CC BY
62
Настоящему - надежды мало.
(Подстрочный перевод мой - А.У.)
Явление, описанное в первой части вызывает определенные ассоциации, в параллели с ним чувтсва, мысли лирического героя кажутся более понятными, по существу, оно является поводом для лирического раздумья-переживания.
Стихотворение “Белая ночь” Д. Шарафетдинова почти полностью построено на описании картины природы, точнее на восприятии этих явлений природы лирическим героем. Они завершаются эмоциональным заключением, где лишь последние строки стихотворения обнаруживают лирическое начало, там мы уже напрямую слышим голос лирического героя. Эти явления вызывают у него бурные эмоции, он обретает гармонию, спокойствие. Мы видим как природа благотворно действует на состояние души лирического героя. Человеку вообще свойственно выражать чувства через конкретность вещественного мира. Традиции выражать самое сокровенное через конкретно-природное мы можем наблюдать на всем протяжении истории развития литературы. Поэтому неудивительно, что традицию изображать внутренний мир через явления природы мы можем найти уже в ранних этапах развития башкирского устного народного творчества, в котором широкое распространение нашел такой прием, как параллелизм.
Надо отметить, что в современной поэзии картины природы - не точная копия реальных явлений, а субъективное восприятие окружающего мира. «Пейзаж предстает не как
статическая данность, а как гармоническое переживание природы лирическим героем, как состояние его души» [7, с. 134].
В лирических произведениях третьего типа преобладает изобразительные детали над эмоциональными впечатлениями и высказываниями. Здесь образ лирического героя открыто не выражается. Он в стихотворении является просто «рассказчиком», который повествует о каком-то событии, описывает явления природы, словесно рисует картину, различные миниатюрные сценки, не сопровождающиеся эмоциональными высказываниями лирического героя. Поэтому в таких стихотворениях лирическим героем следует считать не того, о ком говорится, а того, кто говорит, думает, или вспоминает. Во многих таких стихотворениях изображение природы, событий и т. п. имеет символический смысл и содержание произведения приобретает философский характер. Если даже пейзажная или бытовая зарисовка не имеет символического смысла, стихотворение, по сути, является лирическим, так как ориентирует читателя не на восприятие пейзажных деталей самих по себе, а на настроение, ощущение, создаваемое ими. Таких примеров можно привести много.
Таким образом, внутреннее, субъективное состояния лирического героя в стихотворениях может проявляться по-разному. Современная башкирская поэзия, как и другие виды литературы, стремится наиболее полно выразить внутренний мир героя, т.е. человека, передать характер лирического героя во всех его проявлениях, сложностях. Поэтому способы выражения авторского сознания в современных башкирских стихотворениях приобретает разносторонний характер.
Библиографический список
1. Кунафин, Г.С. Башкирская поэзия XIX - начала XX веков: Вопросы жанровой системы манифестационно-публицистической лирики. - Уфа: БГУ, 2002.
2. Хусаинов, Г.Б. Поэтика башкирской литературы. - Уфа: Гилем, 2006. - Ч. I.
3. Галин, С. А. Песенная поэзия башкирского народа. Некоторые вопросы песенного жанра. - Уфа: Башкирское книжное издательство, 1979.
4. Лихачев, Д.С. Поэтика древнерусской литературы / отв. ред. В.Н. Адрианова-Перетц. - Л.: Наука, 1967.
5. Введение в литературоведение / Л.В. Чернец, В.Е. Хализев, А.Я. Эсалнек [и др.]; под ред. Л.В. Чернец. - М.: Высшая школа, 2004.
6. Хализев, В.Е. Теория литературы: учебник / В.Е. Хализев. - М.: Высшая школа, 2002.
7. Эпштейн, М.Н. Природа, мир, тайник вселенной...: Система пейзажных образов в русской поэзии: науч.-попул. лит-ра. - М.: Высш. шк.,
1990.
