CC BY
84
2008.01.020. ПОЛОЦКАЯ Э.А. О ЧЕХОВЕ И НЕ ТОЛЬКО О НЕМ: Ст. разных лет. - М., 2006. - 285 с.
В книгу доктора филол. наук Э.А. Полоцкой (1922-2007) вошли ее избранные статьи 1976-2005 гг. о творчестве А.П. Чехова (первый раздел), а также о других русских писателях -Я.П. Полонском, И.А. Гончарове, Ф.М. Достоевском, И.А. Бунине, В.Я. Брюсове, Л. Андрееве (второй раздел).
В статье «Принцип неопределенности в пьесах Чехова» автор обращает внимание на свойственные произведениям писателя «умолчания и недомолвки, касающиеся прошлого персонажей, их поведения, взаимоотношений, мотивов их поступков» (с. 11). Так, в «Чайке» мало известно о прошлом Маши Шамраевой и Нины Заречной, о попытке самоубийства Треплева; не освещено прошлое почти всех героев «Вишневого сада» (неясно положение Вари в семье Раневской, Шарлота не знает даже своего возраста). При работе над рукописью Чехов убирает ряд подробностей. Он сознательно и весьма последовательно создает вокруг своих героев «зону неопределенности», которая «отвечает в первую очередь чеховскому стремлению к краткости, его доверию к читателю, на которого он... "рассчитывает"» (с. 17). Таковы пропуски событий (аукцион в «Вишневом саде»), о которых затем кратко говорят действующие лица, обсуждая особенно важные моменты. Этот прием выявляет индивидуальность героев: некий сплав типического и исключительного в них. В сочетании с лаконичностью и повторами «принцип неопределенности» создает особую музыкальность текста. Э.А. Полоцкая считает, что истоки этого приема «восходят к чеховскому пониманию реальной жизни рубежа веков во всей ее неясности и неустойчивости, с предчувствием возможных перемен» (с. 5).
В статье «Напоминают мне Заньковецкую...» рассматривается часто встречающийся в творчестве писателя тип героинь, соединяющих в себе южнорусские и украинские черты. Таковы жена Константина Звоныка («Степь»), Кисочка («Огни»), Варенька Коваленко («Человек в футляре») и др. Их отличает особая напевность речи, жизнелюбие и «сходное проявление эмоциональности» (с. 32), которое сродни гоголевскому «смеху сквозь слезы». «Я за-
метил, что хохлушки только плачут или хохочут, среднего же настроения у них не бывает»1, - замечает Буркин («Человек в футляре»). Э.А. Полоцкая находит возможных прототипов героинь в таганрогских впечатлениях писателя, в его воспоминаниях о Н.М. Линтваревой, а также об известной украинской актрисе М.К. Заньковецкой. Так, в 1888 г. он писал А.С. Суворину: «Что касается хохлов, то женщины напоминают мне Заньковецкую, а все мужчины... Садовского» (II, с. 279).
В статье «Вокруг Ялтинской редакции "Шуточки"» автор анализирует историю создания второй редакции рассказа, впервые напечатанного в 1886 г. в журнале «Сверчок». В 1899 г. он был переработан для Полного собрания сочинений А.Ф. Маркса. Смысл «шуточки» состоял в том, что слова любви рассказчик произносил «при спуске санок с горы»; шум ветра заглушал их, и Надя не могла быть уверена в их реальности. В первом варианте рассказа «мистификация оказывалась безвинной шуткой: герой, в самом деле влюбившийся в Наденьку, желал связать с ней судьбу» (с. 40). Но позже Чехов стал избегать счастливых финалов (начиная с «Рассказа госпожи и вплоть до работы над пьесами). В отредактированном рассказе герой после «шуточки» покидает Наденьку.
Для поздних произведений Чехова вообще характерен мотив предполагаемой женитьбы, осуществлению которой, однако, мешают различные обстоятельства. Истоки этого мотива обнаруживаются в жизни писателя в Ялте. Там Чехов познакомился с Надей Терновской - дочерью ялтинского протоиерея. Их встречи «создали очередную для него ситуацию "жениха - невесты"» (с. 45), не приведшую к свадьбе. Позже упоминания «невесты» (в шутливом тоне) появляются в переписке с О.Л. Книппер, которая отмечала, что «Наденька» - вымышленный персонаж. Легенда о Н.А. Терновской как невесте Чехова была рождена ялтинской молвой (с. 51). Однако образ «невесты» (тоже Нади!) все же появился в последнем, одноименном рассказе Чехова. Статья Э.А. Полоцкой
1 Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1974-1983. - Т. 10. -С. 52. Далее цитаты из художественных произведений приводятся по этому изданию с указанием в скобках тома и страницы арабскими цифрами; при цитировании писем том указывается римской цифрой.
