CC BY
179
СВОЕОБРАЗИЕ СКАЗОК БОРИСА ШЕРГИНА
М.В. Хорькова
Ключевые слова: фольклор, сказка, литературная сказка,
Борис Шергин, литература ХХ века, интерпретация.
Keywords: folklore, tale, literary tale, Shergin B.V., XX-th century literature, interpretation.
Все литературные сказки - наследницы народной традиции, ведь сказка как жанр изначально принадлежит фольклору. Но в литературных сказках конкретных писателей соотношение народного и авторского различно: выбирая установку на близость к фольклору или, напротив, отстраненность от него автор выражает свою творческую и мировоззренческую позицию.
Если говорить о сказках Б. Шергина, то их близость к фольклору очевидна. Тексты Шергина «представляют собой фольклорнолитературные сказки (именно “фольклорные” в первую очередь)» [Овчинникова, 2003, c. 125], и в этом их уникальность: сказки Шергина стали продолжением древней традиции народного творчества в социокультурных условиях ХХ века.
Уникальность творчества Шергина была обусловлена двумя факторами. Во-первых, Шергин по рождению принадлежал народной культуре, сказителем стал раньше, чем писателем. Во-вторых, желание продолжать фольклорную традицию достаточно рано стало его сознательной творческой установкой. Целью Шергина было способствовать «вокнижению» фольклора, дабы сохранить богатейшее народное наследие для потомков. «Произведения нашей народной романтики, в том числе сказка, не были преподнесены читателю в литературно-художественной форме» [Шергин, 1989, c. 482]. Он полагал, что в этом одна из причин утраты читательского вкуса к сказке и эстетического угасания жанра. Однако Шергин сознавал, что не всякий перевод фольклорного (то есть изначально устного) текста в литературную форму будет удовлетворительным: «Школьные
хрестоматии водят нас по оазисам этого пути (народной культуры) <...> как по музею: это - былины, это - сказки, это - песни. Но устное слово в книге молчит. Напоминают ли нам о цветущих лугах засушенные меж бумажных листов цветы?» [Шергин, 1989, с. 482]. Писатель-сказитель вдохновился замыслом раскрыть перед современниками «душу» народной культуры.
У Шергина был особый подход к авторству. Он нуждался в фольклорном каноне, но всегда преобразовывал его в соответствии с собственным видением. Творческим кредо Шергина было: «Что увижу, то и мое» [Шергин, 1992, а 140]. Шергин не был ученым собирателем фольклора; по его собственным словам, он «любил больше устный пересказ, то есть предание, а не писание» [Шергин, 1983, а 17]. Поэтому и к работе над народными сюжетами он подходил не как исследователь: не заботился о том, чтобы найти как можно большее число вариантов того или иного сюжета, выбрать самый для себя «подходящий» или скомпилировать их. «Семя принимаешь тогда, когда прочитываешь то, что хочешь рассказать, - писал Шергин. -Поначалу стараешься схватить схему, остов... Иногда чувствуешь необходимость прокомментировать данную схему. Не одолеть мне многочисленных книг об одном и том же. Я исхожу из первой попавшейся книжки. <...> Не хочу второстепенного запоминать, из печатных материалов. Не войдет в меня тема с чужим украшеньем. Дай только основу. Я дитя усыновлю и сам на свои деньги одену» [цит. по: Шульман, 2003, а 162].
Тем не менее соотношение в творчестве Шергина народного и авторского постепенно менялось: автор становился все свободнее в своих отступлениях от фольклорного канона. Если первый его сборник «У Архангельского города, у корабельного пристанища» (1924) вызывал недоумения (что это - авторское переложение фольклорных текстов или просто их запись?), то последующие - «Шиш Московский» (1930), «Архангельские новеллы» (1936), «У песенных рек» (1939), «Поморщина-корабельщина» (1947), «Океан-море русское» (1957), несомненно, были глубоко индивидуальны.
Интересно и то, что в разных изданиях (в том числе и прижизненных) можно встретить разночтения, варианты текстов сказок и их компановки (например, сказки «Волшебное кольцо» и «Золоченые лбы» включались и в цикл «У Ахангельского города», и в «Скоморошьи сказки»). Так же известно, что изначально сказки рождались в устных выступлениях перед слушателями и лишь затем фиксировались на бумаге. Аудиторность рождения, поливариантность наводят на мысль о том, что называть сказки Шергина литературными произведениями в собственном смысле слова - неточно. Скорее это фольклорно-литературные произведения.