Статья поступила в редакцию 08.10.10
УДК 82 - 94
Г.П. Козубовская, д-р филол. наук, проф. АлтГПА, г. Барнаул, E-mail: [email protected]; [email protected]
«СЮЖЕТ ДЛЯ НЕБОЛЬШОГО РАССКАЗА» В «КРЫМСКОМ ТЕКСТЕ»1 А.П. ЧЕХОВА: ПИСЬМА 18992
В статье выдвинута гипотеза о первичном мифе одной из составляющих «крымского текста» - «ялтинской» и изучена специфика репрезентации «ялтинского текста» в чеховском эпистолярии. Описана мифопоэтическая картина мира, раскрывающаяся в мифологических архетипах и авторских мифах. Выявлен пушкинский код в эпистолярных микросюжетах, моделирующих позицию самостоянья человека «бездны на краю».
Ключевые слова: миф, «крымский текст», «ялтинский текст», архетипы, авторский миф, код, эпистолярий.
«Ялтинский текст»3, являясь фрагментом «крымского», входит в него в качестве одной из составляющих. На наш взгляд, его ядро - именной миф, объясняющий происхождение топонима «Ялта»4. «Берег» - мифологема, определяющая подтекст чеховской рефлексии в его письмах, восходит к Пушкину5.
Специфика чеховских писем получила объяснение у Л.Е. Бушканец: «Чехов... тяготел к созданию историй с завершенным сюжетом - рассказывал их сам или требовал от своих собеседников... Письмо же может быть организовано как завершенный микросюжет» [1, с. 98] «Ялтинский текст» в письмах Чехова, существуя в «возможных»6 сюжетах, формируется мотивами, и один из основных в нем - мотив одиночества. Этот мотив зачастую уходит в подтекст, репрезентируя в тексте иронический модус .
Необходимость обретения Дома8 реализуется в письмах двояко: старый дом осмыслен как «пепелище» («Отец у меня умер, старое пепелище уже потеряло девять десятых своей прелести; домой не тянет...» [7, с. 10]), новый - как «логовище» («Я зимую в Ялте... Я куплю здесь кусочек земли, чтобы построить себе логовище для зимы...» [7, с. 10]) и как «гнездо»: («Болтаться по номерам, болтаться целые годы, в моем уже немолодом возрасте, при моей наклонности к кабинетной, сидячей жизни — это тяжело, даже нестерпимо, и поневоле приходится пускаться на всякие фокусы, чтобы слепить себе что-нибудь вроде гнезда» [7, с. 10]). Так, неназванный «берег» вбирает в себя значения «угла»9, «берлоги», «гнезда» и т.д. Мифологема берега - центральная и в поэзии, и эпистолярии Пушкина. Ощущение своего пребывания на юге как в
ссылке («...доктора отправили меня в ссылку» [7, 147]) содержит скрытую аналогию с Пушкиным: пушкинский код задан пушкинским юбилеем и связанной с ним событийностью10.
В «ялтинском тексте», представляющем собой сложное, неоднозначное целое, члены оппозиций меняют свой знак на противоположный. Так, в оппозиции север/юг «север» закрепляется не только за Петербургом, но и за Москвой («...4-5 уеду на север в Москву...» - сообщает Чехов брату Александру [7, с. 476]. Зимняя Ялта оказывается сродни северу: «.Живем по-северному» - в письме к М.П. Чеховой [7, с. 325]. В этой аналогии, с одной стороны, констатация ялтинской неуютности, с другой - глубоко спрятанная ностальгия по Москве. Мерцающий двоящийся смысл словесной игры в письме к О. Л. Книппер («В Ялте вдруг стало холодно, подуло из Москвы» [7, с. 272]) выплескивается в эмоциональном порыве: «Ах, как мне хочется в Москву, милая актриса!» [7, с. 272].
В оппозиции столица/провинция, обнажающей остроту вынужденного пребывания в курортном городке, совершенно недвусмысленно обозначается оценка одного из полюсов: «Нашему брату не следует жить в провинции» [7, с. 16]. Отсюда и поведенческий жест, вырастающий до эстетического принципа: «Я всегда в своих произведениях презирал провинцию - и ставлю себе это в заслугу» [7, с. 109].