дополнена справочным материалом: письмами Н.А. Терновской к Чехову и кратким рассказом о ее дальнейшей судьбе.
Заголовком следующей работы стали известные слова Чехова «Не бойтесь автора.», обращенные к актрисе Н.С. Бутовой, исполнявшей роль Анисьи во «Власти тьмы» Л.Н. Толстого. В них отразилось чеховское понимание принципов переложения литературного произведения на язык другого искусства. Образцом для Чехова, который восторженно относился к творчеству П.И. Чайковского, была его опера «Евгений Онегин». Однажды возник разговор о совместной работе над оперой «Бэла» (замысел не был осуществлен). Чехов хотел посвятить композитору сборник «Хмурые люди».
Судьбы оперы «Евгений Онегин» и пьесы «Чайка», подчеркивает Э.А. Полоцкая, похожи: это новаторские произведения, опередившие «возможности эстетического восприятия публики» (с. 66). Автор находит в творчестве Чехова следы влияния на него произведений Чайковского. Например, начало любви Татьяны к Онегину отозвалось в рассказе «После театра» (1892), а замужняя Татьяна в опере напоминает более поздних героинь Чехова, смирившихся с судьбой, но не предавших души своей, в особенности Машу Прозорову. Не случайно в пьесе «Три сестры» настойчиво звучат пушкинские строки.
В статье «Чехов языком балета ("Чайка" в Большом театре)» речь идет о постановке пьесы Р. Щедриным и М. Плисецкой в 1980. Балетная интерпретация соответствует характерам и общей идее произведения. В музыке хорошо переданы «настроение», «нерв пьесы». По словам З. Паперного, такое переложение - «полная неожиданность», но это и «внутренне закономерное явление»1. Успеху балета способствовала такая черта чеховских пьес, как «отрешенность героев и полная свобода драматургического конфликта» от быта, в результате «вещный мир» пьесы приобрел символический смысл. В музыке и костюмах отразился мотив исканий Треплевым приемов «нового искусства». Балет включил в себя представленный в интерлюдиях литературно-биографический комментарий к первой постановке «Чайки» в Александринском театре.
1 Паперный З. Крылья Чайки // Лит. газета. - М., 1980. - № 25, 18 июня.
Э.А. Полоцкая уделяет внимание балетной трактовке образов Нины Заречной, Треплева, Тригорина; выделяет особую роль Маши (балерина И. Шостак), оттеняющей внутреннюю драму Треплева.
В статье «"Чайка" и "Одинокие": (Судьба "одиноких" у Чехова и Гауптмана)» автор книги выделяет общие черты в художественной системе произведений и переклички в их текстах. Прослежена эволюция характера главного героя от типа «лишнего человека», появившегося в русской литературе у Пушкина, к западноевропейскому типу «одиноких». Однако именно Чехов первым «уловил изменения в типе "лишнего человека", вытесненного в жизни "одиноким"» (с. 102). У такого героя «равнодушие к жизни и к ее наслаждениям» переросло в неприязнь ко всей повседневной жизни, а «преждевременная старость души»1 дополнилась чувством одиночества. Например, в образе Иванова его утомление и скука - это от старого типа, а от нового - бездеятельность, чувство вины, но главное - его одиночество. Поэтому так возмущала Чехова оценка героя как «лишнего человека» в тургеневском понимании. Чеховские «одинокие» - «не исключительные, а обыкновенные люди» (с. 104).
На пьесах Чехова и Гауптмана формировался Художественный театр. На репетиции «Одиноких» писатель дал некоторые рекомендации В.Э. Мейерхольду по поводу роли Иоганнеса, и это свидетельствовало о том, «что он уже прежде думал о пьесе и помнит ее в деталях» (с. 109). Позже, в письмах к О.Л. Книппер, он писал: «.Ваш театр должен ставить только современные пьесы. Вы должны трактовать современную жизнь, ту самую, какою живет интеллигенция.»; «Ваше дело - "Одинокие", это тип, которого вы должны держаться» (с. 111).
В Германии постановки чеховских пьес не были успешными. Прорыв произошел только на гастролях МХТа в 1906 г. В.И. Немирович-Данченко объяснял это тем, что пьесы «требуют иного стиля и иного, более медленного темпа»2, чем тот, что принят на немецкой сцене. Г. Гауптман видел спектакли МХТа и высоко оценил драматургическую реформу Чехова, позволившую
1 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. - М.; Л., 1949. - Т. 10. - С. 49.
2
Цит. по: Шик Н.Б. О драматургии Чехова (отклики зарубежных современников) // Чеховские чтения в Ялте: Чехов и театр. - М., 1976. - С. 173.
драматически представить процессы, казавшиеся недраматическими, и, таким образом, расширить область искусства.
