального объекта не может являться нарушением» [4].

Однако в другой статье ее авторы (Р. А. Ахобекова, А. А. Загородная и В. Б. На-

умов) указывают, что «более правильным представляется квалифицировать использование запатентованного решения в трехмерной модели, предназначенной для печати на трехмерном принтере, использованием соответствующего объекта патентного права. Таким образом, у названных объектов появится своя электронная форма использования, которая относительно давно существует у объектов авторского права» [1].

Отечественные авторы обоснованно согласились с позицией, высказанной Тимоти Хол-бруком и Лукасом Осборном, что патентное право охраняет содержание, а не форму. Ранее использованием патента считалось его представление в материальной форме, однако, в эпоху развития трехмерной печати такая теоретическая конструкция перестала быть целесообразной [21].

Действительно, патентное право охраняет не только форму (пункты формулы изобретения), но и содержание, контекст, с учетом доктрины эквивалентов, предусмотренной в ст. 1358 ГК РФ. Консервативный подход к сфере защиты исключительных прав на изобретения, полезные модели и промышленные образцы оставляет патентообладателей безоружными в эпоху бурного развития и распространения технологии трехмерной печати.

Не надо транслировать опыт XIX века в XXI век. В прошлом нарушения патентных прав носили единичный характер в силу централизованного характера производства. Патентные права могли быть нарушены только достаточно ограниченным количеством конкурентов, выпускающих аналогичную продукцию [36]. Поэтому необходимость физического воплощения запатентованного продукта для квалификации нарушения в качестве использования изобретения была обусловлена конкретными социально-экономическими условиями.

В настоящее время социально-экономические реалии изменились. Технология трехмерной печати предопределят тенденцию по децентрализации производства. Возникает феномен «производящего потребителя», обладающего эффективными средствами производства материальных благ.

Технология 3D-печати стирает границы между материальным и нематериальным

(цифровым) срезами социального бытия. Любой владелец 3D-принтера получает возможность скачать, например, на сайте thingiverse.com трехмерную модель запатентованного продукта, которая также может быть создана любым лицом. Граница между цифровой трехмерной моделью и физическим воплощением запатентованного продукта истончается до одного клика. Патентообладатель выставлен перед неизвестным множеством, неизвестной массой нарушителей его исключительных прав.

В таких условиях сфера патентной защиты должна быть пересмотрена, поскольку исключительное право на изобретение, полезную модель или промышленным образец должно распространяться и на их воплощение в виде трехмерной цифровой модели. Само по себе создание такой цифровой модели должно рассматриваться в качестве использования объекта патентного права. Наступает эпоха диджитали-зации патентного права.

Влияние технологии трехмерной печати

на изменение стандарта ответственности информационных посредников

Стихийное распространения технологии 3D-печати с неизбежностью ставит вопрос об особенностях ответственности информационных посредников (intermediary liability), поскольку именно они создают возможность для размещения цифровых трехмерных моделей (CAD-files) и их последующего скачивания неограниченным кругом лиц. Таким образом, информационные посредники обеспечивают в киберпространстве «инфраструктуру» для совершения массовых деликтов, направленных на нарушение исключительных прав патентообладателей.

Своеобразным итогом первой глобальной «кибервойны», связанной с массированным посягательством на авторские и смежные права на музыкальные, аудиовизуальные произведения, исполнения и др., стало закрепление стандарта ответственности, сводимого к краткой формулировке «notice-and-take-down polices», который укрывал информационных посредников в «безопасной гавани» («safe harbor provisions»), поскольку такая ответственность была основана на виновном стандар-

те. Данный стандарт ответственности впервые был предусмотрен в США (Digital Millennium Copyright Act 1998), впоследствии был закреплен в Директиве ЕС (eCommerce Directive (EC) 2000/31) [17].

Через некоторое время, в 2013 г., аналогичный стандарт ответственности был установлен в статье 1253.1 ГК РФ. Например, в пункте 3 статьи 1253.1 ГК РФ - виновный стандарт ответственности хостинг-провайдеров. Согласно названной норме информационный посредник, предоставляющий возможность размещения материала в информационно-телекоммуникационной сети, не несет ответственности за нарушение интеллектуальных прав, произошедшее в результате размещения материала третьим лицом, если он не знал и не должен был знать, что использование такого материала является неправомерным, а также если он в случае получения письменного заявления от правообладателя о нарушении интеллектуальных прав своевременно принял меры для прекращения нарушения интеллектуальных прав.