Оппозиция свое/чужое, выражающая чеховскую марги-нальность, обнажает его метания между Москвой и Ялтой. Страдая от скуки и вечной праздности («...Скучна роль человека не живущего, а проживающего "для поправления здоровья ”; ходишь по набережной и по улицам, точно заштатный поп» [7, с. 143]), Чехов строит планы побега в Москву в соответствии с собственным «кодексом чести»: «Погибнуть от сурового климата гораздо достойнее, чем от провинциальной скуки, которую я испытываю вот уже два года, с того дня, как доктора отправили меня в ссылку» [7, с. 147]. Мотив не-состоявшегося бегства из ссылки - чисто пушкинский. В одном из чеховских писем Ялта вообще ассоциируется с тюрьмой: «Я как в тюрьме и злюсь, злюсь» [7, с. 292]. Но летняя Ялта резко меняет свой знак на противоположный: «. в эту весну в Париж я не поеду; нет времени, и к тому же здесь в Крыму так хорошо, что уехать нет никакой возможности» [7, с. 129].
«Крымский текст», пронизанный мифологией, содержит многочисленные архетипы. Так, в кучукойском раю появляется Сатана: «. я загорел, как Вельзевул» [7, с. 146]11. Переговоры с Марксом об издании своих сочинений воспринимаются по аналогии с библейской ситуацией: «. и очень может быть, что когда ты будешь читать это письмо, то я буду уже продан в рабство во Египет» [7, с. 26]12. Провинциальное одичание получает выражение в иронической самоидентификации с персонажами своих рассказов: «Ноябрьские ветры дуют неистово, свистят, рвут крыши. Я сплю в шапочке, в туфлях, под двумя одеялами, с закрытыми ставнями - человек в футляре» [7, с. 307].
Появление авторских мифов спровоцировано раздвоением между ролями владельца усадьбы, хозяина13, охраняющего свое личное пространство, и «дачника», временно пребывающего на курорте. В «ялтинском тексте» оппозиция свое/чужое то обозначается, то снимается. Персонажи дифференцируются: бездомные собаки превращаются в «своих», а с кошками расправляются14. В этом контексте мухи-вредители («Сегодня морил мух персидским порошком в комнате у матери» [7, с. 289]) явно соотносятся с бациллами - носителями болезни.
Спящие бациллы - атрибут сонного царства: «Ялта же мало чем отличается от Ельца или Кременчуга; тут даже бациллы спят» [7, с. 16]). «Спящие бацилллы»15 -образ, прочитывающийся неоднозначно, постоянно обыгрывается в письмах: с одной стороны, так обозначается естественное состояние больного организма в курортной зоне, с другой - это метафора духовного омертвения. Ба-
цилла приобретает семантику второго «я», тени, сопровождающей и оберегающей от жизни: «...но в Москву и в Петербург меня не пускают; говорят, что бацилла не выносит столичного духа» [7, с. 16] 6.
Существование человека в «ялтинском тексте» задано календарным ритмом: весеннему обновлению природы созвучно состояние души, и Ялта как город-курорт ассоциируется с земным раем, землей обетованной, городом-садом - другое значение мифологемы берега: «На участке в Аутке превосходно цветет миндаль (красные цветы) - весело глядеть» [7, с. 139], «В Ялте уже настоящее лето, солнце жжет; цветут персики» [7, с. 147]. «Райское» - это чрезмерное: «Конопля, рицинусы и подсолнухи тянутся до неба» [7, с. 231]17. Последним аккордом подобных эскизов становится фраза из письма к Г.М. Чехову: «...всё так нежно и трогательно» [7, с. 142]18. В этом идиллическом и полуфантастическом мире все гармонично уживаются: «В Ялте чудесная погода, только ни к селу ни к городу вот уже два дня идет дождь, стало грязно и приходится надевать калоши. По стенам от сырости ползают сколопендры, в саду прыгают жабы и молодые крокодилы» [7, с. 257]. В цветочном мотиве письма к сестре зашифровано отношение к Книппер; цветочной формулой обозначено двойничество: «Ольге Леонардовне передай, что цветок ей кланяется...» [7, с. 254]19. В мифопоэтической картине мира строящийся дом - двойник хозяина - вбирает в себя творческую энергию20.