Г. Гауптман, по мнению Э.А. Полоцкой, «объективно стоял ближе» к Чехову, чем М. Метерлинк, который ставил человека в зависимость «от темных, иррациональных сил», или Ибсен, который предпочитал «открытые формы идейности» и «проповедничества». Тем не менее, как отметил Г.А. Бялый, есть и отличия: Гауптман тяготеет «к резко натуралистическому изображению человеческих пороков (мотив наследственной болезни)»1. «Роднит» драматургов «сопряжение в их пьесах конфликта между личностью и обществом с внутренней драмой личности» (с. 121). Образы «одиноких» в художественной структуре двух пьес занимают центральное положение. В лице Иоганнеса Фокерата и Треплева показана судьба молодого интеллигента, занятого творческим трудом, ощущающего враждебность «среды». Фоном для драмы служит изображение повседневного течения жизни. Пьесы объединяет включение в них образов природы (озеро), литературных эпизодов, которые освещают смысл происходящего на сцене, образов «давно прошедшей жизни». Но все это не уменьшает трагичности происходящего, одиночества героев. Есть и различие: Иоганнес не сомневается в своем избранничестве, поэтому его недовольство обращено лишь «к обывательскому укладу жизни»; он абсолютно противостоит среде. Разлад в душе чеховского «одинокого» «несколько ослабляет его конфликт со средой» (с. 134). Отсюда - различие в том, как герои уходят из жизни: «Гауптман обставляет уход Иоганнеса. всеми аксессуарами романтического самоубийства (мольба, рыдание, ужасный вид, прощальное письмо)» (с. 137); Треплев не стремится разжалобить родных, он сдержан. Так проявляются стилевые тенденции творчества писателей: экспрессивность Гауптмана и «лаконизм» и «грация» Чехова (с. 142).
В статье «Грех самоубийства у Чехова» уясняются корни мотива самоубийства в произведениях писателя: это - внутренняя слабость протестующего человека, т.е. соединение вывода, что «больше жить так нельзя» («Человек в футляре»), с настроением: «жизнь надоела» («По делам службы»). Герой Чехова «готов уйти в
1 См.: Бялый Г.А. Чехов и русский реализм: Очерки. - М., 1981.
небытие» только тогда, «когда неудовлетворенность "обывательской жизнью" он переносит на жизнь в биологическом смысле» (с. 161). Одних «общих причин» мало: для каждого героя Чехов находит конкретный, «очень личный» повод. Самому писателю близка позиция Астрова («Дядя Ваня»), который любит жизнь «вообще», отделяя ее от жизни «обывательской», и видит выход в активной деятельности.
Во втором разделе книги, в статьях «Вклад Я.П. Полонского в русскую поэзию» и «Три главы из прозы Полонского», исследовательница отмечает, что при жизни писатель не удостоился настоящего признания своего таланта. «Репутация Полонского как второстепенного поэта в значительной степени вызвана тем, что он не сосредоточил свой поэтический дар на лирических жанрах, а писал много произведений разного типа - эпических, даже сатирических, которые ему, как правило, не удавались» (с. 179). Поэт стремился доказывать преимущество поэзии «любви» («чистое искусство») над поэзией «ненависти» (гражданская лирика). Тем не менее он сотрудничал и в демократических журналах, но обращаясь к гражданской тематике, не терял своего особого, наивно-поэтического взгляда на мир: показательно его стихотворение «Узница» (1878) - о Вере Засулич. Для поэта характерен жанр стихотворной новеллы; большие его поэмы неудачны. Многие ранние поизведения Полонского получили известность как песни и романсы: «Зимний путь» (1844), «Затворница» (1846), «Песня цыганки» (1853), «Колокольчик» (1854). Главное достоинство лирики Полонского - простота: слова «идут легко, как в песне, и потому так легко поются» (с. 184). В русской поэзии, считает Э.А. Полоцкая, поэт «протянул нить от романтизма 1830-1840-х годов, отмеченного влиянием, с одной стороны, Жуковского, с другой - Лермонтова, к поэзии раннего Блока» (с. 188).