Таким образом, информационные посредники были укрыты в «безопасной гавани» («safe harbor provisions»), поскольку законодательство, по сути, основывается на презумпции незнания ими фактов нарушения интеллектуальных прав, и если такой посредник был проинформирован правообладателем (notice) о факте нарушения его прав и контрафактный контент был удален (take down), то посредник освобождался от ответственности [28].

В англосаксонской цивилистической литературе была высказана позиция о целесообразности распространения правила notice-and-take-down и на сферу патентного права ввиду стремительного развития технологии трехмерной печати, которая породила фундаментальный вызов патентообладателям [14].

Однако для такой модели ответственности характерно отсутствие у информационного посредника обязанности по мониторингу контента и его фильтрации при загрузке третьими лицами (no monitoring obligation). Это подтверждается и практикой Европейского Суда Справедливости, неоднократно указывающего, что у информационных посредников (intermediary)

отсутствует обязанность по осуществлению превентивного мониторинга контента [17]1.

Таким образом, в случае загрузки делик-вентом цифровой 3Б-модели, нарушающей исключительные права патентообладателя, последний должен сам отследить факт нарушения его прав и направить письменное требование хостинг-провайдеру (информационному посреднику) о пресечении действий, нарушающих интеллектуальные права. За это время сотни, тысячи, десятки тысяч, а может и миллионы людей успеют скачать контрафактную цифровую 3Б-модель. При этом, если кто-то из них повторно загрузит такую контрафактную 3D-модель, патентообладатель вновь должен будет обратиться к информационному посреднику уже по факту нового нарушения права.

Представляет интерес, что фундаментальный вызов, который порождает стремительное развитие технологии трехмерной печати, заставляет цивилистов задумываться о путях дальнейшего развития защитного механизма интеллектуальных прав. Так, в иностранной литературе предлагается проект законодательной реформы, направленной на повышение эффективности защитного механизма исключительных прав, основанного на трех составляющих: регистрация (registration), «клеймение» (stamping), репозиторий (repository). Соответственно, 3D-принтеры должны подлежать обязательной регистрации в реестре под конкретным номером (registration). Они должны быть снабжены устройством, позволяющим оставить уникальный след - «клеймо» на каждом напечатанном объекте. Печать должна быть возможна только при условии подключения к Интернету с обязательной авторизацией пользователя и принтера (stamping). И, наконец, необходимо создание «хранилища» цифровых 3D-моделей объектов интеллектуальных прав (repository) в целях защиты правообладателей и пресечения печати отдельных объектов [47].

По сути, указанные предложения могут быть использованы в целях создания техниче-

1 В отношении провайдеров, предоставляющих доступ в Интернет (access provider) - Case C-70/10 SABAM v. Scarlet Extent SA [2011]; в отношении хостинг-провайдеров - Case C-360/10 SABAM v. Netlog NV [2012].

ской возможности для информационных посредников по осуществлению активного мониторинга контента и пресечения правонарушений, связанных с незаконным размещением цифровых трехмерных моделей.

Интересно, что в мире уже наметилась тенденция, связанная с необходимостью возложения на информационных посредников обязанности по активному мониторингу контента.

Так, Джанкарло Фрозио в специальном исследовании, проведенном в 2017 г., обращает внимание на эволюцию судебной практики по данному вопросу. По его мнению, уже можно говорить о формировании глобального тренда, связанного с изменением правил об ответственности «информационных посредников». Указанный тренд метафорически характеризуется как «The death of no monitoring obligation», связанный с поэтапным возложением бремени по осуществлению мониторинга и пресечению правонарушений на «информационных посредников». Их ответственность трансформируется в так называемую алгоритмическую ответственность (algorithmic responsibility) [17].

В этой связи представляет интерес позиция бразильского судьи Луиса Фелипе Саломео по делу Google Brazil v. Dafra (Superior Tribunal de Justica 24.03.2014), указавшего, что если Google породил «неукротимого монстра», то только на него могут быть возложены неблагоприятные последствия, обусловленные отсутствием контроля за пользователями его сайтов. Таким образом, суд посчитал возможным возложить обязанность по превентивному мониторингу контента в целях пресечения правонарушений в цифровой среде (proactive monitoring obligation). Судом был отклонен довод ответчика, ссылавшегося на отсутствие технической возможности по идентификации вредоносного контента (отсутствие соответствующих фильтров), поскольку в порядке аналогии закона было указано, что отсутствие технической возможности для установления опасных свойств нового продукта не освобождает производителя от ответственности или от обязанности создать такую возможность.