В сотворенном Доме обрастание вещами не лишено поэтичности; прорывы в лирику эмоционально окрашивают бытовые заботы в письме к сестре: «Вы приедете как раз вовремя: начинаются лунные вечера. Чайницу и сахарницу купил» [7, с. 256]. На приобретенных для ялтинского Дома вещах - печать двойничества: «Пианино и я - это два предмета в доме, проводящие свое существование беззвучно и недоумевающие, зачем нас здесь поставили, когда на нас тут некому играть» [7, с. 300]. Отсутствующая музыка отсылает к знаменитой гоголевской фразе: «Но если и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром?» [2, с. 21]. Ассоциативность расшифровывает подтекст. Так, рай оборачивается современной прозой - топосом, в котором всегда чего-то не хватает, отсюда просьбы в письме к сестре: «Привези того, чего нет в Ялте: гороху, чечевицы, побольше шнурков для pince-nez, беловской колбасы и всего, что только можно захватить» [7, с. 317]. В этом же ряду - ощущение отсутствия близкого человека, скрытое за иронией21.
Эпистолярное поведение, выражающееся в метании между двумя ролями - несостоявшегося помещика, владельца усадьбы, погруженного в ее обустройство, и «дачника», «курортника» - свободного от трудов праведных человека, проявляется в своеобразных вывертах, бунта против известного порядка вещей: «Я каждый день катаюсь, все катаюсь; разрешил себе истратить на извозчика 300 р., но до сих пор еще и 20 р. не истратил, а все-таки, можно сказать, катаюсь много. Бываю в Ореанде, в Массандре» [7, с. 123]. Так чеховское «самостоянье», в отличие от пушкинского, выражается иронически в авторефлексии по поводу собственной бедности и в «красивых жестах».
В этом же русле - сюжеты жениховства, которые сводятся к провокациям, поддразниваниям адресата. Так, в письме к Тихонову - возвращенная цитата22, отмечающая последнюю степень отчаяния и одичания.: «Яздесь соскучился, стал обывателем и, по-видимому, уже близок к тому, чтобы сойтись с рябой бабой, которая бы меня в будни била, а в праздники жалела» [7, с. 16]. Шаловливый сюжет с поповной, составляя содержание нескольких писем, последовательно развертывается как «сюжет для небольшого рассказа» с многозначительными намеками и подтекстом: «Катаюсь с поповной чаще, чем с другими, - и по сему случаю разговоров много, и поп наводит справки, что я за человек» [7, с. 123), «Была Иловайская с поповной. Поповна понравилась матери» [7, с. 325]. Поповна становится «теневым» персонажем в «романе» с Книппер: «Я привык к Вам и теперь скучаю и никак не могу
помириться с мыслью, что не увижу Вас до весны; я злюсь -одним словом, если бы Наденька (поповна23 - Г.К.) узнала, что творится у меня в душе, то была бы история» [7, с. 257]. Наконец, мольба в письме к Книппер, выражающаяся в словесной игре: «Не забывайте писателя, не забывайте, иначе я здесь утоплюсь или женюсь на сколопендре» [7, с. 261]. Женитьба на сколопендре прочитывается двояко: идиллический мир, где все равны, или «рябая баба» как предел одичания.
Церемония чаепития, традиционно связанная со сватовством, получает обратный смысл: «Книппер в Ялте. Она в меланхолии. Вчера она была у меня, пила чай; всё сидит и молчит» [7, с. 231]. Зазывания и заманивания, скрывающие завуалированное чувство, выражены на языке деловых людей, как, напр., в письме к М.П. Чеховой: «...Попроси Ольгу Леонардовну приехать к нам в Ялту на всё лето, без нее скучно. Я ей буду жалованье платить» [7, с. 317]. Аналогично этому обращение к Л. Мизиновой: «Ну, будьте здоровы, милая Лика. Присылайте мне и впредь заказные письма. Расходы на заказ я возвращу Вам в Мелихове провизией, закусками и всякими удовольствиями, какие только пожелаете» [7, с. 41].