Жанры Я.П. Полонского-прозаика разнообразны: очерки, рассказы, повести, романы, публицистика, критические статьи и мемуары - всего более девяти книг. Тяга к художественной прозе родилась у него во время пребывания на Кавказе. В 1846-1851 гг. он находился в Тифлисе, и служба в канцелярии наместника Кавказа М.С. Воронцова требовала разъездов для сбора статистических данных. Писатель затем использовал их в статьях этнографического характера, опубликованных в «Кавказском календаре» (1847-
1848) и в «Закавказском вестнике» (1850). Отъезд из Тифлиса был связан с планами постановки его исторической драмы «Дареджана имеретинская» («Москвитянин», 1852). Ко второму периоду прозаического творчества относятся: психологическая повесть о судьбах нигилизма «Женитьба Атуева» (1869); неоконченный роман о 14 декабря 1825 г. «Признания Сергея Чалыгина» (1867), задуманный в форме исповеди героя, пережившего это историческое событие ребенком. Но была написана только первая часть - о детстве Сергея. Вообще рассказы о детях Полонскому особенно удавались («Статуя Весны», «Груня»). «Правдивую наивность» и «верность тона» ценил в них И.С. Тургенев, в воспоминаниях о котором («И.С. Тургенев у себя в его последний приезд на родину», 1884) Полонский проявился как мемуарист. На протяжении их 40-летней дружбы Тургенев поддерживал Полонского в тяжелые моменты жизни (потеря жены, творческие неудачи). Воспоминания представляют собой дневник за 1881-1882 гг., когда Полонский с семьей гостил в Спасском-Лутовинове. Здесь приведены портреты гостей (Л.Н. Толстого, Д.В. Григоровича и др.), но собственное жизнеописание мемуариста касается только детских и юношеских лет.
Статья «Илья Ильич Обломов в литературном сознании 1880-1890-х годов» освещает эволюцию понимания характера главного героя И.А. Гончарова в литературном сознании конца XIX в. Если в 60-е годы «доминантой» оценок был интерес к «обломовщине», жертвой которой стал Илья Ильич, то в 80-е внимание привлек психологический облик Обломова. Педагогическая критика (О. Миллер, В. Острогорский) находила в нем черты героя воспитательного романа, настаивала на сознательной пассивности Обломова. Так, О. Миллер заметил в нем «жажду иной деятельности - не практической, а творческой, которая проявляется в его думах» (с. 221). Положительные стороны и емкость характера подчеркнул И. Анненский: для критика было неприемлемым сведение романа к уровню назидательного «руководства к жизни» (с. 225).
Добролюбов ввел Обломова в ряд «лишних людей», начатый Онегиным. Герой Гончарова оказался связующим звеном с персонажами нового поколения писателей, в частности с героями Чехова (Иванов в одноименной пьесе, профессор в «Скучной истории», Лаевский в «Дуэли»). Сам Чехов болезненно воспринимал эти сближения. Он находил Обломова «утрированной "фигурой"»
(III, c. 201), просто лентяем. Обломов для него, как литературный тип, не имел цены. Тем не менее реминисценции из романа есть в его пьесах: в пьесе «Иванов», как в романе Гончарова, «женщина берет на себя миссию: спасти любовью героя... безвольно отдающегося течению жизни» (с. 229) и терпит поражение. Критики увидели «первоисточник» этой неспособности героя к «активному действию» - в шекспировском Гамлете (с. 232). Таким образом, эти сближения связали творчество русских писателей с традицией мировой литературы (с. 234).
В статье «Литературные мотивы в рассказе Достоевского "Кроткая"» Э.А. Полоцкая, в частности, рассматривает использование писателем мифа о Пигмалионе, а также и мотива «освобождения от душевной муки с помощью слова». Как показывает автор статьи, оба мотива развиваются вопреки их традиционным решениям.
В статье «Взаимопроникновение поэзии и прозы у раннего Бунина» прослеживается ситуация жанровых контактов, характерная для рубежа Х1Х-ХХ вв. Исследователи отмечают «музыкальность» его прозаического языка: ритмичность, обилие метафор и поэтических сравнений; бесфабульность рассказов при сильно выраженном авторском начале («Ночь», 1901; «Тишина», 1903; «Сосны», 1901). Стихотворения, напротив, написаны спокойным эпическим тоном, часто разговорной речью с элементами вульгаризмов и прозаическим вниманием к подробностям реального быта («Дворецкий», 1906-1911). В поэзии Бунина 1900-х годов («Хризантемы», «В порту», «Перекресток») господствует повест-вовательность.
Автор книги рассматривает вклад В.Я. Брюсова в развитие науки о Пушкине. Сюда входят: «собирание материалов», в том числе издание биографических работ; публикация новых и уточнение известных текстов; «осмысление творчества Пушкина» (с. 272). Однако главным является изучение пушкинской поэтики в статьях «Звукопись Пушкина», «Стихотворная техника Пушкина», «Разносторонность Пушкина», «Пушкин-мастер» и др.
Завершает издание статья «"Бывают странные сближения": (Об одном из возможных источников "Жизни человека" Л. Андреева)». Э.А. Полоцкая полагает, что знакомство с текстом философской драмы в стихах венгерского писателя И. Мадача «Трагедия человека» (1861) могло подтолкнуть писателя к созда-
нию драмы «Жизнь человека» (1907). В данном случае сближения отдельных моментов фабулы «свидетельствуют не о заимствовании позднего у более раннего», но говорят «об общем интересе художников разных стран и эпох к таким важным проблемам как судьба человека и человеческого общества в целом» (с. 283-284).
Ю.В. Кабыкина