В правоприменительной практике европейских стран также наметилась указанная

тенденция. Так, по делу Delta TV v. Google and YouTube (Трибунал Турина, 07.04.2017): телеканал (истец) обратился к провайдерам Google и YouTube (ответчики) в связи с нарушением его исключительных прав на серии латиноамериканских «мыльных опер». Ответчиками ранее были исполнены их обязанности в рамках «notice-and-take-down policy» - видео были удалены после указания истцом конкретных URLs.

Суд согласился с истцом и обязал ответчиков предупреждать повторные попытки загрузки контента с контрафактным содержанием (используя Content ID software). Было указано, что обязанность по мониторингу обусловлена тем, что YouTube является хостинг-сервисом нового поколения и это возлагает на него большую ответственность по защите интересов третьих лиц.

По сути, была установлена не общая, а специальная обязанность по мониторингу, что не противоречило положениям Директивы ЕС (eCommerce Directive (EC) 2000/31) [44].

В этой связи представляет интерес то, что Европейский парламент 26 марта 2019 г. принял Директиву об авторском праве в едином цифровом рынке (Directive of the European Parliament and of the Council on copyright in the Digital Single Market)1.

В пункте 8 статьи 17 названной Директивы указывается на то, что в ней не устанавливается общей обязанности по мониторингу. Однако из анализа пункта 4 статьи 17 следует, что стандарт ответственности информационного посредника становится более строгим. Так, информационные посредники обязаны действовать в соответствии с высокими техническими стандартами деятельности и профессиональной осмотрительности, прикладывать все усилия в целях обеспечения недоступности определенных произведений, в отношении которых они были проинформированы правообладателями. В рамках стандарта «notice-and-

1 European Parliament legislative resolution of 26 March 2019 on the proposal for a directive of the European Parliament and of the Council on copyright in the Digital Single Market (C0M(2016)0593 - C8-0383/2016 - 2016/0280(C0D) URL: http://www.europarl.europa.eu/sides/getDoc.do?pubRef=-//EP //N0NSGML+TA+P8-TA-2019-0231+0+D0C+PDF+V0//EN (дата обращения: 23.12.2018).

take-down» они обязаны после уведомления правообладателя заблокировать доступ или удалить с вебсайта соответствующие произведения (или иные объекты), а также приложить все усилия в целях недопущения их повторной загрузки в будущем.

Таким образом, правообладатели получают право на защиту от будущих посягательств, поскольку на информационных посредников возлагается осуществление специальной обязанности по мониторингу контента в отношении конкретных произведений, по поводу которых они были проинформированы правообладателями, а также в целях недопущения повторных правонарушений в отношении определенных произведений.

Данный подход может быть использован и для защиты патентообладателей в целях пресечения правонарушений, связанных с незаконным размещением цифровых трехмерных моделей в киберпространстве, поскольку информационные посредники будут обязаны осуществлять специальный мониторинг в целях пресечения повторной загрузки контрафактных цифровых 3Б-моделей. Если же будет создан репозиторий, содержащий данные о цифровых 3Б-моделях патентообладателей, то это позволит исходить из презумпции информированности хостинг-провайдеров (посредников) о правах конкретных патентообладателей в отношении конкретных объектов патентного права и будет являться основанием для возложения на них общей обязанности по осуществлению превентивного мониторинга загружаемого контента в целях недопущения размещения контрафактных цифровых 3D-моделей. При таких условиях возможно конструирование строгой (безвиновной) ответственности информационных посредников за размещаемый контент.

Если Google и другие провайдеры породили «неукротимого монстра», который является для них источником обогащения, то пусть они и принимают на себя риск неблагоприятных экономических последствий от своей деятельности, неся ответственность по строгому (безвиновному) стандарту. Или попробуют приручить «монстра», осуществляя превентивный мониторинг загружаемого контента.

Заключение

Российская цивилистика вступила в эпоху «техно-детерминизма». Так, бурное развитие цифровых технологий уже повлекло внесение изменений в гражданское законодательство, связанное с закреплением феномена «цифровых прав»1.