«Брачные» сюжеты, разыгрываемые в «крымском тексте», отсылая к мировой культуре, чаще всего несут в себе семантику отказных жестов. Так, деликатно отстраняясь от «велеречивой М С. Малкиель, Чехов, скрываясь за маской восточного человека - «Османа Чехова»24, великолепно пародируя восточный стиль, переводит стрелку на красавца, художника И.Левитана: «...Уведомляю Вас, что я перешел в магометанскую веру и уже приписан к обществу татар деревни Аутки близ Ялты. Наши законы не позволяют нам вступать в переписку с такими слабыми существами, как женщины, и если я, повинуясь влечениям своего сердца, пишу Вам, то совершаю большой грех. Благодарю Вас за письмо и шлю сердечный привет Вам и Вашей сестре, гадающей судьбу людей, и желаю Вам обеим попасть в гарем к какому-нибудь знатному господину, такому красивому, как Левитан» [7, с. 299]. Упоминание гарема отсылает к «Бахчисарайскому фонтану» Пушкина и крымской легенде о фонтане слез25.
Аналогично этому - сокрытие под маской «Иеромонах Антоний» и вежливо-деликатный отказ в форме документа о разводе: «Милая супружница, я пью теперь по 12 чашек чаю З раз в день - и это только благодаря Вам, подарившей мне такую прекрасную чашку. Сердечно благодарю Вас...и убедительно прошу Вас не считать меня уже Вашим супругом, так как я уже монах.» [7, с. 145]. И рядом с этим - печальный сюжет о побеге: «Маша пишет, что в Москве нехорошо, что в Москву не следует ехать, а мне так хочется уехать из Ялты, где мне уже наскучило мое одиночество. Я Иоганнес без жены, не ученый Иоганнес и не добродетельный» [7, с. 294]26.
«Провинциальное» для Чехова, как и для Гоголя, - сплетни и слухи. Подобно Гоголю, который не отказывал себе в удовольствии стать предметом сплетен, Чехов также прислушивается к слухам, обобщая ялтинскую жизнь: «В Ялте все обижаются и громоздят друг на друга сплетню колоссальную» [7, с. 109]. В письмах (чаще всего к женским адресатам) Чехов надевает маску обывателя, упивающегося провинциальностью: «Получил от Лики письмо. Пишет, что пела в концерте и что Варя с Петрушей грызутся» [7, с. 109]). Аналогично этому своеобразное поддразнивание Л. Мизино-вой, сопровождающееся многозначительными намеками: «Я приеду в Париж один. И раньше я всегда приезжал один. Слухи, пущенные одной моей приятельницей, - милая сплетня, ничего больше. Хотите знать, кто эта приятельница? Вы ее знаете очень хорошо. У нее кривой бок и неправильный лицевой угол» [7, с. 41].
Иконографический сюжет, обращен к идентификации себя и своего изображения, строится на ялтинских архетипах: «Фотограф закрутил мне усы штопором, и я наконец очень похож на касссира в Credit Leonnais» [7, с. 185]. Обыгрывание портрета в «книпперском сюжете» свелось к примериванию маски обиженного, пустившегося в длинные объяснения: «Вишневский писал мне, что Ольга Леонардовна выразилась
про меня так: "Не говорите мне об этом мерзавце”. Вот если бы она так не выражалась, то я прислал бы ей свой портрет, который она могла бы продать за 3 копейки» [7, с. 311]. Помимо позы, здесь и самоирония над собственной славой, которая могла бы принести пользу хотя в виде дохода от продажи, и ирония над непросто складывающимися отношениями.