Шергинские интерпретации направлены на то, чтобы сделать сказки как можно смешнее и занимательнее. Поэтому волшебные сказки сближаются с бытовыми. Шергин полагает, что занимательное назидание - главное предназначение сказки в наши дни: «Некогда
самый процесс сказывания, - писал Шергин, - являлся делом магическим, сказка почиталась откровением <. > Если сказка потеряла свое магическое значение, утратила амплуа “священной истории”, то интерес к ней как к занимательному времяпрепровождению остр по-прежнему» [Шергин, 1992, с. 80]. Шергин знал, что сказка тем смешнее и популярнее, чем искуснее вплетены в нее отвлечения в сторону злободневной современности. И таких отвлечений у него достаточно. Все сказки Шергина живописуют быт и нравы его родного Поморья (и - шире - современной ему России), а излюбленной сюжетной линией оказывается противостояние бедняков и богачей.
Первая сказка Шергина - «Судное дело Ерша с Лещем» (1924) была написана по мотивам сказки известного сказочника А.В. Чупрова «Ерш», хотя подобный сюжет широко известен на Севере. Пересказывая чупровскую сказку, Шергин переносит действие с мифического озера Ерепово, «тридесятого царства» на реальное и родное северное озеро Онегу и расцвечивает повествование пародированным народным фоном: «наши деушки-лещихи постатно себя ведут, постатно по улочке идут, а ерши наших девок худыми словами лают» [Шергин, 1989, а 378]. Также Шергин наделяет персонажей яркой индивидуальной речью: «Эй ты, Осетрина, старая корзина! Отпирай окна и двери, будем драться четыре недели» (задиристый Ерш) [Шергин, 1989, а 381]; «Я человек старой, у меня брюхо большо, мне идтить тяжело, язык толстой, непромятой, глаза малы - далеко не вижу, перед судьями не стаивал, у меня речь не умильна.» (старый налим) [Шергин, 1989, а 379]. Оканчивается сказка народным скоморошьим стихом раешником: «Сказка вся, больше врать нельзя! Всего надо впору, я наплел целу гору» [Шергин, 1989а, а 231]. Возвышенный пафос эпика Чупрова снижается, сказка наполняется юмором, сатирой, ее мир максимально сближается с миром, в котором живут слушатели. В последующих произведениях автор продолжит любовно запечатлевать языковые, культурологические, географические особенности родного Поморья.
Цикл о Шише Московском, изданный отдельной книгой в 1930 году, быстро обрел популярность, так как Шергин читал его на московском радио.
В предисловии к сборнику Шергин писал, что его истории о Шише - продолжение народной традиции, зародившейся еще в XVII веке: «Веселые сказки и анекдоты о бродяге Шише, который обижает богатых и защищает бедных, были распространены в народе с давних времен <...> В северной области нашей страны и до сих пор можно
услышать от крестьян анекдоты о Шише, о его злых, подчас грубых, шутках, о его веселых проделках над барами» [цит. по: Шульман 2003, а 169].
В образе Шиша соединены различные грани характеров традиционных героев народных сказок: простака, волею случая побеждающего умных соперников; остроумного весельчака, оставляющего в дураках тех, кто становится у него на пути; «дурака набитого»; плута и шута. Один из основных мотивов сказок о Шише -одурачивание, причем в дураках остаются попеременно то «оппоненты» Шиша, то он сам. Московское царство, в котором происходит действие сказок, представлено условно - так автор обозначает «универсальность» своего повествования. С другой стороны, в сказках достаточно подробно выписан быт, в котором узнается жизнь Русского Севера. Язык этих сказок - обиходная крестьянская северная речь, очень экспрессивная, эмоциональная. Часто Шергин ритмизирует прозу: «Шиш отроду голой, у него двор полой, скота не было и запирать некого» [Шергин, 1979, с. 342] («Шишовы напасти») и имитирует устную речь, как бы обращаясь к читателям: «Вот вы сказки любите, а Шишу однажды из-за сказок беда пришла» [Шергин, 1989, с. 364].
Несмотря на то, что каждая из сказок о Шише вполне самостоятельна, их последовательность в цикле подчинена особой логике - автор показывает не просто взросление Шиша, но становление его характера. Вначале Шиш - простак, озорник, который если и выходит сухим из воды, то благодаря случайности; потом он становится все более и более сознательным борцом с неправдой и несправедливостью, хотя и остается героем во многом комическим.
В первой сказке цикла («Шишовы напасти») объединены элементы сказок о ловких ворах, «набитых» дураках и сюжет о Шемякином суде. Также в сказке осмеивается бюрократическое судопроизводство - каждое из нелепых решений судьи завершается командой: «Секлетарь, поставь печать!». Но Шиш выходит из перипетий невредимым только благодаря случайности.
Далее следуют сказки о любовных приключениях молодого Шиша, которые больше походят на анекдоты («Праздник Окатка», «Бочка», «Шти»). Здесь автор смеется над своим героем. Следующие сказки «Шиш и трактирщица», «Шиш пошучивает у царя», «Наш пострел везде поспел», «Шиш показывает барину нужду» - сказки о том, как Шиш «одурачивает», обводит вокруг пальца трактирщицу, царя и барина. Это традиционное для бытовых сказок противопоставление народного героя, бедняка-крестьянина и
властьимущих, которые жадны, глупы, и с постоянно унижают тех, за кого некому заступиться. В сказках «Тили-тили» и «Шиш приходит учиться» Шиш высмеивает ложную ученость.