Однако правовая система России отстает от стремительного развития научно-технического прогресса, поскольку цивилистическая доктрина еще не способна осознать все те вызовы, которые встают перед государством и правом в эпоху Четвертой промышленной революции. И одним из таких вызовов является активное внедрение технологии 3D-печати, которая на наших глазах, в течение ближайших нескольких лет повлечет за собой серьезные изменения в сфере социально-экономических отношений, поскольку будут нивелированы границы между физическим миром и киберпро-странством, кардинальным образом изменится структура производственных процессов в силу их децентрализации. Правовой системе придется адаптироваться к изменившейся социальной реальности.

Процесс такой адаптации будет выражаться как в создании новых правовых институтов, так и в эволюции уже существующих. Например, проблема защиты патентных прав в эпоху трехмерной печати может быть решена «консервативными средствами» - путем внедрения концепции диджитализации патентного права, а также изменения стандартов ответственности информационных посредников. Проблема массовых деликтов в ситуации неопределенности личности конкретного делик-вента может быть решена путем рецепции иностранного опыта, связанного с использованием концепции альтернативной (социализированной) причинности.

Рассмотренные в данной статье вызовы правовой системе, порожденные развитием технологии 3D-печати, - это только верхушка айсберга. Поэтому продолжение следует...

1 О внесении изменений в части первую, вторую и статью 1124 части третьей Гражданского кодекса Российской Федерации: Федер. закон от 18 марта 2019 г. № 34-ФЗ // Собр. законодательства Рос. Федерации. 2019. № 12, ст. 1224.

Библиографический список

1. Ахобекова Р. А., Загородная А. А., Наумов В. Б. Проблемы правового регулирования трехмерной печати // Закон. 2017. № 4. С.90-102.

2. Гаврилов Э. П., Еременко В. И. Комментарий к части четвертой Гражданского кодекса Российской Федерации. М.: Экзамен, 2009. 973 с.

3. Джермакян В. Ю. Комментарий к главе 72 «Патентное право» Гражданского кодекса РФ (постатейный). 4-е электрон. изд., перераб. и доп. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

4. Сухарева А. Е. Некоторые вопросы охраны интеллектуальных прав при создании объектов путем 3D-печати // Вестник гражданского права. 2018. № 1. С. 23-49.

5. Трахтенгерц Л. А. Использование запатентованного изобретения третьими лицами в проектной документации не относится к действиям, которые могут быть квалифицированы как нарушение прав обладателей патента // Комментарий судебной практики / отв. ред. К. Б. Ярошенко. М.: Ин-т законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве Рос. Федерации, ООО «Юридическая фирма Контракт», 2017. Вып. 22.

6. Чуйко Н. А. Применение принципа предосторожности при разрешении спора о торговле генно-модифицированными продуктами в рамках ВТО // Право ВТО. 2016. № 1.

7. Alkandari M. H. 3D Printing: Law & Challenges (May 1, 2017). Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=3193501.

8. Ballardini R. M., Norrgard M., Mins-sen T. Enforcing Patents in the Era of 3D-Printing // Journal of Intellectual Property Law & Practice. 2015. Vol. 10, №. 11.

9. Beck J. M. & Jacobson M. D. 3D-Printing: What Could Happen to Product Liability when Users (and Everyone Else in Between) Become Manufactures // Minnesota Journal of Law, Science & Technology. 2017. Vol. 18.

10. Behrenes M. A. & Anderson W. L. The «Any Exposure» Theory: An Unsound Basis for Asbestos Causation and Expand Testimony // Southwestern University Law Review. 2008. Vol. 37.

11. Brean D. H. Patent Enforcement in Cy-berterritories (April 12, 2018) // Cardozo Law Review. 2018. Vol. 40. (Forthcoming). Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=3161823.

12. Chenglin L.. Socialized Liability in Chinese Tort Law // Harvard International Law Journal. 2018. Vol. 59. Pp. 16-44.

13. Desai D. R. & Magliocca G. N. Patents Meet Napster: 3D-Printing and the Digitization of Things // Georgetown Law Journal. 2014. Vol. 2.

14. Doherty D. Downloading Infringement: Patent Law as a Roadblock to the 3D-Printing Revolution // Harvard Journal of Law & Technology. 2012. Vol. 26, № 1.

15. Dubuisson T. 3D-Printing And The Future Of Complex Legal Challenges: The Next Great Disruptive Technology Opportunity Or Threat? (October 23, 2014). Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract=2718113.