«Штопор» отзовется еще в одном письме к Л. Мизино-вой, содержащем намеки: «Получил от Похлебиной27 письмо; как Вы на нее похожи! Несмотря на то, что она очень худа, у Вас с ней есть даже физическое сходство. Сродство душ. И если Вы когда-нибудь вздумаете покуситься на свою жизнь, то тоже прибегнете к штопору. У Вас даже смех такой, как у нее» [7, с. 40].
Письма-полупризнания охватывают оба полюса - иронический (см. в письме к Книппер по поводу ее поездки к брату на Кавказ: «Я завидую черкесам, которые видят Вас каждый день» [7, с. 202]) и отчаянный (ей же: «Праздные провинциальные языки болтают, и мне скучно, я злюсь и завидую той крысе, которая живет под полом в Вашем театре» [7, с. 278], оба скрепленные сознанием «последней любви»: «Здравствуйте, последняя страница моей жизни, великая артистка земли русской» [7, с. 202]28. Очевидна функции анекдотических сюжетов - возвышение над обстоятельствами, «самосто-янье человека».
1 Понятие «крымский текст» - аналог «петербургского текста» В.Н. Топорова введено в научный оборот А.П. Люсым в его диссертации «Крымский текст русской культуры и проблема мифологического контекста» (М., 2003). См. также монографии: Люсый А.П. «Пушкин. Таврида. Киммерия». - М.: Языки русской культуры, 2001. - 248 с.; Люсый. А.П. Крымский текст в русской литературе. - СПб. : Алетейя, 2003. -320 с.
2 Статья является продолжение серии наших статей об эпистолярии: Козубовская, Г.П. Мифология усадьбы и «усадебный текст» в эпистолярной прозе А. Фета // Вестник БГПУ. Серия гуманитарных наук. Вып. 3. - Барнаул, 2003. - С. 32-40; Козубовская, Г.П. Книжный код К.Н. Батюшкова: литературные архетипы и реальность// Вестник БГПУ. Серия: гуманитарные науки. Вып. 7. - Барнаул, 2007. - С. 137148; Козубовская, Г.П. Письма А.С. Пушкина и «московский текст»// Козубовская, Г.П. Русская поэзия: миф и мифопоэтика. Монография. -Барнаул: БГПУ, 2006. - 320 с.
3 Введенное нами понятие, аналогичное «петербургскому» и «крымскому». - Г. К.
4 «По наиболее распространённой версии название города проис-
ходит от греч. уіа^о; (ялос) - «берег». С крымско-татарского “джа-лыда” (ялы-та) переводится как “на берегу”» - см.: Сайт
http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/14130.
5 См. об этом: Козубовская Г.П. Русская литература: миф и ми-фопоэтика. - Барнаул: БГПУ, 2006. - 320 с.
6 Термин С.Г. Бочарова, которым он обозначает несостоявшееся, но существующее как возможность в мире-тексте. См.: Бочаров С.Г. О возможно сюжете: «Евгений Онегин» // Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. - М.: Языки русской культуры, 1999. - С. 17-46.
7 См., напр., в письме к М.П. Чеховой от 22 июня: «Одиночество - прекрасная штука, так как имеешь полное нравственное право обратиться за услугами к дворнику Харитону» [7, с. 207].
8 Мотив пушкинской лирики и писем 30-х гг.
9 См. в письме к М.П. Чеховой: «Ты пишешь про театр, кружок и всякие соблазны, точно дразнишь, точно не знаешь, какая скука, какой это гнёт ложиться в 9 час. вечера, ложиться злым, с сознанием, что идти некуда, поговорить не с кем и работать не для чего, так как всё равно не видишь и не слышишь своей работы» [7, ^ 300]. Мотив «некуда идти» - очевидная перекличка с Ф.М. Достоевским.
10 Чехов был включен в совет по организации пушкинского праздника, по поводу чего писал: «.и так верчусь как белка в колесе» [7, с. 136]. Кроме того, в 1888 г. Чехову была присуждена Пушкинская премия.
11 См.: Головачева А. «Кучукойский майонез» — (неизвестная дача А. П. Чехова в Крыму) // Нева. - 2009. - №12.