В сказке «Доход не живет без хлопот» Шиш предстает уже не «убогим», хотя и хранимым судьбой простачком, но умным, находчивым и по-своему справедливым молодцем. Сказка повествует о несправедливом разделе отцовского имущества: старшие братья получают лучшую долю, Шиш - «коровку ростом с кошку, удоя с ложку» [Шергин, 1989, с. 359]. К тому же теперь и отец «не смеет в избу зайти» [там же]. Шиш умудряется проучить не только братьев, но и разбойников, и алчного чиновника, встретившихся на его пути. Впрочем, эти герои (что традиционно для народной сказки) становятся, по сути, «жертвами» не изобретательности Шиша, а собственных пороков. В этой сказке Шиш проходит традиционный путь младшего обездоленного брата из волшебной сказки - сначала угнетаемого, потом преуспевающего и восстанавливающего справедливость.
К сказкам о Шише идейно примыкает и большинство других сказок, которые предстают как веселое, занимательное «хожение» древнего сюжета по стезям злободневной современности.
Традиционные герои волшебных («Волшебное кольцо», «Данило и Ненила», «Пойга Карелянин») и бытовых сатирических сказок («Мартынко», «Пронька Грезной», «Варвара Ивановна») представлены в современном социально-бытовом окружении и поданы в смеховом, даже анекдотическом ключе. Сказки «Зеркальце», «Кобыла» и «Варвара Ивановна» построены по принципу анекдота.
Новая действительность - неотъемлемая и органичная часть шергинских сказок, основной предмет изображения. Это проявляется и в содержании, и в осмыслении традиционных конфликтов, и в деталях быта. Шергин как бы пародирует современность, коверкая слова, ассоциирующиеся с прогрессом цивилизации: «митроба» (микроб), «иппузория» (инфузория), «дохтур» (доктор), «ераплан» (аэроплан), «транвай» (трамвай), «киятр» (театр). Одновременно широко использует элементы северных говоров: в лексике - «оногды» (иногда), «озноб» (простуда), «домовище» (гроб), «ле» (или), и синтаксисе - например, окончание прилагательных ед.ч. ж.р. «-а», а не «-ая» и окончание глаголов ед.ч. 3-е л. наст. времени 1-го спряжения «ат», а не «-ет» («Мимо дама идет красива, полна, в мехах. Идет и виноград немытый чавкат»). Так имитируется речь и мировидение простого человека с окраины России, скомороха. Этот «скомороший» взгляд, ироничный и часто наивный, на самом деле, обнажает
неприглядные стороны жизни, высмеивает глупость, жадность, бюрократию.
Репертуар сказок Шергина сложился в основном в 20-30-е годы и был больше ориентирован на устное сказывание, а не чтение. Но именно эта нетипичная для ХХ века «творческая присяга» живому слову во многом предопределила драматичность личной и творческой судьбы Шергина. Расцвет его творчества (1930-е - 1950-е годы) пришелся на время, когда фольклор постепенно превращался из живого народного искусства в «музей», объект исследования специалистов. Кроме того, власть не поощряла «малые» фольклорные жанры - сказки, анекдоты, песни, частушки, ведь она не могла контролировать их содержание, всегда обращенное к современности, но не всегда положительно ее оценивающее. Признание, пришедшее к Шергину с выходом в 1957 году книги «Океан - море русское», не случайно совпало с переменами в общественной жизни - люди, осмыслявшие недавно пережитый опыт культа личности, остро нуждались в «зеркале истории». Книга Шергина пришлась как нельзя кстати, ведь он описывал мир духовно иной жизни. Русский Север и в ХХ веке продолжал сохранять крепкие нравственные устои и самобытные художественные традиции. Все это было закреплено в северном фольклоре, продолжением которого стало творчество Бориса Шергина и, в частности, его сказки.
Литература
Коваль Ю. Веселье сердечное // Новый мир. 1988. № 1.
Овчинникова Л.В. Русская литературная сказка XX века : История,
классификация, поэтика. М., 2003.
Пропп В.Я. Русская сказка. М., 2000.
Шергин Б.В. Древние памяти : Помор. были и сказания. М., 1989.
Шергин Б.В. Жизнь живая : [Из дневников разных лет]. М., 1992.
Шергин Б.В. Запечатленная слава : Помор. были и сказания. М., 1983.
Шергин Б.В. Изящные Мастера. М., 1990.
Шульман Ю.М. Борис Шергин : Запечатленная душа : (очерк жизни и творчества Бориса Шергина). М., 2003.