16. Endros B. A. "GMO": Genetically Modified Organism or Gigantic Monetary Obligation? The Liability Scheme for GMO Damage in United States and the European Union // Loyola of Los Angeles International and Comparative Law Review. 2000. Vol. 22.

17. Frosio G. F. The Death of 'No Monitoring Obligations': A Story of Untameable Monsters // JIPITEC. 2017. Vol. 8.

18. Geistfeld M. A. The Doctrinal Unity of Alternative Liability and Market- Share Liability // University of Pennsylvania Law Review. 2006. Vol. 155.

19. Gifford D. G. The Challenge to the Individual Causation Requirement in Mass Products Torts // University of Maryland Scholl of Law. Legal Studies Research Paper № 2005-34. URL: http://ssrn.com/abstract=696561 (дата обращения: 20.01.2019).

20. Greem C. T. Determining Liability in Asbestos Cases: The Battle to Assign Liability Decades After Exposure // American Journal of Trial Advocacy. 2008. Vol. 31. Pp. 571-573.

21. Holbrook T. & Osborn L. Digital Patent Infringement in a Era of 3D-Printing // University of California, Davis Law Review. 2015. Vol. 48. Pp.1319-1385.

22. Holbrook T. R. Boundaries, Extraterritoriality, and Patent Infringement Damages // Notre Dame Law Review. 2017. Vol. 92, Issue 4. Pp.1745-1794.

23. Holbrook T. R. Extraterritoriality and Digital Patent Infringement // Research Handbook on Intellectual Property and Digital Technologies / T. Aplin ed. Edward Elgar Publishing Ltd., 2018.

24. Hornick J. 3D-Printing and IP Rights: The Elephant in the Room // Santa Clara Law Review. 2015. Vol. 55. № 4.

25. Jones M. A. Textbook on Torts. Eight Edition. Oxford University Press, 2007. 608 p.

26. Joob B. & Wiwanitkit V. Estimation of Cancer Risk Due to Exposure to Airborne Particle Emissions of a Commercial Three-dimensional Printer // Indiana Journal of Medicine Pediatric Oncology. 2017. Vol. 38.

27. Kennedy E. J. & Giampetro-Meyer A. Gearing Up for the Next Industrial Revolution: 3D-Printing, Home-based Factories and Modes of Social Control // Loyola University Chicago Law Journal. 2015. Vol. 46.

28. Kuczerawy A. The Power of Positive Thinking: Intermediary Liability and the Effective Enjoyment of the Right to Freedom of Expression // JIPITEC. 2017. Vol 8. Pp. 226-237.

29. Lipson H., Kurman M. Fabricated: The New World of 3D-Printing. Indiana: John Willey & Sons Inc., 2013. 320 p.

30. Li P., Mellor S, Griffin J., Waelde C, Hao L. and Everson R. Intellectual property and 3D-printing: a case study on 3D-chocolate printing // Journal of Intellectual Property Law and Practice. 2014. Vol. 9 (4).

31. Little R. K. Guns Dont Kill people, 3D-Printing Does? Why the Technology is a Distraction from Effective Gun Controls // Hastings Law Journal. 2014. Vol. 65.

32. Lupton D. & Turner B. Both fascinating and disturbing': consumer responses to 3D-food printing and implications for food activism // Digital Food Activism. 1-st Edition / Edited by Tanja Schneider, Karin Eli, Catherine Dolan, Stanley Ulijaszek. Routledge, 2018. 234 p.

33. Mendis D. «The Clone Wars» - Episode 1: The Rise of 3D-Printing and its Implications for Intellectual Property Law - Learning Lessons from the Past? // European Intellectual Property Review. 2013. Vol. 35 (3). Pp. 155-169.

34. Oberdiek J. Philosophical issues in tort law // Philosophy Compass. 2008. №3/4.

35. Osborn L. Regulating Three-Dimensional Printing: The Converging Worlds of Bits and Atoms // San Diego Law Review. 2014. Vol. 51.

36. Overwalle G. van & Leys R. 3D-Printing and Patent Law: A Disruptive Technology Disrupting Patent Law? // International Review of Intellectual Property and Competition Law. August

2017. Vol. 48, Issue 5.

37. Polley J. Safety Standards Aim to Rein in 3D-Printer Emissions // ACS Central Science.

2018. Vol. 4. Pp. 134-135.

38. Robinson G. O. Multiple Causation in Tort Law: Reflections on The DES Cases // Van-derbild Law Review. 1982. Vol. 68.