12 См. указание на источник в комментариях: «Чехов вспоминает ветхозаветный сюжет о том, как братья за 20 сребреников продали в Египет Иосифа (Библия, книга Бытия)» [7, 375].
13 В. Щукин подчеркивает несостоятельность как роли владельца усадьбы, так и дачника. См.: Щукин В.Г. Чеховская дача: культурный феномен и литературный образ // Очерки русской культуры XIX в. -Т.У. - М., 2005. - С. 418-452.
14 Так, в письме к М.П. Чеховой от 24 ноября сообщается: «Та собака, о которой я писал тебе, огородницкой породы, окончательно поселилась под маслиной. Решили не гнать ее, пусть живет. А кошек будем стрелять» [7, с. 310].
15 См. комментарий к строчке «Дрессированные блохи продолжают служить святому искусству» - «Представления «дрессированных блох» устраивались на ялтинской набережной» [7, 543].
16 Упоминание столицы вновь отсылает к пушкинско-онегинскому: «Хандра ждала его на страже / И бегала за ним она, / как тень иль верная жена» - Пушкин А.С. Полн. Собр. соч. : в 10 т. Т. V - М.: изд-во АН СССР, 1957. - С. 33.
17 См. о саде: Хайнади 3. Сад как архетипический топос у Чехова // Slavica XXXIII. Kossuth Egyetemi Kiado, Debrecen, 2004. 217-229.
18 Лейтмотив описания Дома - «Одним словом, не дом, а волшебство» [6, с. 232], «Виды со всех сторон замечательные, а из твоей комнаты такие виды, что остается пожалеть, что этого дома у нас не было раньше» [7, с. 231].
19 См. в примечании: «О . Л . Книппер подарила Чехову кактус «Царица ночи» [6, с. 540]. Или еще: «Зеленый гад в цветочном горшке, который Вы дали мне и который я довез благополучно, сидит теперь в саду и греется на солнце» [7, 257].
20 «Дом мой строится, но муза моя совершенно расстроилась, я ничего не пишу, и работать совсем не хочется; надо вздохнуть иным воздухом, а здесь на юге такая лень!» [7, с. 130].
21 Рай иронически подается как убывающий мир: «Комаров нет. Смородину съели воробьи» [7, с. 202].
22 Отмечено в комментарии Н.А.Роскиной: «Рябая баба, на которой будто бы мечтает жениться Тихонов, — постоянная шутка в его переписке с Чеховым» [7, с. 363].
23 «Поповна - дочь протоиерея А. Терновского Надежда Александровна» [7, с. 450].
24 Так подписано это письмо к М.С. Малкиель.
25 См. о Бахчисарае в другом контексте - «книпперском»: «Здравствуйте, милая, драгоценная, великолепная актриса! Здравствуйте, моя верная спутница на Ай-Петри и в Бахчисарай!» [7, с. 260].
26 Иоганнес - персонаж пьесы Г. Гауптмана «Одинокие». Вновь идентификация с литературным архепическим персонажем.
27 А.А. Похлебина - преподавательница музыки. Похлебкина - камень преткновения в отношениях Чехова с Л. Мизиновой. Так, в упоминаемом Чеховым письме от 4 ноября 1898 г. она писала: «Вы больны, Антон Павлович? Как это ужасно! Давно я хотела выразить Вам свое сочувствие, да смелости не хватало. Четыре года Вы меня не видели, может быть, совсем меня забыли, а я всё та же, какою Вы меня знали раньше» [7, с. 389]. Мизинова ответила: «Если Вы не врете (по обыкновению), что приедете один, я Вас встречу на вокзале и рекомендую Вам пансион <...> С Вашей невестой я обязуюсь быть вежлива и даже нечаянно постараюсь не выцарапать ей глаз! Но лучше оставьте ее в России! <...> Нет, не женитесь лучше никогда! Нехорошо. Лучше сойдитесь просто с Похлебиной, но не венчайтесь! Она Вас так любит, и она действительно женщина! И такая, как Вам надо!» [7, с. 389].