39. Rosenberg D. The Causation Connection in Mass Exposure Cases: A «Public Law» Vision of the Tort System // Harvard Law Review. 1984. Vol. 97. Pp. 849-868.

40. Schwartz V. E. & Behrens M. A. Asbestos Litigation: The Endless Search for a Solvent Bystander // Widener Law Journal. 2013. Vol. 23. Pp. 59-61.

41. Snider M. Asbestos and Additive Manufacturing: Addressing Early Concerns Surrounding Manufacturing 3D-Printing Technology Using Asbestos Litigation as a Model (February 27, 2019). Available at SSRN: https://ssrn.com/abstract =3343881.

42. Tran J. L. 3D Printed Food // Minnesota Journal of Law, Science & Technology. 2016. Vol. 17.

43. Tran J. L. Press Clause and 3D-Printing // Northwestern Journal of Technology and Intellectual Property. 2016. Vol. 14. Pp. 75-80.

44. Ullrich C. Standards for Duty of Care? Debating Intermediary Liability from a Sectoral Perspective // JIPITEC. 2017. Vol. 8. Pp. 111-127.

45. Wright R. W. Causation in Tort Law // California Law Review. 1985. Vol. 73.

46. Xiang Lee, Jigang Jin. Concise Chinese Torts Law. Springer, 2014. 327 p.

47. Yanisky-Ravid Sh., Kwan K. S. 3D Printing the Road Ahead: The Digitization of Products When Public Safety Meets Intellectual Property Rights - A New Model // Cardozo Law Review. 2017. Vol. 38. Pp. 921-958.

48. Zweigert K., Kotz H. An Introduction to Comparative Law. Oxford University Press, 1998. 708 p.

References

1. Akhobekova R. A., Zagorodnaya A. A., Naumov V. B. Problemy pravovogo regulirovaniya trekhmernojpechati [Legal Issues of 3D Printing]. Zakon - Zakon. 2017. Issue 4. Pp. 90-102. (In Russ.).

2. Gavrilov E. P., Eremenko V. I. Kommen-tarij k chasti chetvertoj Grazhdanskogo kodeksa Rossijskoj Federacii [Commentary on Part Four of the Civil Code of the Russian Federation]. Moscow, 2009. 973 p. (In Russ.).

3. Dzhermakyan V. Yu. Kommentarij k glave 72 «Patentnoe pravo» Grazhdanskogo kodeksa RF (postatejnyj). 4-e elektronnoe izd., pere-rab. i dop. [Commentary on the Chapter 72 "Patent Law" of the Civil Code of the Russian Federation (article by article). 4th electronic ed., revised and enlarged]. Access from the legal reference system "ConsultantPlus". (In Russ.).

4. Sukhareva A. E. Nekotorye voprosy ok-hrany intellektual'nykh prav pri sozdanii ob"ektov putem 3D-pechati [Selected Issues of IP Rights Protection in Course of the Creation of Objects by 3D-Printing]. Vestnik grazhdanskogo prava - Civil Law Review. 2018. Issue 1. Pp. 23-49. (In Russ.).

5. Trakhtengerc L. A. Ispol'zovanie zapa-tentovannogo izobreteniya tret'imi licami v proekt-noj dokumentacii ne otnositsya k dejstviyam, ko-torye mogut byt' kvalificirovany kak narushenie prav obladatelej patenta [The Use of the Registered Invention by Third Parties in the Project Documentation Does not Apply to Actions that Can Be Qualified as a Violation of the Rights of Patent Holders]. Kommentarij sudebnojpraktiki /otv. red. K. B. Yaroshenko [Commentary on Judiciary Practice; ed. by K.B. Yaroshenko]. Moscow, 2017. Issue 22. (In Russ.).

6. Chujko N. A. Primenenie principa pre-dostorozhnosti pri razreshenii spora o torgovle genno-modificirovannymi produktami v ramkakh VTO [Application of Precautionary Principle when Settling a Dispute on Trade of Genetically Modified Products within the WTO]. Pravo VTO -WTO Law. 2016. Issue 1. Pp. 47-56. (In Russ.).

7. Alkandari M. H. 3D Printing: Law & Challenges (May 1, 2017). Available at: https://ssrn. com/abstract=3193501 (In Eng.).