28 Но даже здесь Чехов не обошелся без пародии. Н. Роскина находит первоисточник: «Часто употребляемая Чеховым перефразировка знаменитого обращения И. С. Тургенева к Л. Н. Толстому в письме: «Великий писатель русской земли!» [7, с. 510].
Библиографический список
1. Бушканец, Л.Е. Dzienniki pisarzy rosyjskich [Дневники русских писателей]. Studia Rossica XVII. Warszawa. 2006 / Л.Е. Бушканец // Чеховский
вестник. - М.: МАКС Пресс. - 2006. - № 20.
2. Гоголь, Н.В. Скульптура, живопись и музыка // Собр. соч.: в 6 т. - М.: ГИХЛ, 1959. - Т. VI.
3. Люсый, А.П. «Крымский текст русской культуры и проблема мифологического контекста»: дис. ... канд. культурол. - М., 2003.
4. Пушкин, А.С. Полн. собр. соч.: в 10 т. - М. : изд-во АН СССР, 1957. - Т. V.
5. Топоров, В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. - М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культу-
ра», 1995.
6. Тужилин, Н. О чем говорят названия [Э/р]. - Режим доступа: http://bibliotekar.ru/encMir/71.htm
7. Чехов, А.П. Полн. собр. соч. и писем: в 30 т. Письма. - М.: Наука, 1980. - Т. VIII.
8. Щукин, В.Г. Чеховская дача: культурный феномен и литературный образ // Очерки русской культуры XIX в. - М., 2005. - Т. V.
Статья поступила в редакцию 08.10.10
УДК 82-93
Л.Н. Зинченко, канд. филол. наук АтГПА, г. Барнаул, E-mail: [email protected]
ФОЛЬКЛОРНЫЕ ТРАДИЦИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ДЛЯ ДЕТЕЙ ПОЭТОВ АЛТАЙСКОГО КРАЯ
Статья посвящена определению основных типов фольклорных заимствований в региональной поэзии для детей. В работе описаны жанрово-стилистические факторы взаимодействия фольклора и авторской детской поэзии.
Ключевые слова: региональная литература, детская поэзия, фольклор, жанры, фольклорные традиции.
Детская литература и генетически, и типологически связана с фольклором, и изучение этой связи является одной из составных частей общего изучения фольклоризма литературы в целом1, и детской литературы в частности2. С.М. Лойтер, обозначая универсалии поэтики детского стиха, отмечает, что «детский фольклор для детской литературы - арсенал поэтических средств, выверенных временем и традицией, неисчерпаемый резервуар поэтической образности.» [1, с. 14.].
Рассмотрение жанрово-стилистических способов взаимодействия фольклора и детской поэзии - цель данной статьи. Предметом изучения являются произведения поэтов Алтайского края для дошкольного и младшего школьного возраста. Детям близок региональный художественный материал, подтвержденный их жизненным опытом и впечатлениями. Мир природы Алтая, географические названия, биографическая, издательская связь писателей с Алтаем - все это дает ребенку возможность понять, что поэтическое, литературное рядом, его надо только увидеть и услышать. Поэтому региональная
литература - благодатный материал для работы с детьми, она «расширяет информационное пространство учащихся, приобщает их к духовно-нравственным ценностям региона, позволяет осознать ответственность за судьбу края» [2, с. 6]. Стоит отметить, что детская литература Алтайского края редко становится объектом исследований филологов и критиков. Между тем региональный фонд лирики для детей достаточно весом: В. Башунов, Л. Мерзликин, В. Озолин, М. Юдалевич, С. Клюшников, Г. Рябченко, А. Гусев, В. Тихонов, А. Власов часть своего творчества посвятили детям. На детскую аудиторию ориентирована поэзия В. Нечунаева, В. Новичихиной, Г. Чарикова, А. Денисова, М. Мокшина... И это далеко не полный перечень художников слова Алтайского края. Творчество каждого поэта индивидуально и неповторимо. Однако задача работы - не характеристика художественного мира отдельного поэта, а выявление закономерностей влияния детского фольклора на авторскую поэзию.