8. Ballardini R. M., Norrgard M., Minssen T. Enforcing Patents in the Era of 3D Printing. Journal of Intellectual Property Law & Practice. 2015. Vol. 10. Issue 11. (In Eng.).

9. Beck James M., Jacobson Matthew D. 3D Printing: What Could Happen to Product Liability when Users (and Everyone Else in between) Be-

come Manufacturers. Minnesota Journal of Law, Science & Technology. 2017. Vol. 18. Issue 1. Pp. 143-150. (In Eng.).

10. Behrenes Mark A., Anderson William L. The "Any Exposure" Theory: An Unsound Basis for Asbestos Causation and Expand Testimony. Southwestern University Law Review. 2008. Vol. 37. Pp. 479-510. (In Eng.).

11. Brean D. H. Patent Enforcement in Cy-berterritories (April 12, 2018). Cardozo Law Review. 2018. Vol. 40. (Forthcoming). Available at: https://ssrn.com/abstract=3161823. (In Eng.).

12. Chenglin L. Socialized Liability in Chinese Tort Law. Harvard International Law Journal. 2018. Vol. 59. Pp. 16-44. (In Eng.).

13. Desai D. R., Magliocca G. N. Patents, Meet Napster: 3D Printing and the Digitization of Things. Georgetown Law Journal. 2014. Vol. 102. Issue 6. (In Eng.).

14. Doherty D. Downloading Infringement: Patent Law as a Roadblock to the 3D Printing Revolution. Harvard Journal of Law & Technology. 2012. Vol. 26. Issue 1. Pp. 353-373. (In Eng.).

15. Dubuisson Th. 3D Printing and the Future of Complex Legal Challenges: The Next Great Disruptive Technology Opportunity or Threat? (October 23, 2014). Available at: https://ssrn.com/ abstract=2718113 (In Eng.).

16. Endros B. A. "GMO": Genetically Modified Organism or Gigantic Monetary Obligation? The Liability Scheme for GMO Damage in United States and the European Union. Loyola of Los Angeles International and Comparative Law Review. 2000. Vol. 22. Pp. 453-462. (In Eng.).

17. Frosio G. F. The Death of 'No Monitoring Obligations': A Story of Untameable Monsters. JIPITEC. 2017. Vol. 8. (In Eng.)

18. Geistfeld M A. The Doctrinal Unity of Alternative Liability and Market-Share Liability. University of Pennsylvania Law Review. 2006. Vol. 155. P. 500. (In Eng.).

19. Gifford D. G. The Challenge to the Individual Causation Requirement in Mass Products Torts. University of Maryland School of Law. Legal Studies Research Paper. No. 2005-34. Available at: http: // ssrn.com/abstract=696561. (In Eng.).

20. Greene Ch. T. Determining Liability in Asbestos Cases: The Battle to Assign Liability Decades after Exposure. American Journal of Trial Advocacy. 2008. Vol. 31. Pp. 571-573. (In Eng.).

21. Holbrook T. & Osborn L. Digital Patent Infringement in an Era of 3D Printing. University of California, Davis Law Review. 2015. Vol. 48. Pp. 1319-1385. (In Eng.).

22. Holbrook T. R. Boundaries, Extraterritoriality, and Patent Infringement Damages. Notre Dame Law Review. 2017. Vol. 92. Issue 4. Pp. 1745-1794. (In Eng.).

23. Holbrook T. R. Extraterritoriality and Digital Patent Infringement. Research Handbook on Intellectual Property and Digital Technologies; ed. by T. Aplin. Edward Elgar Publishing Ltd., 2018. (In Eng.).

24. Hornick J. 3D Printing and IP Rights: The Elephant in the Room. Santa Clara Law Review. 2015. Vol. 55. Issue 4. Pp. 801-818. (In Eng.).

25. Jones M. A. Textbook on Torts. 8th ed. Oxford University Press, 2007. 608 p. (In Eng.).

26. Joob B., Wiwanitkit V. Estimation of Cancer Risk Due to Exposure to Airborne Particle Emissions of a Commercial Three-dimensional Printer. Indiana Journal of Medicine Pediatric Oncology. 2017. Vol. 38. P. 409. (In Eng.).

27. Kennedy E. J., Giampetro-Meyer A. Gearing Up for the Next Industrial Revolution: 3D Printing, Home-Based Factories, and Modes of Social Control. Loyola University Chicago Law Journal. 2015. Vol. 46. Issue 4. Pp. 955-988. (In Eng.).

28. Kuczerawy A. The Power of Positive Thinking: Intermediary Liability and the Effective Enjoyment of the Right to Freedom of Expression. JIPITEC. 2017. Vol. 8. Pp. 226-237. (In Eng.).

29. Lipson H., Kurman M. Fabricated: The New World of 3D Printing. Indiana: John Willey & Sons Inc., 2013. 320 p. (In Eng.).

30. Li P., Mellor S, Griffin J., Waelde C, Hao L. and Everson R. Intellectual Property and 3D Printing: a Case Study on 3D Chocolate Printing. Journal of Intellectual Property Law and Practice. 2014. Vol. 9 (4). Pp. 322-332. (In Eng.).

31. Little R K. Guns Don't Kill people, 3D Printing Does? Why the Technology is a Distraction from Effective Gun Controls. Hastings Law Journal. 2014. Vol. 65. (In Eng.).

32. Lupton D., Turner B. Both Fascinating and Disturbing': Consumer Responses to 3D Food Printing and Implications for Food Activism. Digital Food Activism. 1st ed.; ed. by Tanja Schneider, Karin Eli, Catherine Dolan, Stanley Ulijaszek. Routledge, 2018. 234 p. (In Eng.).

33. Mendis D. «The Clone Wars» - Episode 1: The Rise of 3D Printing and Its Implications for Intellectual Property Law - Learning Lessons from the Past? European Intellectual Property Review. 2013. Vol. 35 (3). Pp. 155-169. (In Eng.).

34. Oberdiek J. Philosophical Issues in Tort Law. Philosophy Compass. 2008. № 3/4. Pp. 734748. (In Eng.).

35. Osborn L. Regulating Three-Dimensional Printing: The Converging Worlds of Bits and Atoms. San Diego Law Review. 2014. Vol. 51. (In Eng.).

36. Overwalle G. van, Leys R. 3D Printing and Patent Law: A Disruptive Technology Disrupting Patent Law? International Review of Intellectual Property and Competition Law. August 2017. Vol. 48. Issue 5. Pp. 504-537. (In Eng.).

37. Polley J. Safety Standards Aim to Rein in 3D Printer Emissions. ACS Central Science. 2018. Vol. 4. Pp. 134-135. (In Eng.).

38. Robinson G. O. Multiple Causation in Tort Law: Reflections on the DES Cases. Vander-bild Law Review. 1982. Vol. 68. (In Eng.).

39. Rosenberg D. The Causation Connection in Mass Exposure Cases: A "Public Law" Vision of the Tort System. Harvard Law Review. 1984. Vol. 97. Pp. 849-868. (In Eng.).

40. Schwartz V. E., Behrens M. A. Asbestos Litigation: The Endless Search for a Solvent Bystander. Widener Law Journal. 2013. Vol. 23. Pp. 59-61. (In Eng.).

41. Snider Ml. Asbestos and Additive Manufacturing: Addressing Early Concerns Surrounding Manufacturing 3D-Printing Technology Using Asbestos Litigation as a Model (February 27, 2019). Available at: https://ssrn.com/abstract=3343881. (In Eng.).

42. Tran J. L. 3D-Printed Food. Minnesota Journal of Law, Science & Technology. 2016. Vol. 17. (In Eng.).

43. Tran J. L. Press Clause and 3D-Printing. Northwestern Journal of Technology and Intellectual Property. 2016. Vol. 14. Pp. 75-80. (In Eng.).

44. Ullrich C. Standards for Duty of Care? Debating Intermediary Liability from a Sectoral Perspective. JIPITEC. 2017. Vol. 8. Pp. 111-127. (In Eng.).

45. Wright R. W. Causation in Tort Law. California Law Review. 1985. Vol. 73. (In Eng.).

46. Xiang Lee, Jigang Jin. Concise Chinese Torts Law. Springer, 2014. 327 p. (In Eng.).

47. Yanisky-Ravid Sh., Kwan K. S. 3D Printing the Road Ahead: The Digitization of Products when Public Safety Meets Intellectual Property Rights - A New Model. Cardozo Law Review. 2017. Vol. 38. Issue 3. Pp. 921-958. (In Eng.).

48. Zweigert K., Kotz H. An Introduction to Comparative Law. Oxford University Press, 1998. 708 p. (In Eng.).